Увеличить |
Сказка о юноше и
невольнице (ночи 896—899)
Рассказывают также, что был в древние времена в Багдаде один
человек из сыновей людей счастья, и он унаследовал от своего отца большие
деньги. Этот человек любил одну невольницу и купил её, и она любила его так же,
как и он её. И он до тех пор тратился на неё, пока не ушли все его г деньги,
так что из них ничего не осталось. И юноша стал искать какого-нибудь способа
пропитания, чтобы прожить, но не мог найти. А этот юноша, в дни богатства,
посещал собрания сведущих в искусстве пения и достиг отдалённейших пределов. И
он спросил совета у одного из друзей, и тот сказал ему: «Я не знаю для тебя
ремесла лучше, чем петь вместе с твоей невольницей. Ты будешь брать за это
большие деньги и есть и пить».
Но это было противно и юноше и невольнице, и девушка сказала
ему: «Я нашла для тебя выход». – «А какой?» – спросил юноша, и невольница
сказала: «Ты продашь меня, и мы вырвемся из этой беды – и я и ты, – и я
буду жить в богатстве, так как подобную мне купит только обладатель богатства,
и таким образом я буду причиной моего возвращения к тебе».
И юноша вывел невольницу на рынок, и первым, кто увидел её,
был один хашимит[641] из
жителей Басры. Это был человек образованный, изысканный, со щедрой душой, и он
купил девушку за тысячу пятьсот динаров.
«И когда я получил деньги, – говорил юноша, владелец
невольницы, – я раскаялся, и мы с невольницей заплакали, и я стал просить
об уничтожении продажи, но хашимит не согласился. И я положил динары в кошель и
не знал, куда пойду, так как мой дом был пустыней без этой девушки, и я начал
так плакать, бить себя по щекам и рыдать, как не случалось мне никогда. И я
вошёл в одну из мечетей, и сел там, плача, и был так ошеломлён, что перестал
сознавать себя. И я заснул, положил кошель под голову, как подушку, и не успел
я опомниться, как какой-то человек вытащил его у меня из-под головы и ушёл,
поспешно шагая. И я проснулся, устрашённый и испуганный, и, поднявшись, побежал
за тем человеком, и вдруг оказалось, что ноги у меня опутаны верёвкой.
И я упал лицом вниз, и стал плакать и бить себя по щекам, и
сказал себе: «Покинула тебя душа…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девяносто седьмая ночь
Когда же настала восемьсот девяносто седьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша рассказал, как у него
пропал кошель, и продолжал: „И я сказал себе: „Покинула тебя душа, и пропали
твои деньги!“ И моё положение стало ещё тяжелее. И я пришёл к Тигру и, накинув
одежду себе на лицо, бросился в реку, и люди, бывшие тут, поняли в чем дело и
сказали: «Это из-за великой заботы, постигшей его“.
И они бросились за мной, и вытащили меня, и спросили в чем
дело, и я рассказал, что со мной случилось, и люди опечалились. И ко мне
подошёл один из них, старик, и сказал: «Твои деньги пропали, но как можешь ты
способствовать тому, чтобы пропала твоя душа и ты стал бы одним из людей огня?
Встань, пойдём со мной, я посмотрю твоё жилище». И я встал, и когда мы достигли
моего жилища, старик немного посидел у меня, пока то, что было во мне, не
успокоилось, и я поблагодарил его за это, и он ушёл. А когда он от меня вышел,
я едва не убил себя, но вспомнил об огне и будущей жизни. И я вышел из дома, и
побежал к одному из друзей, и рассказал ему, что со мной случилось, и мой друг
заплакал из жалости ко мне, и дал мне пятьдесят динаров, и сказал: «Прими мой
совет: уходи сейчас же из Багдада, и пусть эти деньги пойдут тебе на расходы,
пока твоё сердце не отвлечётся от любви к ней и не утешится без неё. Ты из
сыновей людей, пишущих и составляющих указы, у тебя отличный почерк и
прекрасное образование. Отправляйся к любому из наместников и пади перед ним
ниц – может быть, Аллах соединит тебя с твоей невольницей».
И я послушался его, и окрепла моя решимость, и исчезла часть
моей заботы, и я решил направиться в землю Васита[642] – у меня были там родные. И я пошёл на
берег реки, и увидел корабль, стоявший на якоре, и матросов, носивших вещи и роскошные
материи, и попросил их взять меня с собой, и они сказали: «Этот корабль
принадлежит одному хашимиту, и нам невозможно тебя взять таким образом».
