Увеличить |
Повесть о
Тадж-аль-Мулуке (продолжение)
Сто двадцать девятая ночь
Когда же настала сто двадцать девятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дауаль-Макану:
«И, услышав историю юноши, Тадж-аль-Мулук крайне удивился, и в его сердце
вспыхнули огни, когда он услышал о прелести Ситт Дунья и узнал, что она
вышивает газелей, и его охватила великая страсть и любовь.
«Клянусь Аллахом, – сказал он юноше, – с тобою
случилось дело, подобного которому не случилось ни с кем, кроме тебя, но тебе
дана жизнь, и ты должен её прожить. Я хочу тебя спросить о чем-то». – «О
чем?» – спросил Азиз. И Тадж-аль-Мулук молвил: «Расскажи мне, как ты увидел ту
женщину, которая сделала эту газель». – «О владыка, – сказал
Азиз, – я пришёл к ней хитростью, и вот какою: когда я вступил с караваном
в её город, я уходил и гулял по садам – а там было много деревьев, и сторож
этих садов был великий старик, далеко зашедший в годах. Я спросил его: „О
старец, чей это сад?“ И сторож сказал мне: „Он принадлежит царской дочери Ситт
Дунья, и мы находимся под её дворцом. Когда она хочет погулять, она открывает
потайную дверь и гуляет в саду и нюхает запах цветов“. – „Сделай милость,
позволь мне посидеть в этом саду, пока она не придёт и не пройдёт мимо – быть
может, мне посчастливится разок взглянуть на неё?“ – попросил я. И старец
молвил: „В этом нет беды“. И когда он сказал мне это, я дал ему немножко денег
и сказал: „Купи нам чего-нибудь поесть“.
И он взял деньги, довольный, и, открыв ворота, вошёл и ввёл
меня вместе с собою, и мы пошли и шли до тех пор, пока не пришли в приятное
место, и старик сказал мне: «Посиди здесь, а я схожу и вернусь к тебе и принесу
немного плодов».
И он оставил меня и ушёл, и некоторое время его не было, а
потом он вернулся с жареным ягнёнком, и мы ели, пока не насытились, а моё
сердце желало увидеть эту девушку. И когда мы сидели так, дверь вдруг распахнулась,
и старик сказал мне: «Вставай, спрячься». И я поднялся и спрятался, и вдруг
чёрный евнух просунул голову в калитку и спросил: «Эй» старик, есть с тобою
кто-нибудь?» – «Нет», – отвечал старик. «Запри ворота в сад», –
сказал тогда евнух, и старец запер ворота сада, и вдруг Ситт Дунья появилась из
потайной двери, и когда я увидел её, я подумал, что луна взошла на горизонте и
засияла. И я смотрел на неё некоторое время и почувствовал стремление к ней,
подобное стремлению жаждущего к воде, а немного спустя она заперла дверь и
ушла. И тогда я вышел из сада и направился домой, и я знал, что мне не достичь
её и что я не из её мужчин, особенно раз я стал как женщина и у меня нет
принадлежности мужчин. Она царская дочь, а я купец, – откуда же мне достичь
такой, как она, или ещё кого-нибудь?
И когда мои товарищи собрались, я тоже собрался и поехал с
ними. А они направлялись в этот город, и когда мы достигли здешних мест и
встретились с тобою, ты спросил меня и я рассказал тебе. Вот моя повесть и то,
что со мной случилось, и конец».
И когда Тадж-аль-Мулук услышал эти речи, его ум и мысли
охватила любовь к Ситт Дунья, и он не знал, что ему делать. Он поднялся и сел
на коня и, взяв Азиза с собою, вернулся в город своего отца, и отвёл Азизу дочь
и отправил ему туда все, что нужно из еды, питья и одеяний и, покинув его,
удалился в свой дворец, и слезы бежали по его щекам, так как слух заменяет
лицезрение и встречу. И Тадж-аль-Мулук оставался в таком состоянии, пока его
отец не вошёл к нему, и он увидел, что царевич изменился в лице и стал худ
телом и глаза его плачут. И царь понял, что его сын огорчён из-за чего-то, что
постигло его, и сказал: «О дитя моё, расскажи мне, что с тобою и что такое
случилось, что изменился цвет твоего лица и ты похудел телом». И царевич
рассказал ему обо всем, что случилось и что он услышал из повести Азиза и
повести о Ситт Дунья, и сказал, что он полюбил её понаслышке, не видав её
глазами. И отец его молвил: «О дитя моё, она дочь царя, и страны его от нас
далеко! Брось же это и войди во дворец твоей матери…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до ста тридцати
Когда же настала ночь, дополняющая до ста тридцати, она
сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан
рассказывал Дау-аль-Макану: „И отец Тадж-аль-Мулука сказал ему: „О дитя моё, её
отец царь, и земли его от нас далеко! Брось же это и войди во дворец твоей
матери – там пятьсот невольниц подобных лунам; какая из них тебе понравится, ту
и бери. Или же возьмём и сосватаем за тебя какую-нибудь из царских дочерей,
которая будет лучше её“. – „О батюшка, – отвечал
Тадж-аль-Мулук, – не хочу другую, совсем! Эта вышила газель, которую я
видел, и мне не обойтись без неё, а иначе я пойду блуждать по степям и пустыням
и убью себя из-за неё“. – «Дай срок, пока я пошлю к её отцу и посватаю её
у него, – сказал ему отец. – Я исполню твоё желание, как я сделал для
себя с твоей матерью; быть может, Аллах приведёт тебя к желаемому, а если её
отец не согласится, я потрясу его царство войском, конец которого будет у меня,
а начало у него“.
Потом он позвал юношу Азиза и спросил: «О дитя моё, ты
знаешь дорогу?» – «Да», – отвечал Азиз. «Я хочу, чтобы ты поехал с моим
везирем», – сказал царь, и Азиз ответил: «Слушаю и повинуюсь, о царь
времени!» Потом царь призвал своего везиря и сказал: «Придумай мне план для
моего сына, и пусть он будет хорош. Отправляйся на Камфарные острова и сосватай
дочь их царя за моего сына». И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
А Тадж-аль-Мулук вернулся в своё жилище, и его страсть ещё
увеличилась, и состояние его ухудшилось, и отсрочка показалась ему долгой, а
когда над ним опустилась ночь, он стал плакать, стонать и жаловаться и
произнёс:
«Ночной уж спустился мрак, и слез
велики войска,
И ярок огонь любви, горящий в душе моей.
Коль ночи вы спросите, они вам
поведают,
Другим ли я занят был – не грустью
тоскливою.
Ночами я звёзд стада пасу от любви
моей,
А слезы с ланит моих бегут, как
градинок ряд.
Один ведь остался я, и нет никого со
мной!
Подобен я любящим без близких и родичей».
А окончив свои стихи, он лежал некоторое время без чувств и
очнулся только к утру. И пришёл слуга его отца, и встал у его изголовья, позвал
его к родителю.
И Тадж-аль-Мулук пошёл с ним, и, увидав его, отец юноши
нашёл, что цвет его лица изменился, и принялся его уговаривать быть стойким и
обещал свести его с царевной, а потом он снарядил Азиза и своего везиря и дал
им подарки. И они ехали дни и ночи, пока не приблизились к Камфарным островам.
И тогда они остановились на берегу реки, и везирь послал от себя гонца к царю,
чтобы сообщить ему об их прибытии. И гонец отправился, и прошло не более часу,
как придворные царя и его эмиры выехали к ним навстречу на расстояние одного
фарсаха: и, встретив их, ехали впереди их, пока не ввели их к царю. И прибывшие
поднесли ему подарки и пробыли у него, как гости, три дня. А когда настал
четвёртый день, везирь вошёл к царю и, встав перед ним, рассказал ему о деле,
по которому он прибыл. Царь был в недоумении, какой дать ответ, так как его
дочь не любила мужчин и не желала брака. Он посидел некоторое время, опустив
голову к земле, а потом поднял голову и, призвав одного из евнухов, сказал ему:
«Пойди к твоей госпоже Дунья и повтори ей то, что ты слышал, и расскажи, зачем
прибыл этот везирь». И евнух поднялся и пошёл и ненадолго скрылся, а потом он
вернулся к царю и сказал: «О царь времени, когда я пришёл и рассказал Ситт
Дунья, что слышал, она сильно рассердилась и, поднявшись на меня с палкой,
хотела разбить мне голову, и я бегом убежал от неё. И она сказала мне: „Если
мой отец заставит меня выйти замуж, я убью того, за кого я выйду“. И тогда её
отец сказал везирю и Азизу: „Вы слышали и знаете – расскажите же это царю и
передайте ему привет. Моя дочь не любит мужчин и не желает брака…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать первая ночь
Когда же настала сто тридцать первая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал везирю и Азизу:
„Передайте царю при кет и расскажите ему, как вы слышали, что моя дочь но
желает брака“. И они ушли назад без всякого проку и ехали до тех пор, пока не
прибыли к царю и не рассказали ему, что случилось.
И тогда царь велел военачальникам кликнуть клич войскам о
выступлении на бой и на войну, но везирь сказал ему: «О царь, не делай этого –
за тем царём не г вины. Когда его дочь узнала об этом, она прислала сказать:
„Если мой отец заставит меня выйти замуж, я убью того, за кого выйду и убью
себя после него“. Отказ исходит только от неё».
И, услышав слова везиря, царь испугался за Тадж-альМулука и
сказал: «Если я стану воевать с её отцом и захвачу царевну, а она убьёт себя,
мне не будет от этого никакой пользы». – И потом царь уведомил своего
сына, Тадж-аль-Мулука, и тот, узнав об этом, сказал своему отцу: «О батюшка, мне
нет мочи терпеть без неё! Я пойду к ней и буду стараться с ней сблизиться, даже
если я умру, я не стану делать ничего другого». – «А как же ты пойдёшь к
ней?» – спросил его отец. «Я пойду в обличье купца», – ответил
Тадж-аль-Мулук. И царь сказал: «Если это неизбежно, то возьми с собою везиря и
Азиза». Потом царь вынул для него кое-что из своей казны и приготовил ему на
сто тысяч динаров товара. И везирь с Азизом сговорились с царевичем, а когда
наступила ночь, Тадж-аль-Мулук и Азиз отправились в дом Азиза и переночевали
рту ночь там. А сердце Тадж-аль-Мулука было похищено, и не была ему приятна
пища и сон – наоборот, на него налетели думы, и его потрясло томление по
любимой. И он прибег к творцу, чтобы тот послал ему встречу с нею, и стал
плакать, стонать и произнёс:
«Посмотрим, удастся ли сойтись после
дали —
На страсть я вам жалуюсь, и вам
говорю я:
«Тогда вы мне вспомнились, когда
беззаботна ночь,
И отняли сон вы мой, а люди все
спали».
