Увеличить |
Сказка о Хасане
басрийском (ночи 778—831)
Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие
века и столетия один купец среди купцов, пребывавший в земле Басры, и было у
этого купца двое детей мужского пола, и обладал он большими деньгами. И
определил Аллах всеслышащий и премудрый, чтобы преставился этот купец к милости
великого Аллаха и оставил свои богатства, и принялись сыновья обряжать его и
похоронили. А после того они разделили деньги между собою поровну, и каждый из
них взял свою долю, и они открыли себе две лавки – один стал медником, а другой
– ювелиром.
И ювелир, в один из дней, сидел у себя в лавке и вдруг видит
– идёт на рынке, среди людей, человек персиянин. И он прошёл мимо лавки
юноши-ювелира и взглянул на его изделия и осмотрел их с пониманием, и они ему
понравились. А имя юноши-ювелира было Хасан. И персиянин покачал головой и
сказал: «Клянусь Аллахом, ты хороший ювелир!» – и стал смотреть, как юноша
работает. А тот стал смотреть в старую книгу, которая была у него в руке, и он
всегда так поступал, когда люди любовались его красотой, прелестью, стройностью
и соразмерностью.
А когда настало время послеполуденной молитвы, лавка
очистилась от людей, персиянин обратился к Хасану и сказал ему: «О дитя моё, ты
красивый юноша! Что это за книга? У тебя нет отца, а у меня нет сына, и я знаю
ремесло, лучше которого нет на свете…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот семьдесят девятая ночь
Когда же настала семьсот семьдесят девятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что персиянин обратился к
Хасануювелиру и сказал ему: „О дитя моё, ты красивый юноша, и у тебя нет отца,
а у меня нет сына, и я знаю ремесло, лучше которого нет на свете. Много народу
из людей просило меня научить их, но я не соглашался, а теперь моя душа
согласна, чтобы я научил тебя этому ремеслу и сделал тебя моим сыном. И я
поставлю между тобою и бедностью преграду, и ты отдохнёшь от работы с молотком,
углём и огнём“. – „О господин мой, а когда ты меня научишь?“ – спросил
Хасан. И персиянин ответил: „Завтра я к тебе приду и сделаю тебе из меди чистое
золото, в твоём присутствии“.
И Хасан обрадовался и простился с персиянином и пошёл к
своей матери. Он вошёл и поздоровался и поел с нею и рассказал ей историю с
персиянином, ошеломлённый, потеряв ум и разумение. И мать его сказала: «Что с
тобой, о дитя моё? Берегись слушать слова людей, особенно персиян, и не будь им
ни в чем послушен. Это великие обманщики, которые знают искусство алхимии и
устраивают с людьми штуки и берут их деньги и съедают их всякой ложью». –
«О матушка, – ответил Хасан, – мы люди бедные, и нет у нас ничего, на
что бы он позарился и устроил с нами штуку. Этот персиянин – старец праведный,
и на нем следы праведности, и Аллах лишь внушил ему склонность ко мне». И мать
Хасана умолкла, затаив гнев. А сердце её сына было занято, и сон не брал его в
эту ночь, так сильно он радовался тому, что сказал ему персиянин.
А когда наступило утро, он взял ключи и отпер лавку, и вдруг
подошёл к нему тот персиянин. И Хасан поднялся для него и хотел поцеловать ему
руки, но старик не дал ему и не согласился на это и сказал: «О Хасан, приготовь
плавильник и поставь мехи». И Хасан сделал то, что велел ему персиянин, и зажёг
угли. И тогда персиянин спросил его: «О дитя моё, есть у тебя медь?» – «У меня
есть сломанное блюдо», – ответил Хасан. И персиянин велел ему сжать блюдо
и разрезать его ножницами на мелкие куски. И Хасан сделал так, как сказал ему
старик, и изрезал блюдо на мелкие куски и, бросив их в плавильник, дул на огонь
мехами, пока куски не превратились в жидкость. И тогда персиянин протянул руку
к своему тюрбану и вынул из него свёрнутый листок и, развернув его, высыпал из
него в плавильник с полдрахмы чего-то, и это было что-то похожее на жёлтую
сурьму. И он велел Хасану дуть на жидкость мехами, и Хасан делал так, как он
ему велел, пока жидкость не превратилась в слиток золота.
И когда Хасан увидел это, он оторопел, и его ум смутился от
охватившей его радости. И он взял слиток и перевернул его и, взяв напильник,
обточил слиток, и увидел, что это чистое золото высшей ценности. И его ум
улетел, и он был ошеломлён от сильной радости и склонился к руке персиянина,
чтобы её поцеловать, но тот не дал ему и сказал: «Возьми этот слиток, пойди на
рынок, продай его и получи его цену поскорее, и не разговаривай». И Хасан пошёл
на рынок и отдал слиток посреднику, и тот взял его и потёр и увидел, что это
чистое Золото. И ворота пены открыли десятью тысячами дирхемов, и купцы стали
набавлять, и посредник продал слиток за пятнадцать тысяч дирхемов, и Хасан
получил его цену. И он пошёл домой и рассказал матери обо всем, что сделал, и
сказал: «О матушка, я научился этому искусству».
И мать стала над ним смеяться и воскликнула: «Нет мощи и
силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до семисот восьмидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до семисот восьмидесяти,
она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан-ювелир
рассказал своей матери о том, что сделал персиянин, и сказал: „Я научился этому
искусству“, его мать воскликнула: „Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха,
высокого, великого!“ – и умолкла, затаив досаду.
А Хасан взял по своей глупости ступку и пошёл с нею к
персиянину, который сидел в лавке, и поставил её перед ним. И персиянин спросил
его: «О дитя моё, что ты хочешь делать с этой ступкой?» – «Мы положим её в
огонь и сделаем из неё золотые слитки», – сказал Хасан. И персиянин
засмеялся и воскликнул: «О сын мой, бесноватый ты, что ли, чтобы выносить на
рынок два слитка в один и ют же день! Разве ты не знаешь, что люди нас заподозрят
и пропадут наши души? О дитя моё, когда я научу тебя этому искусству, не
применяй его чаще, чем один раз в год, – этого хватит тебе от года до
года». – «Ты прав, о господин мой», – сказал Хасан и сел в лавке и
поставил плавильник и бросил уголь в огонь. И персиянин спросил его: «О дитя
моё, что ты хочешь?» – «Научи меня этому искусству», – сказал Хасан. И
персиянин засмеялся и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха,
высокого, великого! Ты, о сын мой, малоумен и совсем не годишься для этого искусства.
Разве кто-нибудь в жизни учится этому искусству на перекрёстке дороги или на
рынках? Если мы займёмся им в этом месте, люди скажут на нас: „Они делают
алхимию“. И услышат про нас судьи, и пропадут наши души. Если ты хочешь, о дитя
моё, научиться этому искусству, пойдём со мной ко мне в дом».
И Хасан поднялся и запер лавку и отправился с персиянином, и
когда он шёл по дороге, он вдруг вспомнил слова своей матери и стал строить в
душе тысячу расчётов. И он остановился и склонил голову к земле на некоторое
время, и персиянин обернулся и, увидев, что Хасан стоит, засмеялся и
воскликнул: «Бесноватый ты, что ли? Я затаил для тебя в сердце благо, а ты
считаешь, что я буду тебе вредить! – А потом сказал ему: – Если ты боишься
пойти со мной в мой дом, я пойду с тобою к тебе домой и научу тебя там». –
«Хорошо, о дядюшка», – ответил Хасан. И персиянин сказал: «Иди впереди
меня!»
И Хасан пошёл впереди него, а персиянин шёл сзади, пока
юноша не дошёл до своего жилища. И Хасан вошёл в дом и нашёл свою мать, и рассказал
о приходе персиянина (а персиянин стоял у ворот), и она убрала для них дом и
привела его в порядок и, покончив с этим дедом, ушла. И тогда Хасан позволил
персиянину войти, и тот вошёл, а Хасан взял в руку блюдо и пошёл с ним на
рынок, чтобы принести в нем чего-нибудь поесть. И он вышел и принёс еду и,
поставив её перед персиянином, сказал: «Ешь, о господин мой, чтобы были между
нами хлеб и соль. Аллах великий отомстит тому, кто обманывает хлеб и соль». И
персиянин ответил: «Ты прав, о сын мой! – А затем улыбнулся и сказал: – О
дитя моё, кто знает цену хлеба и соли?» И потом персиянин подошёл, и они с
Хасаном ели, пока не насытились, а затем персиянин сказал: «О сын мой Хасан,
принеси нам чего-нибудь сладкого». И Хасан пошёл на рынок и принёс десять чашек
сладкого, и он был рад тому, что сказал персиянин. И когда он подал ему
сладкое, персиянин поел его, и Хасан поел с ним, и потом персиянин сказал
Хасану: «Да воздаст тебе Аллах благом, о дитя моё! С подобным тебе водят люди
дружбу, открывают свои тайны и учат тому, что полезно! О Хасан, принеси
инструменты», – сказал он потом.
И Хасан не верил этим словам, и он побежал, точно жеребёнок,
несущийся по весеннему лугу, и пришёл в лавку и взял инструменты и вернулся и
положил их перед персиянином. И персиянин вынул бумажный свёрток и сказал: «О
Хасан, клянусь хлебом и солью, если бы ты не был мне дороже сына, я бы не
показал тебе этого искусства, так как у меня не осталось эликсира, кроме того,
что в этом свёртке. Но смотри внимательно, когда я буду составлять зелья и
класть их перед тобой. И знай, о дитя моё, о Хасан, что ты будешь класть на
каждые десять ритлей меди полдрахмы того, что в этой бумажке, и тогда станут
эти десять ритлей золотом, чистым и беспримесным. О дитя моё, о Хасан, –
сказал он потом, – в этой бумажке три унции, на египетский вес, а когда
кончится то, что в этой бумажке, я сделаю тебе ещё».
И Хасан взял бумажку и увидел в ней что-то жёлтое, более
мелкое, чем первый порошок, и сказал: «О господин, как это называется, где его
находят, и для чего оно употребляется?» И персиянин засмеялся и захотел
захватить Хасана и сказал: «О чем ты спрашиваешь? Работай и молчи!» И он взял
чашку из вещей дома и разломал её и бросил в плавильник и насыпал туда немного
того, что было в бумажке, и медь превратилась в слиток чистого золота. И когда
Хасан увидел это, он сильно обрадовался и смутился в уме и был занят только
мыслью об этом слитке. И персиянин быстро вынул из тюрбана на голове мешочек, в
котором был такой бандж, что если бы его понюхал слон, он бы, наверное, проспал
от ночи до ночи, и разломал этот бандж и положил его в кусок сладкого и сказал:
«О Хасан, ты стал моим сыном и сделался мне дороже души и денег, и у меня есть
дочь, на которой я тебя женю». – «Я твой слуга, и все, что ты со мной сделаешь,
будет сохранено у Аллаха великого», – ответил Хасан. И персиянин сказал:
«О дитя моё, продли терпение и внуши твоей душе стойкость, и достанется тебе
благо!»
И затем он подал ему тот кусок сладкого, и Хасан взял его и
поцеловал персиянину руку и положил сладкое в рот, не зная, что таится для него
в неведомом. И он проглотил кусок сладкого, и голова его опередила ноги, и мир
исчез для него. И когда персиянин увидел, что на Хасана опустилось небытие, он
обрадовался великой радостью и поднялся на ноги и воскликнул: «Попался, о
негодяй, о пёс арабов, в мои сети! Я много лет искал тебя, пока не завладел
тобой, о Хасан!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят первая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан-ювелир съел кусок
сладкого, который дал ему персиянин, и упал на землю, покрытый беспамятством,
персиянин обрадовался и воскликнул: „Я много лет искал тебя, пока не завладел
тобою!“ А потом персиянин затянул пояс и скрутил Хасана, связав ему ноги с
руками, и, взяв сундук, вынул вещи, которые в нем были, положил в него Хасана и
запер его. И он опорожнил другой сундук и положил в него все деньги, бывшие у
Хасана, и золотые слитки, которые он сделал, и запер сундук, а потом он вышел и
побежал на рынок и привёл носильщика, и тот взял оба сундука и вынес их за
город и поставил на берегу моря.
И персиянин направился к кораблю, который стоял на якоре (а
этот корабль был назначен и приготовлен для персиянина, и капитан корабля
ожидал его), и когда матросы увидели его, они подошли к нему и понесли сундуки
и поставили их на корабль. И персиянин закричал капитану и всем матросам:
«Поднимайтесь, дело кончено, и мы достигли желаемого!» И капитан крикнул матросам:
«Выдёргивайте якоря и распускайте паруса!» И корабль поплыл при хорошем ветре,
и вот что было с персиянином и Хасаном.
Что же касается матери Хасана, то она ждала его до времени
ужина, но не услышала его голоса и не узнала о нем вестей вообще и совершенно.
И она пришла к дому и увидела, что он отперт, и, войдя, не увидала в нем никого
и не нашла ни сундуков, ни денег. И поняла она, что её сын пропал и что
исполнился над ним приговор, и стала бить себя по щекам и разодрала свои одежды
и начала кричать и вопить, восклицая: «Увы, мой сын! Увы, плод моей души!» – а
потом произнесла такие стихи:
«Терпенье уменьшилось, волненье
усилилось;
Сильнее рыдания о вас и
привязанность.
Аллахом клянусь, в разлуке с вами нет
стойкости,
И как мне быть стойкою, расставшись с
надеждами?
И после любимого могу ль насладиться
сном,
И кто наслаждается, живя в унижении?
Уехал ты, и тоскует дом, и живущий в
нем,
И чистую замутил в колодце ты воду
мне.
Ты был мне помощником во всех моих
бедствиях,
Ты славой мне в мире был, и сыном, и
помощью,
О, пусть не настал бы день, когда в
отдаленье ты
От глаз, если вновь тебе вернуться не
суждено!»
И она плакала и рыдала до утра, и вошли к ней соседи и
спросили её про сына, и она рассказала им о том, что случилось у него с
персиянином, и решила, что она никогда не увидит его после этого. И она стала
ходить по дому и плакать, и, когда она ходила по дому, она вдруг увидела две
строки, написанные на стенке. И она позвала факиха, и тот прочитал их, и
оказалось, что в этих строках написано:
«Летела тень Лейлы к нам, когда
одолел нас сон
Под утро, и все друзья в равнине
заснули.
По вот пробудились мы, когда
прилетела тень,
И вижу я – дом пустой и цель
отдалённа».
И, услышав эти стихи, мать Хасана закричала: «Да, о дитя
моё, дом пустой и цель отдалённа!» И соседи оставили её, пожелав ей быть
стойкой и вскоре соединиться с сыном, и ушли, а мать Хасана не переставая
плакала в часы ночи и част дня. И она построила посреди дома гробницу и
написала на ней имя Хасана и число его исчезновения и не покидала этой
гробницы, и это было всегда для неё обычным с тех пор, как сын оставил её.
Вот что было с нею. Что же касается её сына Хасана и
персиянина, то персиянин был магом2 и очень ненавидел мусульман, и всякий раз
как он овладевал кемнибудь из мусульман, то губил его. Это был человек
скверный, мерзкий, кладоискатель, алхимик и нечестивец, как сказал о нем поэт:
Он пёс, и рождён был псом, и дед его
тоже пёс,
А блага не жди от пса, что псом был
рождён на свет.
И ещё такой стих:
Злодеев сын, собачий сын, ослушник
он,
Разврата сын, обмана сын, отступник
он!
И было имя этого проклятого – Бахрам-маг, и каждый год у
него был один мусульманин, которого он Захватывал и убивал над кладом. И когда
удалась его хитрость с Хасаном-ювелиром, он проплыл с ним от начала дня до
ночи, и корабль простоял у берега до утра. А когда взошло солнце и корабль
опять поплыл, персиянин приказал своим рабам и слугам принести сундук, в
котором был Хасан, и ему принесли его, и персиянин открыл сундук и вынул оттуда
Хасана. Он дал ему по» нюхать уксусу и вдунул ему в нос порошок, и Хасан чихнул
и изверг бандж и раскрыл глаза и посмотрел на» право и налево и увидел себя
посреди моря, и корабль плыл, и персиянин сидел подле него.
И понял Хасан, что это хитрость с ним устроенная, и устроил
её проклятый Бахрам-маг, и что он попал в беду от которой предостерегала его
мать, и тогда Хасан произнёс слова, говорящий которые не устыдится: «Нет мощи и
силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и
к нему возвращаемся! Боже мой, будь милостив ко мне в твоём приговоре и дай мне
терпение в испытании твоём, о господь миров!» А потом он обратился к персиянину
и заговорил с ним мягкими словами и сказал ему: «О мой родитель, что это за по»
ступки, и где хлеб и соль и клятва, которой ты мне поклялся?» И персиянин
посмотрел на него и сказал: «О пёс, разве подобный мне признает хлеб и соль? Я
убил тысячу юношей таких, как ты, без одного, и ты завершишь тысячу».
И он закричал на Хасана, и тот умолк и понял, что стрела
судьбы пронзила его…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят вторая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят вторая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан увидел, что он
попал в руки проклятого персиянина, он заговорил с ним мягкими словами, но это
не помогло, и персиянин закричал на него, и Хасан умолк и понял, что стрела
судьбы его пронзила. И тогда проклятый велел развязать его узы, и ему дали
выпить немного воды, а маг смеялся и говорил: „Клянусь огнём, светом и тенью и
жаром, не думал я, что ты попадёшься в мои сети! Но огонь дал мне против тебя
силу и помог мне тебя захватить, чтобы я исполнил задуманное. Я вернусь и
сделаю тебя жертвою огня, чтобы он надо мной умилостивился!“ – „Ты обманул хлеб
и соль“, – сказал ему Хасан. И маг поднял руку и ударил его один раз, и
Хасан упал и укусил землю зубами и обмер, и слезы потекли по его щеке.
