Увеличить |
Рассказ о шестом брате
цирюльника (ночь 33)
А что касается моего шестого брата, о повелитель
правоверных, то у него отрезаны губы. Он обеднел и вышел однажды поискать
чего-нибудь, чтобы удержать в теле жизнь; и вот, когда он шёл какой-то дорогой,
он вдруг видит прекрасный дом с широким, высоким портиком, а возле ворот –
слуги и люди, приказывающие и запрещающие. И он спросил кого-то из стоявших
там, и тот сказал: «Это дом одного из семьи Бармакидов». И тогда мой брат
подошёл к привратникам и попросил у них чегонибудь, и они сказали: «Войди в
ворота дома – найдёшь то, что любишь, у нашего господина». И мой брат вошёл под
портик и прошёл под ним и достиг дома, красивого до предела красоты и
изящества, и посреди него был сад, подобного которому он не видел, а пол в нем
был выложен мрамором, и повешены были там занавеси.
И брат мой остался в недоумении, не зная, куда направиться,
и пошёл к возвышенной части покоя, и увидел человека с красивым лицом и
бородой; и тот, увидев моего брата, поднялся к нему и приветствовал его и
спросил его о его положении, и брат сообщил ему, что он нуждается.
И, услышав слова моего брата, этот человек проявил сильное
огорчение и, взявшись рукою за свою одежду, разорвал её и воскликнул: «Я живу в
этом городе, а ты в нем голодаешь! Мне не вынести этого!»
И он обещал ему всякие блага и сказал: «Ты непременно должен
разделить со мной соль». И мой брат ответил: «О господин, у меня нет терпения,
и я сильно голоден!» И хозяин крикнул: «Эй, мальчик, подай таз и кувшин! –
и сказал: Подойди и вымой руки». И мой брат поднялся, чтобы помыть руки, но не
увидел ни таза, ни кувшина. А хозяин стал делать движения, точно он моет руки,
и потом крикнул: «Подайте столик!» Но мой брат ничего не увидал. И тот человек
сказал ему: «Пожалуйста, поешь этого кушанья, не стыдись!» – и стал делать
движения, как будто он ест, и говорил моему брату: «Удивительно, как ты мало
ешь! Не ограничивай себя в еде, я знаю, как ты голоден!» И мой брат стал делать
вид, что ест, а хозяин говорил ему: «Ешь и смотри, как хорош и как бел этот
хлеб». Но брат ничего не видел и думал про себя: «Этот человек любит издеваться
над людьми». «О господин мой, – сказал ему мой брат, – я в жизни не
видал хлеба белее и вкуснее этого». И он отвечал: «Его испекла невольница,
которую я купил за шестьсот динаров». Потом хозяин дома крикнул: «Эй, мальчик,
подай мясной пирог, первое кушанье, и прибавь в него жиру!» И спросил моего
брата: «О гость, заклинаю тебя Аллахом, видел ли ты пирог лучше этого? Ради
моей жизни, ешь, не стыдись! Эй, мальчик, – крикнул он затем, – подай
нам мясо в уксусе и жирных куропаток!» И сказал моему брату: «Ешь, гость, ты
голоден и нуждаешься в этом». И мой брат стал ворочать челюстями и жевать, а
гот человек требовал кушанье за кушаньем, но ничего не приносили, и он только
приказывал моему брату есть.
