Увеличить |
Сказка об Абу-ль-Хасане
из Омана (ночи 946—952)
Рассказывают также, что халиф Харунар-Рашид однажды ночью
сильно мучился бессонницей. Он позвал Масрура и, когда тот явился, сказал ему:
«Приведи ко мне скорее Джафара!» И Масрур пошёл и привёл его, и когда Джафар
остановился перед халифом, тот сказал: «О Джафар, на меня напала сегодня ночью
бессонница и прогнала от меня сон, и я не знаю, как избавиться от неё». –
«О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – мудрецы говорят:
„Взгляд в зеркало, посещение бани и слушание пения прекращают заботы и
размышления“. – „Джафар, – сказал халиф, – я все это делал, но
ничто не помогает, и я клянусь моими пречистыми дедами, если ты не найдёшь
способ прогнать от меня бессонницу, я отрублю тебе голову“. – „О
повелитель правоверных, – сказал Джафар, – сделаешь ли ты то, что я
тебе посоветую?“ – „А что ты мне посоветуешь?“ – спросил халиф. И Джафар
сказал: „Сядем в лодку и спустимся на ней по реке Тигру, вместе с течением
воды, до местности, называемой Карн-ас-Сарат, – может быть, мы услышим то,
чего не слыхали, или увидим то, чего не видали, ибо сказано: „Рассеется забота
от одного из трех дел: пусть увидит человек то, чего не видал, или услышит то,
чего не слыхал, или вступит на землю, на которую не вступал“. – «Может
быть, это будет причиной прекращения твоей тревоги, о повелитель правоверных“.
И тогда ар-Рашид встал со своего места и пошёл вместе с
Джафаром, его братом альФадлом, Исхаком собутыльником, Абу-Новасом и
Абу-Дулафом[659] и
Масруром меченосцем…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот сорок шестая ночь
Когда же настала девятьсот сорок седьмая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф встал со своего места и пошёл
вместе с Джафаром и остальными людьми. И они вошли в комнату одежд, и все
оделись в платья купцов, и, направившись к Тигру, сели в лодку, украшенную
золотом, и спустились по течению реки, пока не достигли того места, куда
направлялись. И они услышали голос девушки, певшей под лютню и произносившей
такие стихи:
«Сказал я ему, когда появились вина,
А соловей уж пел в ветвях деревьев;
«Доколе медлить будешь ты в веселье?
Очнись – ведь жизнь нам лишь взаймы
даётся!
Бери вино от друга дорогого,
В чьём взоре томность лишь и
сокрушение.
Я на щеках его посеял розы,
И меж кудрей они гранат взрастили.
Считаешь ты на нем места ударов золой
холодной: но ланиты – пламя,
Хулитель говорит: «Его забудь ты!»
Как оправдаться, раз пушок доносит?»
И халиф, услышав этот голос, воскликнул: «О Джафар, как
прекрасен этот голос!» И Джафар отвечал: «О владыка наш, не касалось моего
слуха ничего приятнее и лучше этого пения, но только, о господин мой, слушать
из-за стены, значит слушать наполовину, каково же будет слушать из-за
занавески?» – «Пойдём, о Джафар, – сказал халиф. – Явимся, непрошеные,
к хозяину этого дома, и, может быть, мы увидим певицу воочию». – «Слушаю и
повинуюсь!» – сказал Джафар. И они вылезли из лодки и попросили позволения
войти, и вдруг к ним вышел юноша, красивый на вид, с нежными словами и
красноречивым языком, и сказал: «Приют и уют, о господа, оказывающие мне
милость! Входите, ширина вам и простор!» И они вошли (а юноша шёл перед ними) и
увидели дом, выходящий на четыре стороны, и потолки в нем были позолоченные, а
стены были разрисованы лазурью. В доме был портик, под которым стояла красивая
скамья, а на ней сидели сто невольниц, подобных лунам. И юноша закричал на них,
и они сошли с сидений, а затем хозяин дома обернулся к Джафару и сказал: «О
господин, я не отличаю среди вас высокого от высшего. Во имя Аллаха! Пусть
пожалует тот из вас, кто всех выше, на почётное место, а товарищи его пусть
садятся, каждый по чину». И все сели на своё место, а Масрур стоял перед ними,
прислуживая, и хозяин дома сказал: «О гости, с вашего позволения – не принести
ли вам чего-нибудь съестного?» И ему ответили: «Хорошо!» И тогда он велел
невольницам принести еду, и пришли четыре невольницы с перетянутым станом, неся
перед собой стол, на котором были диковинные кушанья из того, что ходит, летает
и плавает в морях, – ката, перепёлки, цыплята и голуби, и по краям
скатерти были написаны подходящие к месту стихи. И пришедшие поели вдоволь и
вымыли руки, и юноша сказал: «О господа мои, если у вас есть нужда, скажите нам
о ней, чтобы мы почтили себя её исполнением». И пришедшие ответили: «Хорошо! Мы
пришли в твоё жилище только из-за голоса, который услыхали за стеной твоего
дома, и хотим услышать его и узнать его обладательницу, и, если ты решишь
пожаловать нам это, это будет от твоих благородных качеств, а потом мы вернёмся
туда, откуда пришли». – «Добро вам пожаловать!» – сказал юноша. А затем он
обернулся к одной чёрной невольнице и сказал ей: «Приведи твою госпожу
такую-то». И невольница ушла, и пришла, неся скамеечку, и поставила её, и ушла
вторично, и вернулась с девушкой, подобной луне в её полноте, и девушка села на
скамеечку, а затем чёрная невольница подала ей атласный чехол, и девушка вынула
из него лютню, украшенную драгоценными камнями и яхонтами, а колки её были из
золота…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот сорок восьмая ночь
Когда же настала девятьсот сорок восьмая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка, когда пришла, села на скамеечку
и вынула лютню из чехла, и вдруг оказалось, что она украшена драгоценными камнями
и яхонтами, а колки её – из золота. И девушка подтянула струны лютни, и она
была такова, как сказал о ней и о лютне её поэт:
Она обняла её, как нежная мать дитя,
На лоне своём, и ярко блещут колки
её.