А потом маг приказал своим слугам зажечь огонь, и Хасан
спросил его: «Что ты будешь с ним делать?» И маг ответил: «Этот огонь – владыка
света и искр; ему-то я и поклоняюсь. Если ты поклонишься ему, как я, я отдам
тебе половину моего богатства и женю тебя на моей дочери». И Хасан закричал на
мага и сказал ему: «Горе тебе! Ты маг и нечестивец и поклоняешься огню, вместо
всевластного владыки, творца ночи и дня, и эта религия – бедствие среди
религий». И маг разгневался и воскликнул: «Разве ты не уступишь мне, о пёс
арабов, и не войдёшь в мою веру?» И Хасан не уступил ему в этом, и тогда
проклятый маг встал и пал перед огнём ниц и велел своим слугам разложить Хасана
вниз лицом. И Хасана разложили лицом вниз, и маг принялся бить его бичом,
сплетённым из кожи, и разодрал ему бока. И Хасан звал на помощь, но не получил
её, и взывал о защите, но никто его не защитил. И он поднял взоры к владыке
покоряющему, и искал близости к нему через избранного пророка, и лишился он
стойкости, и слезы текли по его щекам, как дождь, и он произнёс такие стихи:
«Терпенье в том, что ты судил мне, о
мой бог.
Я все стерплю, когда тебе угодно так!
Жестоки, злобны и враждебны были к
нам.
Быть может, кроткий, все простишь,
что было, ты».
И маг приказал рабам посадить Хасана и велел им принести ему
кое какой еды и питья, и ему принесли, по Хасан не согласился есть и пить. И
маг пытал его ночью и днём на протяжении пути, а Хасан был стоек и умолял
Аллаха, великого, славного, и сердце мага было к нему жестоко.
И они плыли по морю три месяца, и Хасан плыл с магом,
подвергаясь мучениям. И когда три месяца исполнились, Аллах великий послал на
корабль ветер, и море почернело и взволновалось под кораблём из-за сильного
ветра. И капитан и матросы сказали: «Клянёмся Аллахом, всему виной этот юноша,
который уже три месяца терпит мучения от этого мага! Это не дозволено Аллахом
великим!» И они напали на мага и убили его слуг и тех, кто был с ним. И когда
маг увидел, что они убили слуг, он убедился в своей гибели и испугался за себя,
и освободил Хасана от уз, и, сняв бывшую на нем поношенную одежду, одел его в
другую и помирился с ним, и обещал ему, что научит его искусству и возвратит
его в его страну, и сказал: «О дитя моё, не взыщи с меня за то, что я с тобой
сделал». – «Как я могу на тебя полагаться», – сказал Хасан. И маг
воскликнул: «О дитя моё, не будь греха, не было бы и прощения, и я сделал с
тобой эти дела, только чтобы видеть твою стойкость! Ты ведь знаешь, что все
дела в руках Аллаха!»
И матросы с капитаном обрадовались освобождению Хасана, и он
пожелал им блага и прославил Аллаха великого и поблагодарил его. И ветры
успокоились, и рассеялся мрак, и хорошим стал ветер и спокойным – путешествие.
И потом Хасан сказал магу: «О персиянин, куда ты направляешься?» И тот ответил:
«О дитя моё, я направляюсь к Горе Облаков, где находится эликсир, с которым мы
делаем алхимию». И маг поклялся Хасану огнём и светом, что у него не осталось
для Хасана ничего страшного, и сердце Хасана успокоилось, и он обрадовался
словам мага и стал с ним есть и пить и спать, и маг одевал его в платья из
своих платьев.
И так они непрерывно плыли в течение ещё трех месяцев, а после
этого их корабль пристал к длинной полосе суши, которая была вся покрыта
камешками: белыми, жёлтыми, синими, чёрными и всевозможных других цветов, и
когда корабль пристал, маг поднялся на ноги и сказал: «О Хасан, поднимайся,
выходи! Мы прибыли к тому, что ищем и желаем».
И Хасан поднялся и вышел вместе с персиянином, и маг поручил
капитану свои вещи, а потом Хасан пошёл с магом, и они отдалились от корабля и
скрылись с глаз. И маг сел и вынул из-за пазухи медный барабан и шёлковый жгут,
разрисованный золотом, на котором были написаны талисманы, и стал бить в
барабан, и когда он кончил, поднялась над пустыней пыль. И Хасан удивился
поступкам мага и испугался и раскаялся, что пошёл с ним, и цвет его лица
изменился, и маг посмотрел на него и сказал: «Что с тобой, о дитя моё? Клянусь
огнём и мечом, тебе нечего больше меня бояться! Если бы моё дело не было
исполнимо только с помощи твоего имени, я бы не увёл тебя с корабля. Радуйся же
полному благу. А эту пыль подняло то, на чем мы поедем и что поможет нам пересечь
пустыню и облегчит её тяготы…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят третья ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят третья ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что персиянин сказал Хасану: „Эта
пыль – пыль от того, на чем мы поедем и что нам поможет пересечь пустыню и
облегчит её тяготы“. И прошло лишь небольшое время, и пыль рассеялась, открыв
трех верховых верблюдов. И персиянин сел на одного, и Хасан сел на другого, а
припасы они положили на третьего. И они проехали семь дней и доехали до
обширной земли, и, остановившись на этой земле, они увидели постройку в виде
купола, утверждённую на четырех столбах из червонного золота, и сошли с
верблюдов и вошли под купол и поели, попили и отдохнули.
И Хасан бросил взгляд и увидел вдруг что-то высокое и
спросил персиянина: «Что это такое, о дядюшка?» И маг ответил: «Это
дворец». – «Не встанешь ли ты, чтобы нам войти туда и отдохнуть там и
посмотреть на дворец?» – спросил Хасан. И маг рассердился и сказал: «Не говори
мне об этом дворце! В нем мой враг, и у меня с ним случилась история, которую
сейчас не время тебе рассказывать». И потом он ударил в барабан, и подошли
верблюды, и путники сели и проехали ещё семь дней.
А когда наступил восьмой день, маг сказал: «О Хасан, что ты
видишь?» И Хасан ответил: «Я вижу облака и тучи между востоком и
западом». – «Это не облака и не тучи, – ответил маг, – это гора,
большая и высокая, на которой разделяются облака. Здесь нет облаков выше неё,
так велика её высота и так значительно она поднимается. Эта гора и есть цель
моих стремлений, и на вершине её – то, что нам нужно, и я из-за этого привёл
тебя с собою, и моё желание исполнится твоей рукою». И Хасан отчаялся, что
будет жив, и сказал магу: «Ради того, кому ты поклоняешься, и ради той веры,
которую ты исповедуешь, скажи мне, что это за желание, из-за которого ты меня
привёл?» И маг ответил: «Искусство алхимии удаётся только с травой, которая
растёт в таком месте, где проходят облака и разрываются. Такое место – эта
гора, и трава – на её вершине, и когда мы добудем траву, я покажу тебе, что это
за искусство». И Хасан сказал ему со страху: «Хорошо, о господин!» – и потерял
надежду, что будет жив, и заплакал из-за разлуки со своей матерью, близкими и
родиной. И он раскаялся, что не послушался матери, и произнёс такие стихи:
«Взгляни на дело господа – приносит
Любезную тебе он быстро помощь
Храни надежду, не достигнув дела, —
Ведь сколько милости в делах
предивной!»
И они ехали до тех пор, пока не приехали к этой горе, и
остановились под нею. И Хасан увидал на этой горе дворец и спросил мага: «Что
это за дворец?» – «Это – обиталище джиннов, гулей и шайтанов», – ответил
маг. А потом он сошёл со своего верблюда и велел сойти Хасану и, подойдя к
нему, поцеловал его в голову и сказал: «Не взыщи с меня за то, что я с тобой
сделал, – я буду тебя охранять, когда ты войдёшь во дворец, и возьму с
тебя клятву, что ты не обманешь меня ни в чем из того, что принесёшь оттуда, и
мы будем с тобою в этом равны». И Хасан сказал: «Внимание и повиновение!»
И тогда персиянин открыл мешок и вынул оттуда жёрнов и ещё
вынул немного пшеницы и смолол её на этом жёрнове и замесил из неё три лепёшки.
И он зажёг огонь и спёк лепёшки, а затем он вынул медный барабан и
разрисованный жгут и начал бить в барабан, и появились верблюды, и тогда
персиянин выбрал из них одного и зарезал его и содрал с него шкуру и,
обратившись к Хасану, сказал ему: «Слушай, о дитя моё, о Хасан, что я тебе
скажу». – «Хорошо», – ответил Хасан. И персиянин молвил: «Войди в эту
шкуру, и я зашью тебя и брошу на землю, и прилетит птица ястреб, и понесёт
тебя, и взлетит с тобою на вершину горы. Возьми с собой этот нож, и, когда
птица перестанет лететь, и ты почувствуешь, что она положила тебя на гору,
проткни ножом шкуру и выйди: птица тебя испугается и улетит, а ты нагнись ко
мне с вершины горы и крикни мне, и я скажу тебе, что делать».
И он приготовил ему те три лепёшки и бурдючок с водой и
положил это, вместе с ним, в шкуру и зашил её.
А потом персиянин удалился, и прилетела птица ястреб и
понесла Хасана и взлетела с ним на вершину горы. И она положила Хасана, и когда
Хасан понял, что ястреб положил его на гору, он проткнул шкуру и вышел из неё и
крикнул магу. И, услышав его слова, маг обрадовался и заплясал от сильной
радости и крикнул: «Иди назад и обо всем, что увидишь, осведоми меня». И Хасан
пошёл и увидел много истлевших костей, возле которых было множество дров, и
рассказал персиянину обо всем, что увидел, и персиянин крикнул: «К этому-то мы
и стремимся и этого ищем! Набери дров шесть вязанок и сбрось их ко мне. С
ними-то мы и делаем алхимию».
И Хасан сбросил ему шесть вязанок, и, увидев, что эти
вязанки достигли его, маг крикнул Хасану: «О негодяй, исполнено дело, которое я
хотел от тебя! Если хочешь, оставайся на горе или кинься вниз на землю, чтобы
погибнуть». И после этого маг ушёл, а Хасан воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме
как у Аллаха, высокого, великого! Этот пёс схитрил со мной!» И он сел и
принялся оплакивать себя и произнёс такие стихи:
«Когда Аллах захочет сделать
что-нибудь
С разумным мужем, видящим и слышащим,
Он оглушит его, и сердце ослепит,
И разум вырвет у него, как волосок!
Когда же суд над ним исполнит свой
господь,
Вернёт он ум ему, чтоб поучался он.
Не спрашивай о том, что было,
«Почему?»
Все будет, как судьба твоя и рок
велит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят четвёртая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят четвёртая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда маг поднял Хасана на гору
и Хасан сбросил ему сверху то, что было ему нужно, персиянин выругал его, а
потом он оставил его и ушёл.
И воскликнул Хасан: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха,
высокого, великого! Этот проклятый пёс схитрил со мной».
И он поднялся на ноги и посмотрел направо и налево и пошёл
по вершине горы, уверенный в душе, что умрёт. И он ходил, пока не дошёл до
другого конца горы. И тогда он увидел возле горы синее море, где бились волны,
и море пенилось, и каждая волна была, как большая гора. И Хасан сел и прочитал
сколько пришлось из Корана и попросил Аллаха великого облегчить его участь либо
смертью, либо освобождением от этих бедствий, а потом он прочитал над собой
похоронную молитву и бросился в море. И волны несли его, хранимого Аллахом
великим, пока он не вышел из моря невредимый, по могуществу Аллаха великого, и
он обрадовался и прославил великого Аллаха и поблагодарил его.
И потом Хасан встал и пошёл, ища чего-нибудь поесть, и,
когда это было так, он вдруг оказался в том месте, в котором стоял с Бахрамом-магом.
И он прошёл немного и вдруг увидел большой дворец, высящийся в воздухе, и он
вошёл туда, и оказалось, что это тот дворец, о котором он спрашивал мага, и
Бахрам сказал ему: «В этом дворце мой враг». И Хасан воскликнул: «Клянусь
Аллахом, я непременно должен войти в этот дворец. Быть может, облегчение
достанется мне там!» И он подошёл ко дворцу и увидел, что ворота его открыты,
и, войдя в ворота, он увидел в проходе каменную скамью, а на скамье – двух
девушек, подобных луне, перед которыми стояла шахматная доска, и они играли. И
одна из девушек подняла голову к Хасану и закричала от радости и сказала:
«Клянусь Аллахом, это сын Адама, и я думаю, это тот, которого привёл в этом
году Бахрам-маг».
И когда Хасан услышал её слова, он бросился перед девушками
на землю и заплакал сильным плачем и воскликнул: «О госпожи мои, клянусь
Аллахом, я и есть этот бедняк!» И младшая девушка сказала своей старшей сестре:
«Засвидетельствуй, о сестрица, что этот человек – мой брат по обету Аллаха и
клятве ему, и я умру его смертью, буду жить его жизнью, радоваться его радостью
и печалиться его печалью». И она поднялась и обняла Хасана и поцеловала его и,
взяв его за руку, вошла с ним во дворец, и её сестра вошла с нею. И девушка
сняла с Хасана его поношенные одежды, принесла одеяние из платьев царей и
надела его на юношу, а потом приготовила ему всевозможные кушанья и подала их
Хасану и села, вместе со своей сестрой. И они поели с Хасаном и сказали ему:
«Расскажи нам твою историю с этим псом и нечестивым колдуном с тех пор, как ты
попался ему в руки, и до тех пор, как ты от него освободился, а мы расскажем
тебе, что у нас с ним случилось от начала до конца, чтобы ты был от него
настороже, когда его увидишь».
И когда Хасан услышал их слова и увидел, что они с ним
приветливы, его душа успокоилась, и ум вернулся к нему, и он рассказал девушкам
о том, что у него случилось с магом от начала до конца. «А ты спрашивал его об
этом дворце?» – спросили девушки. И Хасан ответил: «Да, я его спрашивал, и он
сказал мне: „Я не люблю упоминания о нем, так как этот дворец принадлежит
шайтанам и дьяволам“. И девушки разгневались сильным гневом и сказали: „Разве
этот нечестивец считает нас шайтанами и дьяволами?“ – „Да“, – ответил
Хасан. И младшая девушка, сестра Хасана, воскликнула: „Клянусь Аллахом, я убью
его наихудшим убиением и лишу его земного ветерка“. – „А как ты до него
доберёшься и убьёшь его: он ведь колдун и обманщик?“ – спросил Хасан. И девушка
ответила: „Он в саду, который называется аль-Машид, и я непременно вскоре его
убью“. – „Хасан сказал правду, и все, что он говорил про этого пса, –
правильно, – сказала её сестра, – но расскажи ему всю нашу историю,
чтобы она осталась у него в уме“.
И молоденькая девушка сказала: «Знай, о брат мой, что мы
царевны и отец наш царь из царей джиннов, великих саном, и у него есть войска,
приближённые и слуги из маридов. И наделил его Аллах великий семью дочерьми от
одной жены, и охватила его скупость, ревность и гордость, больше которой не
бывает, так что он не отдавал нас замуж ни за кого из людей. И он позвал своих
везирей и приближённых и спросил их: „Знаете ли вы для меня место, куда не
заходит прохожий, ни из джиннов, ни из людей, и где много деревьев, плодов и
каналов?“ И спрошенные сказали ему: „Что ты будешь гам делать, царь времени?“ И
царь ответил: „Я хочу поместить туда семь моих дочерей“. – „О царь, –
сказали тогда везири, – для них подойдёт дворец Горы Облаков, построенный
одним ифритом из маридов-джиннов, которые взбунтовались во времена господина
нашего Сулеймана, – мир с ним! – и когда этот ифрит погиб, никто не
жил после него во дворце, ни джинн, ни человек, так как он отовсюду отрезан и
не может добраться до него никто. И окружают его деревья, плоды и каналы, и
вокруг него текучая вода, слаще мёда и холоднее снега, и не пил её никто из
больных проказой, слоновой болезнью или чем-нибудь другим, без того, чтобы не
поправиться в тот же час и минуту“. И когда наш отец услышал это, он послал нас
в этот дворец и послал с нами солдат и воинов и собрал для нас все, что нам во
дворце нужно. И когда наш отец хочет выезжать, он бьёт в барабан, и являются к
нему все войска, и он выбирает из них тех, кого посадит на коней, а остальные
уходят. А когда наш отец хочет, чтобы мы явились к нему, он приказывает своим
приближённым из колдунов привести нас, и они приходят к нам и берут нас и
доставляют к нему, чтобы он развлекался с нами и мы бы сказали о том, что мы от
него хотим, а потом они снова приводят нас на место. И у нас есть ещё пять
сестёр, которые ушли поохотиться в этой пустыне, в ней столько зверей, что их
не счесть и не перечислить. И две из нас по очереди остаются дома, чтобы
готовить кушанье, и пришла очередь оставаться нам: мне и этой моей сестре, и мы
остались готовить им кушанье. И мы просили Аллаха, – слава ему и
величие! – чтобы он послал к нам человека, который бы нас развлёк; да
будет же слава Аллаху, который привёл тебя к нам! Успокой свою душу и прохлади
глаза: с тобою не будет дурного».