А окончив свои стихи, он разразился сильным плачем, и Азиз
заплакал вместе с ним, вспоминая дочь своею дяди, и они продолжали так плакать,
пока не настало утро. А потом Тадж-аль-Мулук поднялся и пошёл к своей матери,
одетый в дорожные одежды. И мать спросила его, что с ним, и когда он повторил
ей весь рассказ, она дала ему пятьдесят тысяч динаров и простилась с ним, и он
ушёл от неё, после того как она пожелала ему благополучия и встречи с любимыми.
А затем Тадж-альМулук вошёл к своему отцу и попросил разрешения выезжать, и
отец его позволил и дал ему пятьдесят тысяч динаров, и царевич приказал
поставить себе шатёр за городом, и ему поставили шатёр, где он пробыл два дня,
а потом уехал.
И Тадж-аль-Мулук подружился с Азизом и говорил ему: «О брат
мой, я не могу больше расстаться с тобою». И Азиз отвечал: «И я также, и я
хотел бы умереть у твоих ног, но только, о брат мой, моё сердце занято мыслью о
матери». – «Когда мы достигнем желаемого, будет одно лишь добро», –
ответил Тадж-аль-Мулук. И они поехали, и везирь наставлял Тадж-аль-Мулука быть
стойким, а Азиз развлекал его сказками, говорил стихи и рассказывал летописи и
истории, и они шли быстрым ходом ночью и днём в течение двух полных месяцев. И
путь показался Тадж-аль-Мулуку долгим, и огни разгорелись в нем сильнее, и он
произнёс:
«Путь долог, и велики волненья и
горести,
И в сердце моем любовь великим огнём
горит.
Клянусь, о мечта моя, желаний предел
моих,
Клянусь сотворившим нас из крови
сгустившейся,
Я бремя любви к тебе несу, о
желанная,
И горы высокие снести не могли б его,
О жизни владычица, убила любовь меня,
И мёртвым я сделался – дыханья уж нет
во мне.
Когда б не влекла меня надежда
познать тебя,
Не мог бы спешить теперь в пути я,
стремясь к тебе».
А окончив свои стихи, Тажд-аль-Мулук заплакал, и Азиз
заплакал вместе с ним, так как у него было ранено сердце, и сердце везиря
размягчилось из-за их плача. «О господин, – сказал он, – успокой свою
душу и прохлади глаза – будет тебе только одно добро». А Тадж-альМулук
воскликнул: «О везирь, время пути продлилось! Скажи мне, сколько между нами и
городом?»
«Осталось лишь немного», – сказал Азиз. И они ехали,
пересекая долины и кручи, степи и пустыни. И вот в одну из ночей Тадж-аль-Мулук
спал и увидел во сне, что его любимая с ним, и он обнимает её и прижимает к
груди, и он проснулся испуганный и устрашённый, с улетевшим умом, и произнёс:
«О други, блуждает ум, и слезы текут
струёй,
И страсть велика моя, и вечно со мной
любовь.
Я плачу теперь, как мать, дитя
потерявшая;
Когда наступает ночь, стенаю как
голубь я.
И если подует ветр с земель, где
живёте вы,
Прохладу я чувствую, до нас
доходящую.
Привет вам я буду слать, пока летит
горлинка
И дует восточный ветр и голубя слышен
стон».
И когда Тадж-аль-Мулук окончил говорить стихи, к нему пошёл
везирь и сказал: «Радуйся – это хороший знак! Успокой своё сердце и прохлади
глаза – ты обязательно достигнешь своей цели».
И Азиз тоже подошёл к нему и стал уговаривать его потерпеть,
и развлекал его, разговаривая и рассказывая ему сказки, и они спешили в пути и
продолжали ехать в течение дней и ночей, пока не прошло ещё два месяца.
И вот в какой-то день солнце засияло над ними, И им блеснуло
вдали что-то белое. Тадж-аль-Мулук спросил Азиза: «Что это там белое?» И Азиз
отвечал ему: «О владыка, это белая крепость, а вон город, к которому ты
направляешься». И Тадж-аль-Мулук обрадовался, и они ехали до тех пор, пока не
приблизились к городу, а когда они подъехали ближе, Тадж-аль-Мулук возвеселился
до крайности, и прошли его горести и печали. А затем они вошли в город, будучи
в обличий купцов (а царевич был одет как знатный купец), и пришли в одно место,
которое называлось жилище купцов, – а это был большой хан. «Здесь
помещение купцов?» – спросил Тадж-аль-Мулук Азиза, и тот ответил: «Да, это тот
хан, где я стоял», – и они остановились там и, поставив своих животных на
колени, сняли с них поклажу и сложили свои пожитки в кладовые. Они провели там
четыре дня, чтобы отдохнуть, а потом везирь посоветовал им нанять большой дом,
и они согласились на это и сняли себе просторно построенный дом,
предназначенный для развлечений. И они поселились там, и везирь с Азизом стали
придумывать какой-нибудь способ для Тадж-аль-Мулука, а Тадж-аль-Мулук был
растерян и не знал, что делать. И везирь нашёл такой способ, чтобы
Тадж-аль-Мулук стал купцом на рынке материй.
И, обратившись к Тадж-аль-Мулуку и Азизу, он сказал: «Знайте,
что если мы будем так сидеть здесь, мы не достигнем желаемого и не исполним
того, что нам нужно. Мне пришло на ум нечто, и в этом, если захочет Аллах,
будет благо». – «Делай, что тебе вздумается, – ответили ему
Тадж-аль-Мулук и Азиз, – на старцах лежит благословение, а ты к тому же
совершал всякие дела. Скажи же нам, что пришло тебе на ум». И везирь сказал
Тадж-аль-Мулуку: «Нам следует нанять для тебя лавку на рынке материй, где ты
будешь сидеть и торговать, ибо всякому – и знатному и простому – нужна ткань и
кусок материи. Ты будешь находиться в этой лавке и сидеть там, и твоё дело
устроится, если захочет великий Аллах, тем более что внешность твоя красива. Но
только сделай Азиза у себя приказчиком и посади его с собою в лавке, чтобы он
подавал тебе отрезки материи». Услышав эти слова, Тадж-аль-Мулук воскликнул:
«Поистине, это правильный и хороший план!» И затем он вынул дорогую купеческую
одежду, надел её и пошёл, а слуги его шли сзади, и одному из них он дал с собою
тысячу динаров, чтобы устроить все нужное в лавке. И они шли до тех пор, пока
не достигли рынка материй.
И когда купцы увидали Тадж-аль-Мулука, посмотрели на его
красоту и прелесть, они пришли в недоумение и говорили: «Подлинно, Ридван[186] открыл врата рая и забыл
об этом, и этот редкостно красивый юноша вышел оттуда». А другие говорили:
«Может быть, он из ангелов». И, подойдя к купцам, они спросили, где лавка
старосты, и им указали, и они шли, пока не пришли к старосте, к приветствовали
его, и староста и те из купцов, кто был с ним, встали и посадили их и оказали
им почтение из-за везиря: они увидели, что это человек пожилой и уважаемый, и с
ним юный Тадж-аль-Мулук и Азиз. И купцы говорили друг другу: «Этот старик
несомненно отец двух этих юношей». – «Кто из вас староста рынка?» – спросил
их везирь. И купцы ответили: «Вот он». И тут староста подошёл, и везирь,
посмотрев на него, увидел что это великий старец, достойный и степенный,
обладатель слуг и рабов, белых и чёрных.
И староста приветствовал их, как приветствуют любимых, и
усердно выказывал им уважение, и, посадив их с собою рядом, спросил: «Есть ли у
вас нужда, которую мы были бы счастливы исполнить?» – «Да, – отвечал
везирь, – я человек старый, далеко зашедший в годах, и со мной вот эти два
юноши. Я путешествовал с ними по всем областям и странам. Вступив в
какой-нибудь город, я всегда остаюсь в нем целый год, чтобы они могли осмотреть
его и узнать его обитателей. Я прибыл в ваш город и избрал его
местопребыванием, и я хочу получить от тебя лавку, и пусть это будет лавка
хорошая, из лучших помещений, где я бы мог посадить их, чтобы они поторговали,
осмотрели бы этот город, усвоили бы нравы его жителей и научились бы продавать
и покупать, брать и отдавать».
И староста отвечал: «В этом нет беды!» А староста посмотрел
на юношей и возрадовался им и полюбил их великой любовью: этот староста
увлекался смертоносными взорами, и любовь к сынам превосходила в нем любовь к
дочерям, и он был склонён к мужеложству. «Вот прекрасная дичь! Слава тому, кто
сотворил их из ничтожной капли и придал им образ!» – подумал он и встал перед
ними, прислуживая им, как слуга. А затем он приготовил им лавку, которая
находилась посреди крытой галереи, и не было у них на рынке лавки лучше и
виднее, так как это была давка разубранная и просторная с полками из слоновой
кости и чёрного дерева. А потом староста отдал ключи везирю, бывшему в обличье
старого купца, и сказал ему: «Бери, господин! Да сделает её Аллах жилищем
благословенным для твоих детей!» И везирь взял у него ключи. А затем они
отправились в хан, где были сложены их пожитки, и приказали слугам перенести
все бывшие у них товары и материи в ту лавку…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать вторая ночь
Когда же настала сто тридцать вторая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, взяв ключи от лавки, везирь, и вместе с
ним Тадж-аль-Мулук и Азиз, отправились в хан и приказали слугам перенести
бывшие у них товары, материи и редкости – а их было много и стоили они целой
казны; и все это перенесли, а потом они пошли в лавку, сложили там свои пожитки
и проспали эту ночь. Когда же настало утро, везирь взял обоих юношей и свёл их
в баню, и они искупались и вымылись, надели роскошные одежды, надушились, и
насладились баней до конца. А каждый из юношей был блестяще красив и, будучи в
бане, оправдывал слова поэта:
О радость прислужнику, чьи руки
касаются
Их тела, рождённого меж влагой и
светом.
Всегда в ремесле своём искусство
являет он,
Когда даже с камфары срывает он
мускус[187],
И потом они вышли из бани.
А староста, услышав, что они пошли в баню, сел и стал
ожидать их, и вдруг они подошли, подобные газелям: их щеки зарделись, и глаза
почернели, а лица их сверкали, и были они, словно пара сияющих лун или две
плодоносные ветви. И, увидев их, староста поднялся на ноги и воскликнул: «О
дети мои, да будет баня вам всегда приятна!» И Тадж-аль-Мулук ответил ему
нежнейшим голосом: «Пошли тебе Аллах приятное, о родитель мой! Почему ты не
пришёл к нам и не выкупался вместе с нами?» И потом оба склонились к руке
старосты и поцеловали её и шли впереди него, пока не пришли к лавке, из
чинности и уважения к нему, так как он был начальником купцов рынка и раньше
оказал им милость, отдав им лавку. И когда староста увидел их подрагивающие
бедра, в нем поднялась великая страсть, и он стал пыхтеть и храпеть и не мог
больше терпеть, и вперил в них глаза и произнёс такое двустишие:
«Читает душа главу о боге едином в
них[188],
И негде прочесть ей тут о многих
богах главу.