Коль правою шевельнёт рукой, чтоб
настраивать,
Сейчас же другой рукой поправит колки
она.
И затем она прижала лютню к груди и склонилась над ней, как
мать склоняется над ребёнком, и прошлась по её струнам, которые жалостно
вскрикнули, как кричит ребёнок, зовя мать. А потом она ударила по струнам и
произнесла такие стихи:
«О, вернёт пусть время любимого для
укоров мне!
Мой друг, ты чашу вкруг пусти и пей
вино,
Что с кровью сердца мужа лишь
смешается,
И тотчас полон радости, восторга он.
Ветерок берётся нести его вместе с
чашею,
Но видал ли ты луну полную, что
звезду несёт?
Как часто ночью я с луной беседую,
Над Тигром ночи сумрак озаряющей,
И склоняется месяц к западу, как
будто бы
Протянул он меч позолоченный над
гладью вод».
А окончив свои стихи, девушка заплакала сильным плачем, и
все, кто был в доме, закричали, плача, так что едва не погибли, и не было среди
них никого, кто бы не исчез из мира, не разорвал бы своих одежд и не бил бы
себя по лицу из-за красоты её пения. И ар-Рашид сказал: «Поистине, пение этой
девушки указывает на то, что она влюблённая-разлучённая». И её господин
ответил: «Она потеряла мать и отца». И ар-Рашид воскликнул: «Это не плач того,
кто потерял отца и мать, это тоска того, кто лишился любимого». И ар-Рашид
пришёл в восторг и сказал Исхаку: «Клянусь Аллахом, я не видел ей подобной!» И
Исхак молвил: «О господин мой, я дивлюсь на неё крайним удивлением и не владею
своей душой от восторга».
А ар-Рашид при всем этом смотрел на хозяина дома и
вглядывался в его прелести и изящество его черт. И он увидел у него на лице
следы желтизны, и обратился к нему, и сказал: «О юноша!» И юноша ответил: «Я
здесь, о господин». И ар-Рашид спросил его: «Знаешь ли ты, кто мы?» –
«Нет», – отвечал юноша. И Джафар сказал: «Хочешь ли ты, чтобы мы сказали
тебе, как имя каждого из нас?» – «Да», – отвечал юноша. И Джафар молвил:
«Это повелитель правоверных и сын дяди господина посланных», – и назвал
ему имена остальных пришедших. А после этого ар-Рашид сказал: «Хочу, чтобы ты
рассказал мне про желтизну, которая у тебя на лице, приобретённая ли она, или
коренная, со времени рождения?» – «О повелитель правоверных, – сказал
юноша, – мой рассказ удивителен, и дело моё диковинно, и если бы написать
его иглами в уголках глаза, он бы был назиданием для поучающихся».
«Осведоми меня о нем, – сказал халиф. – Может
быть, твоё исцеление придёт через мои руки». – «О повелитель правоверных,
предоставь мне твой слух и освободи для меня твоё внимание», – молвил
юноша. И ар-Рашид воскликнул: «Подавай твой рассказ, – ты внушил мне
желание его послушать!»