И Хасан обрадовался и воскликнул: «Хвала Аллаху, который
привёл нас на путь освобождения и расположил к нам сердца!» И его сестра
поднялась, взяла его за руку и привела в комнату и вынесла из неё материи и
подстилки, которых не может иметь никто из сотворённых. А потом, через
некоторое время, пришли её сестры с охоты и ловли, и им рассказали историю Хасана,
и девушки обрадовались ему и вошли к нему в комнату и поздоровались с ним и
поздравили его со спасением. И Хасан жил у них наилучшей жизнью, в приятнейшей
радости и выходил с ними на охоту и ловлю и резал дичь и подружился с
девушками. И он оставался у них таким образом, пока тело его не выздоровело и
он не исцелился от того, что с ним было, и его тело стало сильным, и потолстело
и разжирело, так как он жил в уважении и пребывал с девушками в этом месте. И
он ходил и гулял с ними в этом разукрашенном дворце и во всех садах, среди
цветов, и девушки обращались с ним ласково и дружески с ним разговаривали, и
прошла его тоска от одиночества, и увеличилась радость и счастье девушек из-за
Хасана, и он тоже радовался им, ещё больше, чем они ему радовались. И его
маленькая сестра рассказала своим сёстрам историю о Бахраме-маге и рассказала
им, как он счёл их шайтанами, дьяволами и гулями, и они поклялись ей, что
непременно его убьют.
А когда наступил следующий год, явился этот проклятый, и с
ним был красивый юноша-мусульманин, подобный луне, и он был закован в оковы и
подвергался величайшим пыткам. И маг спустился с ним ко дворцу, в котором жил
Хасан с девушками, а Хасан сидел у канала, под деревьями. И когда он увидал
мага, его сердце затрепетало, и цвет его лица изменился, и он всплеснул
руками…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят пятая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят пятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан-ювелир увидел мага,
его сердце затрепетало, и цвет его лица изменился, и он всплеснул руками и
сказал девушкам: „Ради Аллаха, сестрицы, помогите мне убить этого проклятого!
Вот он пришёл и оказался в ваших руках и с ним пленный юноша-мусульманин из
сыновей знатных людей, и маг его пытает всякими болезненными пытками. Я хочу
его убить и исцелить от него моё сердце и избавить этого юношу от пытки и
получить небесную награду, а юноша-мусульманин вернётся на родину и встретится
со своими братьями, родными и любимыми, и будет это ему милостыней от вас, и вы
получите награду от Аллаха великого“. И девушки ответили: „Внимание и
повиновение Аллаху и тебе, о Хасан!“
А затем они опустили на лица покрывала, надели боевые
доспехи и подвязали мечи и привели Хасану коня из лучших коней и снарядили его,
дав ему полное облачение, и вооружили его прекрасным оружием. А затем они все
отправились и увидели, что маг уже зарезал верблюда и ободрал его и мучает
юношу и говорит ему: «Влезь в эту шкуру!» И Хасан подошёл к магу сзади, а маг
не знал этого, и закричал на него и ошеломил его и помрачил ему рассудок.
А потом Хасан подошёл к магу и крикнул: «Убери руку, о
проклятый, о враг Аллаха и враг мусульман, о пёс, о вероломный, о поклоняющийся
огню, о шествующий по дороге нечестия. Будешь ты поклоняться огню и свету и
клясться тенью и жаром?» И маг обернулся и увидел Хасана и сказал ему: «О дитя
моё, как ты освободился и кто свёл тебя на землю?» – «Меня освободил Аллах
великий, который обрёк твою душу на гибель, – ответил Хасан.
Как ты мучил меня всю дорогу, о нечестивый, о зиндик, так и
сам попал в беду и уклонился от пути! Ни мать не поможет тебе, ни брат, ни
друг, ни крепкий обет! Ты говорил: «Кто обманет хлеб и соль, тому отомстит
Аллах», вот ты и обманул хлеб и соль, и вверг тебя великий Аллах в мои руки, и
стало освобождение твоё далёким». – «Клянусь Аллахом, о дитя моё, ты мне
дороже души и света моего глаза!» – воскликнул маг.
Но Хасан подошёл к нему и поспешил ударить его в плечо, и
меч вышел, блистая, из его шейных связок, и поспешил Аллах направить его дух в
огонь (скверное это обиталище). А потом Хасан взял мешок, который был у
персиянина, и развязал его и вынул из него барабан и жгут и ударил жгутом по
барабану, и прибежали к Хасану верблюды, как молния. И Хасан освободил юношу от
уз и посадил его на одного верблюда, а другого он нагрузил пищей и водой, и
потом он сказал юноше: «Отправляйся к своей цели». И юноша уехал после того,
как Аллах великий освободил его из беды руками Хасана. А девушки, увидев, что
Хасан отрубил магу голову, обрадовались сильной радостью и окружили его, дивясь
его доблести и силе его ярости, и поблагодарили его за то, что он сделал,
поздравили его со спасением и сказали: «О Хасан, ты сделал дело, которым
излечил больного и ублаготворил великого владыку!»
И Хасан пошёл с девушками во дворец и проводил время с ними
за едой, питьём, играми и смехом, и приятно было ему пребывание у них, и забыл
он свою мать. И когда он жил с ними самой сладостной жизнью, вдруг поднялась из
глубины пустыни великая пыль, от которой померк воздух, и девушки сказали ему:
«Поднимайся, о Хасан, иди в твою комнату и спрячься, а если хочешь, пойди в сад
и спрячься среди деревьев и лоз – с тобой не будет дурного». И Хасан поднялся и
вошёл в свою комнату и спрятался там и заперся в комнате, внутри дворца. И
через минуту пыль рассеялась, и показалось из-под неё влачащееся войско,
подобное ревущему морю, которое шло от отца девушек. И когда воины пришли,
девушки поселили их у себя наилучшим образом и угощали их три дня, а после
этого они спросили об их обстоятельствах и в чем с ними дело, и воины сказали:
«Мы пришли от царя, за вами!» – «А что царь от нас хочет?» – спросили девушки.
И воины сказали: «Кто-то из царей устраивает свадьбу, и ваш отец хочет, чтобы
вы присутствовали на этой свадьбе и позабавились». – «А сколько времени мы
будем отсутствовать?» – спросили девушки. И воины сказали: «Время пути туда и
назад и пребывания у вашего отца в течение двух месяцев».
И девушки поднялись и вошли во дворец к Хасану и осведомили
его о том, как обстоит дело, и сказали ему: «Это место – твоё место, и наш дом
– твой дом; будь же спокоен душою и прохлади глаза. Не бойся и не печалься!
Никто не может прийти к нам в это место. Будь же спокоен сердцем и весел умом,
пока мы не придём к тебе, и вот у тебя будут ключи от наших комнат. Но только,
о брат мой, мы просим тебя, во имя братства, не открывай вот этой двери:
открывать её тебе нет разрешения». И затем они простились с Хасаном и ушли
вместе с воинами.
И остался Хасан сидеть во дворце один. И грудь его стеснилась,
и стойкость истощилась, и увеличилась его грусть, и он почувствовал себя
одиноким и опечалился о том, что расстался с девушками, великой печалью, и стал
для него тесен дворец при его обширности. И, увидев себя одиноким и тоскующим,
Хасан вспомнил девушек и произнёс такие стихи:
«Тесна равнина стала вся в глазах
моих,
И смутилось сердце теперь совсем
из-за этого.
Ушли друзья, и после них все ясное
Снова стало смутным, и слез струя из
глаз течёт.
Покинул сон глаза мои, как ушли они,
И все опять так смутно стало в душе
моей.
Увидим ли, что время снова нас сведёт
И вернётся с ними любимый друг,
собеседник мой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят шестая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят шестая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан, после ухода девушек,
сидел во дворце один, и стеснилась его грудь из-за разлуки с ними, и он стал
ходить один на охоту в равнинах и приносил дичь и убивал её и ел один, и
усилилась его тоска и тревога из-за одиночества.
И однажды он поднялся и обошёл дворец кругом и осмотрел его
со всех сторон и открыл комнаты девушек и увидел там богатства, которые
отнимают разум у смотрящих, но ничто из этого его не услаждало по причине
отсутствия девушек. И запылал у него в душе огонь из-за той двери, которую его
сестра наказывала ему не открывать и велела ему к ней не приближаться и никогда
не открывать её, и Он сказал про себя: «Моя сестра наказала мне не открывать
этой двери лишь потому, что там есть нечто, чего она не хочет никому дать
узнать. Клянусь Аллахом, я встану и открою её, и посмотрю, что там есть, даже
если бы за этой дверью была гибель». И Он взял ключ и отпер дверь и не нашёл в
комнате никаких богатств, но увидел в глубине комнаты каменную винтовую
лестницу из йеменского оникса. И он стал взбираться по этой лестнице и
поднимался до тех пор, пока не достиг крыши дворца, и тогда он сказал себе:
«Вот отчего они меня удерживали».
И он обошёл по крыше кругом и оказался над местностью под
дворцом, которая была полна полей, садов, деревьев, цветов, Зверей и птиц,
щебетавших и прославлявших Аллаха великого, единого, покоряющего, и Хасан начал
всматриваться в эту местность и увидел ревущее море, где бились волны. И он
ходил вокруг этого дворца направо и налево, пока не дошёл до помещения на
четырех столбах, и В нем он увидел залу, украшенную всевозможными камнями:
яхонтами, изумрудами, бадахшансними рубинами и всякими драгоценностями, и она
была построена так, что один кирпич был из золота, другой – из серебра, третий
– из яхонта, и четвёртый – из зеленого изумруда. А посредине этого помещения
был пруд, полный воды, и над ним тянулась ограда из сандалового дерева и алоэ,
в которую вплетены были прутья червонного золота и зеленого изумруда,
украшенные всевозможными драгоценностями и жемчугом, каждое зерно которого было
величиной с голубиное яйцо. А возле пруда стояло ложе из алоэ, украшенное
жемчугом и драгоценностями, и в него были вделаны всевозможные цветные камни и
дорогие металлы, которые, в украшениях, были расположены друг против друга. И
вокруг ложа щебетали птицы на разных языках, прославляя Аллаха великого
красотой своих голосов и разнообразием наречий.
И не владел дворцом, подобным этому, ни Хосрой, ни кесарь[617].
И Хасан был ошеломлён, увидя это, и сел и стал смотреть на
то, что было вокруг него, и он сидел в этом дворце, дивясь на красоту его
убранства и блеск окружавшего его жемчуга и яхонтов и на бывшие во дворце
всевозможные изделия и дивясь также на эти поля и птиц, которые прославляли
Аллаха, единого, покоряющего. И он смотрел на памятник тех, кому великий Аллах
дал власть построить такой дворец, – поистине, он велик саном!
И вдруг появились десять птиц, которые летели со стороны
пустыни, направляясь в этот дворец к пруду.
И Хасан понял, что они направляются к пруду, чтобы налиться
воды. И он спрятался от птиц, боясь, что они увидят его и улетят, а птицы
опустились на большое прекрасное дерево и окружили его. И Хасан заметил среди
них большую прекрасную птицу, самую красивую из всех, и остальные птицы окружали
её и прислуживали ей. И Хасан удивился этому, а та птица начала клевать девять
других птиц клювом и обижать их, и они от неё убегали, и Хасан стоял и смотрел
на них издали. И потом птицы сели на ложе, и каждая из них содрала с себя
когтями кожу и вышла из неё, и вдруг оказалось, что это одежды из перьев. И из
одежд вышли десять невинных девушек, которые позорили своей красотой блеск лун.
И, обнажившись, они все вошли в пруд и помылись и стали играть и шутить друг с
другом, а птица, которая превосходила их, начала бросать их в воду и погружать,
и они убегали от неё и не могли протянуть к ней руки.
И, увидав её, Хасан лишился здравого рассудка, и его ум был
похищен, и понял он, что его сестра запретила ему открывать дверь только по
этой причине. И Хасана охватила любовь к этой девушке, так как он увидел её
красоту, прелесть, стройность и соразмерность. И она играла и шутила и
брызгалась водой, а Хасан стоял и смотрел на девушек и вздыхал от того, что был
не с ними, и его ум был смущён красотой старшей девушки. Его сердце запуталось
в сетях любви к ней, и он попал в сети страсти, и глаза его смотрели, а в
сердце был сжигающий огонь – душа ведь повелевает злое. И Хасан заплакал от
влечения к её красоте и прелести, и вспыхнули у него в сердце огни из-за девушки,
и усилилось в нем пламя, искры которого не потухали, и страсть, след которой не
исчезал.
А потом, после этого, девушки вышли из пруда, и Хасан стоял
и смотрел на них, а они его не видели, и он дивился их красоте, и прелести, и
нежности их свойств, и изяществу их черт. И он бросил взгляд и посмотрел на
старшую девушку, а она была нагая, и стало ему видно то, что было у неё между
бёдер, и был это большой круглый купол с четырьмя столбами, подобный чашке,
серебряной или хрустальной, и Хасан вспомнил слова поэта:
И поднял рубаху я, и каф её обнажил, И вижу, что тесен он,
как нрав мой и мой надел И дал половину я, она же – вздохнула лишь.
Спросил я: «О чем?» Она в ответ: «Об оставшемся», А когда
девушки вышли из воды, каждая надела свои одежды и украшения, а что касается
старшей девушки, то она надела зеленую одежду и превзошла красотой красавиц
всех стран, и сияла блеском своего лица ярче лун на восходах. И она
превосходила ветви красотою изгибов и ошеломляла умы мыслью об упрёках, и была
она такова, как сказал поэт:
Вот девушка весело, живо прошла,
У щёк её солнце лучи занимает.
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобная ветке зеленой в гранатах.
Спросил я: «Одежду как эту назвать?»
Она мне в ответ: «О прекрасный
словами,
Любимым пронзали мы жёлчный пузырь,
И дул ветерок, пузыри им пронзая…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят седьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан увидал, как девушки
вышли из пруда, и старшая из них захватила его ум своей красотой и прелестью,
он произнёс эти стихи. А девушки, надев свои платья, сели и стали беседовать и
пересмеиваться, а Хасан стоял и смотрел на них, погруженный в море страсти, и
блуждал в долине размышлений и говорил про себя: „Клянусь Аллахом, моя сестра
сказала мне: „Не открывай этой двери“, только из-за этих девушек, боясь, что я
привяжусь к одной из них“.
И он принялся смотреть на прелести старшей девушки, а она
была прекраснее всего, что создал Аллах в её время, и превзошла красотой всех
людей. Её рот был подобен печати Сулеймана[618],
а волосы были чернее, чем ночь разлуки для огорчённого и влюблённого, а лоб был
подобен новой луне в праздник Рамадана, и глаза напоминали глаза газели, а нос
у неё был с горбинкой, яркой белизны, и щеки напоминали цветы анемона, и уста
были подобны кораллам, а зубы – жемчугу, нанизанному в ожерельях самородного
золота. Её шея, подобная слитку серебра, возвышалась над станом, похожим на
ветвь ивы, и животом со складками и уголками, при виде которого дуреет
влюблённый, взволнованный и пупком, вмещающим унцию мускуса наилучшего
качества, и бёдрами – толстыми и жирными, подобными мраморным столбам или двум
подушкам, набитым перьями страусов, а между ними была вещь, точно самый большой
холм или заяц с обрубленными ушами, и были у неё крыши и углы. И эта девушка
превосходила красотой и стройностью ветвь ивы и трость камыша и была такова,
как сказал о ней поэт, любовью взволнованный:
Вот девушка, чья слюна походит на
сладкий мёд,
А взоры её острей, чем Индии острый
меч.
Движенья её смущают ивы ветвь гибкую,
Улыбка, как молния, блистает из уст
её.
Я с розой расцветшею ланиты её
сравнил,
И молвила, отвернувшись: «С розой
равняет кто?
С гранатами грудь мою сравнил, не смущаясь,
он:
Откуда же у гранатов ветви, как грудь
моя?
Клянусь моей прелестью, очами и
сердцем я,
И раем сближенья, и разлуки со мной
огнём —
Когда он к сравнениям вернётся, лишу
его
Услады я близости и гнева огнём
сожгу.
Они говорят: «В саду есть розы, но
нет средь них
Ланиты моей, и ветвь на стан не
похожа мой».
Коль есть у него в саду подобная мне
во всем,
Чего же приходит он искать у меня
тогда?»
И девушки продолжали смеяться и играть, а Хасан стоял на
ногах и смотрел на них, позабыв об еде и питьё, пока не приблизилось время
предвечерней молитвы, и тогда старшая девушка сказала своим подругам: «О дочери
царей, уже наскучило оставаться здесь. Поднимайтесь же, и отправимся в наши
места». И все девушки встали и надели одежды из перьев, и когда они завернулись
в свои одежды, они стали птицами, как раньше, и все они полетели вместе, и
старшая девушка летела посреди них. И Хасан потерял надежду, что они вернутся,
и хотел встать и уйти, но не мог встать, и слезы потекли по его щекам. И
усилилась его страсть, и он произнёс такие стихи:
«Лишусь я пусть верности в обетах,
коль после вас
Узнаю, как сладок сон и что он такое.
И глаз не сомкну я пусть, когда вас
со мною нет.
И после отъезда пусть не мил будет
отдых.
Мне грезится, когда сплю, что вижу
опять я вас,
О, если бы грёзы сна для нас были
явью!
Поистине, я люблю, когда и не нужно,
спать
Быть может, во сне я вас, любимые,
встречу».
И потом Хасан прошёл немного, не находя дороги, и спустился
вниз во дворец. И он полз до тех пор, пока не достиг дверей комнаты, и вошёл
туда и запер её и лёг, больной, и не ел и не пил, погруженный в море
размышлений, и плакал и рыдал над собой до утра, а когда наступило утро, он
произнёс такие стихи:
«И вот улетели птицы вечером,
снявшись,
А умер кто от любви, в том нет
прегрешенья.
Я буду скрывать любовь, пока я смогу
скрывать,
Но коль одолеет страсть, её
открывают.
Пришёл ко мне призрак той, кто видом
всем схож с зарёй,
У ночи моей любви не будет рассвета.
Я плачу о них, и спят свободные от
любви,
И ветер любви теперь со мною играет,
Я отдал слезу мою, и деньги, и душу
всю,
И разум, и весь мой дух, – а в
щедрости прибыль.
Ужаснейшей из всех бед и горестей
нахожу
Я милой красавицы враждебность и
злобу,
Он говорит: «Любовь к прекрасным
запрещена,
А кровь тех, кто любит их, пролить не
запретно»
Что делать, как не отдать души
изнурённому —
Отдаст он её в любви, – любовь –
только шутка.