Не диво, что, тяжкие, дрожат на ходу
они, —
Ведь сколько движения в том своде вертящемся».
И ещё он сказал:
«Увидел мой глаз – идут по земле они.
О, пусть бы прошли они вдвоём по
глазам моим!»
Услыхав это, юноши стали заклинать его, чтобы он пошёл с
ними в баню во второй раз, и староста, едва поверив этому, поспешил в баню, и
они вошли с ним, а везирь ещё не выходил из бани. И, услышав голос старосты, он
вышел и встретил его посреди бани и пригласил его, но староста отказался, и
тогда Тадж-аль-Мулук схватил его за руку с одной стороны, а Азиз взял его за
руку с другой стороны, и они ввели его в другую комнату. И этот скверный старик
подчинился им, и его безумие ещё увеличилось, и Тадж-аль-Мулук поклялся, что
никто другой не вымоет его, а Азиз поклялся, что никто, кроме пего, не будет
поливать его водой.
И старик отказывался, а сам желал этого, и везирь сказал
ему: «Они твои дети, дай им тебя вымыть и выкупать». – «Да сохранит их
тебе Аллах! – воскликнул староста, – клянусь Аллахом, благословение и
счастье поселились и нашем городе, когда пришли вы и те, кто с вами!»
И он произнёс такие два стиха:
«Явился ты – и вся земля в зелени,
Цветут цветы перед взором смотрящего.
Кричит земля и все её жители:
«Приют тебе и радость, пришедший к
нам!»
И его поблагодарили за это, и Тадж-аль-Мулук все время мыл
его, а Азиз поливал его водой. И староста думал, что душа его в раю. А когда
они кончили ему прислуживать, он призвал на них благословение и сел рядом с
везирем, как будто для того, чтобы поговорить с ним, а сам смотрел на
Тадж-аль-Мулука и Азиза. А потом слуги принесли им полотенца, и они вытерлись,
надели своё платье и вышли из бани, и тогда везирь обратился к старосте и
сказал ему: «О господин, поистине баня – благо жизни!» – «Да сделает её Аллах
здоровой для тебя и для твоих детей и да избавит их от дурного глаза! –
воскликнул староста. – Помните ли вы что-нибудь из того, что сказали про
баню красноречивые?» – «Я скажу тебе два стиха, – ответил Тадж-аль-Мулук и
произнёс: – Жизнь в хаммаме[189] поистине
всех приятней, Только места немного в нем, к сожалению, Райский сад там, где
долго быть неприятно, И геенна, войти куда – наслажденье».
А когда Тадж-аль-Мулук окончил свои стихи, Азиз сказал: «Я
тоже помню о бане два стиха». – «Скажи их мне», – молвил старик. И
Азиз произнёс:
«О дом, где цветы цветут из скал
твердокаменных!
Красив он, когда, светясь, огни вкруг
него горят.
Геенной сочтёшь его, хоть райский он,
вправду, сад.
И часто встречаются там солнца и
луны».
Когда Азиз окончил свои стихи, староста, которому
понравилось то, что он сказал, посмотрел на их красоту и красноречие и
воскликнул: «Клянусь Аллахом, вы обладаете всей прелестью и красноречием, но
послушайте вы меня!» И он затянул напев и произнёс такие стихи:
«Как прекрасно пламя, и пытка им
услаждает нас,
И живит она и тела и души людям!
Подивись же дому, где счастья цвет
всегда цветёт,
Хоть огонь под ним, пламенея ярко,
пышет.
Кто придёт туда, в полной радости
будет жить всегда,
И пролились в нем водоёмов полных
слезы».
И потом он пустил взоры своих глаз пастись на лугах их
красоты и произнёс такие два стиха:
«Я пришёл к жилищу, и вижу я: все
привратники
Мне идут навстречу, и лица их
улыбаются.
И вошёл я в рай, и геенну я посетил
потом,
И Ридвану я благодарен был и Малику»[190].
Услышав это, все удивились таким стихам, а потом староста
пригласил их, но они отказались и пошли к себе домой, чтобы отдохнуть от
сильной жары в бане. Они отдохнули, поели и выпили и провели всю ночь в своём
жилище, как только возможно счастливые и радостные. А когда настало утро, они
встали от сна, совершили омовение, сотворили положенные молитвы и выпили утренний
кубок. Когда же взошло солнце и открылись лавки и рынки, они поднялись, вышли
из дому и, придя на рынок, открыли лавку. А слуги уже убрали её наилучшим
образом: они устлали её подушками и шёлковыми коврами и поставили там две
скамеечки, каждая ценою в сто динаров, и накрыли их царским ковром, обшитым
кругом золотою каймой, а посреди лавки были превосходные ковры, подходящие для
такого места. И Тадж-аль-Мулук сел на одну скамеечку, а Азиз на другую, а
везирь сел посреди лавки, и слуги стояли пред ними. И жители города прослышали
про них и столпились возле них, и они продали часть товаров и материй, и в
городе распространилась молва о Тадж-аль-Мулуке и его красоте и прелести.
И они провели так несколько дней, и каждый день люди
приходили все в большем количестве и спешили к ним. И везирь обратился к
Тадж-аль-Мулуку, советуя ему скрывать свою тайну, и поручил его Азизу, и ушёл
домой, чтобы остаться с собою наедине и придумать дело, которое бы обернулось
им на пользу; а Тадж-аль-Мулук с Азизом стали разговаривать, и царевич говорил
Азизу: «Может быть, кто-нибудь придёт от Ситт Дунья».
И Тадж-аль-Мулук проводил так дни и ночи, с беспокойной
душой, не зная ни сна, ни покоя, и страсть овладела им, и усилились его любовь
и безумие, так что он лишился сна и отказался от питья и пищи, а был он как
луна в ночь полнолуния. И вот однажды Тадж-альМулук сидит, и вдруг появляется
перед ним женщинастаруха…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать третья ночь
Когда же настала сто тридцать третья ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-аль-Макану: «И
вот однажды Тадж-аль-Мулук сидит, и вдруг появляется перед ним старуха.
Она приблизилась (а за нею шли две невольницы) и шла до тех
пор, пока не остановилась у лавки Тадж-альМулука, и, увидав, как он строен
станом, прелестен и красив, она изумилась его красоте и налила себе в шальвары.
«Слава тому, кто сотворил тебя из ничтожной капли и сделал тебя искушением для
смотрящих!» – воскликнула она. А потом, вглядевшись в юношу, сказала: «Это не
человек, это не кто иной, как вышний ангел!»
И она подошла ближе и поздоровалась с Тадж-альМулуком, а он
ответил на её приветствие и встал на ноги, улыбаясь ей в лицо, и все это он
сделал по указанию Азиза. Потом он посадил старуху с собою рядом и стал овевать
её опахалом, пока она не отошла и не отдохнула, и тогда старуха обратилась к
Тадж-аль-Мулуку и спросила: «О дитя моё, о совершённый по свойствам и
качествам, из здешних ли ты земель?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, –
ответил Тадж-аль-Мулук ясным, нежным и прекрасным голосом, – я в жизни не
вступал в эти края прежде этого раза и остался здесь только для
развлечения». – «Да будет тебе почёт среди прибывших! Простор и уют
тебе! – воскликнула старуха. – А какие ты привёз с собою материи?
Покажи мне что-нибудь красивое; прекрасные ведь привозят только прекрасное».
Когда Тадж-аль-Мулук услышал эти слова, его сердце затрепетало, и он не понял
смысла её речей, но Азиз подмигнул ему и сделал знак, и Тадж-аль-Мулук сказал:
«У меня все, что ты захочешь, и со мною есть все материи, подходящие только
царям и царским дочерям. Расскажи мне, для кого то, что ты хочешь, чтобы я мог
показать тебе материи, подходящие для тех, кто будет владеть ими (а говоря это,
он хотел понять смысл речей старухи).
«Я хочу материю для Ситт Дунья, дочери царя
Шахрамана», – сказала она. И, услышав имя своей любимой, Тадж-аль-Мулук
сильно обрадовался и приказал Азизу: «Принеси мне такую-то кипу!» И когда тот
принёс кипу и развязал её перед ним, Тадж-аль-Мулук сказал старухе: «Выбери то,
что ей годится, таких тканей не найти её у других купцов». И старуха выбрала
материй на тысячу динаров и спросила: «Почём это?» (а она разговаривала с
юношей и чесала ладонью между бёдрами), и Таджаль-Мулук сказал ей: «Разве буду
я с тобой торговаться об этой ничтожной цене! Слава Аллаху, который дал мне
узнать тебя!» – «Имя Аллаха на тебе! – воскликнула старуха. –
Прибегаю к господину небосвода от твоего прекрасного лица! Лицо прекрасно и
слово ясно! На здоровье той, кто будет спать в твоих объятиях и сжимать твой
стан и насладится твоей юностью – особенно если она красива и прелестна, как
ты».
И Тадж-аль-Мулук так засмеялся, что упал навзничь и
воскликнул: «О, исполняющий нужды через развратных старух! Это они исполняют
нужды!» – «О дитя моё, как тебя зовут?» – спросила старуха. «Меня зовут
Тадж-аль-Мулук», – отвечал юноша. «Это имя царей и царских детей, а ты в
одежде купцов», – сказала она. И Азиз молвил: «Его родители и близкие так
любили его и так дорожили им, что назвали его этим именем!» – «Ты прав! –
воскликнула старуха, – да избавит вас Аллах от дурного глаза и от зла
врагов и завистников, хотя бы красота ваша пронзала сердца!» И потом она взяла
материи и пошла, ошеломлённая его красотой и прелестью и стройностью его стана.
И она ушла и пришла к Ситт Дунья и сказала ей: «О госпожа, я
принесла тебе красивую материю». – «Покажи её мне», – сказала
царевна, и старуха молвила: «О госпожа, вот она, пощупай её, глаз мой, и
посмотри на неё». И когда Ситт Дунья увидела материю, она изумилась ей и
воскликнула: «О нянюшка, это прекрасная материя! Я не видела такой в нашем
городе». – «О госпожа, – ответила старуха, – продавец её ещё
лучше. Кажется, Ридван открыл ворота рая и забылся и оттуда вышел прекрасный
юноша, тот, что продаёт эти материи. Я хочу, чтобы он сегодня ночью проспал
около тебя и был бы между твоих грудей. Он привёз в наш город дорогие материи,
чтобы повеселиться, и он искушение для тех, кто видит его».