И тогда юноша сказал: «Знай, о повелитель правоверных, что я
человек из купцов, торгующих в море, и род мой из города Омана. Мой отец был
купцом с большими деньгами, и было у него тридцать кораблей, которые работали в
море, и плата за них каждый год составляла тридцать тысяч динаров. А он был
человек благородный и научил меня письму и всему, что нужно человеку. И когда
пришла к нему кончина, он позвал меня и заповедал мне то, что обычно, и затем
Аллах великий взял его к своему милосердию (да оставит Аллах в живых повелителя
правоверных!). А у моего отца были товарищи, которые торговали на его деньги и
ездили по морю. И в какой-то день случилось, что я сидел в моем жилище, вместе
с несколькими купцами, и вдруг вошёл ко мне один из моих слуг и сказал: „О
господин, у ворот человек, который просит позволения войти к тебе“. И я
позволил ему, и он вошёл, неся на голове что-то закрытое, и поставил это передо
мной и открыл, и вдруг оказалось, что это плоды, поспевшие не вовремя, и
редкости и диковинки, которых нет в нашей стране. И я поблагодарил его за это и
дал ему сто динаров, и он ушёл благодаря. А потом я разделял принесённое среди
всех, кто был со мной из друзей, и спросил купцов: „Откуда это?“ – „Из
Басры“, – сказали они и стали хвалить плоды и описывать красоту Басры, и
все они сошлись на том, что среди городов нет города прекраснее Багдада и его
обитателей. И они начали описывать Багдад и прекрасный нрав его жителей, и его
хороший воздух, и красивое расположение, и моей душе захотелось туда, и мечты
мои привязались к тому, чтобы его увидеть. И я продал свои земли и владения, и
продал корабли за сто тысяч динаров, и продал рабов и невольниц, и когда я
собрал все свои деньги, их оказалось тысяча тысяч динаров, кроме драгоценных
камней и металлов. И я нанял корабль, и погрузил на него деньги и все своё
имущество, и плыл на нем дни и ночи, пока не прибыл в Басру. И я провёл там
некоторое время, а потом нанял корабль и сложил на него свои деньги, и мы плыли
вниз по реке немного дней и достигли Багдада. И я спросил, где живут купцы и
какое место лучше всего для жизни, и мне сказали: „Квартал аль-Карх“[660] И я пришёл туда, и нанял
дом на улице, называемой Шафранная, и перенёс все свои деньги в этот дом, и
провёл там некоторое время. А затем в какой-то день я отправился на прогулку,
имея с собой немного денег (а был день пятницы), и пришёл в соборную мечеть,
называемую мечеть аль-Мансура[661],
в которой совершается соборная молитва. И когда мы кончили молиться, я вышел с
людьми и пошёл в место, называемое Карн-ас-Сарат. И я увидел в этой местности
высокий красивый дом с балконом, выходящим на берег, и на балконе было окно. И
я подошёл, среди других людей, к этому помещению и увидел сидящего старика,
одетого в красивые одежды, от которого распространялся приятный запах. И старик
распустил свою бороду, и она разделялась у него на груди на две пряди, подобные
серебряным тростям, и вокруг него стояли четыре невольницы и пять слуг. И я
спросил одного человека: «Как зовут этого старика и какое его ремесло?» И он
сказал: «Это – Тахир ибн аль-Ала, и он содержатель девушек. Всякий, кто к нему
входит, ест, пьёт и смотрит на красавиц».
«Клянусь Аллахом, – воскликнул я, – я уж давно
хожу и ищу чтонибудь подобное!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот сорок девятая ночь
Когда же настала девятьсот сорок девятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша воскликнул: „Клянусь Аллахом, я
уже давно хожу и ищу что-нибудь подобное!“ И я подошёл к старику, о повелитель
правоверных, – говорил он, – и приветствовал его, и сказал: „О
господин мой, у меня есть до тебя нужда“. – „Что у тебя за нужда?“ –
спросил он. И я сказал: „Я хочу быть твоим гостем сегодня вечером“. – „С
любовью и охотой!“ – ответил старик. А потом он сказал: „О дитя моё, у меня
много девушек, и среди них есть такие, чья ночь по десять динаров, а есть
такие, чья ночь по сорок динаров, а есть и такие, чья ночь стоит больше.
Выбирай которую хочешь“. – „Я выбираю ту, чья ночь по десять
динаров“, – сказал я. И затем я отвесил старику триста динаров за месяц, и
он передал меня слуге, и этот слуга взял меня, и отвёл в баню, находящуюся в
доме, и хорошо мне прислуживал. А когда я вышел из бани, он привёл меня в
какую-то комнату и постучал в дверь. И к нему вышла девушка, и он сказал ей:
„Бери твоего гостя“. И девушка встретила меня пожеланием уюта и простора,
смеясь и радуясь, и ввела меня в удивительную комнату, украшенную золотом, и я
всмотрелся в эту девушку и увидел, что она подобна луне в ночь её полноты, и ей
прислуживали две невольницы, подобные звёздам. И она посадила меня, и села со
мной рядом, и сделала девушкам знак, и они принесли столик со всевозможным
мясом – курицами, перепёлками, ката и голубями, и мы ели, пока не насытились, и
я в жизни не видел кушаний слаще этих. И когда мы поели, столик был убран, и
принесли столик с напитками, цветами, сладостями и плодами, и я провёл с этой
девушкой месяц в таких обстоятельствах.
А когда месяц кончился, я сходил в баню и пришёл к старику и
сказал ему: «О господин мой, я хочу ту, чья ночь по двадцать динаров». –
«Вешай золото», – сказал он. И я пошёл, и принёс золото, и отвесил старику
шестьсот динаров за месяц, и он позвал слугу и сказал: «Возьми своего
господина». И слуга взял меня и отвёл в баню, а когда я вышел, он привёл меня к
дверям какой-то комнаты и постучался, и из комнаты вышла девушка: «Возьми
своего гостя», – сказал он ей. И она встретила меня наилучшей встречей, и
вдруг я вижу – вокруг неё четыре невольницы. И она приказала принести еду, и
принесли столик со всевозможными кушаньями, и я стал есть, а когда я покончил с
едой и столик убрали, девушка взяла лютню и пропела такие стихи:
«О мускуса дуновенье из вавилонских
стран,
Любовью моей молю – послания мои
доставь!