Кричу от волнения и страсти к любимой
я —
Ведь истинно любящий на плач лишь
способен»
А когда взошло солнце, он отпер дверь комнаты и пошёл в то
место, где был раньше, и сидел напротив той залы, пока не пришла ночь, но ни
одна птица не прилетела, и Хасан сидел и ждал их. И он плакал сильным плачем,
пока его не покрыло беспамятство, и тогда он упал на землю, растянувшись, а
придя в себя после обморока, он пополз и спустился вниз, и пришла ночь, и
сделался весь мир для него тесен.
И Хасан плакал и рыдал над собою всю ночь, пока не наступило
утро и не взошло солнце над холмами и долинами, и он не ел, не пил и не спал и
не находил покоя.
И днём он был в смятении, а ночь проводил в бденье,
ошеломлённый, пьяный от размышлений и от сильной страсти, охватившей его, и
произносил такие слова поэта, любовью взволнованного:
«О ты, что смущаешь солнце светлое на
заре
И ветви позор несёшь, хоть ей то
неведомо, —
Узнать бы, позволит ли, чтоб ты
возвратилась, рок,
Погаснет ли тот огонь, что пышет в
моей груди?
И сблизят ли нас при встрече страсти
объятия,
Прильну ли щекой к щеке и грудью к
груди твоей?
Кто это сказал: «В любви усладу
находим мы»
В любви ведь бывают дни, что горше,
чем мирры сок…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят восьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан-ювелир, когда ею страсть
усилилась, произнёс эти стихи, будучи один во дворце, и не находил никого, кто
бы его развлёк. И когда он был в муках волнения, вдруг поднялась из пустыня
пыль, и Хасан побежал вниз и спрятался, и понял он, что хозяева дворца
вернулись. И прошло не более часа, и воины спешились и окружили дворец, и семь
девушек тоже спешились и вошли во дворец и сняли оружие и бывшие на них боевые
доспехи, а что касается до младшей девушки, сестры Хасана, то она не сняла с
себя боевых доспехов, а вошла в комнату Хасана и не нашла его. И она стала его
искать и нашла его в одной из комнат, больного и исхудавшего, и тело его
утомилось, и кости его стали тонки, и цвет его лица пожелтел, и глаза его
провалились на лице, от скудости пищи и питья и от обилия слез из-за его привязанности
к той девушке и его любви к ней.
И когда его сестра-джинния увидела, что он в таком
состоянии, она была ошеломлена, и её рассудок исчез. Она спросила Хасана,
каково ему, что с ним и что его поразило, и сказала ему: «Расскажи мне, о брат
мой, чтобы я ухитрилась снять с тебя твои страдания и была за тебя выкупом». И
Хасан горько заплакал и произнёс:
«Влюблённому, коль его оставит
любимая,
Останутся только скорбь и муки
ужасные.
Снаружи его – тоска, внутри его –
злой недуг,
Вначале он говорит о ней, в конце –
думает».
И когда услышала это сестра Хасана, она удивилась ясности
его речи и красноречью его слов и тому, как он хорошо сказал и ответил ей
стихами, и спросила его: «О брат мой, когда ты впал в это дело, в которое ты
впал, и когда это с тобой случилось? Я вижу, что ты говоришь стихами и льёшь
обильные слезы. Заклинаю тебя Аллахом, о брат мой, и святостью любви, которая
между нами: расскажи мне о твоём положении и сообщи мне твою тайну и не скрывай
от меня ничего, что с тобою случилось в наше отсутствие. Моя грудь стеснилась,
и жизнь моя замутилась из-за тебя».
И Хасан вздохнул и пролил слезы, подобные дождю, и
воскликнул: «Я боюсь, о сестрица, что, если я тебе расскажу, ты мне не поможешь
в том, к чему я стремлюсь, и оставишь меня умирать в тоске с моей
горестью». – «Нет, клянусь Аллахом, о брат мой, я не отступлюсь от тебя,
даже если пропадёт моя душа», – ответила девушка. И Хасан рассказал ей,
что с ним случилось и что он увидел, когда отпер дверь, и поведал ей, что
причина несчастья и беды – его страсть к девушке, которую он увидел, и любовь к
ней и что он десять дней не пробовал ни пищи, ни питья. И потом он горько
заплакал и произнёс такие два стиха:
«Верните сердце, как было прежде,
телу вы,
И дремоту глазу, потом меня оставьте
вы»
Или скажете, изменила ночь мой обет в
любви?
«Пусть не будет тех, кто меняется!» –
я отвечу вам».
И сестра Хасана заплакала из-за его плача и пожалела его
из-за его страсти и сжалилась над изгнанником и сказала: «О брат мой, успокой
свою душу и прохлади глаза. Я подвергну себя опасности, вместе с тобою, и отдам
душу, чтобы тебя удовлетворить. Я придумаю для тебя хитрость, даже если будет в
ней гибель моих драгоценностей и моей души, и исполню твоё желание, если
захочет Аллах великий. Но я наказываю тебе, о брат мой, скрывать тайну от моих
сестёр. Не показывай твоего состояния ни одной из них, чтобы не пропала моя и
твоя душа, и если они тебя спросят, открывал ли ты дверь, скажи им: „Я не
открывал её никогда, но моё сердце занято из-за вашего отсутствия и моей тоски
по вас и оттого, что я сидел во дворце один“. – „Хорошо, так и будет
правильно!“ – воскликнул Хасан.
И он поцеловал девушку в голову, и успокоилось его сердце, и
расправилась у него грудь, так как он боялся своей сестры, потому что открыл
дверь, а теперь душа к нему вернулась после того, как он был близок к гибели от
сильного страха. И он попросил у сестры чего-нибудь поесть, и она поднялась и
вышла от него и вошла к своим сёстрам, печальная, плача о Хасане. И сестры
спросили её, что с ней, и она сказала им, что её ум занят мыслью о её брате и
что он болен и вот уже десять дней, как к нему в живот не опускалось никакой
пищи. И сестры спросили её о причине его болезни, и она ответила: «Причина её –
наше отсутствие и то, что мы заставили его тосковать эти дни, когда мы
отсутствовали, тянулись для него дольше, чем тысяча лет, и ему простительно,
так как он на чужбине и одинок, а мы оставили его одного, и не было у него
никого, кто бы его развлёк и успокоил бы его душу. Он, при всех
обстоятельствах, юноша и ещё мал, и, может быть, он вспомнил родных и мать – а
она женщина старая – и подумал, что она плачет о нем в часы ночи и части дня и
постоянно о нем печалится, а мы его утешали своей дружбой».
И, услышав слова девушки, её сестры заплакали от сильной
печали о Хасане и сказали: «Клянёмся Аллахом, ему простительно!» И они вышли к
воинам и отпустили их, и вошли к Хасану, и пожелали ему мира, и увидели, что
его прелести изменились и цвет его лица пожелтел и исхудало его тело. И они
заплакали от жалости к нему и сели подле него и стали его развлекать и
успокаивать его сердце разговором и рассказали ему обо всем, что видели из
чудес и диковинок, и о том, что произошло у жениха с невестой, и оставались с
ним в течение целого месяца, развлекая его и уговаривая, но его болезнь каждый
день усиливалась, и всякий раз, как девушки его видели в таком состоянии, они
плакали о нем сильным плачем, и больше всех плакала младшая девушка.
А через месяц девушкам захотелось поехать на охоту и ловлю,
и они решили это сделать и попросили свою младшую сестру поехать с ними, но она
сказала им: «Клянусь Аллахом, о сестрицы, я не могу с вами поехать, когда мой
брат в таком состоянии, и пока он не поправится и не пройдут его страдания, я
лучше буду сидеть подле него и развлекать его». И, услышав слова девушки, её
сестры поблагодарили её за её благородство и сказали ей: «За все, что ты
сделала с этим чужеземцем, ты получишь небесную награду». И они оставили
девушку подле Хасана во дворце, и выехали, взяв с собой пищи на двадцать дней…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала семьсот восемьдесят девятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушки выехали и
отправились на охоту и ловлю, они оставили свою младшую сестру сидеть подле
Хасана во дворце. И когда они отдалились от дворца и их сестра поняла, что они
проехали далёкое расстояние, она обратилась к своему брату и сказала ему: „О
брат мой, поднимайся, покажи мне место, где ты видел этих девушек“. И Хасан
воскликнул: „Во имя Аллаха! На голове!“ – и обрадовался её словам и убедился,
что достигнет цели своих стремлений.
И он хотел подняться и показать девушке это место, но не мог
ходить. И тогда она понесла его в объятиях и принесла туда и открыла дверь к
лестнице, и поднялась г ним в верхнюю часть дворца. И, оказавшись наверху,
Хасан показал своей сестре то место, где он видел девушек, и показал ей комнату
и пруд с водой. И сестра его сказала: «Опиши мне, о брат мой, их вид и как они
прилетели». И Хасан описал ей все, что видел, и в особенности ту девушку, в
которую он влюбился.
И когда его сестра услышала описание этой девушки, она
узнала её, и её лицо пожелтело, и состояние её изменилось. «О сестрица, твоё
лицо пожелтело и состояние твоё изменилось», – сказал Хасан. И его сестра
воскликнула: «О брат мой, знай, что эта девушка – дочь царя из царей джиннов,
высоких саном. И её отец властвует над людьми, и джиннами, и колдунами, и
кудесниками, и племенами, и помощниками, и климатами, и странами, и многими
островами и великими богатствами. Наш отец – наместник из числа его
наместников, и никто не может одолеть его из-за многочисленности его войск,
обширности его царства и обилия его богатства. И он отвёл своим дочерям –
девушкам, которых ты видел, – пространство в целый год пути в длину и в
ширину, и окружает эту область река, охватывающая её со всех сторон, и не может
добраться до этого места никто, ни люди, ни джинны. И у этого царя есть войско
из девушек, которые бьют мечами и разят копьями – их двадцать пять
тысяч, – и каждая из них, когда сядет на коня и наденет боевые доспехи,
устоит против тысячи всадников из числа доблестных. И есть у него семь дочерей,
у которых храбрости и доблести столько же, как у их сверстниц, и даже больше.
Он вручил власть над областью, о которой я тебя осведомила, своей старшей
дочери, а она старше всех своих сестёр, и её храбрость, доблесть, коварство,
Злокозненность и колдовство таковы, что она одолевает всех обитателей своего
царства. Что же касается девушек, которые были с ней, то это вельможи её
правления и её помощницы, приближённые в царстве, и шкуры с перьями, в которых
они летают, – изделие колдунов из джиннов. И если ты хочешь овладеть этой
девушкой и жениться на ней, сядь здесь и жди её: они прилетают сюда в начале
каждого месяца. А когда увидишь, что они прилетели, – спрячься и берегись
показаться – иначе мы все пропадём. Узнай же, что я тебе скажу, и сохрани эго к
уме. Сядь в месте, которое будет к ним близко, чтобы ты их видел, а они тебя не
видели, и когда они снимут с себя одежду, брось взгляд на одежду из перьев,
принадлежащую старшей, которую ты желаешь, и возьми её, но не бери ничего
другого, – эта одежда и доставляет девушку в её страну, и когда ты ею
овладеешь, ты овладеешь и девушкой. Но берегись, чтобы она тебя не обманула, и
если она тебе скажет: „О тот, кто украл мою одежду, верни мне её! Вот я подле
тебя, перед тобою и в твоей власти“, – и ты отдашь ей одежду, то она убьёт
тебя и обрушит на нас дворцы и убьёт нашего отца. Знай же, каково будет твоё
положение! И когда её сестры увидят, что её одежда украдена, они улетят и
оставят её сидеть одну, и тогда подойди к пей, схвати её за волосы и потяни, и,
когда ты её потянешь, ты завладеешь ею, и она окажется в твоей власти. И после
этого береги одежду из перьев, – пока она будет у тебя, девушка останется
в твоей власти и у тебя в плену, так как она может улететь в свою страну только
в этой одежде. А когда ты захватишь девушку, понеси её и пойди с ней в твою
комнату и не показывай ей, что ты взял её одежду».
И когда Хасан услышал слова своей сестры, его сердце
успокоилось, и его страх утих, и прошли его страдания. И он поднялся на ноги и
поцеловал свою сестру в голову и потом вышел и спустился из верхней части
дворца, вместе со своей сестрой, и они проспали ночь, и Хасан боролся со своей
душой, пока не наступило утро. А когда взошло солнце, он поднялся и открыл ту
дверь и вышел наверх и сел, и сидел до времени ужина, и сестра принесла ему
наверх поесть и попить и переменила на нем одежду, и он лёг спать. И его сестра
поступала с ним так каждый день, пока не начался новый месяц, и, увидав молодую
луну, Хасан принялся поджидать девушек.
И когда это было так, они вдруг подлетели к нему, как
молния, и, заметив их, Хасан спрятался в такое место, что он их видел, а они
его не видели. И птицы опустились, и каждая из них села, и они сняли с себя
одежду так же, как и та девушка, которую любил Хасан (а это было в месте
близком от него), и потом она вошла в пруд, вместе со своими сёстрами. И тут
Хасан поднялся и пошёл, понемногу-понемногу, прячась, и Аллах покрыл его, и он
взял одежду, так что ни одна из девушек его не видела, и все они играли друг с
другом и смеялись. А окончив играть, они вышли, и каждая из них надела свою
одежду из перьев, и пришла возлюбленная Хасана, чтобы надеть свою одежду, и не
нашла её. И она стала кричать и бить себя по лицу и разорвала на себе нижнюю
одежду, и её сестры подошли к ней и спросили, что с ней, и она рассказала им,
что её одежда из перьев пропала, и они стали плакать и кричать и бить себя по
липу.
А когда наступила над ними ночь, они не могли оставаться с
нею и оставили её в верхней части дворца…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до семисот девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до семисот девяноста, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан взял одежду
девушки, она стала её искать и не нашла, и её сестры улетели и оставили её
одну. И когда Хасан увидел, что они улетели и скрылись от неё и исчезли из
глаз, он прислушался и услышал, что девушка говорит: „О тот, кто взял мою
одежду и оставил меня нагою! Прошу тебя, верни её мне и прикрой мою срамоту. Да
не даст тебе Аллах вкусить мою печаль!“
И когда Хасан услышал от неё такие слова, ум его был похищен
страстью к девушке и усилилась его любовь к ней. И он не смог утерпеть и
поднялся с места и побежал и бросился на девушку и схватил её и потащил и
спустился с ней вниз, и он принёс её к себе в комнату и набросил на неё свой
плащ, а девушка плакала и кусала себе руки. И Хасан запер её и пошёл к своей
сестре и осведомил её о том, что получил девушку, завладел ею и снёс её вниз, в
свою комнату, и сказал: «Она теперь сидит и плачет и кусает себе руки».
И, услышав слова Хасана, его сестра поднялась и пошла в
комнату и, войдя к девушке, увидела, что она плачет и опечалена. И сестра
Хасана поцеловала перед ней землю и приветствовала её, и девушка сказала: «О
царевна, разве делают люди, подобные вам, такие скверные дела с дочерьми царей?
Ты ведь знаешь, что мой отец – великий царь и что все цари джиннов его боятся и
страшатся его ярости, у него столько колдунов, мудрецов, кудесников, шайтанов и
маридов, что не справиться с ними никому, и подвластны ему твари, числа которых
не знает никто, кроме Аллаха. Как это подобает вам, о царские дочери, давать у
себя приют мужчинам из людей и осведомлять их о наших обстоятельствах и ваших
обстоятельствах. А иначе, откуда добрался бы до нас этот человек?» – «О
царевна, – ответила сестра Хасана, – этот человек совершенен в
благородстве и не стремится он к делу дурному. Он только любит тебя, и женщины
сотворены лишь для мужчин. Если бы он не любил тебя, он бы из-за тебя не
заболел, и его душа едва не покинула его тела из-за любви к тебе».
И она передала ей обо всем, что рассказал ей Хасан о своей страсти,
и о том, что делали девушки, летая и умываясь, и из них всех ему никто не
понравился, кроме неё, так как все они – её невольницы, и она погружала их в
пруд, и ни одна из девушек не могла протянуть к ней руку, и, услышав её слова,
царевна потеряла надежду освободиться. И сестра Хасана поднялась и вышла от неё
и, принеся роскошную одежду, одела девушку, а потом она принесла ей кое-чего
поесть и попить и поела вместе с нею и стала успокаивать её душу и рассеивать
её страх. И она уговаривала её мягко и ласково и говорила ей: «Пожалей того,
кто взглянул на тебя одним взглядом и стал убитым любовью к тебе», – и
успокаивала её и умилостивляла, употребляя прекрасные слова и выражения. И
девушка плакала, пока не взошла заря, и душа её успокоилась, и она перестала
плакать, когда поняла, что попалась и освобождение невозможно.
И тогда она сказала сестре Хасана: «О царевна, так судил
Аллах моей голове, что буду я на чужбине и оторвусь от моей страны и родных и
сестёр. Но прекрасно терпение в том, что судил мой господь». И потом сестра
Хасана отвела ей комнату во дворце, лучше которой там не было, и оставалась у
неё, утешая её и успокаивая, пока она не сделалась довольна, и её грудь
расправилась, и она засмеялась, и прошло её огорчение и стеснение в груди из-за
разлуки с её близкими и родиной и разлуки с сёстрами, родителями и царством.
И сестра Хасана вышла к нему и сказала: «Поднимайся, войди к
ней в комнату и поцелуй ей руки и ноги». И Хасан вошёл и сделал это, а потом он
поцеловал девушку между глаз и сказал ей: «О владычица красавиц, жизнь души и
услада взирающих, будь спокойна сердцем. Я взял тебя лишь для того, чтобы быть
твоим рабом до дня воскресенья, а эта моя сестра – твоя служанка, и я, о
госпожа, хочу только взять тебя в жены, по обычаю Аллаха и посланника его, и
отправиться в мою страну, и будем мы с тобой жить в городе Багдаде, и я куплю
тебе невольниц и рабов, и есть у меня мать из лучших женщин, которая будет
служить тебе, и нет нигде страны прекраснее, чем наша страна, и все, что есть в
ней, лучше, чем во всех других странах и у других людей. И её жители и
обитатели – хорошие люди со светлыми лицами».