И я стал соблазнять матросов платой, и они сказали: «Если уж
это неизбежно, тогда сними твою роскошную одежду, надень одежду матросов и
садись с нами, как будто ты один из нас». И я вернулся в город, и купил кое-что
из одежды матросов, и, надев это, взошёл на корабль (а корабль направлялся в
Басру). И я сошёл на корабль с матросами, и не прошло и минуты, как я увидел
мою невольницу, – её самое, – и ей прислуживали две невольницы. И
прошёл бывший во мне гнев, и я сказал про себя: «Вот я и буду видеть её и
слушать её пенье до Басры». И очень скоро после того приехал верхом хашимит, и
с ним толпа людей, и они сели на корабль, и корабль поплыл с ними вниз). И
хашимит выставил кушанья и начал есть, вместе с невольницей, и остальные тоже
поели посреди корабля, а потом хашимит сказал невольнице: «До каких пор
продлится этот отказ от пения и постоянная печаль и плач? Не ты первая
рассталась с любимым!» И я узнал тогда, какова была любовь девушки ко мне. А
затем хашимит повесил перед невольницей занавеску на краю корабля и, позвав
тех, кто был на моем конце, сел с ними перед занавеской, и я спросил, кто они,
и оказалось, что это братья хашимита. И хашимит выставил им то, что было нужно
из вина и закусок, и они до тех пор понуждали девушку петь, пока она не
потребовала лютню. И она настроила её и начала петь, произнося такие два стиха:
«Караван отъехал с возлюбленным и
идёт во тьме,
И ночной свой путь, вместе с милыми,
не прервут они.
У влюблённого, когда скрылся с глаз
караван совсем,
Остался в сердце угль гада пылающий»[643].
И потом девушку одолел плач, и она бросила лютню и прервала
пение, и присутствующие огорчились, и я упал без памяти. И люди подумали, что
со мной случился припадок падучей, и кто-то из них стал читать Коран мне на
ухо, и они до тех пор уговаривали девушку и просили её петь, пока она не
настроила лютню и не начала петь, произнося такие два стиха:
«Я стояла, плача о путниках, что
уехали, —
Я храню их в сердце, хоть и далеко
ушли они.
У развалин ставки стою теперь,
вопрошая их, —
Но дом ведь пуст, и безлюдны ныне
жилища их».
И потом она упала, покрытая беспамятством, и люди подняли
плач, и я вскрикнул и упал без чувств. И матросы зашумели, и один из слуг
хашимита сказал им: «Как вы повезли этого одержимого?» А потом они сказали друг
другу: «Когда доедете до какой-нибудь деревни, сведите его и избавьте нас от
него».
И меня охватила из-за этого великая забота и мучительное
страданье, и я постарался быть как можно более стойким и сказал себе: «Нет мне
хитрости для освобождения из их рук, если не дам знать девушке, что я нахожусь
на корабле, чтобы она помешала им свести меня с корабля». И потом мы ехали, пока
не оказались близ одной деревни, и владелец корабля сказал: «Выйдем на берег».