И Ситт Дунья засмеялась словам старухи и воскликнула: «Да
посрамит тебя Аллах, скверная старуха! Ты заговариваешься, и у тебя не осталось
больше ума. Дай мне материю, я посмотрю на неё хорошенько», – сказала она
потом, и старуха дала ей материю, и, посмотрев на неё второй раз, царевна
увидела, что её мало, а цена её велика, и материя ей понравилась, так как она в
жизни такой не видала. «Клянусь Аллахом, это прекрасная материя!» – воскликнула
она, и старуха сказала: «О госпожа, если бы ты видела её обладателя, ты
наверное узнала бы, что он красивей всех на лице земли». – «Ты спрашивала
его, нет ли у него нужды? Пусть он осведомит нас о ней, и мы её
исполним», – сказала царевна. И старуха ответила, покачивая головой:
«Аллах да сохранит твою проницательность! Клянусь Аллахом, у него поистине есть
нужда! Да не потеряешь ты своего знания! А есть ли кто-нибудь, кто свободен и
избавлен от нужды!» – «Пойди к нему, – сказала ей Ситт Дунья, –
передай ему привет и скажи: „Ты почтил своим приходом нашу землю и наш город, и
какие у тебя есть нужды, мы их исполним. На голове и на глазах!“
И старуха вернулась к Тадж-аль-Мулуку в тот же час, и, когда
он увидал её, его сердце улетело от радости и веселья, и он поднялся ей
навстречу и, взяв старуху за руки, посадил её с собою рядом. И старуха присела
и, отдохнув, рассказала ему, что ей говорила Ситт Дунья. И, услышав это,
Тадж-аль-Мулук обрадовался до крайней степени, и его грудь расширилась и
расправилась, и веселье вошло в его сердце. «Моя нужда исполнена!» – подумал он
и сказал старухе: «Может быть, ты возьмёшь от меня письмо к ней и принесёшь мне
ответ». – «Слушаю и повинуюсь», – ответила старуха. И тут царевич
приказал Азизу: «Подай мне чернильницу и бумагу и медный калам!» И когда Азиз
принёс ему эти принадлежности, он взял калам в руки и написал такие стихи:
«Пишу я тебе, надежда моя, посланье
О том, как страдать в разлуке с тобою
я должен,
И в первой строке: огонь разгорелся в
сердце.
Вторая строка: о страсти моей и
чувстве.
А в третьей строке: я жизнь потерял и
стойкость,
В четвёртой строке: а страсть целиком
осталась.
А в пятой строке: когда вас увидит
глаз мой?
В шестой же строке: когда же придёт
день встречи?»
А под этим он подписал: «Это письмо от пленён и в тюрьме
томления заточён, быть из неё освобождён, если встречи и дит он, после того как
в разлуке был разлукою с милыми терзаем и пыткою любви пытаем».
И он пролил слезы из глаз и написал такие два стиха:
«Пишу я тебе, и слезы мои струятся,
И нету конца слезам моих глаз вовеки,
На милость творца надежду пока храню
я —
Быть может, с тобой и встретимся мы
однажды».
Потом он свернул письмо и, запечатав его, отдал старухе и
сказал ей: «Доставь его Ситт Дунья!» И она отвечала: «Слушаю и повинуюсь!» А
затем Тадж-аль-Мулук дал ей тысячу динаров и сказал: «О матушка, прими это от
меня в подарок, в знак любви», – и она взяла их от него и призвала на него
милость и ушла. И она шла до тех пор, пока не пришла к Ситт Дунья, и та, увидав
её, спросила: «О нянюшка, о каких нуждах он просит, мы исполним их». – «О
госпожа, – ответила старуха, – он прислал со мною это письмо, и я не
знаю, что в нем». И царевна взяла письмо, прочитала его и, поняв его смысл,
воскликнула: «Откуда это и до чего я дошла, если этот купец посылает мне письма
и просит встречи со мною!» И она стала бить себя по лицу и воскликнула: «Откуда
мы явились, что дошли до торговцев! Ах, ах! Клянусь Аллахом, – воскликнула
она, – если бы я не боялась Аллаха, я бы наверное убила его и распяла бы
на дверях его лавки».
«А что такого в этом письме, что оно так встревожило тебе
сердце и расстроило твой ум? – спросила старуха. – Глянь-ка, жалобы
ли там на обиду или требование платы за материю?» – «Горе тебе, там не то: там
только слова любви и страсти! – воскликнула царевна. – Все это из-за
тебя, а иначе откуда этот сатана узнал бы меня». – «О госпожа, –
ответила старуха, – ты сидишь в своём высоком дворце, и не достигнет тебя
никто, даже летящая птица. Да будешь ты невредима, и да будет твоя юность
свободна от упрёков и укоризны. Что тебе от лая собак, когда ты госпожа, дочь
господина? Не взыщи же с меня за то, что я принесла тебе её письмо, не зная,
что есть в нем. Тебе лучше будет, однако, дать ему ответ и пригрозить ему
убийством. Запрети ему так болтать – он с этим покончит и не вернётся ни к чему
подобному». – «Я боюсь, что, если я напишу ему, он позарится на
меня», – сказала Ситт Дунья. По старуха молвила: «Когда он услышит угрозы
и застращивание, он отступится от того, что начал». – «Подать чернильницу,
бумагу и медный калам!» – крикнула тогда царевна, и, когда ей подали эти
принадлежности, она написала такие стихи:
«О ты, утверждающий, что любишь и сна
лишён
И муки любви узнал и думы тяжёлые
Ты просишь, обманутый, сближенья у
месяца;
Добьётся ли кто-нибудь желанного с
месяцем?
Тебе я ответ даю о том, чего ищешь
ты.
Будь скромен! Опасности ты этим
подверг себя.
А если вернёшься ты ко прежним речам
твоим,
Придёт от меня к тебе мученье
великое.
Клянусь сотворившим нас из крови
сгустившейся
У солнцу и месяцу подавшим блестящий
свет, —
Поистине, коль опять вернёшься к
речам твоим,
Я, право, распну тебя на пальмовом
дереве»
Потом она свернула письмо, дала его старухе и сказала:
«Отдай это ему и скажи: „Прекрати такие речи!“ И старуха ответила: „Слушаю и
повинуюсь! “ И она взяла письмо, радостная, и пошла к себе домой и переночевала
дома, а когда настало утро, она отправилась в лавку Тадж-аль-Мулука и нашла его
ожидающим. И при виде её он едва не улетел от радости, а когда она
приблизилась, он поднялся ей навстречу и посадил её рядом с собой. И старуха
вынула листок и подала его юноше, со словами: „Прочитай, что тут есть! – и
прибавила: – когда Ситт Дунья прочла твоё письмо, она рассердилась, то я
уговорила её и шутила с ней, пока не рассмешила её, и она смягчилась к тебе и
дала тебе ответ!“ И Таджаль-Мулук поблагодарил её за это и велел Азизу дать ей
тысячу динаров, а затем он прочитал письмо и, поняв его, разразился сильным
плачем, и сердце старухи размягчилось, и ей стало тяжко слышать его плач и
сетования. „О дитя моё, что в этом листке заставило тебя плакать?“ – спросила
она, и юноша отвечал: „Она грозит мне, что убьёт и распнёт меня, и запрещает
мне посылать ей письма, а если я не буду писать – смерть будет для меня лучше,
чем жизнь. Возьми же ответ на её письмо, и пусть она делает, что хочет“. –
„Да будет жива твоя молодость! – воскликнула старуха. – Я непременно
подвергнусь опасности вместе с тобою, но исполню твоё желание и приведу тебя к
тому, что у тебя на уме“. – „За все, что ты сделаешь, я вознагражу тебя, и
ты найдёшь это на весах моих поступков, – ответил Тадж-аль-Мулук. –
Ты опытна в обращении с людьми и знаешь все нечистые способы. Все трудное для
тебя легко, а Аллах властен над всякой вещью“.
И потом он взял листочек и написал на нем такие стихи:
«Она угрожает мне убийством, – о
смерть моя,
Но гибель мне отдых даст, а смерть
суждена мне.
Смерть слаще влюблённому, чем жизнь,
что влачится так,
Коль горем подавлен он и милой
отвергнут.
Аллахом прошу я вас, придите к
любимому —
Лишён он защитников, он раб ваш,
пленённый,
Владыки, смягчитесь же за то, что
люблю я вас!
Кто любит свободного, всегда
невиновен».
Потом он глубоко вздохнул и так заплакал, что старуха тоже
заплакала. А затем она взяла у него листок и сказала: «Успокой твою душу и
прохлади глаза! Я непременно приведу тебя к твоей цели…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать четвёртая ночь
Когда же настала сто тридцать четвёртая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Тадж-аль-Мулук заплакал, старуха
сказала ему: „Успокой свою душу и прохлади глаза, – я непременно приведу
тебя к твоей цели“. А потом она поднялась и, оставив его на огне, отправилась к
Ситт Дунья и увидала, что у той изменился цвет лица от гнева из-за письма
Тадж-аль-Мулука. И старуха подала ей письмо, а она ещё более разгневалась и
сказала: „Не говорила ли я тебе, что он будет желать нас!“ – „А что такое эта
собака, чтобы ему желать тебя?“ – воскликнула старуха. И Ситт Дунья сказала ей:
„Пойди и скажи ему: „Если ты будешь впредь посылать мне письма, я отрублю тебе
голову!“ – «Напиши ему эти слова в письме, а я возьму письмо с собою, чтобы
стал сильнее его страх“, – сказала старуха. И Ситт Дунья взяла листок и
написала на нем такие стихи:
«О ты, кто небрежен был к
превратности случая
И близости с милыми достигнуть
бессилен был»
Ты хочешь обманутый, достигнуть
Медведицы,
Но светлого месяца не мог ты достичь
ещё,
Так как же надеешься и хочешь быть
близок к нам
И жаждешь счастливым быть, сжимая наш
тонкий стаи?
Забудь же ты эту цель, страшась моей
ярости
В день мрачный, когда глава седою
становится».
Потом она свернула письмо и подала его старухе, а старуха взяла
его и пошла к Тадж-аль-Мулуку. И юноша, увидев её, поднялся на ноги и
воскликнул: «Да не лишит меня Аллах благословения твоего прихода!» – «Возьми
ответ на твоё письмо», – сказала старуха. И юноша взял листок и, прочитав
его, горько заплакал и воскликнул: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь убил меня
теперь, и я бы отдохнул! Поистине, смерть для меня легче, чем то, что теперь со
мною!» И он взял чернильницу, калам и бумагу и написал письмо, где вывел такие
стихи:
«Желанная! Не стремись далёкой и
грубой быть!
Приди же к любимому, в любви
утонувшему.
Не думай, что жить могу, когда ты
сурова так,
И дух мой с любимыми покинуть готов
меня».