И когда он развлекал девушку и разговаривал с нею, а она не
обращалась к нему ни с одним словом, вдруг кто-то постучал в ворота дворца. И
Хасан вышел посмотреть, кто у ворот, и вдруг оказалось, что это девушки
вернулись с охоты и ловли. И Хасан обрадовался и встретил и приветствовал их, и
девушки пожелали ему благополучия и здоровья, и Хасан тоже пожелал им этого, а
потом они сошли с коней и вошли во дворец, и каждая из них пошла к себе в
комнату и, сняв бывшие на ней поношенные одежды, облачилась в красивые материи.
А они выезжали на охоту и ловлю и поймали много газелей, диких коров, зайцев,
львов, гиен и других животных, и некоторых из них они привели на убой, а прочих
оставили у себя во дворце. И Хасан стоял между ними и, Затянув пояс, убивал для
них, а девушки играли и веселились и радовались сильной радостью.
А когда покончили с убоем животных, девушки сели, чтобы
приготовить что-нибудь на обед, и Хасан подошёл к старшей девушке и поцеловал
её в голову и стал целовать в голову одну девушку за другой, и они сказали ему:
«Ты слишком к нам снисходителен, о брат наш, и мы дивимся на твою крайнюю
любовь к нам. Да не будет этого, о брат наш. Это мы должны так с тобой
поступать, – ты ведь сын Адама, и они достойнее нас, а мы джинны». И глаза
Хасана прослезились, и он заплакал сильным плачем, и девушки спросили его: «Что
с тобой, о чем ты плачешь? Ты смутил нашу жизнь, заплакав в сегодняшний день, и
похоже, что ты стосковался по твоей матери и твоей стране? Если дело обстоит
так, мы тебя снарядим и отправимся с тобой на твою родину к любимым». –
«Клянусь Аллахом, я желаю не разлуки с вами», – воскликнул Хасан. И
девушки спросили: «Кто же из нас тогда тебя расстроил, что ты огорчился?» И
Хасану было стыдно сказать: «Ничто меня не расстроило, кроме любви к девушке!»
И он боялся, что сестры станут его порицать, и промолчал и не осведомил их ни о
чем из своих обстоятельств.
И тогда его сестра поднялась и сказала им: «Он поймал птицу
в воздухе и хочет, чтобы вы помогли ему её приручить». И все девушки обратились
к Хасану и сказали ему: «Мы все перед тобою, и чего бы ты ни потребовал, мы это
сделаем. Но расскажи нам твою историю и не скрывай от нас ничего из твоих обстоятельств».
И Хасан сказал своей сестре: «Расскажи им мою историю, мне стыдно, и я не могу
обратиться к ним с такими словами…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто первая ночь
Когда же настала семьсот девяносто первая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан сказал своей сестре: „Расскажи им
мою историю, мне стыдно, и я не могу обратиться к ним с такими словами“. И
сестра Хасана сказала им: „О сестры, когда мы уехали и оставили этого беднягу
одного, ему стало тесно во дворце, и он испугался, что кто-нибудь к нему
войдёт. Вы знаете, что ум у сыновей Адама легковесный, и он открыл дверь,
ведущую на крышу дворца, когда стеснилась у него грудь и он остался один в
одиночестве, и поднялся наверх и сидел там. И ей оказался над долиной и стал
смотреть в сторону ворот, боясь, что кто-нибудь направится но дворцу, и в один
из дней, когда он сидел, вдруг подлетели к нему десять птиц, направляясь ко
дворцу. И они летели до тех пор, пока не сели у пруда, который над Залой, и
Хасан увидел птицу, которая была красивей всех, и она клевала других птиц, и ни
одна из них не могла протянуть к ней руки, а затем птицы схватились когтями за
воротники и, разодрав свои одежды из перьев, вышли из них, и каждая птица превратилась
в девушку, подобную луне в ночь её полноты. И они сняли бывшие на них
одежды, – а Хасан стоял и смотрел на них, – и вошли в воду и
принялись играть, и старшая девушка погружала их в воду, и ни одна из птиц не
могла протянуть к ней руки, и эта девушка была прекраснее всех лицом и стройнее
станом и на ней были самые чистые одежды. И девушки продолжали так играть, а
Хасан стоял и смотрел на них, пока не приблизилась предвечерняя молитва, и
потом они вышли из пруда и, надев нижнюю одежду, оделись в свои одежды из
перьев и завернулись в них и улетели. И душа Хасана увлеклась ими и загорелось
его сердце огнём из-за старшей птицы, и он раскаивался, что не украл её одежды
из перьев, и заболел и остался наверху, ожидая её, и отказался от пищи, питья и
сна и оставался там, пока не блеснул новый месяц. И когда он так сидел, птицы
вдруг прилетели, по своему обычаю, и сняли одежду и вошли в пруд, и Хасан украл
одежду старшей девушки, и, поняв, что она может летать только в ней, взял её и
спрятал, боясь, что девушки его заметят и убьют. И потом он подождал, пока
птицы улетели, и поднялся и схватил девушку и спустился из верхней части
дворца“. – „А где она?“ – спросили её сестры. И она сказала: „Она у него,
в такой-то комнате“. – „Опиши её нам, сестрица“, – сказали девушки. И
сестра Хасана молвила: „Она прекраснее, чем луна в ночь полнолуния, и лицо её
сияет ярче солнца; её слюна слаще мёда, её стан стройнее ветви, у неё чёрные
глаза, и светлый лик, и блестящий лоб, и грудь, подобная драгоценному камню, и
соски, подобные двум гранатам, и щеки, точно два яблока, и живот со свёрнутыми
складками, и пупок, точно шкатулка из слоновой кости, мускусом наполненная, и
пара ног, словно мраморные столбы. Она захватывает сердце насурьмлённым оком и
тонкостью худощавого стана, и тяжёлым задом, и речью, исцеляющей больного, она
красива стройностью, прекрасна её улыбка, и подобна она полной луне“.
И когда девушки услышали это описание, они обратились к
Хасану и сказали ему: «Покажи её нам». И Хасан поднялся, взволнованный любовью,
и шёл, пока не привёл их к комнате, где находилась царевна. И он отпер её и
вошёл впереди девушек, и они вошли сзади него, и, увидев царевну и узрев её
красоту, они поцеловали перед ней землю и удивились красоте её образа и её
прекрасным свойствам. И они приветствовали её и сказали: «Клянёмся Аллахом, о
дочь царя величайшего, это поистине вещь великая. Если бы ты слышала, какова
слава этого юноши у женщин, ты бы дивилась на него весь твой век. Он привязан к
тебе крайней привязанностью, но только, о царевна, он не ищет мерзости и
добивается тебя лишь дозволенным образом. Если бы мы Знали, что девушки могут
обойтись без мужчин, мы удержали бы его от того, к чему он стремится, хотя он
не посылал к тебе посланца, а пришёл сам: и он нам рассказал, что сжёг одежду из
перьев, а не то мы бы её у него взяли».
И затем одна из девушек сговорилась с царевной и приняла
полномочие на заключение брака, и заключила брак царевны с Хасаном, и тот взял
её за руку и вложил её руку в свою, и девушка выдала её за Хасана с её дозволения,
и устроили торжество, подобающее для царевен, и ввели Хасана к его жене. И
Хасан поднялся, и открыл дверь, и откинул преграду, и сломал печать, и
увеличилась его любовь к ней, и усилилось его влечение и страсть, и, достигнув
желаемого, Хасан поздравил себя и произнёс такие стихи:
«Чарует твой стройный стан, и чёрен
твой томный взгляд,
И влагою прелести покрыто лицо твоё.
Ты взорам моим предстала в виде
прекраснейшем,
Там яхонт наполовину, треть тебя –
изумруд.
А пятая часть – то мускус; амбра –
шестая часть,
И жемчугу ты подобна, нет, ты светлей
его.
И Ева не родила подобных тебе людей,
И в вечных садах найти другую, как
ты, нельзя.
Коль хочешь меня пытать, –
обычай таков любви,
А хочешь меня простить, так выбор
ведь дан тебе.
Земли украшение, желаний моих предел,
Кто против красы твоей, прекрасная,
устоит?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто вторая ночь
Когда же настала семьсот девяносто вторая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан вошёл к царевне и уничтожил
её девственность, он насладился с нею великим наслаждением, и увеличилась его
любовь и влеченье к ней. И он произнёс о ней стихи, упомянутые выше, а девушки
стояли у двери, и, услышав эти стихи, они сказали: „О царевна, ты слышала слова
этого человека? Как ты упрекаешь нас, когда он произнёс эти стихи из любви к
тебе?“
И, услышав это, царевна повеселела, развеселилась и
обрадовалась. И Хасан провёл с нею сорок дней, счастливый и радостный,
наслаждаясь и блаженствуя, и девушки каждый день доставляли ему новую радость и
счастье, подарки и редкости, и он жил среди них в радости и веселье. И
понравилось царевне жить с ними, и она забыла свою семью.
А потом, через сорок дней, Хасан спал и увидел свою мать,
которая печалилась о нем, и кости её стали топки, и тело её исхудало, и цвет её
лица пожелтел, и состояние её изменилось, а он был в хорошем состоянии. И когда
его мать увидела его в таком состоянии, она сказала ему: «О дитя моё, о Хасан,
как ты живёшь на свете, благоденствуя, и забыл меня? Посмотри, каково мне после
тебя: я тебя не забываю, и язык мой не перестанет поминать тебя, пока я не
умру. Я сделала тебе у себя в доме могилу, чтобы никогда не забыть тебя.
Посмотреть бы, доживу ли я, о дитя моё, до того, что увижу тебя со мною и мы
снова будем вместе, как были».
И Хасан пробудился от сна, плача и рыдая, и слезы текли по
его щекам, как дождь, и стал он грустным и печальным, и слезы его не высыхали,
и сон не шёл к нему, и он не находил покоя, и не осталось у него терпения. А
когда наступило утро, вошли к нему девушки и пожелали ему доброго утра и стали
с ним забавляться по своему обычаю, но Хасан не обращал на них внимания. И они
спросили его жену, что с ним, и она ответила: «Не знаю». И тогда девушки
сказали ей: «Спроси его, что с ним?» И царевна подошла к нему и спросила: «Что
случилось, о господин мой?» И Хасан вздохнул и затосковал и рассказал ей, что
он видел во сне, а потом он произнёс такие два стиха:
«Смущены мы, что делать нам, мы не
знаем,
И к сближенью желанному нет дороги.
Умножает над нами жизнь беды страсти,
Что легко в ней, то кажется нам
тяжёлым».
И жена Хасана рассказала девушкам, что он ей говорил, и,
услышав эти стихи, они пожалели Хасана в его положении и сказали: «Сделай
милость! Во имя Аллаха! Мы не властны запретить тебе посетить твою мать, а
напротив, поможем тебе в посещении её всем, чем можем. Но тебе следует не
забывать нас и посещать хотя бы один раз в год». И Хасан ответил: «Слушаю и
повинуюсь!»
И девушки тотчас же поднялись и приготовили ему пищу и
снабдили новобрачную одеждами, украшениями и всякими дорогими вещами, перед
которыми бессильны описания, и приготовили Хасану редкости, которые не могут
перечислить перья. И потом они ударили в барабан, и пришли к ним отовсюду
верблюды, и они выбрали из них нескольких, чтобы везти все то, что они собрали,
и посадили девушку с Хасаном и погрузили с ними двадцать пять престолов золотых
и пятьдесят серебряных. И они ехали с ними три дня, покрыв расстояние в три
месяца, а затем простились с уезжавшими и хотели возвратиться. И маленькая
сестра Хасана обняла его и плакала, пока её не покрыло беспамятство, а
очнувшись, она произнесла такие два стиха:
«Пусть вовсе не будет дня разлуки —
Для глаз не оставил он дремоты!
Расстаться заставил нас с тобою,
И силы разрушили нам, и тело».
А окончив свои стихи, сестра Хасана простилась с ним и
подтвердила, что, когда он достигнет своей страны и встретится с матерью и его
сердце успокоится, он не должен лишать свою сестру встречи с ним один раз в
шесть месяцев, и сказала ему: «Когда что-нибудь тебя озаботит или ты
испугаешься дурного, ударь в барабан мага: к тебе явятся верблюды. И ты садись
и возвращайся к нам и не оставайся вдали от нас». И Хасан поклялся ей в этом и
стал заклинать девушек, чтобы они воротились, и девушки воротились,
попрощавшись с Хасаном, и были опечалены разлукой с ним, и больше всех
печалилась его маленькая сестра – она не находила покоя, и терпение ей не
повиновалось, и она плакала ночью и днём.
Вот что было с ними. Что же касается Хасана, то он ехал все
ночи и дни, пересекая со своей женой степи и пустыни, долины и кручи, в
полдневный зной и на заре, и предначертал им Аллах благополучие, и они уцелели
и достигли города Басры и ехали до тех пор, пока не поставили своих верблюдов
на колени у ворот дома Хасана. И потом Хасан отпустил верблюдов и подошёл к
воротам, чтобы отпереть их, и услышал, что его мать плачет тоненьким голосом,
исходящим из истомлённого сердца, вкусившего пытку огнём, и произносит такие
стихи:
«О, кто может сон вкусить, когда и дремоты
пет,
И ночью он бодрствует, а люди
заснули.
И деньги и славу он имел, и велик он
был,
И стал одиноким он в стране
чужеземцев,
Меж рёбер его горящий уголь, и тихий
стой,
И горесть великая – сильней не
бывает.
Волненье владеет им, волненье ведь
властелин,
И плачет, страдая, он, но стоек в
страданьях.
Его состояние в любви повествует нам,
Что грустен, печален он, а слезы –
свидетель».
И Хасан заплакал, услышав, что его мать плачет и рыдает, а
затем он постучал в ворота устрашающим стуком. И его мать спросила: «Кто у
ворот?» И Хасан ответил ей: «Открывай!» И она открыла ворота и посмотрела на
Хасана и, узнав его, упала, покрытая беспамятством. И Хасан до тех пор ухаживал
за ней, пока она не очнулась, и тогда он обнял её, и она обняла его и стала
целовать. И потом он принялся переносить вещи и пожитки внутрь дома, а молодая
женщина смотрела на Хасана и его мать. И мать Хасана, когда её сердце
успокоилось и Аллах свёл её с сыном, произнесла такие стихи:
«Пожалело время меня теперь
И скорбит о том, что в огне горю.
Привело оно, что хотела я,
Прекратило то, что страшит меня,
Я прощу ему прегрешения,
Совершённые в годы прошлые,
И прощу ему также тот я грех,
Что седа теперь голова моя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто третья ночь
Когда же настала семьсот девяносто третья ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что мать Хасана села с ним и они принялись
разговаривать, и мать стала его спрашивать: „Каковы были твои дела с
персиянином, о дитя моё?“ И Хасан отвечал ей: „О матушка, он был не персиянин,
нет, он был маг и поклонялся огню вместо всевластного владыки“.
И он рассказал ей, что персиянин с ним сделал, и как он
уехал с ним и положил его в шкуру верблюда и зашил его в неё, и понесли его
птицы и положили на гору. И рассказал ей, что он видел на горе мёртвых людей, с
которыми маг устраивал хитрости и оставлял их на горе после того, как они
исполняли его желания, и поведал, как он кинулся в море с вершины горы, и
сохранил его Аллах великий и привёл во дворец девушек, и как одна из девушек
побраталась с ним, и он жил с девушками, и как Аллах привёл мага в то место,
где он находился, и как он убил его. И рассказал ей о своей любви к девушке и о
том, как он поймал её, и сообщил матери всю её историю до того, как Аллах свёл
их друг с другом.
И, услышав эту историю, его мать удивилась и прославила
великого Аллаха за здоровье и благополучие Хасана, а затем она подошла ко
вьюкам и посмотрела на них и спросила про них Хасана. И Хасан рассказал ей, что
в них находится, и она обрадовалась великой радостью. И она подошла к молодой
женщине и стала приветливо с ней разговаривать, и когда её взоры упали на эту
женщину, ум её был ошеломлён её красотой, и она радовалась и дивилась красоте
женщины и её прелести, и стройности, и соразмерности. «О дитя моё, –
сказала она потом, – хвала Аллаху за благополучие и за то, что ты вернулся
невредимый!» И затем мать Хасана села рядом с женщиной и стала её развлекать и
успокаивать её душу, а утром следующего дня она пошла на рынок и купила десять
перемен самого лучшего, какое было в городе, платья, и принесла девушке
великолепные ковры и одела её и убрала всякими красивыми вещами. А затем она
обратилась к своему сыну и сказала: «О дитя моё, мы с такими деньгами не можем
жить в этом городе. Ты знаешь, что мы бедняки, и люди заподозрят нас в том, что
мы делаем алхимию. Встанем же и отправимся в город Багдад, Обитель Мира, –
чтобы жить в святыне халифа. И ты будешь сидеть в лавке и продавать и покупать,
опасаясь Аллаха, великого, славного, и откроет тебе Аллах удачу этим
богатством».
