Увеличить |
Рассказ об Исхаке
Мосульском (ночи 279—282)
Рассказывают, что Исхак Мосульский[315] говорил: «Однажды вечером я вышел от
аль-Мамума, направляясь домой, и меня стеснило желание помочиться, и я
направился в переулок и встал помочиться, боясь, что мне что-нибудь повредит,
если я присяду около стен. И я увидел какой-то предмет, подвешенный к дому, и
потрогал его, чтобы узнать, что это такое, и увидел, что это большая корзина с
четырьмя ушками, покрытая парчой. „Этому непременно должна быть причина!“ –
сказал я про себя и впал в замешательство, не зная, что делать.
И опьянение побудило меня сесть в эту корзину, и вдруг
владельцы дома потянули её вместе со мной, думая, что я тот, кого они
поджидали. И они подняли корзину к верхушке стены, и вдруг, я слышу, четыре
невольницы говорят мне: «Выходи, простор тебе и уют!» И одна невольница шла
передо мной со свечкой, пока я не спустился в дом, где были убранные комнаты,
подобных которым я не видел нигде, кроме халифского дворца. И я сел, и не успел
я опомниться, как подняли занавески на одной стороне стены, и вдруг появились
прислужницы, которые шли, держа в руках свечи и жаровни с куреньями из
какуллийского алоэ[316],
и посреди них шла девушка, подобная восходящей луне. И я поднялся, а она
сказала; «Добро пожаловать тебе, о посетитель!» И затем она посадила меня и стала
меня расспрашивать, какова моя история, и я сказал: «Я вышел от одного из моих
друзей, и время обмануло меня, и по дороге меня прижала нужда помочиться. И я
свернул в этот переулок и увидел брошенную корзину, и вино посадило меня в неё,
и корзину со мной подняли в этот дом, и вот то, что со мной было. „Тебе не
будет вреда, и я надеюсь, что ты восхвалишь последствия твоего дела“, –
сказала женщина. А затем она спросила меня: „Каково твоё ремесло?“ – „Я купец
на рынке Багдада“, – ответил я. „Знаешь ли ты какие-нибудь стихи?“ –
спросила она, и я ответил: „Я знаю кое-что незначительное“. И девушка молвила:
„Напомни из этого что-нибудь“. Но я отвечал: „Приходящий теряется, начни
ты“. – „Ты прав“, – ответила девушка и произнесла нежные стихотворения,
из тех, что сказаны древними и новыми, и было это из числа лучших их слов, а я
слушал и не знал, дивиться ли её красоте и прелести, или тому, как она хорошо
говорят. „Прошла охватившая тебя растерянность?“ – спросила потом девушка. И я
ответил: „Да, клянусь Аллахом!“ И тогда она сказала: „Если хочешь, скажи мне
что-нибудь из того, что ты знаешь“. И я сказал ей столько стихов древних
поэтов, что этого было достаточно. И девушка одобрила меня и воскликнула:
„Клянусь Аллахом, я не думала, что среди детей лавочников найдётся подобный
тебе!“ А затем она приказала подать кушанья…»
И сказала Шахразаде сестра её Дуньязада: «Как сладостен твой
рассказ, и прекрасен, и приятен, и нежен!»
И Шахразада ответила: «Куда этому до того, что я расскажу
вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти,
Шахразада сказала: «Куда этому до того, что расскажу вам теперь, если царь
пощадит меня».
«Закончи свой рассказ», – молвил царь. И Шахразада
сказала: «С любовью и удовольствием.
Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский
говорил: «И затем девушка приказала принести кушанья. И их принесли, и она
стала брать их и ставить передо мной (а в комнате были разные цветы и
диковинные плоды, которые бывают только у царей). А потом она велела подать
вино, и выпила кубок, и подала кубок мне, и сказала: „Теперь время для беседы и
рассказов“.
И я пустился с нею беседовать и говорил: «Дошло до меня, что
было то-то и то-то, и говорил некий человек тото…» – и рассказал ей множество
хороших рассказов. И женщина развеселилась от этого и сказала: «Поистине, я
дивлюсь, как это человек из купцов помнит такие рассказы. Это ведь из бесед с
царями». – «У меня был сосед, который беседовал с царями и был их
сотрапезником, – отвечал я, – и когда он бывал не занят, я заходил к
нему в дом, и он нередко мне рассказывал то, что ты слышала». – «Клянусь
жизнью, ты хорошо запомнил!» – воскликнула девушка. И затем мы стали
беседовать, и всякий раз, как я замолкал, начинала она, пока мы не провели так
большую часть ночи, и пары алоэ благоухали.