Потом юноша свернул письмо и отдал его старухе и сказал ей:
«Не взыщи с меня, – я утомил тебя без пользы». И он велел Азизу дать
старухе тысячу динаров и молвил: «О матушка, за этим письмом последует или
полное сближение, или полный разрыв». А старуха ответила: «О дитя моё, я хочу
для тебя только добра и желаю, чтобы она была у тебя, ибо ты месяц, сияющий
ярким светом, а она восходящее солнце. Если я не соединю вас, нет пользы от
моей жизни. Я провела жизнь в коварстве и обмане и достигла девяноста лет. Так
неужели же не хватит у меня сил свести двоих для запретною дела?» И она
попрощалась с ним, успокоив его сердце, и ушла, и шла до тех пор, пока не
пришла к Ситт Дунья, а листок она спрятала в волосах. И усевшись подле неё, она
почесала голову и сказала: «О госпожа, может быть, ты поищешь у меня в волосах,
я давно не ходила в баню». И Ситт Дунья обнажила руки до локтей, распустила
волосы старухи и принялась искать у неё в голове, и листок выпал из её волос. И
Ситт Дунья увидела его и спросила: «Что это за листок?», и старуха ответила:
«Наверное, когда я сидела в лавке того купца, эта бумажка прицепилась ко мне.
Дай мне её, я её отнесу ему: может быть, там счёт, который ему нужен». И Ситт
Дунья развернула листок, и прочла его и поняла его содержание, и сказала
старухе: «Это хитрость из твоих хитростей. Если бы ты не была моей
воспитательницей, я бы сейчас ударила тебя. Аллах наслал на меня этого купца, и
все, что со мной случилось, из твоей головы. Не знаю, из каких земель пришёл к
нам этот купец, но никто, кроме него, не может отважиться на такое. Я боюсь,
что моё дело раскроется, тем более что это человек не моей породы и не ровня
мне». И старуха приблизилась к ней и сказала: «Никто не может говорить такие
слова из страха перед твоей яростью и уважения к твоему отцу. Не будет беды,
если ты ему ответишь». – «О нянюшка, – воскликнула царевна, –
как осмелился этот сатана на такие речи, не боясь ярости султана? Не знаю, что
с ним делать: если я прикажу его убить – это будет несправедливо, а если я
оставлю его – он сделается ещё более дерзким». – «Напиши ему письмо, может
быть, он отступится», – сказала старуха. И тогда царевна потребовала
листок бумаги, чернильницу и калам и написала такие стихи:
«Продлился упрёков ряд, и дурь тебя
гонит,
И долго ль рукой своей в стихах
запрещать мне?
Запретил желание твоё лишь усилили,
И будешь доволен ты, коль тайну я
скрою.
Скрывай же любовь свою, открыть не
дерзай её,
А слово промолвишь ты, я слушать не
буду.
А если вернёшься ты ко прежним речам
своим,
То птица-разлучница, найдёт тебя с
криком.
И смерть к тебе ринется уж скоро,
жестокая;
Приют под землёй тогда найдёшь ты
навеки.
И близких оставил ты, обманутый, в
горести,
В разлуке с тобой они весь век свой
проплачут».
Потом она свернула письмо и отдала его старухе, и та взяла
его и пошла к Тадж-аль-Мулуку и отдала ему письмо. И юноша, прочтя письмо,
понял, что у царевны жестокое сердце и что он не достигнет её. И он пожаловался
на это везирю и потребовал от него хорошего плана, и везирь сказал ему: «Знай,
что тебе будет полезно с нею только одно: напиши ей письмо и призови на неё
гнев Аллаха». – «О брат мой, о Азиз, напиши ей за меня, как ты знаешь», –
сказал юноша. И Азиз взял листок и написал такие стихи:
«Господь! – пятью старцами молю
я – спаси меня
И ту, кем испытан я, заставь горевать
по мне!
Ты знаешь, что пламенем весь воздух
мне кажется, —
Любимый жесток ко мне, не знающий
жалости.
Доколь буду нежен с ней в моем
испытании?
Довольно терзать меня дано ей,
бессильного?
Блуждаю в мученьях я, конца тем
мученьям нет,
Не вижу помощника; господь, ты
поможешь мне
Доколе стараться мне забыть, что
люблю её,
И как мне забыть её, раз стойкость
ушла в любви?
О ты, что мешаешь мне усладу познать
в любви,
Тебе не опасна ли беда и
превратности?
Ведь радостна жизнь твоя, а я за
тобой ушёл
От близких и родины и ныне в краю
чужом».
Потом Азиз свернул письмо и подал его Тадж-аль-Мулуку, и
когда тот прочёл письмо, оно ему понравилось, и он отдал его старухе, а та
пошла с ним и, войдя к Ситт Дунья, подала ей письмо. И царевна, прочтя письмо и
поняв содержание, сильно разгневалась и воскликнула: «Все, что случилось со
мной, вышло из головы этой скверной старухи!» И она кликнула невольниц и
евнухов и сказала им: «Схватите эту проклятую, коварную старуху и побейте её
сандалиями!» И они били её сандалиями, пока она не обеспамятела, а когда
старуха очнулась, царевна сказала ей: «О скверная старуха, если бы я не боялась
Аллаха великого, я бы, право, убила тебя! Побейте её ещё раз», – сказала
она потом, и старуху били, пока она не лишилась чувств, а затем царевна велела
тащить её по земле и выбросить за ворота. И старуху поволокли, лицом вниз, и
бросили перед воротами, а очнувшись, она пошла, то идя, то садясь, и дошла до
своего жилища.
И она подождала до утра, а потом поднялась и пошла к
Тадж-аль-Мулуку и рассказала ему обо всем, что случилось с нею, и царевич,
которому стало тяжко от этого, сказал ей: «Нам тягостно, о матушка, то, что
случилось с тобою, но все суждено и предопределено». А старуха молвила:
«Успокой свою душу и прохлади глаза! Я не перестану стараться, пока не сведу
тебя с ней и не приведу тебя к этой распутнице, которая сожгла меня
побоями». – «Расскажите мне, почему она ненавидит мужчин», – сказал
Тадж-аль-Мулук. «Потому что она видела сон, который вызвал эту
ненависть», – ответила старуха. «А какой это сон?» – спросил
Тадж-аль-Мулук. И старуха сказала: «Как-то ночью она спала и увидела, что охотник
поставил на земле сети и насыпал вокруг них пшеницы, а сам сел поблизости, и не
осталось птицы, которая бы не подлетела к этим сетям. А среди этих птиц она
увидела двух голубков, самца и самку. И царевна смотри г на сети и видит, что
нога самца завязла в сетях, и он начал биться, и все птицы разлетелись от него
и умчались, по его жена вернулась к нему, покружилась над ним, опустилась и
подошла к сети (а охотник не замечал её). И она стала клевать то колечко, в
котором завязла нога самца, и тянула его клювом, пока не освободила ногу
голубка из сетей, и они оба улетели. И после этого пришёл охотник и исправил
сети и сел поодаль. И прошло не более часа, как птицы прилетели, и в сетях
завязла самка. И все птицы улетели от неё, и среди них самец, и он не вернулся
к своей самке, и пришёл охотник и захватил самку и зарезал её. И царевна
пробудилась от сна, испуганная, и воскликнула: „Все самцы таковы, как этот: в
них нет добра – и во всех мужчинах нет добра для женщин!“
И когда она кончила рассказывать, Тадж-аль-Мулук сказал ей:
«О матушка, я хочу на неё посмотреть один разок, хотя бы была мне от этого
смерть! Придумай же хитрость, чтобы мне увидеть её». – «Знай, –
сказала старуха, – что у неё есть сад, под дворцом, для её прогулок, и она
выходит туда один раз каждый месяц, из потайной двери. Через десять дней
настанет ей время выйти на прогулку. И когда она захочет выйти, я приду и
уведомлю тебя, чтобы ты пошёл и встретился с нею. Постарайся не покидать сада:
может быть, когда она увидит твою красоту и прелесть, к её сердцу привяжется
любовь к тебе. Ведь любовь-главная причина единения». И Тадж-аль-Мулук отвечал:
«Слушаю и повинуюсь!» А затем он, вместе с Азизом, поднялся и вышел из лавки, и
взял с собой старуху, и они пошли к своему жилищу и показали его старухе. И
Тадж-аль-Мулук сказал Азизу: «О брат мой, нет мне надобности в лавке! То, что
мне было от неё нужно, уже сделано, и я дарю тебе её со всем, что есть в ней,
так как ты ушёл со мною на чужбину и оставил твою страну». И Азиз принял от
него это. А потом они сидели и разговаривали, и Тадж-аль-Мулук стал
расспрашивать Азиза о его диковинном положении и о том, что случилось с ним. И
Азиз рассказывал, что ему довелось испытать, а затем они пришли к везирю и
сообщили ему, что решил Тадж-аль-Мулук. «Как поступить?» – спросили они его, и
он сказал: «Идёмте в сад», – и тогда каждый из них надел лучшее, что у
него было, и они вышли, а сзади них шли три невольника, и они отправились в сад
и увидели, что там много деревьев и полноводные каналы, и увидали садовника,
который сидел у ворот. И они приветствовали садовника, и тот ответил на их
приветствие, и тогда везирь протянул ему сто динаров и сказал: «Я хочу, чтобы
ты взял это на расходы и купил нам чего-нибудь поесть. Мы чужеземцы, и со мной
эти юноши, и мне захотелось с ними прогуляться». Садовник взял деньги и сказал:
«Входите и гуляйте – сад весь ваше владение. Посидите, пока я вам принесу
чего-нибудь поесть».
Потом он отправился на рынок, а везирь с Тадж-альМулуком и
Азизом, когда садовник ушёл на рынок, вошли внутрь сада, и через часок садовник
вернулся с жареным ягнёнком и хлебом, точно хлопок, и сложил это перед ними, и
они поели и попили, а затем садовник принёс им сладостей, и они полакомились и
вымыли руки и сидели, разговаривая. «Расскажи мне про этот сад: твои ли он, или
ты его нанимаешь?» – спросил везирь. «Он не мой, он принадлежит царской дочери,
Ситт Дунья», – ответил старик. «А сколько тебе платят каждый месяц?» –
спросил везирь, и садовник отвечал: «Один динар, не больше». И везирь оглядел
сад и увидел там высокий дворец, но только он был ветхий. «О старец, –
сказал он, – я хочу сделать здесь добро, за которое ты будешь меня
вспоминать». – «А какое ты хочешь сделать добро?» – спросил старик, и
везирь, сказал: «Возьми эти триста динаров». И, услышав упоминанье о золоте,
садовник воскликнул: «О господин, что хочешь, то и делай, а везирь дал ему
денег и сказал: „Если захочет Аллах великий, мы сделаем добро в этом месте“. И
затем они вышли от него и пришли в своё жилище и проспали эту ночь, а назавтра
везирь призвал белильщика и рисовальщика и хорошего золотых дел мастера, принёс
им все, какие было нужно, инструменты и, приведя их в сад, приказал им выбелить
этот дворец и разукрасить его всякими рисунками. А затем он велел принести
золота и лазури и сказал рисовальщику: „Нарисуй посредине этой стены образ
человека-охотника, и как будто он расставил сети и туда попали птицы и голубка,
которая завязла клювом в сетях“.