Я знал в этих странах раньше милых
жилища все – и
Возвышенней средь жилищ других они
истинно!
И та в них живёт, любовь к кому всех
влюбившихся
Пленила, но пользы нет для них от неё
совсем».
И я провёл у неё месяц, а затем пришёл к старику и сказал:
«Хочу ту, что за сорок динаров!» И старик сказал: «Вешай золото!» И я отвесил
ему за месяц тысячу двести динаров и провёл с девушкой месяц, точно день, столь
прекрасной я нашёл её внешность и её общество. И затем я опять пришёл к
старику. А дело было уже под вечер, и я услышал большой шум и громкие голоса и
спросил его: «В чем дело?» И старик сказал: «Сегодняшняя ночь у нас самая
знаменитая из ночей, и все люди развлекаются в эту ночь, глядя друг на друга.
Не хочешь ли ты подняться на крышу и посмотреть на людей?» И я сказал:
«Хорошо!» И поднялся на крышу и увидел красивую занавеску, а за занавеской –
великолепное помещение, в котором стояла скамья, и на ней были прекрасные
ковры, и там сидела красивая девушка, которая ошеломляла смотревших своей
красотой, прелестью, стройностью и соразмерностью. И рядом с ней сидел юноша,
положив руку ей на шею, и целовал её, и она целовала его. И, увидев их, о
повелитель правоверных, я не мог владеть своей душой и не знал, где я, –
так ослепил меня прекрасный облик этой девушки. И когда я спустился вниз, я
спросил девушку, у которой я был, и описал ей облик той девушки, и она сказала:
«А что тебе до неё?» И я воскликнул: «Клянусь Аллахом, она взяла у меня ум!» И
девушка улыбнулась и сказала: «О Абу-ль-Хасан, у тебя есть до неё желание?» –
«Да, клянусь Аллахом, она овладела моим сердцем и умом!» – воскликнул я, и девушка
молвила: «Это дочь Тахира ибн аль-Ала, и она наша госпожа, а мы все – её
невольницы. Знаешь ли ты, о Абу-ль-Хасан, сколько стоит её ночь и день?» –
«Нет», – ответил я. И девушка сказала: «Пятьсот динаров, и по ней вздыхают
сердца царей». – «Клянусь Аллахом, – воскликнул я, – я изведу
все свои деньги на эту девушку!» И я провёл всю ночь, борясь со страстью, а
наутро я пошёл в баню и надел самые роскошные одежды из одежд царей и, придя к
отцу девушки, сказал ему: «О господин, я хочу ту, чья ночь по пятьсот
динаров». – «Вешай золото!» – сказал старик. И я отвесил ему пятнадцать
тысяч динаров за месяц, и он взял их и сказал слуге: «Отведя его к твоей
госпоже такой-то!» И слуга взял меня и привёл в помещение, наряднее которого не
видел мой глаз на лице земли.
И я увидел, что девушка сидит там, и когда я увидел её, она
ошеломила мой ум своей красотой, о повелитель правоверных, и была она подобна
луне в четырнадцатую ночь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до девятисот пятидесяти
Когда же наступила ночь, дополняющая до девятисот
пятидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша рассказал
повелителю правоверных о качествах той девушки и продолжал: «И она была подобна
луне в четырнадцатую ночь – красивая, прелестная, стройная и соразмерная; её
слова позорили звуки лютни, и как будто её имели в виду слова поэта:
И если б она явилась вдруг многобожникам, Её бы сочли они за
бога, не идола, А если бы в море вдруг солёное плюнула, То стала б вода морская
от слюны сладкою.
А если монаху на востоке явилась бы, Оставил бы он восток,
пошёл бы на запад он. Или слова другого; Взглянул на неё я раз, и впали в
смущение Тончайшие мысли от чудесных красот её.
Внушила ей мысль её, что я её полюбил, И мысль эта отразилась
вмиг на щеках её И я приветствовал девушку, и она сказала» «Приют и уют, добро
тебе пожаловать!» И взяла меня за руку, о повелитель правоверных, и посадила с
собой рядом, и от крайней тоски я заплакал, боясь разлуки, и пролил слезы из
глаз, и произнёс такое двустишье:
«Люблю я разлуки ночи – я им не
радуюсь,
Но, может быть, им вослед придёт
единенье.
Дней близости не люблю я очень – ведь
знаю я,
Что будет исходом всех вещей
прекращенье».
И девушка стала развлекать меня ласковыми речами, а я утопал
в море страсти и боялся, хоть был вблизи, мучений разлуки из-за крайней любви и
тоски. И я вспомнил горечь разлуки и отдаления и произнёс такое двустишье:
«В час сближенья с нею подумал я о
разлуке с ней,
И из глаз моих заструились
слезы-дракона кровь.