И, услышав слова своей матери, Хасан нашёл их правильными, и
тотчас же поднялся и вышел от неё и продал дом и, вызвав верблюдов, нагрузил на
них все свои богатства и мать и жену, и поехал. И он ехал до тех пор, пока не
доехал до Тигра, и тогда он нанял корабль в Багдад и перенёс на него все свои
богатства и вещи, и мать, и жену, и все, что у него было. И затем он сел на
корабль, и корабль плыл с ними, при хорошем ветре, в течение десяти дней, пока
они не приблизились к Багдаду. И, приблизившись к Багдаду, они обрадовались, и
корабль подошёл с ними к городу. И Хасан, в тот же час и минуту, отправился в
город и нанял склад в одном из ханов, а потом он перенёс туда свои вещи с
корабля и пришёл и провёл одну ночь в хане. А наутро он переменил бывшую на нем
одежду, и посредник, увидав его, спросил, что ему нужно и что он хочет, и Хасан
сказал: «Я хочу дом, который был бы прекрасен, просторен». И посредник показал
ему дома, о которых он знал. И Хасану понравился один дом, принадлежавший
кому-то из везирей, и он купил его за сто тысяч золотых динаров и отдал
посреднику его цену. А затем он вернулся в хан, в котором остановился, и
перенёс все свои богатства и вещи в тот дом, и пошёл на рынок, и взял то, что
было нужно для дома из посуды, ковров и другого, и купил слуг, в числе которых
был маленький негр для дома.
И он спокойно прожил со своей женой самой сладостной жизнью,
в радости, три года, и ему досталось от неё два мальчика, и одного из них он
назвал Насиром, а другого – Мансуром. А после этого времени он вспомнил своих
сестёр-девушек и вспомнил о их благодеяниях и как они помогали ему в том, к
чему он стремился, и его потянуло к ним. И он вышел на рынки города и купил там
дорогих украшений и материй и сухих плодов, подобных которым они никогда не
видали и не знали.
И когда его мать спросила его о причине покупки этих
редкостей, он сказал ей: «Я намерен поехать к моим сёстрам, которые сделали мне
всякое добро. Ведь достаток, в котором я живу, – от их благодеяний и милостей.
Я хочу к ним поехать и посмотреть на них и скоро вернусь, если захочет Аллах
великий». – «О дитя моё, – сказала ему мать, – не пропадай». И
Хасан сказал: «Знай, о матушка, как тебе поступать с моей женой. Её одежда из
перьев – в сундуке, зарытом в землю; береги же её, чтобы моя жена её не нашла.
А не то она возьмёт её и улетит, вместе с детьми, и они исчезнут, и я не смогу
напасть на весть о них и умру из-за них в тоске. Знай, о матушка, я
предостерегаю тебя, чтобы ты ей об этом не говорила. И знай, что она дочь царя
джиннов, и нет среди царей джиннов никого больше её отца и богаче его войсками
и деньгами. Знай также, что она – госпожа своего племени и дороже всех для
отца, так что она очень горда душою. Служи же ей ты сама и не позволяй ей
выходить за ворота и выглядывать из окна или из-за стены: я боюсь для неё даже
воздуха, когда он веет, и если с ней случится дело из дел земной жизни, я убью
себя из-за неё». – «Храни Аллах от ослушания тебя, о дитя моё! –
сказала мать Хасана. – Бесноватая я разве, чтобы ты дал мне такое
наставление, и я бы тебя ослушалась? Поезжай, о дитя моё, и будь спокоен душой.
Ты вернёшься во благе и увидишь её, если захочет Аллах великий, и она расскажет
тебе, что у неё со мной было.
Но только, о дитя моё, не сиди там больше времени, чем нужно
на дорогу…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто четвёртая ночь
Когда же настала семьсот девяносто четвёртая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан захотел поехать к
девушкам, он наказал своей матери беречь его жену, как мы упоминали, и его
жена, по предопределённому велению, слышала, что он говорил матери, а они этого
не знали.
И потом Хасан поднялся и вышел за город и постучал в
барабан, и явились к нему верблюды, и он погрузил двадцать тюков редкостей из
Ирака и простился со своей матерью и женой и детьми, и одному из его детей было
жизни год, а другому – два года. И Хасан снова обратился к своей матери и ещё
раз дал ей наставление, а потом он сел и поехал к своим сёстрам и непрестанно,
ночью и днём, ехал по долинам, горам, гладям и кручам в течение десяти дней. А
на одиннадцатый день он приехал ко дворцу и вошёл к своим сёстрам, неся с собою
то, что он им привёз. И, увидав его, девушки обрадовались и поздравили его со
спасением, а что касается его маленькой сестры, то она украсила дворец и
снаружи и внутри. И затем они взяли подарки и сложили их в комнате, как обычно,
и спросили Хасана про его мать и жену, и он рассказал им, что жена родила от
него двоих сыновей. И когда его маленькая сестра увидала, что Хасан здоров и
благополучен, она сильно обрадовалась и произнесла такой стих:
«И спрашиваю я ветр про вас, как
проходит он.
И в сердце моем другой, чем вы, не
является».
И Хасан провёл у них в гостях, пользуясь почётом, три
месяца, и он радовался, веселился, блаженствовал и наслаждался, занимаясь
охотой и ловлей, и вот какова была его история.
Что же касается истории его матери и жены, то, когда Хасан
уехал, жена его провела с его матерью один день и другой, а на третий день она
сказала ей: «Слава Аллаху! Неужели я живу с ним три года, не ходя в
баню», – и заплакала. И мать Хасана пожалела её и сказала: «О дочка, мы
здесь чужеземцы, и твоего мужа нет в городе. Будь он здесь, он бы позаботился
услужить тебе, а что до меня, то я никого не знаю. Но я погрею тебе воды, о
дочка, и вымою тебе голову в домашней бане». – «О госпожа! –
воскликнула жена Хасана, – если бы ты сказала эти слова какой-нибудь из
невольниц, она бы потребовала, чтобы ты продала её на рынке, и не стала бы жить
у вас. Но мужчинам, о госпожа, простительно, так как они ревнивы и их ум
говорит им, что, если женщина выйдет из дома, она, может быть, сделает
мерзость. А женщины, о госпожа, не все одинаковы, и ты знаешь, что, если у
женщины есть какое-нибудь желание, её никто не осилит и не убережёт и не
охранит и не удержит её ни от бани, ни от чего другого, и она сделает все, что
изберёт».
И потом она стала плакать и проклинать себя и причитать о
себе и о своём изгнании, и мать её мужа сжалилась над её положением и поняла,
что все, что она говорила, неизбежно случится. И она поднялась и приготовила
вещи для бани, которые были им нужны, и, взяв с собою жену Хасана, пошла в
баню. И когда они пришли в баню и сняли одежду, все женщины стали смотреть на
жену Хасана и прославлять Аллаха – велик он и славен! – и рассматривать
созданный им прекрасный образ. И каждая женщина, которая проходила мимо бани,
стала заходить в неё и смотреть на жену Хасана. И распространилась по городу
молва о ней, и столпились вокруг неё женщины, так что в бане нельзя было пройти
из-за множества бывших там женщин.
И случилось по дивному делу, что пришла в этот день в баню
невольница из невольниц повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, по имени
Тухфа-лютнистка. И увидела она, что женщины столпились и что в бане не пройдёшь
из-за множества женщин и девушек, и спросила в чем дело, и ей рассказали про ту
женщину. И невольница подошла к ней и взглянула на неё и всмотрелась в неё, и
её ум смутился от её красоты и прелести, и она прославила Аллаха – да
возвысится величие его! – за созданные им прекрасные образы. И она не
вошла в парильню и не стала мыться, а только сидела и смотрела, ошеломлённая,
на ту женщину, пока она не кончила мыться, и когда она вышла и надела свои
одежды, она прибавила красоты к своей красоте. И, выйдя из парильни, жена
Хасана села на ковры и на подушки, и женщины стали смотреть на неё, и она
взглянула на них и вышла.
И Тухфа-лютнистка, невольница халифа, поднялась и шла за
нею, пока не узнала, где её дом. И тогда она простилась с нею и пошла обратно
во дворец халифа. И она шла до тех пор, пока не пришла к Ситт-Зубейде. И тогда
она поцеловала перед нею землю, и Ситт-Зубейда спросила: «О Тухфа, почему ты
замешкалась в бане?» – «О госпожа, – ответила девушка, – я видела
чудо, подобного которому не видала ни среди мужчин, ни среди женщин, и это оно
отвлекло меня и ошеломило мне разум и так смутило меня, что я не вымыла себе
головы». – «А что это за чудо, о Тухфа?» – спросила Ситт-Зубейда. И
невольница ответила: «О госпожа, я видела в бане женщину, с которой было два
маленьких мальчика, точно пара лун, и никто не видел ей подобной ни до неё, ни
после неё, и нет подобного её образу во всем мире. Клянусь твоей милостью, о
госпожа, если бы ты осведомила о ней повелителя правоверных, он бы убил её мужа
и отнял бы её у него, так как не найдётся среди женщин ни одной такой, как она.
Я спрашивала, кто её муж, и мне сказали, что её муж – купец по имени Хасан
басрийский. И я провожала эту женщину от выхода из бани до тех пор, пока она не
вошла в свой дом, и увидела, что это дом везиря, у которого двое ворот, –
ворота со стороны моря и ворота со стороны суши. И я боюсь, о госпожа, что
услышит о ней повелитель правоверных и нарушит закон и убьёт её мужа и женится
на ней…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала семьсот девяносто пятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница повелителя правоверных,
увидав жену Хасана басрийского, описала её красоту СиттЗубейде и сказала: „О
госпожа, я боюсь, что услышит о ней повелитель правоверных и нарушит закон и
убьёт её мужа и женится на ней“. И СиттЗубейда воскликнула: „Горе тебе, о
Тухфа! Разве дошли красоты и прелести этой девушки до того, что повелитель правоверных
продаст свою веру за земные блага и нарушит из-за неё закон? Клянусь Аллахом, я
непременно должна посмотреть на эту женщину, и если она не такова, как ты
говорила, я велю отрубить тебе голову. О распутница, во дворце повелителя
правоверных триста шестьдесят невольниц, по числу дней в году, и нет ни у одной
из них тех качеств, о которых ты упоминаешь!“ – „О госпожа, – ответила
Тухфа, – клянусь Аллахом, нет, и нет подобной ей во всем Багдаде; и даже
больше – нет такой женщины среди неарабов и среди арабов, и не создал Аллах –
велик он и славен! – такой, как она!“
И тогда Ситт-Зубейда позвала Масрура, и тот явился и
поцеловал землю меж её руками, и Зубейда сказала ему: «О Масрур, ступай в дом
везиря – тот, что с двумя воротами – ворота со стороны моря и ворота со стороны
суши, – и приведи мне поскорее женщину, которая там живёт – её, и её
детей, и старуху, которая с нею, и не мешкай». И Масрур отвечал: «Внимание и
повиновение!» – и вышел от Зубейды.
И он шёл, пока не дошёл до ворот того дома и постучал и ворота,
и вышла к нему старуха, мать Хасана, и спросила: «Кто у ворот?» И Масрур
ответил: «Масрур, евнух повелителя правоверных». И старуха открыла ворота, и
Масрур вошёл и пожелал ей мира, и мать Хасана возвратила ему пожелание и
спросила его, что ему нужно. И Масрур сказал ей: «Ситт-Зубейда, дочь
аль-Касима, жена повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, шестого из сыновей
аль-Аббаса, дяди пророка, – да благословит его Аллах и да
приветствует! – зовёт тебя к себе, вместе с женой твоего сына и её детьми,
и женщины рассказали ей про неё и про её красоту». – «О Масрур, –
сказала ему мать Хасана, – мы люди иноземные, и муж этой женщины – мой
сын. Его нет в городе, и он не велел ни мне, ни ей выходить ни к кому из
созданий Аллаха великого, и я боюсь, что случится какое-нибудь дело, и явится
мой сын и убьёт себя. Будь же милостив, о Масрур, и не возлагай на нас того,
что нам невмочь». – «О госпожа моя, если бы я знал, что в этом есть для
вас страшное, я бы не заставлял вас идти, но Ситт-Зубейда хочет только посмотреть
на неё, и она вернётся. Не прекословь же, – раскаешься. Как я вас возьму,
гак и возвращу вас сюда невредимыми, если захочет Аллах великий».
И мать Хасана не могла ему перечить и вошла и приготовила
женщину и вывела её, вместе с её детьми, и они пошли сзади Масрура – а он шёл
впереди них – во дворец халифа. И Масрур вошёл с ними и поставил их перед
Ситт-Зубейдой, и они поцеловали землю меж её руками и пожелали ей блага, и
молодая женщина была с закрытым лицом. И Ситт-Зубейда спросила её: «Не откроешь
ли ты своего лица, чтобы я на него посмотрела?» И женщина поцеловала перед нею
землю и открыла лицо, которое смущает луну на краю неба. И когда Ситт-Зубейда
увидела эту женщину, она пристально посмотрела на неё и прогулялась по ней
взором, и дворец осветился её светом и сиянием её лица, и Зубейда оторопела при
виде её красоты, как и все, кто был во Дворце, и все, кто увидел её, стали
одержимыми и они могли ни с кем говорить.
И Ситт-Зубейда встала и поставила женщину на ноги и прижала
её к груди и посадила с собою на ложе и велела украсить дворец. А затем она
приказала принести платье из роскошнейших одежд и ожерелье из самых дорогих
камней и надела это на женщину и сказала ей: «О владычица красавиц, ты
понравилась мне и наполнила радостью мне глаза. Какие ты знаешь искусства?» –
«О госпожа, – отвечала женщина, – у меня есть одежда из перьев, и
если бы я её перед тобой надела, ты бы увидела наилучшее искусство и удивилась
бы ему». – «А где твоя одежда?» – спросила Ситт-Зубейда. И женщина
ответила: «Она у матери моего мужа. Попроси у неё для меня». – «О
матушка, – сказала тогда Ситт-Зубейда, – заклинаю тебя моей жизнью,
сходи и принеси её одежду из перьев, чтобы она показала нам, что она сделает, а
потом возьми её снова». – «О госпожа, – ответила старуха, – она
лгунья! Разве ты видела, чтобы у какой-нибудь женщины была одежда из перьев?
Это бывает только у птиц». И женщина сказала Ситт-Зубейде: «Клянусь твоей
жизнью, о госпожа, у неё есть моя одежда из перьев, и она в сундуке, что зарыт
в кладовой нашего дома».
И тогда Зубейда сняла с шеи ожерелье из драгоценных камней,
стоящее сокровищниц Кисры и кесаря, и сказала: «О матушка, возьми это
ожерелье». И она подала ожерелье старухе и добавила: «Заклинаю тебя жизнью,
сходи и принеси эту одежду, чтобы мы посмотрели на неё, а потом возьми её». И
мать Хасана стала клясться, что она не видела этой одежды и не знает к ней
дороги. И тогда Ситт-Зубейда закричала на старуху и взяла у неё ключ и позвала
Масрура и, когда тот явился, сказала ему: «Возьми этот ключ, ступай в их дом, отопри
его и войди в кладовую, у которой такая-то и такая-то дверь, и посредине неё
стоит сундук. Вынеси его и взломай и возьми одежду из перьев, которая лежит в
нем и принеси её ко мне…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто шестая ночь
Когда же настала семьсот девяносто шестая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что Ситт-Зубейда взяла у матери Хасана ключ
и отдала его Масруру и сказала: „Возьми этот ключ, отопри такую-то кладовую,
вынеси оттуда сундук, взломай его, вынь одежду из перьев, которая в нем лежит,
и принеси её мне“. И Масрур отвечал: „Внимание и повиновение!“ – и взял ключ из
рук Ситт-Зубейды и отправился. И старуха тоже вышла, с плачущими глазами, и
раскаивалась, что послушалась женщины и пошла с ней в баню, а женщина и
потребовала бани только из хитрости. И старуха вошла с Масруром и открыла дверь
в кладовую, и Масрур вошёл и вынес сундук и вынул оттуда рубашку из перьев и,
завернув её в платок, принёс её к Ситт-Зубейде. И она взяла одежду и стала её
поворачивать, дивясь, как она хорошо сделана.
А потом она подала её жене Хасана и спросила: «Это ли твоя
одежда из перьев?» – «Да, о госпожа», – ответила женщина и протянула руку
и взяла одежду, радуясь, и потом она осмотрела её и увидела, что она в целости,
такая же, какою была на ней, и из неё не пропало ни одного пёрышка. И она
обрадовалась и поднялась, оставив Ситт-Зубейду, и взяла рубашку и развернула её
и взяла своих детей в объятия и завернулась в одежду и стала птицей по могуществу
Аллаха, великого славного. И Ситт-Зубейда удивилась этому, как и все, кто
присутствовал, и все дивились тому, что делает жена Хасана. А молодая женщина
стала раскачиваться и прошлась и поплясала и поиграла, и присутствующие
уставились на неё, удивлённые её поступками, а потом она сказала им на ясном
языке: «О господа, это прекрасно?» – «Да, о владычица красавиц, все, что ты
сделала, – прекрасно», – ответили присутствующие. И она сказала: «А
то, что я сделаю, – ещё лучше, о господа!»
И она в тот же час и минуту распахнула крылья и полетела со
своими детьми и оказалась под куполом дворца и встала на крышу комнаты. И
присутствующие смотрели на неё во все глаза и говорили: «Клянёмся Аллахом,
поистине это искусство дивное и прекрасное, которого мы никогда не видели!» А
женщина, когда ей захотелось улететь в свою страну, вспомнила Хасана и сказала:
«Слушайте, о господа мои, – и произнесла такие стихи:
О, кто оставил край наш и уехал
К любимым, и спешил он, убегая!
Ужель ты думал, что с вами мне
прекрасно
И жизнь у вас от горестей свободна?
Как попала в плен и запуталась я в
сетях любви,
Мне любовь тюрьма, и место моё –
далеко,
Как одежду спрятал, уверился и
подумал он,
Что не кляну его перед единым.
И беречь её он наказывал своей матери
В кладовой своей, и жесток он был и
злобен.
И услышала разговор я их и запомнила,
И ждала я благ и великих и обильных,
И пошла я в баню, и было это
способом,
И все умы красой моей смутились.
