Рассказ об аль-Асмаи и
трех девушках (ночи 686—687)
Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид
однажды ночью сильно томился бессонницей. И он поднялся с постели и стал ходить
из комнаты в комнату, но не переставал тревожиться в душе великою тревогой, а
утром он сказал: «Ко мне аль-Асмаи!» И евнух вышел к привратникам и сказал ям:
«Повелитель правоверных говорит вам: „Пошлите за аль-Асмаи!“ И когда аль-Асмаи
явился и повелителя правоверных осведомили об этом, он велел его ввести,
посадил его и сказал ему: „Добро пожаловать!„а затем молвил: – О Асмаи, я хочу,
чтобы ты рассказал мне самое лучшее, что ты слышал из рассказов о женщинах и их
стихах“. – «Слушаю и повинуюсь! – ответил аль-Асмаи. – Я слышал
многое, но ничто мне так не понравилось, как три стиха, которые произнесли три
девушки…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала шестьсот восемьдесят седьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Асмаи говорил повелителю
правоверных: „Я слышал многое, но ничто мне так не понравилось, как стихи,
которые произнесли три девушки“. – „Расскажи мне их историю“, –
молвил халиф. И аль-Асмаи начал рассказывать эту историю и сказал: „Знай, о
повелитель правоверных, что я жил както в Басре, и усилилась однажды надо мною
жара, и я стал искать места, где бы отдохнуть, но не находил. И я оглядывался
направо и налево и вдруг заметил крытый проход между двумя домами, выметенный и
политый, и в этом проходе стояла деревянная скамья, а над нею было открытое
окно. И я сел на скамью и хотел прилечь, и услышал нежные речи девушки, которая
говорила: „О сестрица, мы сегодня собрались, чтобы развлечься; давайте выложим
триста динаров, и пусть каждая из нас скажет один стих из стихотворения, и кто
скажет самый нежный и красивый стих, той будут эти триста динаров“. И девушки
отвечали: «С любовью и удовольствием!“ И начала старшая, и стих её был таков:
«Дивилась я, когда он меня посетил во
сне,
Но больше б дивилась я, случись это
наяву»,
И сказала стих средняя, и был он
таков;
«Меня посетил во сне лишь призрак
один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют
тебе!»
И сказала стих младшая, и был он таков:
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу
я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше
мускуса»
«Если этот образ наделён красотой, то дело завершено при
всех обстоятельствах», – сказал я про себя и, сойдя со скамьи, хотел
уходить. И вдруг дверь открылась, и из неё вышла девушка и сказала: «Посиди, о
шейх!» И я вторично поднялся на скамью и сел. И девушка подала мне бумажку, и я
увидел на ней почерк, прекрасный до предела, с прямыми «алифами», вогнутыми
«ха» и круглыми «уа»[570],
а содержание записки было такое: «Мы осведомляем шейха – да продлит Аллах его
жизнь! – что нас трое девушек-сестёр, и мы собрались, чтобы развлечься, и
выложили триста динаров и условились, что, кто из нас скажет самый нежный и
прекрасный стих, той будут эти триста динаров. Мы назначили тебя судьёй в этом
деле; рассуди же как знаешь и конец». – «Чернильницу и бумагу!» – сказал
я. И девушка ненадолго скрылась и вынесла мне посеребрённую чернильницу и
позолоченные каламы, и я написал такие стихи:
«О девушках расскажу я, как повели
они
Беседу, приличную мужам многоопытным.
Их трое – как утра свет прекрасны
лицом они;
И сердцем влюблённого владеют
измученным.
Остались они одни (а спали уже глаза)
Нарочно, чтобы вдали от всех посторонних
быть,
Поведали то они, что в душах
скрывалось их,
О да, и стихи они забавою сделали
И молвила дерзкая, кичливая, гордая,
Открыла, заговорив, ряд дивных она
зубов:
«Дивилась я, когда он меня посетил во
сне,
Но больше б дивилась я, случись это
наяву»
Когда она кончила, улыбкой украсив
речь,
Промолвила средняя, вздыхая,
взволнованно:
«Меня посетил во сне лишь призрак
один его.
И молвила я: «Приют, простор и уют
тебе!»
А младшая лучше всех сказала, ответив
им,
Словами, которые желанней и
сладостней:
«Душой и семьёй куплю того, кого вижу
я
На ложе в ночи со мной, чей дух лучше
мускуса».
Когда обдумал я их слова и пришлось
мне быть
Судьёй, не оставил я игрушки
разумному,
И первенство присудил в стихах самой
младшей я,
И стал я слова её ближайшими к
истине».
«И потом я отдал записку девушке, – говорил
альАсмаи, – и она поднялась и вернулась во дворец, и я услышал, что там
начались пляски и хлопанье в ладоши и наступило воскресенье из мёртвых, и тогда
я сказал себе: „Мне нечего больше здесь оставаться“ И, спустившись со скамьи, я
хотел уходить, и вдруг девушка крикнула: „Посиди, о Асмаи!“ И я спросил её: „А
кто осведомил тебя, что я аль-Асмаи?“ И она отвечала: „О старец, если имя твоё
от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты“.
И я сел, и вдруг ворота открылись, и вышла первая девушка, и
было в руках её блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и
поблагодарил девушку за её милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то девушка
закричала: «Посиди, о Асмаи!» И, подняв к ней глаза, я увидел розовую руку в
жёлтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И девушка кинула мне
кошелёк, в котором было триста динаров, и сказала: «Это моя деньги, и они –
подарок тебе от меня за твой приговор».
«А почему ты рассудил в пользу младшей?» – спросил повелитель
правоверных. И аль-Асмаи сказал: «О повелитель правоверных, – да продлит
Аллах твою жизнь! – старшая сказала: „Я удивлюсь, если он посетит во сне
моё ложе“, – и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не
случиться. Что до средней, то мимо неё прошёл во сне призрак воображения, и она
его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она сказала в нем, что
лежала с любимым, как лежат в действительности, и вдыхала его дыханье, которое
приятнее мускуса, и выкупила бы его своей душой и семьёй. А выкупают душой
только того, кто дороже всего на свете». – «Ты отличился, о Асмаи!» –
воскликнул халиф и тоже дал ему триста динаров за его рассказ.
|