И глаза я стал вытирать о шею
красавицы —
Ведь сдерживает камфара обычно
кровь».
И девушка приказала принести кушанья, и пришли четыре
невольницы, высокогрудые девы, и поставили перед нами кушанья, плоды, сладости,
цветы и вино, подходящие для царей. И мы поели, о повелитель правоверных, и
сидели за вином, и вокруг нас были цветы, в помещении, подходящем только для
царя. А затем, о повелитель правоверных, невольница принесла ей парчовый чехол,
и она взяла его, и вынула из него лютню, и, положив лютню на колени, прошлась
по струнам, и струны жалобно позвали, как ребёнок зовёт мать, а девушка
произнесла такое двустишье:
«Вино пей всегда из рук газели
изнеженной —
По нежности свойств они друг другу
подобны.
Поистине, пьющему усладу даёт вино
Тогда лишь, когда блестят ланиты у
кравчих».
И я пробыл у неё, о повелитель правоверных, в таких
обстоятельствах некоторое время, пока не вышли все мои деньги, и я подумал,
сидя с нею, о разлуке, и слезы полились у меня по щекам, как потоки, и я
перестал отличать ночь от дня.
«Почему ты плачешь?» – спросила девушка. И я сказал ей: «О
госпожа, с тех пор как я к тебе пришёл, твой отец берет с меня каждый вечер
пятьсот динаров, и у меня не осталось нисколько денег, а правду сказал поэт,
когда сказал:
Коль беден ты, на родине ты чужак,
С деньгами ж – всем родной на
чужбине».
«Знай, – сказала девушка, – что у моего отца в
обычае, когда у него находится купец и он разорится, держать его как гостя три
дня, а потом его выгоняют, и он никогда к нам не возвращается. Но скрывай свою
тайну и таи своё дело, а я устрою хитрость, чтобы быть с тобой, до каких пор
захочет Аллах, – в моем сердце великая любовь к тебе. Знай, что все деньги
отца под моей рукой, и он не знает их количества. Я буду давать тебе каждый
день мешок с пятью сотнями динаров, а ты будешь отдавать его моему отцу и
скажешь: „Я не стану тебе давать деньги иначе как день за днём“. И всякий раз,
как ты отдашь ему деньги, он будет давать их мне, а я буду давать их тебе, и мы
будем продолжать так, до каких пор захочет Аллах».
И я поблагодарил девушку за это и поцеловал ей руку, и я
провёл у неё, о повелитель правоверных, таким образом целый год.
И в какой-то день случилось, что она побила свою невольницу
болезненным боем, и невольница сказала ей: «Клянусь Аллахом, я сделаю больно
твоему сердцу, как ты сделала больно мне». И эта невольница пошла к её отцу и
осведомила его о нашем деле с начала до конца. И Тахир ибн аль-Ала, услышав
слова невольницы, тотчас же поднялся и вошёл ко мне, когда я сидел с его
дочерью, и сказал: «О такой-то!» – «К твоим услугам!» – ответил я. И он сказал:
«У нас такой обычай: когда с нами купец и он разорился, мы держим его как гостя
три дня, а ты у нас уже год ешь, пьёшь и делаешь, что хочешь».
И он обернулся к своим слугам и сказал: «Снимите с него
одежду!» И они сделали это и дали мне скверную одежду ценой в пять дирхемов, и
дали мне десять дирхемов, и старик сказал: «Уходи! Я не буду тебя ни бить, ни
ругать, ступай своей дорогой, но если ты останешься в этом доме, за твою кровь
не будет дано платы».
И я вышел, о повелитель правоверных, не зная, куда идти, и
опустилась в моё сердце вся забота в мире, и охватило меня беспокойство. И я
сказал себе: «Как это я приехал морем с тысячей тысяч динаров, часть которых –
цена тридцати кораблей, и все это остаётся в доме зловредного старика, и после
этого я выхожу от него голый, с разбитым сердцем. Нет мощи и силы, кроме как у
Аллаха высокого, великого!»
И я провёл в Багдаде три дня, не вкушая ни еды, ни питья, а
на четвёртый день я увидел корабль, направлявшийся в Басру, и сошёл на этот
корабль, и нанял место у его хозяина, и доехал до Басры. И я пришёл на рынок,
сильно голодный, и меня увидел один зеленщик, и подошёл ко мне, и обнял меня,
так как он был моим другом и другом моего отца. Он спросил меня о моем положении,
и я рассказал ему обо всем, что со мной случилось, и зеленщик сказал: «Клянусь
Аллахом, это не дела разумного! После того, что с тобой случилось, что же ты
задумал делать?» – «Не знаю, что делать», – сказал я. И зеленщик спросил:
«Хочешь ли ты сидеть у меня и записывать мой расход и доход? Тебе будет каждый
день два дирхема, сверх еды и питья».