И жена Рашида дивилась тоже красе
моей,
И справа осмотрев меня и слева.
Я крикнула: «Жена халифа, у меня
Одежда есть роскошная из перьев.
Будь на мне она, ты увидела бы
диковины,
Что стирают горе и гонят прочь
печали».
И жена халифа меня спросила: «Где
она?»
И ответила я: «В доме моем прежнем».
И Масрур пошёл и принёс одежду
пернатую,
И вдруг она сиянья все затмила.
И взяла её я из рук его и увидела,
Что и пуговки и сама она в порядке.
И закуталась я в одежду, взяв сыновей
с собой,
Развернула крылья и быстро полетела.
О мужа мать, когда придёт, скажи ему
«Если пас он любит, расстанется пусть
с домом».
А когда она окончила свои стихи, Ситт-Зубейда сказала ей:
«Не опустишься ли ты к нам, чтобы мы насладились твоей красотой, о владычица
красавиц. Хвала тому, кто дал тебе красоту и красноречие». Но жена Хасана
воскликнула: «Не бывать тому, чтобы вернулось минувшее, – и потом сказала
матери Хасана, бедного и печального: – Клянусь Аллахом, о госпожа, о Умм-Хасан,
ты заставишь меня тосковать. Когда придёт Хасан и продлятся над ним дни разлуки
и захочет он близости и встречи и потрясут его ветры любви и томления, пусть он
придёт ко мне на острова Вак!»
И потом она улетела со своими детьми и направилась в свою
страну. И когда мать Хасана увидела это, она заплакала и стала бить себя по
лицу и так рыдала, что упала без памяти. А когда она очнулась, Ситт-Зубейда
сказала ей: «О госпожа моя паломница, я не знала, что это случится, и если бы
ты мне о ней рассказала, я бы тебе не противилась. Я узнала, что она из
летающих джиннов только сейчас, и знай я, что она такого рода, я бы не дала ей
надеть одежду и не позволила бы ей взять детей. Но освободи меня от
ответственности, о госпожа!» И старуха сказала (а она не нашла в руках
хитрости): «Ты не ответственна!» – и вышла из халифского дворца и шла до тех
пор, пока не вошла в свой дом.
И она стала так бить себя по лицу, что её покрыло
беспамятство, а очнувшись от забытья, она начала тосковать по женщине и её
детям, и ей захотелось увидеть своего сына, и она произнесла такие стихи:
«В разлуки день уход ваш вызвал слезы
От горя, что из мест родных ушли вы.
И крикнула от мук любви я с горестью
(А слезы плача разъели мне ланиты):
«Вот расстались мы, но будет ли
возвращение?»
Разлука уничтожила всю скрытность!
О, если бы вернулись они к верности!
Коль они вернутся, вернётся время
счастья».
И потом она поднялась и вырыла в доме три могилы и сидела
над ними, плача, в часы ночи и части дня, а когда продлилось отсутствие её сына
и увеличилась её тревога, тоска и печаль, она произнесла такие стихи:
«Твой призрак меж закрытых век я
вижу,
В движенье и в покое тебя помню.
Любовь к тебе в костях моих так
льётся,
Как льётся сок в плодах и гибких
ветках.
В тот день, как нет тебя, мне грудь
сжимает,
И скорбь мою прощает мне хулитель.
О ты, любовь к кому владеет мною
И от любви сильней моё безумье,
Побойся милостивого, будь кроток —
В любви к тебе погибель я вкусила…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто седьмая ночь
Когда же настала семьсот девяносто седьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что мать Хасана стала плакать в часы
ночи и части дня из-за разлуки со своим сыном и его женой и детьми, и пот то,
что было с нею.
Что же касается до её сына Хасана, то когда он приехал к
девушкам, те стали его заклинать, чтобы он провёл у них три месяца, а после
этого они собрали для него денег и приготовили ему десять тюков – пять с
золотом и пять с серебром, – и приготовили один тюк припасов и отправили
его и выехали с ним. И Хасан стал заклинать их воротиться, и они начали
обниматься на прощанье, и младшая девушка подошла к Хасану и обняла его и
плакала, пока её не покрыло беспамятство, а потом она произнесла такие два
стиха:
«Угаснет когда огонь разлуки вблизи
от вас,
И страсть успокою я, и будем мы
вместе вновь?
Страшит меня день разлуки с вами я
мучает,
Прощанье же лишь сильней, владыки,
ослабило».
И подошла к нему вторая девушка и обняла его и сказала такие
два стиха:
«Прощаться с тобою, – как с
жизнью прощаться,
Тебя потерять-потерять всех друзей!
Отъезд твой мне душу огнём прожигает,
А близость твоя – в ней скрывается
рай!»
И подошла к нему третья девушка и обняла его и произнесла
такие два стиха:
«Мы прощанье оставили в день разлуки
Не по лени, и нет дурной здесь
причины,
Ты – мой дух ведь, поистине,
несомненно,
Как мне с духом хотеть моим
распрощаться?»
И подошла четвёртая девушка и обняла его и произнесла такие
два стиха:
«Заставляет плакать рассказ меня о
разлуке с ним,
Рассказал его потихоньку мне при
прощанье он,
Он – жемчуг тот, что доверила я ушам
моим,
И я выпила в виде слез его из очей
моих».
И потом подошла пятая девушка и обняла Хасана и произнесла
такие два стиха:
«Не трогайся, – ведь без вас не
будет мне стойкости,
Проститься чтоб я могла теперь с
отъезжающим,
Терпения больше нет, чтоб встретить
разлуку нам,
И слез уже нет, чтобы их пролить на
кочевья след».
И потом подошла к нему шестая девушка и обняла его и сказала
такие два стиха:
«Сказала я, как уехал караван их
(А страсть из тела мне вырывала
душу):
«Когда бы был властелин со мною
могучий,
Все корабли я б силой захватила».
И потом подошла седьмая девушка и
обняла
Хасана и сказала такие два стиха:
«Увидишь прощанье ты – будь стоек,
И пусть не страшит тебя разлука!
И жди возвращения ты вскоре —
«Прощанье» прочти назад: «вернулись»[619].
И ещё такие стихи:
«Я печалился, что расстался с вами и
вы вдали,
Нет силы в сердце, чтоб проститься с
вами мне,
Аллах лишь знает, что прощаться я не
стал,
Боясь, что сердце мне растопит боль».
И Хасан простился с девушками и плакал, пока не лишился
чувств по причине разлуки с ними, и потом он произнёс такие стихи:
«В день разлуки струи из глаз моих
потекли чредой.
Как жемчужины, – ожерелья их я
из слез низал.
Ушёл погонщик и их увёл, и не мог
найти
Я ни стойкости, ни терпения, ни души
моей.
Я простился с ними, затем ушёл с моей
горестью,
И оставил я прежних встреч места и
свой стан забыл.
И вернулся я, позабыв дорогу, и буду
я
Лишь тогда спокоен, когда,
вернувшись, увижу вас.
О Друг, к рассказам о любви
прислушайся —
Не годится сердцу не впять тому, что
скажу тебе.
О душа моя – коль рассталась с ними,
расстанься же
С наслажденьем жизнью и вечности не
желай себе».
И затем он ускорял ход ночью и днём, пока не прибыл в
Багдад, Обитель Мира и святыню халифата Аббасидов, и не узнал о том, что
случилось после его отъезда. И он вошёл в дом и пришёл к своей матери, чтобы её
приветствовать, и увидел, что её тело похудело и кости её стали тонкими от
великих рыданий, бессонницы, плача и стонов, так что она сделалась подобна
зубочистке и не могла отвечать на слова. И Хасан отпустил верблюдов и подошёл к
своей матери и спросил её про жену и детей, и старуха так заплакала, что её
покрыло беспамятство, и, увидав, что она в таком состоянии, Хасан стал ходить
по дому и искать свою жену и детей, но не нашёл и следа их.
И потом он посмотрел в кладовую и увидел, что она открыта и
сундук открыт, и не нашёл в нем одежды. И тогда он понял, что его жена
завладела одеждой из перьев и взяла её и улетела, взяв с собой своих детей. И
он вернулся к своей матери и, увидев, что она очнулась от обморока, спросил её,
где его жена и дети, и старуха заплакала и воскликнула: «О дитя моё, да
увеличит Аллах за них твою награду! Вот три их могилы!» И, услышав слова своей
матери, Хасан вскрикнул великим криком и упал, покрытый беспамятством, и
оставался в обмороке с начала дня до полудня. И прибавилось горя к горю его матери,
и она потеряла надежду, что Хасан будет жить. А очнувшись, Хасан принялся
плакать и бить себя по лицу и разорвал свою одежду и начал в смятении кружить
по дому и произнёс такие два стиха:
«Таю я к ним любовь, покуда можно,
Но пламя страсти все не потухает.
Кому разбавлен был огонь любовный?
Я пил любовь без примеси без всякой».
И ещё:
«И до меня разлуки горесть знали,
Её боялся и живой и мёртвый,
Но то, что затаили мои ребра, —
Я этого не видел и не слышал».
А окончив свои стихи, он взял меч и обнажил его и, придя к
своей матери, сказал ей: «Если ты не осведомишь меня об истине в этом деле, я
отрублю тебе голову и убью себя!» И его мать воскликнула: «О дитя моё, не делай
этого! Я расскажу тебе. Вложи меч в ножны и садись, и я расскажу тебе, что случилось», –
сказала она потом.
И когда Хасан вложил меч в ножны и сел с нею рядом, она
повторила ему эту историю с начала до конца и сказала: «О дитя моё, если бы я
не увидела, что она плачет и требует бани, и не побоялась, что ты приедешь и
она тебе пожалуется и ты на меня рассердишься, я бы не пошла с ней в баню, и
если бы Ситт-Зубейда не рассердилась на меня и не взяла от меня ключ силой, я
бы не вынула одежду, даже если бы умерла. Но ты знаешь, о дитя моё, что нет
руки, длинней руки халифа. И когда принесли одежду, твоя жена взяла её и
осмотрела, и она думала, что на ней чего-нибудь не хватает, но увидала, что с
одеждой ничего не случилось. И тогда она обрадовалась и, взяв детей, привязала
их к себе к поясу и надела одежду из перьев после того, как Ситт-Зубейда сняла
для неё с себя все, что на ней было, в уваженье к ней и к её красоте. А твоя
жена, надев одежду из перьев, встряхнулась и превратилась в птицу и стала
ходить по дворцу, и все на неё смотрели и дивились на её красоту и прелесть, а
потом она полетела и оказалась на верху дворца и посмотрела на меня и сказала:
„Когда твой сын вернётся и покажутся ему долгими ночи разлуки, и захочет он
близости со мной и встречи, и закачают его ветры любви и томления, пусть
оставит родину и отправится на острова Вак“. Вот что было с нею в твоё
отсутствие…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто восьмая ночь
Когда же настала семьсот девяносто восьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, услышав слова своей матери,
которая рассказала ему обо всем, что сделала его жена, Хасан вскрикнул великим
криком и упал без чувств. И он остался лежать так до конца дня, а очнувшись,
стал бить себя по лицу и извиваться на земле, точно змея, и мать его просидела
подле него, плача, до полуночи. А Хасан, очнувшись после обморока, заплакал
великим плачем, и произнёс такие стихи:
«Постойте, взгляните на того, кого
бросили:
Быть может, и сжалитесь вы после
суровости.
Его не узнаете, увидев, вы, –
так он хвор —
Как будто, клянусь Аллахом, он не
знаком был вам!
Поистине, он мертвец от страсти
великой к вам,
Считался бы мёртвым он, когда б не
стонал порой.
Разлуку ничтожною считать вам не
следует:
Влюблённым она горька, и легче им
будет смерть».
А окончив свои стихи, он поднялся и стал кружить по дому,
стеная, плача и рыдая, и делал так пять дней, не вкушая в это время ни пищи, ни
питья. И его мать подошла к нему и стала брать с него клятвы и заклинать его,
чтобы он умолк и перестал плакать, но Хасан не принимал её слов и не переставая
рыдал и плакал. И его мать утешала его, а он ничего не слушал, и потом он
произнёс такие стихи:
«О, так ли воздают за страсть к
любимым,
Таков ли нрав газелей чернооких?
Пчелиный мёд меж уст её найдёшь ты
Иль лавочку, где вина продаются?
Расскажите мне вы историю тех, кто в
любви убит, —
Печального утешит подражанье.
И главы своей не клони, стыдясь, пред
упрёком ты, —
Не первый ты средь умных очарован».
И Хасан все время плакал таким образом до утра, а потом его
глаза заснули, и он увидел свою жену, печальную и плачущую. И он поднялся от
сна, с криком, и произнёс такие два стиха:
«Твой призрак передо мной, на миг не
уходит он,
И в сердце ему назначил лучшее место
я,
Когда бы не надежда встречи, часа б
не прожил я,
Когда б не видение во сне, не заснул
бы я».
А когда наступило утро, его рыдания и плач усилились, и он
все время был с плачущим оком и печальным сердцем, и не спал ночей и мало ел. И
он провёл таким образом целый месяц. И когда этот месяц миновал, ему пришло на
ум поехать к своим сёстрам, чтобы они помогли ему в его намерении разыскать
жену, и он призвал верблюдов и нагрузил пятьдесят верблюдиц иракскими
редкостями, и сел на одного из них, поручив своей матери заботиться о доме, и
все свои вещи он отдал на хранение, кроме немногих, которые он оставил в доме.
И затем он поехал и направился к своим сёстрам, надеясь,
что, может быть, найдёт у них помощь, чтобы соединиться со своей женой, и ехал
до тех пор, пока не достиг дворца девушек на Горе Облаков. И он вошёл к ним и
предложил им подарки, и девушки обрадовались им и поздравили Хасана с
благополучием и спросили его: «О браг наш, почему ты поспешил приехать? Ведь ты
отсутствовал не больше двух месяцев». И Хасан заплакав и произнёс такие стихи:
«Я вижу, душа скорбит, утратив
любимого,
И жизнь с её благами ей больше не
радостна.
Недуги мои – болезнь, лекарства
которой нет.
А может ли исцелить больного не врач
его
О сладость, отнявшая дремоту, оставив
нас, —
Расспрашивал ветер я о вас, когда
веял он.
Недавно ведь с милою он был, а краса
её
Так дивна, что из очей не слезы
бегут, а кровь.
О путник, в земле её на время
прервавший путь —
Быть может, нам оживит сердца ветерок
её».
А окончив свои стихи, он вскрикнул великим криком и упал без
памяти, и девушки сидели вокруг него, плача, пока он не очнулся от обморока, а
очнувшись, он произнёс такие два стиха:
«Надеюсь, что, может быть, судьба
повернётся
И милого приведёт, – изменчиво
время.
Примет мне на помощь рок, желанья
свершит мои,
И после минувших дел случатся
другие».
А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло
беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:
«Аллахом клянусь, предел недугов и
горестей,
Довольна ли ты? В любви, клянусь, я
доволен!
Покинешь ли без вины меня и проступка
ты?
Приди же и пожалей былой ты разлуки».
А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло
беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие стихи:
«Покинул нас сон, и сблизилось с нами
бденье,
И щедро глаз хранимые льёт слезы.
И от страсти плачет слезами, точно
кораллы, он,
Чем дальше, тем все больше и
обильней.
Привела тоска, о влюблённые, огонь ко
мне:
Меж рёбрами моими он пылает.
Как тебя я вспомню, так с каждою
слезинкою
Из глаз струятся молнии и громы».
А окончив свои стихи, он так заплакал, что его покрыло
беспамятство, а очнувшись от обморока, произнёс такие стихи:
«В любви и страданиях вы верны, как
верны мы?
И разве так любите вы нас, как мы
любим вас?
О, если б убил Аллах любовь – как
горька она!
Узнать бы мне, что любовь желает от
нас теперь.
Прекрасный ваш лик, хоть вы далеко от
нас теперь,
Стоит перед взорами, где б ни были
вы, всегда,
Душа моя занята лишь мыслью о страсти
к вам,
И радует голубя нас крик, когда
стонет он.
О голубь, что милую все время к себе
зовёт,
Тоски ты прибавил мне и вместе со
мной грустишь.
Заставил глаза мои ты плакать без
устали
О тех, кто ушёл от нас, кого уже не
видим мы.
Влечёт меня всякий миг и час к
удалившимся.
А ночью тоскую и по ним, как придёт
она».
И когда сестра Хасана услышала его слова, она вышла к нему и
увидела, что он лежит, покрытый беспамятством, и стала кричать и бить себя по
лицу, и услышали это её сестры и вышли и увидели, что Хасан лежит покрытый
беспамятством, и окружили его и заплакали о нем. И не скрылось от них, когда
они его увидели, какая его охватила любовь, влюблённость, тоска и страсть. И
они спросили Хасана, что с ним. И Хасан заплакал и рассказал им, что случилось
в его отсутствие, когда его жена улетела и взяла с собой своих детей. И девушки
опечалились и спросили, что она говорила, улетая, и Хасан ответил: «О сестрицы,
она сказала моей матушке: „Скажи твоему сыну, когда он придёт и покажутся ему
долгими ночи разлуки, и захочет он близости со мной и встречи, и закачают его
ветры любви и томления, пусть придёт ко мне на острова Вак“.
И, услышав слова Хасана, девушки стали перемигиваться и
задумались, и каждая из них взглядывала на своих сестёр, а Хасан глядел на них,
затем они склонили на некоторое время головы к земле и, подняв их, воскликнули:
«Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! – и сказали
Хасану: – Протяни руку к небу: если достанешь до неба, то достанешь свою жену…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Семьсот девяносто девятая ночь
Когда же настала семьсот девяносто девятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушки сказали Хасану:
„Протяни руку к небу: если достанешь до него, то достанешь и свою жену и
детей“, слезы потекли по его щекам, как дождь, так что замочили ему одежду, а
он произнёс такие стихи:
«Волнуют меня ланиты алые и глаза,
И стойкость уходит, как приходит
бессонница.