И люди вышли. А это было вечером, и я поднялся, и зашёл за занавеску, и, взяв
лютню, изменил на ней лады один за другим, и настроил её на такой лад, которому
девушка научилась у меня, а затем я вернулся на корабль…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девяносто восьмая ночь
Когда же настала восемьсот девяносто восьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил: „И затем я
вернулся на своё место на корабле, и люди пришли с берега и возвратились на
свои места на корабле, и луна распространилась над землёй и над водой“. И
хашимит сказал девушке: „Ради Аллаха, не делай нашу жизнь горькой!“ И она взяла
лютню, и коснулась рукой струн, и так вскрикнула, что подумали, что дух вышел
из неё, и потом она сказала: „Клянусь Аллахом, мой учитель с нами, на этом
корабле!“ – „Клянусь Аллахом, – воскликнул хашимит, – будь он с нами,
я не лишил бы его нашего общества, так как он, может быть, облегчил бы то, что
с тобой, и мы бы воспользовались твоим пением! Но то, чтобы он был на
корабле, – дело далёкое“. – „Я не могу играть на лютне и менять
песни, когда мой господин с нами“, – сказала девушка, и хашимит молвил: „Спросим
матросов“. – „Сделай так!“ – сказала невольница, и хашимит спросил: „Взяли
ли вы с собой кого-нибудь?“ – „Нет“, – ответили моряки, и я испугался, что
расспросы прекратятся, и засмеялся, и сказал: „Да, я её учитель, я учил её,
когда был её господином“. – „Клянусь Аллахом, это слова моего владыки!“ –
воскликнула невольница. И слуги подошли ко мне и привели меня к хашимиту, и,
увидев меня, он меня узнал и сказал: „Горе тебе! Что с тобой и что тебя
поразило, что ты в таком виде?“
И я рассказал ему, что со мной случилось, и заплакал, и
раздались рыданья невольницы из-за занавески, и хашимит со своими братьями
горько заплакал от жалости ко мне, а потом он сказал: «Клянусь Аллахом, я не
приближался к этой невольнице и не сходился с ней и не слышал её пения до
сегодняшнего дня. Я человек, которому Аллах расширил его надел, и я прибыл в
Багдад лишь для того, чтобы послушать пение и испросить моё жалованье от
повелителя правоверных, и сделал оба дела, и когда я захотел вернуться на
родину, я сказал себе: „Послушаю багдадское пение!“ – и купил эту невольницу. Я
не знал, что вы оба в таком состоянии. Призываю Аллаха в свидетели: когда эта
девушка достигнет Басры, я её отпущу на волю и женю тебя на ней и буду выдавать
вам столько, что вам хватит, и больше, но с условием, что когда мне захочется
послушать пение, перед девушкой будут вешать занавеску, и она будет петь из-за
занавески. А ты стал одним из моих братьев и сотрапезников».
И затем хашимит сунул голову за занавеску и спросил девушку:
«Согласна ли ты на это?» И девушка принялась его благословлять и благодарить. И
потом он позвал одного из слуг и сказал ему: «Возьми этого юношу за руку, сними
с него его одежду, одень его в роскошные платья, окури его благовониями и
приведи к нам».
И слуга взял меня, и сделал со мною то, что велел его
господин, и привёл меня к нему, и хашимит поставил передо мной вино, как он
поставил его перед другими, и невольница начала петь на прекраснейший напев,
произнося такие стихи:
«Порицали за то меня, что рыдала,
Когда милый пришёл ко мне для
прощанья.
Не вкушали они разлуки, не знают,
Как сжигает печаль тоски мои ребра.
Право, знает любовь и страсть лишь
печальный,
Потерявший в кочевье их своё сердце».
И все пришли в великий восторг, и усилилась радость
юноши, – и я взял у невольницы лютню, – говорил он, – и ударил
по ней, извлекая прекраснейшие звуки, и произнёс такие стихи:
«Проси дара, коль просишь ты
благородных,
Всегда знавших богатство и изобилье,
Ибо просьба ко щедрому возвышает,
Обращенье же к низкому лишь позорит.
Если ж будет унизиться неизбежно,
Униженье, прося великих, отбрось ты.
Возвеличить достойного – не унизит,
Униженье – коль низких ты
возвышаешь».
И люди обрадовались мне, и радость их усилилась, и они
пребывали в радости и веселье, и то я пел немного, то невольница пела немного,
пока мы не пристали где-то к берегу. Корабль стал на якорь, и все вышли, и я
тоже вышел. А я был пьян и сел помочиться, и одолел меня сон, и я заснул, а
путники вернулись на корабль, и он поплыл с ними вниз по реке, и они не знали о
моем отсутствии, так как были пьяны. Я отдал деньги невольнице, и у меня ничего
не осталось, и они уже достигли Басры, а я проснулся только от солнечного зноя.
И я поднялся в том месте и осмотрелся, но не увидел никого, а я забыл спросить
хашимита, как его зовут, где его дом в Басре и как о нем узнать. И я впал в
смущенье, и оказалось, что моя былая радость о встрече с невольницей – сон. И я
не знал, что делать, и прошёл мимо меня большой корабль, и я вошёл на этот
корабль и приплыл в Басру, и я не знал там никого и не знал, где дом хашимита.
И я зашёл к одному зеленщику и взял у него чернильницу и бумагу…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девяносто девятая ночь
Когда же настала восемьсот девяносто девятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что багдадец, хозяин невольницы,
когда приплыл в Басру, впал ночь в смущение, и он не знал, где дом хашимита.