И я согласился на это и провёл у него, о повелитель
правоверных, целый год, продавая и покупая, пока у меня не оказалось сто
динаров, и тогда я нанял комнату на берегу реки, надеясь, что, может быть,
придёт корабль с товаром, и я куплю на мои динары товару и отправлюсь с ним в
Багдад. И случилось в какой-то день, что пришли корабли, и все купцы пошли
покупать, и я пошёл с ними. И вдруг два человека вышли из трюма корабля и,
поставив себе две скамеечки, сели. И купцы подошли к ним, чтобы покупать, и
прибывшие сказали своим слугам: «Подайте ковёр». И ковёр принесли. И один из
слуг принёс суму, и, вынув из неё мешок, раскрыл его, и опорожнил на ковёр, и
вдруг я увидел, что ковёр похищает взоры, – так много было на нем
драгоценных камней, жемчуга, коралла, яхонтов и карнеола всевозможных цветов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот пятьдесят первая ночь
Когда же настала девятьсот пятьдесят первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша, рассказав халифу о
происшествии с купцами и с мешком и о том, какие в нем были драгоценности
всевозможных сортов, продолжал: „О повелитель правоверных, потом один из двух
людей, сидевших на скамеечках, обратился к купцам и сказал: „О собрание купцов,
я буду продавать только в сегодняшний день, так как я утомлён“. И люди стали
набавлять цену, пока её размер не дошёл до четырехсот динаров. И тогда владелец
мешка (а у меня с ним было старинное знакомство) сказал мне: „Почему ты ничего
не говоришь и не набавляешь цены, как другие купцы?“ – «Клянусь Аллахом, о
господин мой, – сказал я, – у меня не осталось ничего в мире, кроме
сотни динаров“.
И мне сделалось его стыдно, и мои глаза прослезились, и
владелец мешка посмотрел на меня – а ему было тяжело видеть моё положение – и
сказал купцам: «Засвидетельствуйте, что я продал все, что было в мешке из
разных драгоценностей и металлов этому человеку за сто динаров, хотя я знаю,
что это стоит столько-то и столькото тысяч динаров, и это подарок ему от меня».
И он дал мне суму, и мешок, и ковёр со всеми бывшими на нем
драгоценностями, и я поблагодарил его за это. И все купцы, что присутствовали,
стали его восхвалять, а затем я забрал драгоценности, и пошёл на рынок камней,
и сел покупать и продавать. А среди этих дорогих металлов был кружок с
заклинаниями – изделие мастеров, весом в полритля, и он был красный, очень
красный, и на нем были строчки, точно следы муравьёв, с обеих сторон, и я не знал,
какая от него польза. И я продавал и покупал целый год, а затем я взял кружок с
заклинаниями и сказал: «Это лежит у меня долгое время, и я не знаю, какая от
него польза». И я отдал его посреднику, и тот походил с ним, и вернулся, и
сказал: «Ни один купец не дал мне за него ничего, кроме десяти дирхемов». И я
сказал: «Я не продам его за такую цену». И посредник бросил мне кружок в лицо и
ушёл.
И я предложил его для продажи в другой день, и цена за него
дошла до пятнадцати дирхемов, и я взял его у посредника, рассерженный, и бросил
где-то у себя. И когда я сидел однажды, вдруг подошёл ко мне человек и,
поздоровавшись со мной, сказал: «С твоего разрешения, нельзя ли мне порыться в
твоих товарах?» И я сказал: «Хорошо».
А я, о повелитель правоверных, был гневен из-за того, что
завалялся этот кружок с заклинаниями, и человек порылся в товарах и не взял из
них ничего, кроме кружка с заклинаниями. И когда он увидел его, о повелитель
правоверных, он поцеловал себе руку и воскликнул: «Хвала Аллаху!»
И затем он спросил: «О господин, продаёшь ли ты его?» И мой
гнев усилился, и я сказал: «Да!» И человек спросил: «Какая его цена?» – «А
сколько ты дашь?» – спросил я. И он ответил: «Двадцать динаров». И я
заподозрил, что он надо мной издевается, и сказал: «Уходи своей дорогой». И
человек сказал мне: «За пятьдесят динаров». И я не ответил ему, и тогда он
сказал: «За тысячу динаров!» И при всем этом, о повелитель правоверных, я
молчал и не отвечал ему, а он смеялся над моим молчанием и говорил: «Почему ты
мне не отвечаешь?» – «Ступай своей дорогой», – сказал я ему и хотел начать
с ним ссору, а он прибавлял тысячу за тысячей, но я не отвечал ему. И наконец
он сказал: «Продашь ли ты этот кружок за двадцать тысяч динаров?» А я все
думал, что он издевается надо мной, и люди собрались вокруг нас, и все говорили
мне: «Продавай, а если он не купит, мы все пойдём против него, побьём его и
выгоним из города».
И я спросил его: «Ты покупаешь или смеёшься?» И человек
ответил: «А ты продаёшь или смеёшься?» И я сказал: «Продаю!» И тогда человек
молвил: «Он стоит тридцать тысяч динаров, возьми их и заверши продажу».
И я сказал присутствующим: «Засвидетельствуйте это, но
только с условием, что ты мне расскажешь, какая от него прибыль и в чем его
польза».