И когда рисовальщик разрисовал одну сторону и кончил
рисовать, везирь сказал ему: «Сделай на другой стороне то же, что на этой, и
нарисуй образ одной только голубки в сетях и охотника, который взял её и
приложил нож к её шее, а с другой стороны нарисуй большую хищную птицу, которая
поймала самца-голубя и вонзила в него когти». И рисовальщик сделал это, и когда
они покончили со всем тем, о чем упоминал везирь, тот отдал им плату, и они
ушли, а везирь и те, кто был с ним, тоже удалились, и, попрощавшись с
садовником, отправились в своё жилище. И они сидели за беседой, и
Тадж-аль-Мулук сказал Азизу: «О брат мой, скажи мне какие-нибудь стихи, может
быть моя грудь расправится и покинут меня эти думы и охладеет пламя огня в моем
сердце». И тогда Азиз затянул напев и произнёс такие стихи:
«Все то, что влюблённые сказали о
горестях,
Я все испытал один, и стойкость слаба
моя.
А если слезой моей захочешь напиться
ты, —
Обильны моря тех слез для жаждой
томящихся.
Когда же захочешь ты взглянуть, что
наделала
С влюблённым рука любви, на тело
взгляни моё».
Потом он пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Кто гибких не любит шей и глаз
поражающих,
И мнит, что знал радости он в
жизни, – ошибся тот.
В любви заключается смысл высший, и
знать его
Средь тварей лишь тем дано, кто сам
испытал любовь.
Аллах не сними с души любви ко
любимому
И век не лиши моих бессонницы
сладостной!»
А после он затянул напев и произнёс:
«Говорит в „Основах“ Ибн Сина нам,
что влюблённые
Исцеление обретут себе в напевах
И во близости с тем, кто милым равен
и близок к ним,
И помочь должны и плоды, и сад, и
вина.
Попытался раз исцеление я с другим
найти,
Помогали мне и судьба моя и случай,
Но узнал я лишь, что любви болезнь
убивает нас
И лечение, что Ибн Сина дал, –
лишь бредни».
А когда Азиз окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук удивился,
как он красноречиво и хорошо их произнёс, и воскликнул: «Ты рассеял часть моей
заботы!» А везирь сказал: «Древним выпадало на долю то, что изумляет
слушающих». – «Если тебе пришло на ум что-нибудь в таком роде, дай мне
услышать, что помнишь, из этих нежных стихов, и продли беседу», – сказал
Тадж-аль-Мулук. И везирь затянул напев и произнёс:
«Раньше думал я, что любовь твоя
покупается
Иль подарками, иль красою лиц
прекрасных.
И считал, глупец, что любовь твою мне
легко добыть,
Хоть не мало душ извела она высоких,
Но увидел я, что любимого одаряешь
ты,
Раз избрав его, драгоценными дарами.
И узнал тогда, что уловками не добыть
тебя,
И накрыл главу я крылом своим уныло.
И гнездо любви для жилья с тех пор я
избрал себе,
А наутро там и под вечер там я
вечно».
Вот что было с этими, а что до старухи, то она уединилась в
своём доме. И царевне захотелось прогуляться в саду (а она выходила только со
старухой), и, послав за нею, она помирилась с ней и успокоила её и сказала: «Я
хочу выйти в сад и взглянуть на деревья и плоды, чтобы моя грудь расширилась от
запаха цветов». И старуха ответила: «Слушаю и повинуюсь! Но я хочу пойти домой
и надеть одежду, а потом приду к тебе». – «Иди домой и не мешкай», –
отвечала царевна. И старуха вышла от неё и направилась к Тадж-аль-Мулуку и
сказала: «Собирайся, надень твои лучшие одежды и ступай в сад. Иди к садовнику,
поздоровайся с ним и спрячься в саду». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал
царевич, и старуха условилась с ним, какой она подаст ему знак.
Потом она пошла к Ситт Дунья, и после её ухода, везирь и
Азиз одели Тадж-аль-Мулука в платье из роскошнейших царских одежд, стоившее
пять тысяч динаров, и повязали ему стан золотым поясом, украшенным дорогими
камнями и драгоценностями, а потом они пошли в сад, и, придя к воротам,
увидели, что садовник сидит там. И, увидя царевича, садовник встал на ноги и
встретил его с уважением и почётом и, открыв ему ворота, сказал: «Войди,
погуляй в саду». Но не знал он, что царская дочь придёт в этот день в сад.
И Тадж-аль-Мулук вошёл в сад и провёл там не больше часа; и
вдруг он услышал шум, и не успел он очнуться, как евнухи и невольницы вышли из
потайной двери. И садовник, увидя их, пошёл к Тадж-аль-Мулуку и сообщил ему о
приходе царевны и сказал: «О владыка, как быть? Пришла царевна, Ситт
Дунья». – «С тобой не будет беды, я спрячусь где-нибудь в саду», –
ответил царевич. И садовник посоветовал ему спрятаться как можно лучше. А потом
он оставил его и ушёл. И когда царевна с невольницами и старухой вошла в сад,
старуха сказала себе: «Пока евнухи с нами, мы не достигнем цели!» «О
госпожа, – обратилась она к царевне, – я скажу тебе что-то, в чем
будет отдых для твоего сердца». – «Говори, что у тебя есть», –
отвечала царевна, и старуха сказала: «О, госпожа, эти евнухи сейчас тебе не
нужны, и твоя грудь не расправится, пока они будут с нами. Отошли их от
нас». – «Твоя правда», – ответила Ситт Дунья и отослала евнухов. А
спустя немного она пошла по саду, и Тадж-аль-Мулук стал смотреть на неё и на её
красоту и прелесть, а она не знала об этом. И, взглядывая на неё, он всякий раз
терял сознание при виде её редкой красоты, а старуха потихоньку уводила
царевну, беседуя с ней, пока не привела её ко дворцу, который везирь велел
разрисовать. И царевна подошла к дворцу и поглядела на рисунки и, увидев птиц,
охотника и голубей, воскликнула: «Слава Аллаху! Это как раз то, что я видела во
сне!» И она стала рассматривать изображения птиц, охотника и сетей, дивясь им,
и сказала: «О нянюшка, я порицала мужчин и питала к ним ненависть, но посмотри,
как охотник зарезал самку, а самец освободился и хотел вернуться к ней и
выручить её, но ему повстречался хищник и растерзал его». А старуха
прикидывалась незнающей и отвлекала царевну разговором, пока они не
приблизились к тому месту, где спрятался Тадж-аль-Мулук. И тогда она показала
ему знаком, чтобы он вышел под окна дворца. А Ситт Дунья в это время бросила
взгляд и заметила юношу и увидела его красоту и стройность стана. «О
нянюшка, – воскликнула она, – откуда этот прекрасный юноша?» И
старуха ответила: «Не знаю, но только я думаю, что это сын великого царя, так
как он достиг пределов красоты и обладает крайнею прелестью».
И Ситт Дунья обезумела от любви к нему, и распались цепи
сковывавших её чар, и ум её был ошеломлён красотой и прелестью юноши и
стройностью его стана. И зашевелилась в ней страсть, и она сказала старухе: «О
нянюшка, право, этот юноша красив!» И старуха ответила: «Твоя правда, госпожа!»
И потом старуха сделала знак царевичу, чтобы он шёл домой. А в нем уже запылал
огонь страсти, и охватили его любовь и безумие. И он шёл, не останавливаясь, и,
простившись с садовником, отправился домой, и стремленье к любимой
взволновалось в нем, но он не стал перечить приказу старухи. Он рассказал
везирю и Азизу, что старуха сделала ему знак идти домой, и оба стали
уговаривать его потерпеть и говорили: «Если бы старуха не знала, что от твоего
возвращения будет благо, она не указала бы тебе так сделать».
Вот что было с Тадж-аль-Мулуком, везирем и Азизом. Что же
касается царской дочери, Ситт Дунья, то её одолела страсть, и велики стали её
любовь и безумие, и она сказала старухе: «Я знаю, что свести меня с этим юношей
можешь только ты». – «К Аллаху прибегаю от сатаны, побитого камнями!» –
воскликнула старуха. «Ты не хотела мужчин, так как же постигло тебя бедствие от
любви к нему? Но клянусь Аллахом, никто не годится для твоей юности, кроме
него». – «О нянюшка, – сказала Ситт Дунья, – пособи мне и помоги
сойтись с ним, и у меня будет для тебя тысяча динаров, и одежда в тысячу
динаров, а если ты не поможешь мне сблизиться с ним, я умру несомненно». –
«Иди к себе во дворец, а я постараюсь свести вас и пожертвую своей душою, чтобы
вас удовлетворить», – сказала старуха. И тогда Ситт Дунья пошла во дворец,
а старуха отправилась к Таджаль-Мулуку, и царевич, увидя её, поднялся и
встретил её с уважением и почётом. Он посадил старуху с собою рядом, и она
сказала ему: «Хитрость удалась!» И поведала, что произошло у неё с Ситт Дунья.
«Когда же будет встреча?» – спросил царевич, и она отвечала:
«Завтра», – и Тадж-аль-Мулук дал ей тысячу динаров и одежду в тысячу
динаров, и она взяла это и ушла.
И она шла, пока не пришла к Ситт Дунья, и царевна спросила:
«О нянюшка, какие у тебя вести о любимом?» И старуха сказала ей: «Я узнала, где
он живёт, и завтра я буду с ним у тебя». И Ситт Дунья обрадовалась и дала ей
тысячу динаров и платье в тысячу динаров, и старуха взяла их и ушла к себе
домой и проспала там до утра. А потом она вышла и, направившись к
Тадж-аль-Мулуку, одела его в женскую одежду и сказала: «Ступай за мной и шагай
покачиваясь, но иди не торопясь и не оборачивайся к тем, кто будет с тобою
говорить». И, дав Таджаль-Мулуку такое наставление, старуха вышла, и он вышел
за нею, одетый, как женщина, и она стала его учить и подбадривать его в дороге,
чтобы он не боялся. И она шла, а царевич за нею, пока они не пришли к воротам.
И тут старуха вошла, а царевич за ней, и прошли они через двери и проходы, пока
не миновали семь дверей. А подойдя к седьмой двери, она сказала
Тадж-аль-Мулуку: «Укрепи своё сердце, и когда я крикну тебя и скажу: „Эй,
девушка, проходи!“ – иди, не медля, и поторопись, а как войдёшь в проход,
посмотри налево – и увидишь помещение со множеством дверей. Отсчитай пять
дверей и войди в шестую: то, что ты желаешь, находится там». – «А ты куда
идёшь?» – спросил Тадж-аль-Мулук, и старуха сказала: «Я никуда не иду, но,
может быть, я опоздаю к тебе, и меня задержит старший евнух, и я заговорю с
ним».