Потом он крикнул: «Эй, мальчик, подай нам цыплят, начинённых
фисташками!» И сказал моему брату: «Заклинаю тебя жизнью, о мой гость, этих
цыплят откармливали фисташками, – поешь же того, чему подобного ты никогда
не ел, и не стыдись». – «О господин мой, это хорошо!» – отвечал мой брат;
и хозяин стал подносить руку ко рту моего брата, как бы кормя его, и перечислял
блюда, расхваливая их моему брату, который был голоден, и его голод ещё
увеличился, так что ему хотелось хотя бы ячменной лепёшки. «Видел ли ты
пряности лучше тех, что в этих кушаньях?» – спросил он потом; и мой брат
ответил: «Нет, господин». И тот сказал: «Ешь хорошенько и не стыдись!» – «Мне
уже довольно еды», – отвечал мой брат; и хозяин дома крикнул: «Уберите это
и подайте сладости!» И сказал моему брату: «Поешь вот этого, это прекрасное
кушанье, и покушай этих пышек. Заклинаю тебя жизнью, возьми эту пышку, пока с
неё не стек сок». – «Да не лишусь я тебя, о господин мой!» – воскликнул
мой брат и принялся расспрашивать его, много ли мускуса в пышках; и хозяин дома
отвечал: «У меня обычно кладут в каждую пышку мискаль мускуса и полмискаля
амбры». И при всем этом мой брат двигал головой и ртом и играл челюстями. «Ешь
этот миндаль, не стыдись», – сказал хозяин дома; и мой брат отвечал: «О
господин мой, с меня уже довольно, я не в состоянии что-нибудь съесть!» А
хозяин дома воскликнул: «О гость, если хочешь чего-нибудь съесть и насладиться,
Аллахом, Аллахом заклинаю тебя, не будь голоден!» – «О господин, – сказал
мой брат, – как может быть голоден тот, кто съел все эти кушанья?» И потом
мой брат подумал и сказал про себя: «Обязательно сделаю с ним дело, после
которого он раскается в таких поступках!» А тот человек крикнул: «Подайте нам вино!»
И слуги стали двигать руками в воздухе, точно подают вино. И хозяин подал брату
кубок и сказал: «Возьми этот кубок, и если вино тебе понравится, скажи
мне». – «О господин, – отвечал мой брат, – оно хорошо пахнет, но
я привык пить старое вино, которому двадцать лет». – «Постучись-ка в эту
дверь – ты сможешь несколько его выпить», – сказал хозяин; и мой брат
воскликнул: «О господин, твоей милостью!» – и сделал движение рукой, как будто
пьёт, а хозяин дома сказал: «На здоровье и в удовольствие!» Потом он сделал вид,
что выпил, и подал моему брату второй кубок, и тот выпил и сделал вид, что
опьянел, а затем мой брат захватил его врасплох и, подняв руку так, что стало
видно белизну его подмышки, дал ему затрещину, от ко горой зазвенело в
помещении. И он дал ему ещё затрещину, второй раз, и тот человек воскликнул:
«Что это, негодяй?» И мой брат отвечал: «О господин мой, ты был милостив к
твоему рабу, и ввёл его в свой дом и дал ему поесть пищи и напоил его старым
вином, и он охмелел и стал буянить, но ты достаточно возвышен, чтобы снести его
глупость и простить ему вину».
И, услышав его слова, хозяин дома громко рассмеялся и
сказал: «Я уже долгое время потешаюсь над людьми и издеваюсь над друзьями, но
не видел ни у кого такой выносливости и сообразительности, чтобы проделать со
мною все эти дела. А теперь я простил тебя; будь же моим сотрапезником
взаправду и никогда не расставайся со мной». И он велел вынести множество
сортов кушаний, которые упомянул вначале, и они с моим братом ели, пока не
насытились, а затем они перешли в комнату для шитья; и вдруг там оказались
невольницы, подобные лунам, и они стали петь на все голоса и под все
инструменты, а потом оба принялись пить, и их одолел хмель; и тот человек
подружился с моим братом так, что стал ему точно брат, и полюбил его великой
любовью, и наградил его. А когда настало утро, они снова принялись за еду и
питьё, – и так продолжалось в течение двадцати лет. А потом тот человек
умер, и султан захватил его имущество и то, что было у моего брата, и султан
отбирал у него деньги, пока не оставил его бедняком, ничего не имеющим.
И мой брат вышел, убегая наобум; и когда он был посреди
дороги, на него напали кочевники и взяли его в плен. Они привели его к себе в
стан, и тот, кто его забрал, стал его мучить и говорил ему: «Выкупи у меня твою
душу за деньги, а не то я тебя убью!»; а мой брат плакал и говорил ему:
«Клянусь Аллахом, у меня ничего нет! Я твой пленник, делай со мной, что
хочешь».