«Заверши продажу, – сказал человек, – и я расскажу
тебе о его прибыли и пользе». И тогда я сказал: «Я продал тебе!» И человек
воскликнул: «Аллах в том, что я говорю, поручитель!» И вынул золото, и вручил
его мне, и, взяв ладанку, положил её в карман. И затем он спросил: «Ты
удовлетворён?» И когда я ответил: «Да», – он сказал: «Засвидетельствуйте,
что он завершил продажу и взял деньги – тридцать тысяч динаров».
И затем он обратился ко мне и молвил: «О бедняга, клянусь
Аллахом, если бы ты отложил продажу, мы бы прибавили тебе до ста тысяч динаров,
нет – до тысячи тысяч динаров».
И когда я услышал, о повелитель правоверных, эти слова,
кровь убежала от моего лица, и его покрыла с того дня желтизна, которую ты
видишь. И затем я сказал ему: «Расскажи мне, в чем причина этого и какая польза
от этого кружка». И человек сказал: «Знай, что у царя Индии есть дочка, лучше
которой не видано, но у неё падучая болезнь. Царь вызывал обладателей перьев,
людей науки и волхвов, но они не сняли с неё этого, и я сказал ему (а я
присутствовал в собрании): „О царь, я знаю человека по имени
Сад-Аллах-аль-Бабили, – нет на лице земли никого более сведущего в этих
делах. Если ты решишь послать меня к нему, сделай это“. – „Ступай к
нему“, – сказал царь. И я сказал ему: „Вели принести мне кусок карнеола“.
И царь принёс мне большой кусок карнеола, сто тысяч динаров и подарок, и я взял
это и отправился в страны вавилонские. Я стал спрашивать об этом старце, и мне
указали к нему дорогу, и я дал ему сто тысяч динаров и подарок, и он принял это
от меня, а потом он взял кусок карнеола и позвал гранильщика, и гот сделал из
него ладанку. И старец провёл семь месяцев, наблюдая звезды, пока не выбрал
время, чтобы сделать надпись. И тогда он написал на кружке талисманы, которые
ты видишь, и после этого я вернулся к царю…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот пятьдесят вторая ночь
Когда же настала девятьсот пятьдесят вторая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил повелителю
правоверных: „И тот человек сказал: „И я взял эту ладанку и принёс её к царю, и
когда царь повесил её на свою дочку, она сейчас же выздоровела, а она была
привязана на четырех цепях, и всякую ночь у неё ночевала невольница, которую к
утру зарезали. А когда на царевну положили эту ладанку, она тотчас же выздоровела,
и царь сильно обрадовался этому, и наградил меня, и роздал большие деньги на
милостыню, а потом он вставил ладанку в ожерелье царевны. И случилось, что в
какой-то день она поехала на лодке со своими невольницами прогуляться по морю,
и одна из невольниц протянула к ней руку, играя с нею, и ожерелье разорвалось и
упало в море, и с того времени вернулся к царевне злой дух, и охватила царя
печаль. И он дал мне большие деньги и сказал: «Ступай к старцу, чтобы он сделал
ей ладанку вместо той“. И я отправился к нему, но оказалось, что он умер. И
когда я вернулся к царю и рассказал ему об этом, он послал меня с десятью
человеками, и мы ходим по разным странам в надежде, что, может быть, найдём ей
лекарство, и вот Аллах помог мне напасть на эту ладанку у тебя“.
И он взял у меня ладанку, о повелитель правоверных, и ушёл,
и было это причиной желтизны, которая на моем лице. И потом я отправился в
Багдад, взяв с собою все свои деньги, и поселился в том доме, где я жил раньше.
И когда наступило утро, я надел свои одежды и пришёл к дому Тахира ибн аль-Ала,
надеясь, что, может быть, увижу ту, кого люблю, ибо любовь к ней непрестанно
усиливалась в моем сердце.
И когда я дошёл до его дома, я увидел, что оконная решётка
обвалилась, и спросил одного юношу и сказал ему: «Что сделал Аллах со старцем?»
И юноша ответил: «О брат мой, к нему пришёл в каком-то году один купец,
которого звали Абу-ль-Хасан, оманец, и провёл с его дочерью некоторое время, а
затем, когда его деньги кончились, старец выгнал его, сокрушённого сердцем, а
девушка любила его сильной любовью. И когда юноша расстался с нею, она заболела
сильной болезнью, так что дошла до смерти, и её отец узнал об этом, и послал за
юношей во все стороны, и поручился, что даст всякому, кто его приведёт, сто
тысяч динаров, но никто не увидал его и не напал на его след. А она до сей поры
близка к смерти». – «А каковы обстоятельства её отца?» – спросил я. И
юноша сказал: «Он продал своих невольниц – так велико было то, что его
постигло».
«Хочешь, я укажу тебе Абу-ль-Хасана из Омана?» – сказал я. И
юноша воскликнул: «Ради Аллаха, о брат мой, укажи мне его!» И я сказал: «Пойди
к её отцу и скажи ему: „С тебя подарок за благую весть – Абу-ль-Хасан из Омана
стоит у ворот“.