И я был в таком состоянии, что если бы аль-Мамун мог его
себе представить, он бы, наверное, взлетел, стремясь к нему. «Поистине, ты из
самых тонких и остроумных людей, так как обладаешь редким вежеством, –
сказала девушка. – Но теперь остаётся только одна вещь». – «Что же
это?»
спросил я. И она молвила: «Бустби ты умел петь стихи под
лютню!» – «Я предавался этому занятию в прошлом, но, не добившись удачи,
отвернулся от него, хотя в моем сердце был жар, и мне бы хотелось получше
исполнить что-нибудь в этой комнате, чтобы эта ночь стала совершённой», –
ответил я. И девушка сказала: «Ты как будто намекнул, чтобы принесли лютню?» –
«Тебе решать, ты милостива, и это будет от тебя добром», – молвил я.
И девушка велела принести лютню, и спела таким голосом,
равного которому по красоте я не слыхивал, с хорошим уменьем, отличным
искусством в игре и превосходным совершенством. «Знаешь ли ты, чья это песня, и
Знаешь ли ты, чьи стихи?» – спросила девушка. «Нет», – отвечал я. И она
сказала: «Стихи такого-то, а напев – Исхака». – «А разве Исхак – я выкуп
за тебя! – так искусен?» – спросил я. «Ах, ах! – воскликнула девушка. –
Исхак выделяется в этом деле!» – «Слава Аллаху, который даровал этому человеку
то, чего не даровал никому!» – молвил я. И девушка сказала: «А что бы было,
если бы ты услышал эту песню от него!»
И мы продолжали проводить так время, а когда показалась заря,
подошла к девушке старуха – будто бы из её нянек – и сказала: «Время пришло!» И
при этих словах девушка поднялась и молвила: «Скрывай то, что с нами было, так
как собрания охраняются скромностью…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Двести восемьдесят первая ночь
Когда же настала двести восемьдесят первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: „Скрывай то,
что с вами было, так как собрания охраняются скромностью!“ И я воскликнул:
«Пусть буду я за тебя выкупом!» – «Мне не нужно
наставлений!»
И потом я простился с девушкой, и она послала невольницу,
которая шла передо мной до ворот дома и открыла мне, и я вышел и направился
домой. И я сотворил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришёл посланный от
аль-Мамуна, и я пошёл к нему и оставался весь день у него. Когда же пришло
время вечера, я стад думать о том, что было со мной накануне – а это дело, от
которого удержится только глупый, – и вышел, и пришёл к корзине, и сел в
неё, и меня подняли в то место, где я был накануне. «Ты стал прилежен», –
сказала девушка. И я воскликнул: «Я думаю, что был лишь небрежен!»
И затем мы принялись разговаривать, как делали в прошлую
ночь, и беседовали и говорили стихи и рассказывали диковинные истории – она
мне, а я ей – до самой зари. А потом я ушёл домой и совершил утреннюю молитву и
поспал, и ко мне пришёл посланный от аль-Мамуна, и я отправился к нему и
оставался весь день у него. И когда наступило время вечера, повелитель
правоверных сказал мне: «Заклинаю тебя, посиди, пока я схожу по делу и приду».
И когда халиф ушёл и скрылся, беспокойство поднялось во мне, и я вспомнил о
том, что со мною было, и ничтожным показалось мне то, что достанется мне от
повелителя правоверных. И я вскочил, чтобы уйти, и вышел бегом, и пришёл к
корзине, и сел в неё, и её подняли со мною в комнату, и девушка сказала мне:
«Может быть, ты наш друг?» И я воскликнул: «Да, клянусь Аллахом!» – «Ты сделал
наш дом постоянным местопребыванием?» – спросила она. И я ответил: «Пусть буду
я за тебя выкупом! Право на гостеприимство длится три дня, а если я вернусь
после этого, моя кровь будет вам дозволена».