И она пошла, а царевич за нею, и достигла тех дверей, у
которых сидел старший евнух. И евнух увидел со старухой Тадж-аль-Мулука в
образе невольницы и спросил её: «Что это за невольница с тобою?» – «Это
невольница, про которую Ситт Дунья слышала, что она знает всякую работу, и
царевна хочет купить её», – отвечала старуха. Но евнух воскликнул: «Я не
знаю ни невольницы, ни кого другого, и никто не войдёт раньше, чем я обыщу его,
как велел мне царь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать пятая ночь
Когда же настала сто тридцать девяя ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что евнух сказал старухе: „Я не знаю ни
невольницы, ни кого другого, и никто не войдёт раньше, чем я обыщу его, как
велел мне царь“. И старуха воскликнула с гневным видом: „Я знаю, что ты умный и
воспитанный, а если ты теперь переменился, я сообщу царевне, что ты не пускал
её невольницу“. И потом она крикнула Тадж-аль-Мулуку: „Проходи, девушка!“ И
царевич прошёл внутрь прохода, как она ему велела, а евнух промолчал и ничего
не сказал.
А затем Тадж-аль-Мулук отсчитал пять дверей и, войдя в
шестую, увидел Ситт Дунья, которая стояла и ждала его. И царевна, увидев
Тадж-аль-Мулука, узнала его и прижала юношу к груди, и он прижал её к своей
груди, а потом к ним вошла старуха и нашла способ отослать невольниц, боясь
срама. «Будь ты привратницей», – сказала Ситт Дунья старухе, и потом она
уединилась с Тадж-аль-Мулуком, и они, не переставая, обнимались, прижимались и
сплетали ноги с ногами до самой зари. А когда приблизилось утро, Ситт Дунья
вышла и заперла за собою дверь, а сама вошла в другую комнату и села там, как
всегда. И невольницы пришли к пей, и она исполнила их просьбы и поговорила с
ними, а потом сказала им: «Выйдите теперь от меня – я хочу развлечься одна». И
невольницы вышли, а царевна пошла к Тадж-аль-Мулуку, а после пришла к ним
старуха с коекакой едой, и они поели и ласкались до самой зари, а старуха
заперла к ним дверь, как и в первый день, и они не прекращали этого в течение
месяца.
Вот что было с Тадж-аль-Мулуком и Ситт Дунья. Что же
касается везиря и Азиза, то, когда Тадж-аль-Мулук отправился во дворец царской
дочери и провёл там столько времени, они поняли, что он не выйдет оттуда и
погибнет несомненно. «О родитель мой, что ты будешь делать?» – спросил Азиз
везиря, и тот сказал: «О дитя моё, это дело трудное, и если мы не воротимся к
его отцу и не уведомим его об этом, он будет упрекать нас».
И они в тот же час и минуту собрались и направились к Земной
земле и стране Двух Столбов, где была столица царя Сулейман-шаха, и пересекали
долины ночью и днём, пока не вошли к царю Сулейман-шаху и не рассказали ему,
что случилось с его сыном: с тех пор, как он вошёл в замок царской дочери, они
не имели вестей о нем. И тогда перед царём предстал судный день и его охватило
сильное раскаяние, и он велел кликнуть в своём царстве клич о войне, и войска
выступили в окрестности города, и для них поставили палатки, и царь сидел в
своём шатре, пока войска не собрались со всех областей. А подданные любили его
за великую справедливость и милости, и он выступил во главе войска, которое
застлало горизонт, и отправился на поиски своего сына Тадж-аль-Мулука.
Вот что было с этими. Что же касается Тадж-аль-Мулука и Ситт
Дунья, то они провели так полгода, каждый день все сильнее любя друг друга, и
Тадж-аль-Мулука охватила столь великая страсть, безумие, любовь и волнение, что
он изъяснил ей затаённое и сказал: «Знай, о возлюбленная сердца и души: чем
дольше я остаюсь у тебя, тем сильнее моё безумие, любовь и страсть, так как я
не достиг желаемого полностью». – «А чего ты желаешь, о свет моего глаза и
плод моей души? – спросила она. – Если ты хочешь не только обниматься
и прижиматься и обвивать ноги ногами – сделай то, что тебе угодно, – ведь
нет у Аллаха для нас сотоварищей». – «Не этого я хочу, – сказал
Тадж-аль-Мулук. – Я желаю рассказать тебе, кто я в действительности. Знай,
что я не купец, – нет, я царь, сын царя, и имя моего отца – великий царь
Сулейман-шах, который послал везиря послов к твоему отцу, чтобы посватать тебя
за меня, а когда весть об этом дошла до тебя, ты не согласилась».
И он поведал ей свою повесть с начала до конца, – а в
повторении нет пользы, – и сказал: «А теперь я хочу отправиться к моему
отцу, чтобы он послал посланного к твоему родителю и посватал тебя у него, и
тогда мы успокоимся».
Услышав эти речи, Ситт Дунья сильно обрадовалась, так как
это сходилось с её желанием, и они заснули, согласившись на этом. И случилось,
по предопределённому велению, что в эту ночь, в отличие от других ночей, сон
одолел их, и они проспали, пока не взошло солнце.
А в это самое время царь Шахраман сидел на престоле своего
царства, и эмиры его правления были перед ним, как вдруг вошёл к нему староста
ювелиров с большою шкатулкою в руках. Он подошёл и раскрыл шкатулку перед царём
и вынул из неё маленький ларчик, стоивший сто тысяч динаров – столько было в
нем жемчуга, яхонтов и смарагдов, которых не мог иметь ни один царь в
какой-нибудь стране. И царь, увидев шкатулку, подивился её красоте и,
обернувшись к старшему евнуху, у которого случилось со старухою то, что
случилось, сказал ему: «Эй, Кафур, возьми этот ларчик и отнеси его Ситт Дунья!»
И евнух взял его и ушёл. И он достиг комнаты царевны и увидел, что дверь её
заперта и старуха спит на пороге. «До такого часа вы ещё спите!» – воскликнул
евнух, и старуха, услышав его слова, пробудилась от сна и испугалась. «Постой,
я принесу тебе ключ», – сказала она и выбежала куда глаза глядят, убегая
от евнуха, и вот все, что было с нею.
Что же касается евнуха, то он понял, что старуха смутилась,
и, сорвав дверь, вошёл в комнату и увидел Ситт Дунья в объятиях
Тадж-аль-Мулука, и оба они спали. Увидев это, евнух не знал, что делать, и
собирался вернуться к царю, но тут Ситт Дунья проснулась и увидела его. И она
изменилась в лице, побледнела и воскликнула: «О Кафур, покрой то, что покрыл
Аллах!», а евнух ответил: «Я не могу ничего скрывать от царя!»
Потом он запер к ним дверь и вернулся к царю, и царь спросил
его: «Отдал ли ты ларчик твоей госпоже?» – а евнух ответил: «Возьми ларец, вот
он! Я не могу ничего от тебя скрыть! Знай, что я увидел подле Ситт Дунья
красивого юношу, который спал с нею в одной постели, и они были обнявшись».
И царь велел привести обоих, и когда они явились к нему,
крикнул: «Что это за дела?» И его охватил сильный гнев, и, взяв плеть, он
собирался ударить ею Тадж-альМулука, но Ситт Дунья бросилась к нему и сказала
своему отцу: «Убей меня раньше его». И царь выбранил девушку и велел отвести её
в её комнату, а потом он обратился к Тадж-аль-Мулуку и спросил его: «Горе тебе,
откуда ты и кто твой отец и как ты дерзнул посягнуть на мою дочь?» – «Знай, о
царь, – ответил Тадж-аль-Мулук, – если ты убьёшь меня, то погибнешь,
и раскаетесь и ты и жители твоего царства». И царь спросил: «А почему это?» И
юноша отвечал: «Знай, что я сын паря Сулейман-шаха, и ты не узнаешь, как он уже
подойдёт к тебе с конными и пешими». Услышав эти слова, царь Шахраман захотел
отложить убийство юноши и посадил его в тюрьму, чтобы посмотреть, правильны ли
его слова. Но везирь сказал ему: «О царь нашего времени, по-моему следует
поспешить с убийством этого мерзавца, – он ведь осмелился посягнуть на
царских дочерей».
И тогда царь крикнул палачу: «Отруби ему голову, он
обманщик!» И палач взял Тадж-аль-Мулука, затянул на нем верёвки и поднял руки,
спрашивая разрешения эмиров, один и другой раз, так как он хотел, чтобы
случилось промедление. И царь закричал на него: «До каких пор ты будешь
спрашивать? Если ты ещё раз спросишь, я отрублю тебе голову!» И палач поднял руку,
так что стали видны волосы у него под мышкой, и хотел отсечь голову юноше…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать шестая ночь
Когда же настала сто тридцать шестая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что палач поднял руку, так что стали видны
волосы у него под мышкой, и хотел отсечь голову юноше, но вдруг раздались
громкие крики, и люди стали закрывать лавки. „Не спеши!“ – сказал тогда царь
палачу и послал выяснить, в чем дело. И посланный ушёл и, вернувшись, сказал:
„Я видел войска, подобные ревущему морю, где бьются волны, и конница скачет
так, что трясётся земля, и я не знаю, что это такое“. И царь оторопел и
испугался, что у него отнимут его царство, и, обратившись к своему везирю,
спросил его: „Разве никто из наших воинов не выступил против этого войска?“ – и
не успел он закончить своих слов, как его царедворцы вошли к нему и с ними
послы приближавшегося царя, среди которых был везирь. И везирь первый
приветствовал царя, а тот поднялся перед прибывшими на ноги и приблизил их к
себе и спросил, за каким делом они прибыли. И везирь поднялся и, подойдя к
царю, сказал ему: „Знай, тот, кто вступил к твою землю, – царь, не похожий
на предшествующих царей и на прежде бывших султанов“. – „Кто же он?“ – спросил
царь, и везирь ответил: „Этот царь справедливый и прямодушный, о чьих высоких
помышлениях распространяют весть путешественники, это – султан Сулейманшах,
властитель Зеленной Земли и Двух Столбов и Гор Испаханских. Он любит
справедливость и правое решение и не любит притеснения и несправедливости, и он
говорит тебе, что его сын у тебя в твоём городе. А это последний вздох его
сердца и плод его души, и если он окажется невредимым это и нужно, а тебе да
будет слава и благодарность. Если же он исчез из твоей страны или с ним
что-нибудь случилось, – услышь весть о гибели и разрушении твоих земель,
ибо твой город станет пустыней, где каркают вороны. Вот я сообщил тебе его
послание, и конец“.
Услышав от посланного эти слова, царь Шахраман почувствовал
в душе тревогу и испугался за свою власть. Он кликнул вельмож своего царства,
везирей, царедворцев и наместников и, когда они явились, сказал им: «Горе вам,
идите и ищите этого молодца!»
