Рассказ об Абу-Новасе и
трех юношах (ночи 381—383)
Рассказывают также, что Абу-Новас остался в один день из
дней наедине с собою и приготовил роскошное помещение, где расставил всякие
кушанья и всевозможные блюда – все, чего пожелают уста и язык. А потом он вышел
пройтись и поискать возлюбленного, подобающего этому покою, и сказал: «Боже мой,
господин и владыка, прошу тебя, приведи мне кого-нибудь, кто подходит для этого
покоя и годится, чтобы разделить со мной трапезу в сегодняшний день».
И не закончил он ещё своих слов, как увидел трех безбородых
красавцев, подобных юношам райских садов, но только цвета они были разного, а
прелести их были сходны своей необычайности. И гибкость их членов возбуждала
надежду согласно словам сказавшего:
Увидел я двух юношей и молвил: «Влюбился я в вас», а юноши
спросили: «И деньги есть?» Сказал я: «Есть и щедрость» Тогда они сказали: «Дело
близко»
А Абу-Новас следовал этому толку и веселился и развлекался с
красавцами, и срывал он розы с каждой цветущей щеки, как сказал поэт:
Вот старец великий, который влюблён.
Хорошеньких любит и радости он.
Хоть был он мосульцем в пречистой
земле,
Один только Халеб он помнит всегда[401].
И Абу-Новас пошёл к этим юношам и приветствовал их
пожеланием мира, и они встретили его с наилучшим приветом и уважением, а потом
хотели уйти в какую-то сторону, но Абу-Новас удержал их и произнёс такие стихи:
«К другому вы не бегите —
Со мною залежи блага.
Со мной блестящий напиток,
Монах его приготовил,
И есть у меня барашек
И всякого рода птицы.
Поешьте же и напейтесь
Вина, что заботы гонит,
Друг к другу любовь познайте,
И суньте меня меж вами».
И когда он обманул юношей своими стихами, они почувствовали
склонность удовлетворить его и ответили…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста восемьдесят вторая ночь
Когда же настала триста восемьдесят вторая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Абу-Новас обманул юношей своими
стихами, они почувствовали склонность удовлетворить его и ответили ему
вниманием и повиновением. Они пошли с ним в его жилище и увидели, что все, что
он описал в своих стихах, находится в доме, и сели и принялись есть и пить, и
наслаждались и веселились. И они попросили Абу-Новаса рассудить, кто из них
лучше по блеску и красоте и стройнее станом и соразмернее. И АбуНовас указал на
одного из них, поцеловав его сначала два раза, и произнёс такие стихи:
«Я душу за родинку отдам на щеке его,
Откуда мне денег взять, чтоб родинку
ту купить?
Преславен, кто от волос очистил щеку
его
И всей красоте отвёл жилище в той
родинке!»
А потом он указал на второго, поцеловав его сначала в губы,
и произнёс такие стихи:
«Возлюбленный! Он родинкой украшен,
Как мускусом на камфаре блестящей»
Её увидев, взор мой изумился,
Она же мне: «Молитесь о пророке!»[402]
А потом он указал на третьего, поцеловав его сначала десять
раз, и произнёс такие стихи:
«В серебряном стакане плавит злато
Юнец, что выкрасил вином ладони.
Ходил он с кравчими и винной чашей,
Глаза же его с другими двумя ходили.
Прекрасный газеленок, дитя турок,
Влекут бока его Хонейна[403] горы.
Хотя в «кривом» душа и обитает,
Но сердцем среди «движущих» живу я.
Любовь ведёт один в долины Бекра,
Другой в страну мечетей её тянет».
А каждый из двух молодцов уже выпил по два кубка, и, когда
дошла очередь до Абу-Новаса, он взял кубок и произнёс такие два стиха:
«Вино ты берёшь из рук газели изнеженной,
Что нежностью свойств тебе и винам
подобна,
Вином насладиться могут пьющие лишь
тогда,
Когда у поящего блистают ланиты».
И потом он выпил свою чашу, и она пошла кругом, и, когда
очередь в другой раз дошла до Абу-Новаса, радость одолела его, и он произнёс
такие стихи:
«Своим сотрапезником ты кубок с вином
назначь,
Друг друга сменяющий, пей кубок за
кубком.
Из рук яркоустого и дивно
прекрасного,
Что нежен, когда поспит, как плод или
мускус.