И этот человек убежал, мчась, точно мул, сорвавшийся с
жернова, и скрылся на некоторое время, а затем он пришёл вместе со старцем, и
тот, увидав меня, вернулся домой и дал тому человеку сто тысяч динаров, и он
взял их и ушёл, желая мне блага. А старец подошёл ко мне и обнял меня, и
заплакал, и спросил: «О господин мой, где ты был во время этой отлучки? Погибла
моя дочь из-за разлуки с тобой! Войди со мной в дом».
И когда я вошёл, старец пал ниц, благодаря Аллаха великого,
и сказал: «Хвала Аллаху, который свёл нас с тобой». И затем он вошёл к своей
дочери и сказал ей: «Исцелил тебя Аллах от этой болезни». – «О
батюшка, – сказала она, – я выздоровлю от моей болезни, только когда
увижу лицо Абу-ль-Хасана». И её отец молвил: «Когда ты поешь немного и сходишь
в баню, я сведу вас».
И девушка, услышав его слова, воскликнула: «Правда ли то,
что ты говоришь?» – «Клянусь Аллахом великим, то, что я сказал, правда», –
молвил старик. И его дочь воскликнула: «Клянусь Аллахом, если я увижу его лицо,
мне не нужно еды». – «Приведи твоего господина», – сказал тогда старец
своему слуге, и я вошёл. И когда девушка взглянула на меня, о повелитель
правоверных, она упала, покрытая беспамятством, а очнувшись, она произнесла
такой стих:
«Аллах разлучённых сводит, хоть и не
думали
И были уверены, что больше не
встретятся».
А затем она села прямо и сказала: «Клянусь Аллахом, о
господин мой, не думала я, что увижу твоё лицо, если это не будет сон». И она
обняла меня, и заплакала, и сказала: «О Абу-ль-Хасан, теперь я буду есть и
пить!» – И принесли еду и питьё.
И я провёл у них, о повелитель правоверных, некоторое время,
и девушка вновь стала такой же красивой, как прежде, и тогда её отец позвал
кади и свидетелей, и записал её запись со мной, и устроил великолепный пир, и
она – моя жена до сей поры».
И затем юноша удалился от халифа, и вернулся к нему с
мальчиком, дивно прекрасным, со станом стройным и тонким, и сказал ему:
«Поцелуй землю меж рук повелителя правоверных». И мальчик поцеловал землю меж
рук халифа, и халиф изумился его красоте и восславил его создателя. И затем
ар-Рашид ушёл, вместе со своими людьми, и сказал: «О Джафар, это не что иное,
как удивительная вещь! Я не видел и не слышал ничего диковиннее».
И когда ар-Рашид сел во дворце халифата, он сказал: «О
Масрур». И Масрур ответил: «Здесь, о господин!» И ар-Рашид молвил: «Сложи под
этот портик харадж Басры и харадж Багдада и харадж Хорасана». И Масрур собрал
харадж, и оказалось, что это великие деньги, счесть количество которых может
только Аллах. «О Джафар», – сказал затем халиф. И Джафар молвил: «Здесь!»
И халиф сказал: «Приведи ко мне Абу-ль-Хасана». – «Слушаю и повинуюсь!» –
сказал Джафар и привёл его. И юноша, явившись, поцеловал землю меж рук халифа,
и он боялся, что тот его потребовал из-за ошибки, случившейся с ним, когда
халиф был в его жилище. «О оманец», – сказал ар-Рашид. «Я здесь, о
повелитель правоверных! Да сделает Аллах над тобой вечными свои милости!» –
молвил Абу-ль-Хасан. И ар-Рашид сказал: «Приподними эту занавеску!»
А халиф приказал сложить деньги из тех трех областей и
опустить на них занавеску. И когда оманец поднял занавеску перед портиком, его
ум был ошеломлён обилием денег. «О Абу-ль-Хасан, – спросил халиф, –
какие деньги больше – эти или те, которые тебя миновали за кружок с
заклинаниями?» – «Нет, эти, о повелитель правоверных, больше во много раз», –
сказал оманец, и ар-Рашид молвил: «Засвидетельствуйте, о присутствующие, что я
подарил эти деньги юноше».
И оманец поцеловал землю меж рук ар-Рашида, и устыдился, и
заплакал от сильной радости, и когда он заплакал, слезы потекли из его глаз по
щекам, и кровь возвратилась на своё место, и стало его лицо, как луна в ночь её
полноты. И халиф воскликнул: «Нет бога, кроме Аллаха! Хвала тому, кто изменяет
одно положение на другое, а сам вечен и не изменяется!» И затем он велел
принести зеркало и показал оманцу его лицо. И, увидев своё лицо, оманец пал
ниц, благодаря Аллаха великого. А потом халиф приказал отнести к нему эти
деньги и попросил оманца не порывать с ним близости для застольной беседы, и
оманец посещал его, пока халиф не был взят к милости Аллаха великого. Да будет
же хвала тому, кто не умирает, властителю видимого и невидимого царства!
|