«И я зашёл к одному зеленщику, – говорил он, – и,
взяв чернильницу и бумажку, сел и начал писать, и зеленщику понравился мой почерк.
И он увидел, что на мне грязная одежда, и спросил меня о моем деле, и я
рассказал ему, что я чужеземец, бедняк, и зеленщик сказал: „Не останешься ли ты
у меня? Тебе будет каждый день полдирхема, пища и одежда, и ты будешь вести
счета в моей лавке“. И я сказал ему: „Хорошо“. И остался у него, и привёл в
порядок его дела, и упорядочил его доход и расход, и когда прошёл месяц,
зеленщик увидел, что его доход увеличивается, а расход уменьшается, и
поблагодарил меня за это. И он назначил мне за каждый день дирхем, и так шло,
пока не кончился год, и тогда зеленщик предложил мне жениться на его дочери и
стать его товарищем по владению лавкой, и я согласился на это. И я вошёл к
своей жене и стал сидеть в лавке с сокрушённым сердцем и умом, проявляя печаль,
а зеленщик пил и звал меня к тому же, но я отказывался пить от горя. И я провёл
таким образом два года, и однажды, сидя в лавке, я вдруг увидел толпу людей,
нёсших кушанья и напитки. Я спросил зеленщика в чем дело, и он сказал: „Сегодня
день людей состоятельных, когда выходят музыканты и юноши из людей богатых на
берег реки, чтобы поесть и попить среди деревьев, на канале Оболле“[644]. И душа призвала меня
посмотреть на гулянье, в я сказал про себя: «Может быть, если я увижу этих
людей, я встречусь с той, кого люблю». И я сказал зеленщику: «Я тоже хочу
этого». И зеленщик сказал: «Если желаешь, пойди с ними».
И он приготовил мне кушанья и напитки, и я пошёл, но когда я
достиг канала Оболлы, я увидел, что люди уходят. И я хотел уходить с ними и
вдруг вижу – капитан того самого корабля, на котором был хашимит С девушкой,
плывёт по каналу Оболле. И я закричал, и капитан и те, кто был с ним, узнали
меня, и взяли к себе, и сказали: «Разве ты жив?» – и обняли меня, и спросили,
что со мной было, и я рассказал им. «Мы думали, что тебя одолело опьянение и ты
утонул в воде», – сказали они, а я спросил их, в каком состоянии
невольница, и они сказали: «Когда она узнала, что ты пропал, она разорвала на
себе одежду и сожгла лютню и принялась бить себя по щекам и рыдать, и когда мы
вернулись с хашимитом в Басру, мы сказали ей: „Оставь этот плач и печаль“. И
она ответила: „Я надену чёрное и устрою в этом доме могилу, и буду сидеть у
могилы, и откажусь от пения“. И мы позволили ей, и она пребывает в таком
состоянии до сих пор».
И они взяли меня с собой, и я пришёл в их дом и увидел
невольницу в таком состоянии, и она, увидав меня, испустила великий крик, так
что я подумал, что она умерла, и обняла меня долгим объятием. И хашимит сказал
мне: «Возьми её». И я отвечал: «Хорошо, но только освободи её, как ты мне
обещал, и жени меня на ней». И хашимит освободил её и дал нам дорогие вещи, и
много одежды, и ковры, и пятьсот динаров и сказал: «Вот сколько я хотел вам
выдавать каждый месяц, но с условием, что я буду пить с тобой и слушать невольницу».
И затем он освободил для нас дом и велел перенести туда все,
что было нам нужно, и я отправился в этот дом и увидел, что он завален коврами
и материями, и перевёл туда девушку. И потом я пошёл к зеленщику и рассказал
ему обо всем, что со мной случилось, и попросил его освободить меня от
ответственности за развод с его дочерью и не считать это грехом. И я дал ей
приданое и то, что было обязательно. И я провёл с хашимитом таким образом два
года и стал обладателем большого богатства, и вернулась ко мне та жизнь, какою
я жил с невольницей в Багдаде, и Аллах великодушный облегчил наше горе, и
осыпал нас обильными благами, и сделал исходом нашей стойкости достижение
желаемого, и ему да будет хвала в этой и в будущей жизни, и Аллах лучше знает
истину».
|