А Тадж-аль-Мулук был в руках палача, и он обмер от великого
страха, который ему пришлось испытать. И тут посланный огляделся и увидел сына
своего царя на ковре крови и узнал его. И он поднялся и кинулся к царевичу, а
за ним и другие посланцы, а потом они подошли, развязали его узы и стали
целовать ему руки и ноги. И Тадж-аль-Мулук открыл глаза и, узнав везиря своего
отца и своего друга Азиза, упал без чувств от сильной радости. А царь Шахраман
не знал, что делать, и испытал жестокий страх, убедившись, что это войско
пришло из-за юноши. И он встал и, подойдя к Тадж-аль-Мулуку, поцеловал его в
голову, и глаза его прослезились. «О дитя моё, – сказал он, – извини
меня и не взыщи со злодея на деяния его. Пожалей мои седины и не разрушай моего
царства». И Тадж-аль-Мулук приблизился к нему, поцеловал ему руку и сказал: «С
тобой не будет беды, – ты мне вместо родителя, но берегись, чтобы не
случилось чтонибудь с моей возлюбленной Ситт Дунья». – «О господин, –
ответил царь, – не бойся за неё, ей будет только радость». И царь стал
извиняться перед юношей и уговаривать его и везиря царя Сулейман-шаха, и он
обещал везирю большие деньги, если он скроет от царя то, что видел.
Потом царь Шахраман приказал своим вельможам взять
Тадж-аль-Мулука, отвести его в баню и одеть в платье из лучших своих одежд и
поскорее привести его. И они сделали эго и, отведя юношу в баню, одели его в то
платье, которое назначил ему царь Шахраман, а затем его привели в залу, и,
когда царевич вошёл к царю Шахраману, тот встал перед ним сам и велел встать
всем вельможам своего царства, служа ему.
И Тадж-аль-Мулук сел и принялся рассказывать везирю своего
отца и Азизу о том, что случилось с ним, и везирь и Азиз сказали: «А мы за это
время отправились к твоему родителю и рассказали ему, что ты вошёл во дворец
царской дочери и не вышел, и твоё дело стало нам неясно. И, услышав об этом, он
снарядил войска, и мы прибыли в эти земли, и наше прибытие принесло тебе
крайнее облегчение, а нам радость». И царевич сказал им: «Добро всегда приходит
через наши руки и в начале и в конце!»
Вот! А царь Шахраман вошёл к своей дочери Ситт Дунья и
увидел, что она завывает и плачет о Тадж-альМулуке. И она взяла меч и воткнула
его рукояткою в землю, а острие его приложила к верхушке сердца, между грудями,
и, наклонившись, стояла над мечом и говорила: «Я обязательно убью себя и не
буду жить после моего любимого!» И когда её отец вошёл к ней и увидел её в
таком состоянии, он закричал: «О госпожа царских дочерей, не делай этого и
пожалей твоего отца и жителей твоего города!» И он подошёл к ней и сказал:
«Избавь тебя Аллах от того, чтобы из-за тебя случилось с твоим отцом дурное». И
рассказал ей о всем происшедшем и о том, что её возлюбленный, сын царя
Сулейман-шаха хочет на ней жениться. «Дело сватовства и брака зависит от твоего
желания», – сказал он, и Ситт Дунья улыбнулась и ответила: «Не говорила ли
я тебе, что он сын султана, и я непременно заставлю его распять тебя на доске
ценою в два дирхема». – «О дочь моя, пожалей меня, пожалеет тебя
Аллах», – сказал ей отец. И она воскликнула: «Живо, иди скорей и приведи
мне его быстро, не откладывая!»
«На голове и на глазах!» – отвечал ей отец и быстро вернулся
от неё и, придя к Тадж-аль-Мулуку, потихоньку передал ему эти слова. И они
поднялись и пошли к ней, и, увидев Тадж-аль-Мулука, царевна обняла его в
присутствии отца, и приникла к нему, и поцеловала его, говоря: «Ты заставил
меня тосковать!» А потом она обратилась к отцу и спросила: «Видел ли ты, чтобы
кто-нибудь перешёл меру, восхваляя это прекрасное существо? А он к тому же
царь, сын царя и принадлежит к людям благородным, охраняемым от гнусности». И тогда
царь Шахраман вышел и своей рукой закрыл к ним дверь. Он пошёл к везирю царя
Сулейман-шаха и тем, кто был вместе с ним из послов, и велел им передать их
царю, что ею сын во благе и радости и живёт сладостнейшею жизнью со своей
возлюбленной, и послы отправились к царю, чтобы передать ему это. А после царь
Шахраман велел вынуть подношения, угощение и при пасы для войск царя
Сулейман-шаха, и, когда все то, что он приказал, было выпито, царь вывел сотню
коней, сотню верблюдов, сотню невольников, сотню наложниц, сотню чёрных рабов и
сотню рабынь и пригнал все это в подарок царю. А сам он сел на коня с
вельможами своего царства и приближёнными, и они выехали за город, а когда
султан Сулейман-шах узнал об этом, он поднялся и прошёл несколько шагов ему
навстречу. А везирь с Азизом сообщили ему, в чем дело, и царь Сулейман шах
обрадовался и воскликнул: «Слава Аллаху, который привёл моё дитя к желаемому!»
А потом царь Сулейман шах взял царя Шахрамана в объятья и посадил его рядом с
собою на престол, и они стали разговаривать между собою и пустились в беседу.
После этого им подали еду, и они ели, пока не насытились, а затем принесли
сладости, которыми они полакомились, и плоды свежие и сухие, и они поели этих
плодов. И не прошло более часа, как Тадж-аль-Мулук пришёл к ним в великолепных
одеждах и украшениях, и его отец, увидя его, поднялся и обнял и поцеловал
юношу, и поднялись все, кто сидел, и цари посадили юношу между собою и
просидели часок за беседою. И царь Сулейман-шах сказал царю Шахраману: «Я хочу
написать запись моего сына с твоею дочерью при свидетелях, чтобы весть об этом
распространилась, как установлено обычаем. И царь Шахраман отвечал ему: „Слушаю
и повинуюсь!“
И тогда царь Шахраман послал за судьёй и свидетелями, и они
явились и написали запись о браке Тадж-альМулука и Ситт Дунья, и роздали бакшиш[191] и сахар и зажгли куренья
и благовония. И был это день веселья и радости, и радовались этому все вельможи
и воины, а царь Шахраман принялся обряжать свою дочь.
Тадж-аль-Мулук сказал своему отцу: «Этот юноша, Азиз, –
благородный человек, и он сослужил мне великую службу, так как он трудился
вместе со мной и сопровождал меня в путешествии. Он привёл меня к моей цели и
терпел вместе со мной испытания и меня уговаривал терпеть, пока моё желание не
было исполнено. Он со мной уже два года, вдали от своей страны, и я хочу, чтобы
мы приготовили ему здесь товары и он уехал бы с залеченным сердцем, ибо его
страна близко». – «Прекрасно то, что ты решил!» – сказал ему отец. И тогда
Азизу приготовили сотню тюков самых роскошных и дорогих материй, и
Тадж-аль-Мулук оказал ему благоволение и пожаловал ему большие деньги.
И он простился с ним и сказал: «О брат и друг мой, возьми
эти тюки и прими их от меня в подарок, как знак любви. Отправляйся в твою
страну с миром!»
И Азиз принял от него материи и поцеловал землю перед ним и
перед его отцом, и простился с ними. И Тадж-аль-Мулук сел на коня вместе с
Азизом и провожал его три мили. А потом он распрощался с ним и заклинал его
впоследствии вернуться, а Азиз сказал: «Клянусь Аллахом, о господин, если бы не
моя мать, я бы не покинул тебя. Но не оставляй меня без вестей о себе!» – «Будь
по-твоему, – сказал Тадж-аль-Мулук и потом воротился. А Азиз ехал до тех
пор, пока не прибыл в свою страну, и, вступив в неё, он поехал дальше и прибыл
к своей матери. И оказалось, что она устроила могилу посреди дома и посещала
эту могилу, и когда Азиз вошёл в дом, он увидел, что его мать расплела волосы и
распустила их над гробницей, плача и говоря:
«Поистине, стоек я во всяких
превратностях,
И только от бедствия разлуки страдаю
я.
А кто может вытерпеть, коль друга с
ним больше нет,
И кто не терзается разлукою скорою?»
И она испустила глубокий вздох и произнесла:
«Почему, пройдя меж могилами, я
приветствовал
Гроб любимого, но ответа мне он не
дал?»
И сказал любимый: «А как ответ мог я
дать тебе,
Коль залогом я средь камней лежу во
прахе?
Пожирает прах мои прелести, и забыл я
вас
И сокрылся я от родных своих и
милых».
И когда она так говорила, вдруг вошёл Азиз и подошёл к ней,
и при виде его она упала без чувств от радости. И Азиз полил ей лицо водой, и
она очнулась и взяла его в объятия, и прижала к груди, и Азиз тоже прижал её к
груди и приветствовал её, а старушка приветствовала его и спросила, почему он
отсутствовал.
И Азиз рассказал ей обо всем, что с ним случилось, с начала
до конца, и поведал ей, что Тадж-аль-Мулук дал ему денег и сто тюков товаров и
материй, и она обрадовалась этому. И Азиз остался с матерью в своём городе и
плакал о том, что сделала с ним дочь ДалилыХитрицы, которая его оскопила.
Вот что выпало на долю Азиза. Что же касается
Таджаль-Мулука, то он вошёл к своей любимой Ситт Дунья и уничтожил её
девственность. А потом царь Шахраман стал снаряжать свою дочь для поездки с её
мужем, и принесли припасы и подарки и редкости и все это нагрузили и поехали. И
царь Шахраман ехал вместе с ними три дня, чтобы проститься, но царь Сулейман
шах заклинал ею вернуться, и он возвратился. И Тадж-аль-Мулук с отцом, женою и
войском ехали непрерывно, ночью и днём, пока не приблизились к своему городу. И
вести об их прибытии побежали, сменяя друг друга, и город для них украсили…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Сто тридцать седьмая
Когда же настала сто тридцать седьмая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь Сулейман-шах приблизился к
своему городу, город украсили для него и его сына. А потом они вступили в
город, и царь сел на престол своего царства, и его сын Тадж-аль-Мулук был рядом
с ним. И он стал давать и одаривать и выпустил тех, кто был у него заточён. А
потом его отец сделал вторую свадьбу, и песни и развлеченья продолжались целый
месяц, и прислужницы открывали Ситт Дунья, и ей не наскучило, что её открывают,
а им не наскучило смотреть на неё. А потом Тадж-аль-Мулук вошёл к своей жене,
свидевшись сначала с отцом и матерью. И они жили сладостнейшей и приятнейшей
жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений».
|