И кочевник вынул нож и отрезал моему брату губы и все
сильнее приставал к нему с требованиями. А у кочевника была красивая жена, и
когда он выходил, она предлагала себя моему брату и старалась прельстить его, а
он отказывался; но когда наступил один из дней и она стала соблазнять брата, он
принялся играть с нею и посадил ре к себе на колени. И в это время её муж вдруг
вошёл к ней: и, увидав моего брата, воскликнул: «Горе тебе, проклятый, теперь
ты хочешь испортить мою жену!» И он вынул нож и отрезал ему зебб и, взвалив
моего брата на верблюда, бросил его на горе и оставил.
И мимо него проходили путешественники, и они узнали его, и
накормили и напоили, и сообщили мне, что с ним случилось; и я пришёл к нему и
понёс его, и принёс его в город, и назначил ему всего достаточно. И вот я
пришёл к тебе, о повелитель правоверных, и побоялся уйти отсюда, прежде чем
расскажу тебе: это было бы ошибкой. Ведь за мною шесть братьев и я забочусь о
них».
И когда повелитель правоверных услышал мою историю и то, что
я рассказал ему о моих братьях, он засмеялся и сказал: «Твоя правда, о
Молчальник, ты немногоречив, и в тебе нет болтливости, но теперь уходи из этого
города и живи в другом!» – И он выгнал меня под стражей.
И я входил в города и обходил области, пока не услышал о его
смерти и о том, что халифом стал другой, и тогда я пришёл в этот город; и
оказалось, что мои братья уже умерли. И я пошёл к этому юноше и сделал с ним
наилучшие дела, и если бы не я, его наверное бы убили, но он обвинил меня в
том, чего во мне нет. И то, о собрание, что он передал о моей
болтливости, – ложь. Из-за этого юноши я обошёл многие страны, пока не
достиг этой земли и не застал его у вас, и не от моего ли это великодушия, о
благое собрание?»
И когда мы услышали историю цирюльника и его многие речи и
то, что он обидел этого юношу, мы взяли цирюльника и схватили его, и заточили,
и сели, спокойные, и поели, и выпили, и пир продолжался до призыва к
послеполуденной молитве. И потом я вышел и пришёл домой, и моя жена насупилась
и сказала: «Ты веселишься и развлекаешься, а я грущу! Если ты меня не выведешь
и не будешь со мной гулять остаток дня, я разорву верёвку нашей близости и
причина нашей разлуки будет в тебе».
И я вышел с нею, и мы гуляли до вечера, а затем ми вернулись
и встретили горбуна, который был пьян через край, и он говорил такие стихи:
«Стекло прозрачно, – и ясно, как
вино,
Что они похожи, и смутно дело тут:
И как будто есть вино, а кубка нет,
И как будто кубок есть, а нет вина».
И я пригласил его и вышел купить жареной рыбы, и мы сели
есть, а потом моя жена дала ему кусок хлеба и рыбы и сунула их ему в рот, и
заткнула его, и горбун умер; и я снёс его и ухитрился бросить его в дом этого
врача-еврея, а врач изловчился и бросил его в дом надсмотрщика а надсмотрщик
ухитрился и бросил на дороге христианина-маклера. Вот моя история и то, что я
вчера пережил, – не удивительное ли это истории горбуна?»
И, услышав рту историю, царь Китая затряс головой от
восторга и проявил удивление и сказал: «Эта история, что произошла между юношей
и болтливым цирюльником, поистине лучше и прекраснее истории лгуна-горбуна!»
Потом царь приказал одному из придворных: «Поймите с портным
и приведите цирюльника из заточения: я послушаю его речи, и он будет причиной
освобождения вас всех; а этого горбуна мы похороним…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Тридцать четвёртая ночь
Когда же настала тридцать четвёртая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Китая сказал: „Приведите ко мне
цирюльника, и он будет причиной вашею освобождения, а этого горбуна мы
похороним, – ведь он со вчерашнего дня мёртвый – и сделаем ему гробницу“.