Вино ты бери из рук газели изнеженной
—
Лобзанье щеки её приятней вина мне».
И когда опьянение одолело Абу-Новаса и он не мог отличить
руки от головы, он склонился к юношам, целуя их и обнимая и свивая ноги с
ногами, не задумываясь о грехе и позоре, и произнёс такие стихи:
«Вполне я наслаждаюсь лишь с юношей,
Что пьёт, и с ним прекрасные вместе.
Один поёт, другой же, когда его
Он тормошит, приветствует кубком.
И всякий раз, когда лобзанье нужно
мне,
Кому-нибудь я губы целую.
На благо им! Приятен мой с ними день,
Дивлюсь я, как был он мне сладок.
И лью вино я чистым и смешанным
С условием: кто ляжет, тех любим!»
И когда они сидели так, вдруг кто-то постучал в дверь, и
пришедшему позволили войти, и, когда он вошёл, оказалось, что это повелитель
правоверных Харун ар-Рашид. И все поднялись перед ним и поцеловали землю меж
его рук, и Абу-Новас очнулся от опьянения, так как боялся величия халифа.
И повелитель правоверных сказал ему: «Эй, Абу-Новас!» И
Абу-Новас ответил: «Я здесь, о повелитель правоверных, да поддержит тебя
Аллах!» И халиф спросил: «Что это за дело?» – «О повелитель правоверных, нет
сомнения, что дела избавляют от нужды спрашивать», – ответил Абу-Новас. А
халиф оказал: «О Абу-Новас, я спросил совета у Аллаха великого и назначил тебя
кадием сводников». – «А тебе любезно такое назначение, о повелитель
правоверных?» – спросил Абу-Новас. «Да», – отвечал халиф. И Абу-Новас
спросил: «О повелитель правоверных, нет ли у тебя прошения, которое ты мне
предъявишь?» И повелитель правоверных разгневался и, повернувшись, ушёл и
оставил их, полный гнева. А когда спустилась ночь, повелитель правоверных
провёл её в сильном гневе на АбуНоваса, а Абу-Новас провёл ночь самым радостным
образом, развлекаясь и веселясь.
Когда же настало утро и светило засияло и заблистало,
Абу-Новас распустил собрание и отослал юношей. Надев одежду торжеств, он вышел
из дома и направился к повелителю правоверных. А повелитель правоверных имел
обычай, распустив диван, приходить в приёмный зал. Затем он созывал туда
поэтов, сотрапезников и музыкантов, и каждый садился на своё место, не
преступая его. И случилось так, что в этот день халиф вышел из дивана в зал и
призвал своих сотрапезников и посадил их на их места. А когда пришёл Абу-Новас
и захотел сесть на своё место, повелитель правоверных позвал Масрура-меченосца
и велел ему снять с Абу-Новаса одежду, привязать ему на спину ослиное седло, а
на голову надеть повод, и на зад подхвостник и водить его по комнатам
невольниц…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста восемьдесят третья ночь
Когда же настала триста восемьдесят третья ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных приказал
Масруру-меченосцу снять с Абу-Новаса одежду и привязать ему на спину седло и
надеть ему на голову повод и на зад подхвостник и водить его по комнатам невольниц
и помещениям женщин и другим покоям, чтобы над ним смеялись, а после этого
отрубить ему голову и привести её. И Масрур сказал: „Слушаю и повинуюсь!“ И
принялся делать то, что велел ему халиф. Он стал водить Абу-Новаса по комнатам
(а их было числом столько же, сколько дней в году), я Абу-Новас был смешон, и
все, кто его видел, давали ему деньги, так что он вернулся не иначе, как с
полным карманом денег. И когда он был в таком положении, вдруг приблизился
Джафар Барматоид и вошёл к халифу (а он был в отлучке по важному делу
повелителя правоверных) и увидал АбуНоваса в таком положении, и узнал его и
сказал: „Эй, АбуНовас!“ И Абу-Новас ответил: „Это я, о владыка наш!“ А Джафар
спросил его; „Какой ты совершил грех, что тебе досталось такое наказание?“ – „Я
не совершил греха, – ответил Абу-Новас, – я подарил владыке халифу
прекраснейшие из моих стихов, а он подарил мне прекраснейшую из своих одежд“.
Услышав это, повелитель правоверных Засмеялся смехом, исходящим из сердца,
полного гневом, и простил его и велел дать ему кошелёк денег.
|