И потом мы сидели, как и прежде, а когда время приблизилось,
я понял, что аль-Мамун непременно меня спросит и удовлетворится, только узнав
всю мою историю. И я сказал девушке: «Я вижу ты из тех, кому нравится пение, а
у меня есть двоюродный брат, который красивее меня лицом, почётнее саном и
более образован, и он лучше всех созданий Аллаха великого знает Исхака». –
«Разве ты блюдолиз?» – спросила девушка. И я молвил: «Ты властна решать в этом
деле». А она оказала: «Если твой двоюродный брат таков, как ты его описываешь,
знакомство с ним не будет нам неприятно».
А потом пришло время, и я поднялся и ушёл и направился
домой, но я не дошёл ещё до дому, как посланные аль-Мамуна ринулись на меня и
грубо меня подняли…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Двести восемьдесят вторая ночь
Когда же настала двести восемьдесят вторая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский говорил: „Но я
не дошёл ещё до дому, как посланные аль-Мамуна ринулись на меня, грубо подняли
и повели к нему. И я увидел, что он сидит на скамеечке, разгневанный на меня.
„О Исхак, ты выходишь из повиновения?“ – молвил он. И я сказал: „Нет, клянусь
Аллахом, о повелитель правоверных!“ И он спросил: „Какова же твоя история?
Расскажи мне правду“. – „Хорошо, но только наедине“, – отвечал я. И
аль-Мамун кивнул тем, кто стоял перед ним, и они отошли в сторону, и тогда я
рассказал ему всю историю и сказал: „Я обещал ей, что ты придёшь“. И аль-Мамун
отвечал; «Ты хорошо сделал“.
А потом мы провели в наслаждениях весь день, и сердце
аль-Мамуна привязалось к той девушке. И нам не верилось, что пришло время, и мы
отправились, и я наставлял аль-Мамуна и говорил ему: «Воздерживайся называть
меня перед ней по имени – в её присутствии я твой провожатый».
И мы условились об этом и шли, пока не достигли того места,
где была корзина, и нашли там две корзины, и сели в них, и их подняли с нами в
уже знакомое место. И девушка подошла и приветствовала нас, и, увидав её,
альМамун впал в замешательство из-за её красоты и прелести. И девушка принялась
рассказывать ему предания и говорить стихи, а затем принесла вино, и мы стали
пить, и девушка была приветлива с аль-Мамуном и радовалась ему, и он тоже был с
нею приветлив и радовался ей.
Девушка взяла лютню и пропела песню, а потом спросила меня:
«И твой двоюродный брат тоже из купцов?» – указав на аль-Мамуна. «Да», –
ответил я, и она сказала: «Поистине, вы близки друг к другу по сходству!» И я
отвечал ей: «Да!»
А когда аль-Мамун выпил три ритля[317], в него вошли радость и восторг, и он
воскликнул и сказал: «О Исхак!» И я ответил ему: «Я здесь, о повелитель
правоверных!» – «Спой эту песню!» – сказал аль-Мамун.
И когда девушка узнала, что это халиф, она направилась в
одну из комнат и вошла туда. А когда я кончил петь, халиф сказал мне:
«Посмотри, кто хозяин этого дома». И какая-то старуха поспешила ответить и
молвила: «Он принадлежит аль-Хасану ибн Сахлю»[318]. – «Ко мне его!» – воскликнул халиф, и
старуха на минуту скрылась, и вдруг явился аль-Хасан. И аль-Мамун спросил его:
«Есть у тебя дочь?» – «Да, её зовут Хадиджа», – отвечал аль-Хасан. «Она
замужем?» – спросил аль-Мамун, и аль-Хасан ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И
аль-Мамун сказал: «Тогда я сватаю её у тебя».
«Она твоя невольница, и власть над нею принадлежит тебе, о
повелитель правоверных», – ответил аль-Хасан. И халиф молвил: «Я женюсь на
ней за приданое в тридцать тысяч динаров наличными деньгами, которые отнесут к
тебе сегодня под утро, И, когда ты получишь деньги, доставь нам твою дочь к
вечеру». И ибн Сахль отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И потом мы вышли, и халиф сказал мне: «О Исхак, не
рассказывай никому эту историю!» И я скрывал её, пока аль-Мамун не умер. И ни
над кем не соединилось столько, сколько соединилось надо мной в эти четыре
дня, – я сидел с аль-Мамуном днём и сидел с Хадиджей ночью, и, клянусь
Аллахом, я не видел среди мужей человека, подобного аль-Мамуну, и не знавал
среди женщин девушки, подобной Хадидже, – нет, даже близкой к Хадидже по
сообразительности, разуму и речам, а Аллах знает лучше!»
|