И не прошло минуты, как придворный с портным отправились в
тюрьму и вывели оттуда цирюльника и шли с ним, пока не остановились перед
царём. И, увидев цирюльника, царь всмотрелся в него – и вдруг оказывается: что
дряхлый старик, зашедший за девяносто, с чёрным лицом, белой бородой и бровями,
обрубленными ушами и длинным носом, и в душе его – глупость. И царь засмеялся
от его вида и сказал: «О Молчальник, я хочу, чтобы ты рассказал мне
какую-нибудь из твоих историй». И цирюльник спросил: «О царь времени, а какова
история этого христианина, и еврея, и мусульманина, и мёртвого горбуна, который
среди вас, и что за причина этого собрания?» – «А почему ты об этом
спрашиваешь?» – сказал царь Китая; и цирюльник отвечал: «Я спрашиваю о них,
чтобы царь узнал, что я не болтун и я не виновен в болтливости, в которой они
меня обвиняют. Я тот, чьё имя Молчальник, и во мне есть доля от моего имени,
как сказал поэт:
Не часто глаза твои увидят
прозванного,
Чтоб не был, коль всмотришься, в
прозванье весь смысл его».
«Изложите цирюльнику историю этого горбуна и то, что
случилось с ним в вечернюю пору и что рассказывали еврей, христианин,
надсмотрщик и портной», – сказал царь; и они это сделали (а в повторении
нет пользы!), и после этого цирюльник покачал головой и воскликнул: «Клянусь
Аллахом, это, поистине, удивительная диковина! Откройте этого горбуна!»
И ему открыли горбуна, и он сел около него и, взяв его
голову на колени, посмотрел ему в лицо и стал так смеяться, что перевернулся
навзничь, а потом воскликнул: «Всякая смерть удивительна, но о смерти этого
горбуна следует записать золотыми чернилами!» И все собравшиеся оторопели от
слов цирюльника, и царь удивился его речам и спросил: «Что с тобой, о
Молчальник? Расскажи нам». И цирюльник ответил: «О царь времени, клянусь твоей
милостью, в лгуне-горбуне есть дух!» И цирюльник вынул из-за пазухи шкатулку и,
открыв её, извлёк из неё горшочек с жиром и смазал им шею горбуна и жилы на
ней, а потом он вынул два железных крючка и, опустив их ему в горло, извлёк
оттуда кусок рыбы с костью, и когда он вынул его, оказалось, что он залит
кровью. А горбун один раз чихнул, и вскочил на ноги, и погладил себя по лицу, и
воскликнул: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед –
посланник Аллаха!» И царь и присутствующие удивились тому, что они воочию
увидели.
И царь Китая так смеялся, что лишился чувств, и
присутствующие тоже; и султан сказал: «Клянусь Аллахом, это удивительная
история, и я в жизни не слышал диковиннее её!»
«О мусульмане, о все воины, – спросил потом
султан, – видели ли вы в жизни, чтобы кто-нибудь умер и потом ожил? Если
бы Аллах не послал ему этого цирюльника (а он был причиной его жизни), горбун
наверное бы умер».
И все сказали: «Клянёмся Аллахом, это удивительная
диковина!» А потом царь Китая приказал записать эту историю золотыми чернилами,
и её записали и затем положили в казну царя. А после этого он наградил еврея,
христианина и надсмотрщика, каждого из них драгоценной одеждой, и велел им
уходить; и они ушли. А затем царь обернулся к портному и наградил его
драгоценной одеждой и сделал своим портным; он назначил ему выдачи и помирил
его с горбуном, и наградил горбуна дорогой и красивой одеждой и назначил ему
выдачи, сделав его своим сотрапезником, а цирюльника он пожаловал и назначил
его главным цирюльником царства и своим собутыльником. И они пребывали в
сладостнейшей и приятнейшей жизни, пока не пришла к ним Разрушительница
наслаждений и Разлучительница собраний.
Но это нисколько не удивительнее рассказа о двух везирях и
Анис-аль-Джалис». – «А как это было?» – спросила Дуньязада.
|