О нежные, белые! Суровостью губите
Вы тело, и духа в нем уж больше не
увидать.
Газелям подобные по гибкости, гурии,
Красу их коль видели б святые –
влюбились бы,
Гуляют, как ветерок, они в саду
утренний,
В любви к ним я поражён тревогой и
горестью.
С одной из красавиц тех мечты я свои
связал, —
И сердце моё огнём пылает из-за неё.
О юная, нежная и гибкая членами!
Лицо её утро нам несёт, её кудри –
мрак.
Волнует она меня, и сколько богатырей
Щеками взволновано красавиц и взорами».
А окончив свои стихи, он заплакал, и девушки заплакали из-за
его плача, и охватила их жалость к нему и ревность, и начали они его
уговаривать и внушать ему терпение, обещая ему близость к любимым. И сестра его
подошла к нему и сказала: «О брат мой, успокой свою душу и прохлади глаза!
Потерпи и достигнешь желаемого, ибо кто терпит и не спешит, получает то, что
хочет, и терпение – ключ к облегчению. Поэт сказал:
Оставь же бежать судьбу в поводьях
ослабленных
И ночь проводи всегда с душою
свободной.
Пока ты глаза смежишь и снова
откроешь их,
Изменит уже Аллах твоё положенье».
И потом она сказала ему: «Ободри твоё сердце и укрепи
волю, – сын десяти лет не умрёт девяти лет, а плач, горе и печаль делают
больным и недужным. Поживи у нас, пока не отдохнёшь, а я придумаю тебе
хитрость, чтобы добраться до твоей жены и детей, если захочет Аллах великий». И
Хасан заплакал сильным плачем и произнёс такие стихи:
«Поправлюсь от болезни я телесной,
От боли в сердце нету исцеленья.
Одно лекарство от любви болезней:
То близость любящего и любимой».
И потом он сел рядом со своей сестрой, и она стала с ним
разговаривать и утешать его и спрашивать, что было причиной ухода его жены, и
Хасан рассказал ей о причине этого, и она воскликнула: «Клянусь Аллахом, о брат
мой, я хотела сказать тебе: „Сожги одежду из перьев!“ Но сатана заставил меня
забыть об этом». И она стала беседовать с Хасаном и уговаривать его, и когда
все это продлилось и увеличилась его тревога, он произнёс такие стихи:
«Владеет моей душой возлюбленная моя,
И все, что судил Аллах, ничем
отвратить нельзя.
Арабов всю красоту она собрала в
себе,
Газель, и в моей душе резвится она
теперь.
Мне тяжко терпеть любовь, и хитрости
больше нет,
И плачу я, хотя плач мне пользы и не
даёт.
Красавица! Ей семь лет да семь: как
луна она,
Которой четыре дня и пять и ещё пять
дней».
И когда сестра Хасана увидела, какова его любовь и страсть и
как он мучается от волнения и увлечения, она пошла к сёстрам, с плачущими
глазами и опечаленным сердцем, и заплакала перед нипи и бросилась к ним и стала
целовать им ноги и просить их, чтобы они помогли её брату достичь своих желаний
и соединиться с детьми и женой и дали обещание придумать для него способ
достигнуть островов Вак. И она до тех пор плакала перед сёстрами, пока не заставила
их заплакать, и они сказали ей: «Успокой твоё сердце! Мы постараемся свести его
с его – семьёй, если захочет Аллах великий».
И Хасан провёл у девушек целый год, и глаз его не переставал
лить слезы.
А у девушек был дядя, брат их отца и матери, и звали его
Абд-аль-Каддус. Он любил старшую девушку сильной любовью и каждый год посещал
её один раз и исполнял псе её прихоти. И девушки рассказали ему историю Хасана
и что случилось у него с магом и как он сумел его убить. И их дядя обрадовался
этому и дал старшей девушке мешочек с куреньями и сказал: «О дочь моего брата,
когда что-нибудь тебя озаботит и постигнет тебя нехорошее пли случится у тебя
надобность в чем-то, брось эти куренья в огонь и назови меня: я быстро к тебе
явлюсь и исполню твоё дело».
А этот разговор был в первый день года. И старшая девушка
сказала одной из своих сестёр: «Год прошёл полностью, а дядя не явился. Пойди
ударь по кремню и принеси мне коробочку с куреньями». И девушка пошла, радуясь,
и принесла коробочку с куреньями и, открыв её, взяла из неё немножко и
протянула сестре, а та взяла куренья и бросила их в огонь и назвала своего
дядю. И курения ещё не кончили дымиться, как уже поднялась пыль в глубине
долины, и стал из-за неё виден старец, ехавший на слоне, который ревел под ним.
И когда девушка увидела старца, тот принялся им делать знаки
ногами и руками, а через минуту он подъехал и сошёл со слона и подошёл к
девушкам. И девушки обняли его и поцеловали ему руки и приветствовали его, и
старец сел, и девушки начали с ним беседовать и расспрашивать его о причине его
отсутствия. И Абд-аль-Каддус молвил: «Я сейчас сидел с женой вашего дяди и
почуял Запах курений и явился к вам на этом слоне. Что ты хочешь, о дочь моего
брата?» – «О дядюшка, мы стосковались по тебе, и год уже прошёл, а у тебя не в
обычае отсутствовать больше года», – ответила девушка. И старик сказал: «Я
был занят и собирался приехать к вам завтра». И девушки поблагодарили его и
пожелали ему блага и сидели с ним, разговаривая…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушки сидели и разговаривали
со своим дядей, и старшая девушка сказала: „О дядюшка, мы рассказывали тебе историю
Хасана басрийского, которого привёл Бахраммаг, и как он его убил, и
рассказывали о женщине, дочери царя величайшего, которую он захватил, и
говорили тебе, какие он перенёс тяжкие дела и ужасы, и как он поймал птицу –
дочь царя – и женился на ней, и как он уехал с нею в свою страну“. – „Да.
Что же случилось с ним после этого?“ – спросил старец. И девушка молвила: „Она
обманула его, а ему досталось от неё двое сыновей, и она взяла их и улетела с
ними в свою страну, когда Хасан отсутствовал, и сказала его матери: «Когда твой
сын явится и продлятся над ним ночи разлуки, и захочет он близости со мной и
встречи, и закачают его ветры любви и томления, пусть приходит ко мне на
острова Вак“.
И старец покачал головой и закусил палец, а потом он склонил
голову к земле и принялся чертить на земле пальцем и оглянулся направо и налево
и покачал головой, а Хасан смотрел на старца, спрятавшись от него. И девушки
сказали своему дяде: «Дай нам ответ! Наши сердца разрываются». И Абд-аль-Каддус
покачал головой и молвил: «О дочки, этот человек себя утомил и бросился в
великие ужасы и страшные опасности – он не может приблизиться к островам Вак».
И тогда девушки позвали Хасана, и он вышел и подошёл к шейху
Абд-аль-Каддусу и поцеловал ему руку и приветствовал его, и старец обрадовался
Хасану и посадил его рядом с собой, а девушки сказали своему дяде: «О дядюшка,
объясни нашему брату сущность того, что ты сказал». И старец молвил: «О дитя
моё, оставь эти великие мучения! Ты не сможешь достигнуть островов Вак, хотя бы
были с тобой джинны летучие, так как между тобой и этими островами семь долин и
семь морей и семь великих гор, и как ты можешь достигнуть этого места, и кто
тебя туда приведёт? Ради Аллаха, возвращайся поскорее и не утомляй себя».
И Хасан, услышав слова шейха Абд-аль-Каддуса, так заплакал,
что его покрыло беспамятство. И девушки сидели вокруг него и плакали из-за его
плеча, а что касается младшей девушки, то она разорвала на себе одежды и стала
бить себя по лицу, и её покрыло беспамятство. И когда шейх Абд-аль-Каддус увидел,
что они в таком состоянии: взволнованы, огорчены и озабочены, он пожалел их, и
его охватило сочувствие, и он крикнул им: «Замолчите! – А потом сказал
Хасану: – Успокой своё сердце и радуйся исполнению своего желания, если захочет
Аллах великий! О дитя моё, – сказал он потом, – поднимайся, соберись
с силами и следуй за мной». И Хасан выпрямился и поднялся, простившись с
девушками, и последовал за шейхом, радуясь исполнению своего желания.
А потом шейх Абд-аль-Каддус вызвал слона, и тот явился, и
старец сел на него и посадил Хасана сзади и ехал три дня с их ночами, точно
разящая молния, пока не подъехал к большой синей горе, в которой все камни были
синие, а посредине этой горы была пещера с дверью из китайского железа. И шейх
взял Хасана за руку и ссадил его, а потом он сошёл сам и, отпустив слона,
подошёл к двери пещеры и постучался, и дверь распахнулась, и к нему вышел
чёрный голый раб, подобный ифриту, и в правой руке у него был меч, а в другой –
щит из стали. И, увидев шейха Абд-аль-Каддуса, он бросил меч и щит из рук и
подошёл к шейху Абд-аль-Каддусу и поцеловал ему руку, а потом шейх взял Хасана
за руку, и они с ним вошли, а раб запер за ними дверь.
И Хасан увидал, что пещера большая и очень широкая и в ней
есть сводчатый проход. И они прошли расстояние с милю, и их шаги привели их в
большую пустыню, и они направились к столбу, в котором было две больших двери,
вылитые из жёлтой меди. И шейх Абд-аль-Каддус открыл одну из этих дверей и
вошёл и закрыл дверь, сказав Хасану: «Посиди у этой двери и берегись открыть её
и войти, а я войду и скоро вернусь к тебе». И шейх вошёл и отсутствовал в
течение одного часа по звёздам, а потом он вышел, и с ним был конь, осёдланный
и взнузданный, который, если бежал, – летел, а если летел, – его не
настигала пыль.
И шейх подвёл коня к Хасану и сказал ему: «Садись!» И потом
он открыл вторую дверь, и через неё стала видна широкая пустыня. И Хасан сел на
коня, и оба выехали через дверь и оказались в этой пустыне, и шейх сказал
Хасану: «О дитя моё, возьми это письмо и поезжай на этом коне в то место, куда
он тебя приведёт. И когда ты увидишь, что конь остановился у двери такой же
пещеры, как эта, сойди с его спины, положи поводья на луку седла и отпусти его.
Копь войдёт в пещеру, а ты не входи с ним и стой у ворот пещеры в течение пяти
дней, и не будь нетерпелив. И на шестой день выйдет к тебе чёрный старец в
чёрной одежде, а борода у него белая длинная и спускается до пупка. И когда ты
его увидишь, поцелуй ему руки, схватись за полу его платья, положи её себе на
голову и плачь перед ним, пока он тебя не пожалеет и не спросит, какая у тебя
просьба. И когда он тебе скажет: „Что тебе нужно?“ – дай ему это письмо. Он
возьмёт его и ничего тебе не скажет и войдёт и оставит тебя, а ты стой на месте
ещё пять дней и не будь нетерпелив. И на шестой день жди старика – он к тебе
выйдет. И если он выйдет к тебе сам, знай, что твоя просьба будет исполнена, а
если выйдет к тебе кто-нибудь из его слуг, знай, что тот, кто вышел, хочет тебя
убить, и конец.
И знай, о дитя моё, что всякий, кто подвергает себя
опасности, губит себя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот первая ночь
Когда же настала восемьсот первая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда шейх Абд-аль-Каддус отдал Хасану письмо,
он осведомил его о том, что с ним произойдёт, и сказал: „Всякий, кто подвергает
себя опасности, губит себя, и если ты боишься за свою душу, не ввергай её в
погибель. А если ты не боишься, перед тобою то, что ты хочешь, и я изложил тебе
дело. Если же ты хочешь поехать к твоим подругам, то этот слон отвезёт тебя к
дочерям моего дяди, а они доставят тебя в твою страну и воротят тебя на родину,
и Аллах наделит тебя женою лучше, чем та женщина, в которую ты
влюбился“. – „А как может мне быть приятна жизнь без того, чтобы я достиг
желаемого? – сказал Хасан шейху. – Клянусь Аллахом, я ни за что не
вернусь, пока не достигну моей любимой, или порази г меня гибель“. И потом он
заплакал и произнёс такие стихи:
«Утратив любимую – а страсть моя все
сильней, —
Стою и кричу о пей, разбитый,
униженный.
Я землю кочевья их целую в тоске по
ним,
Но лишь усиление тоски мне даёт она.
Аллах, сохрани ушедших – память о них
в душе! —
Я сблизился с муками, усладу оставил
я.
Они говорят: «Терпи!» – но с нею
уехали,
И вздохи в отъезда день они разожгли
во мне.
Прощанье пугает лишь меня и слова её:
«Уеду, так вспоминай и дружбу не
позабудь».
К кому обращусь и чьей защиты просить
теперь,
Как нет их? На них в беде и в счастье
надеюсь я.
О горе! Вернулся я проститься опять с
тобой,
И рады враги твои, что снова вернулся
я,
О жалость! Вот этого всегда опасался
я!
О страсть, разгорись сильней, пылая в
душе моей.
Когда нет возлюбленных, и жизни мне
нет без них,
А если вернутся вновь, о радость, о
счастье мне!
Аллахом клянусь я, слезы не
разбегаются,
Коль плачу, утратив их, слеза за
слезой текут».
И когда шейх Абд-аль-Каддус услышал слова Хасана и его
стихи, он понял, что Хасан не отступится от желаемого и что слова на него не
действуют, и убедился, что он непременно подвергнет себя опасности, хотя бы его
душа погибла. «О дитя моё, – сказал он ему, – знай, что острова Вак –
это семь островов, где есть большое войско, и все это войско состоит из
невинных девушек. А обитатели внутренних островов – шайтаны, мариды и колдуны,
и там живут разные племена. И всякий, то вступит на их землю, не возвращается,
и не было никогда, чтобы кто-нибудь дошёл до них и вернулся. Заклинаю тебя
Аллахом, возвращайся же поскорее к твоим родным и знай, что женщина, к которой
ты направляешься, – дочь паря всех этих островов. Как же ты можешь
добраться до неё? Послушайся меня, о дитя моё, и, может быть, Аллах заменит её
тебе кем-нибудь лучше». – «Клянусь Аллахом, о господин, – сказал
Хасан, – если бы меня разрезали из-за неё на кусочки, только увеличилась
бы моя любовь и волнение. Я непременно должен увидеть жену и детей и вернуться
на острова Вак. И, если захочет Аллах великий, я вернусь только с нею и с моими
детьми». – «Значит, ты неизбежно поедешь?» – спросил шейх Абд-аль-Каддус.
И Хасан ответил: «Да, и я хочу от тебя только молитвы о поддержке и помощи.
Быть может, Аллах скоро соединит меня с женой и детьми». И он заплакал от
великой тоски и произнёс такие стихи:
«Желание вы моё и лучшие из людей,
На место я зрения и слуха поставлю
вас.
Владеете сердцем вы моим и живёте в
нем,
И после вас, господа, я впал в
огорчение.
Не думайте, что от страсти к вам я
уйти могу,
Любовь к вам повергнула беднягу в
несчастье.
Вас нет, и исчезла радость. Только
исчезли вы,
И стало все светлое печальным до
крайности.
Оставили вы меня, чтоб в муках я
звезды пас
И плакал слезами, точно дождь, вечно
льющийся.
О ночь, ты длинна для тех, кто мучим
тревогою
И в сильном волнении взирает на лик
луны.
О ветер, промчишься коль над станом,
где милые,
Привет мой снеси ты им – ведь жизнь
не долга моя.
Скажите о муках тех, которые я
стерпел,
Возлюбленные вестей не знают о нас
теперь».
А окончив свои стихи, Хасан заплакал сильным плачем, так что
его покрыло беспамятство. И когда он очнулся, шейх Абд-аль-Каддус сказал ему:
«О дитя моё, у тебя есть мать, не заставляй же её вкусить утрату». И Хасан
сказал шейху: «Клянусь Аллахом, о господин, я не вернусь иначе как с моей
женой, или меня поразит гибель». И потом он заплакал и зарыдал и произнёс такие
стихи:
«Любовью клянусь, что даль обет не
меняет мой
И я не из тех, кто, дав обеты,
обманет.
Когда б о тоске своей попробовал
рассказать
Я людям, сказали бы: «Он стал
бесноватым»
Тоска и страдания, рыданья и горести,
Кто этим охвачен всем – каким же он
будет?»
И когда он окончил свои стихи, шейх понял, что он не
отступится от того, что решил, хотя бы его душа пропала, и подал ему письмо и
пожелал ему блага и научил его, что ему делать, и сказал: «Я крепко поручаю
тебя в письме Абу-р-Рувейшу, сыну Билкис[620],
дочери Муина. Он мой наставник и учитель, и все люди и джинны смиряются перед
ним и его боятся. Отправляйся, с благословения Аллаха», – сказал он им.
И Хасан поехал и отпустил поводья коня, и конь поле тел с
ним быстрее молнии. И Хасан спешил на коне в течение десяти дней, пока не
усидел перед собой что-то огромное, чернее ночи, заполняющее пространство между
востоком и западом. И когда Хасан приблизился к этой громаде, конь заржал под
ним, и слетелись копи, как дождь, и не счесть было им числа, и не видно было им
конца. И они стали тереться об коня Хасана, и Хасан испугался их и устрашился.
И он летел, окружённый конями, пока не прилетел к той пещере, которую ему
описал шейх Абд-аль-Каддус. И конь остановился у двери пещеры, и Хасан сошёл с
него и привязал поводья к луке седла, и конь вошёл в пещеру, а Хасан остался у
двери, как велел ему шейх Абд-аль-Каддус, и начал размышлять об исходе своего
дела – каков он будет. И был он смущён и взволнован и не знал, что с ним
случится…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот вторая ночь
Когда же настала восемьсот вторая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда Хасан сошёл со спины коня, он остался
стоять у двери, размышляя об исходе своего дела, – каков он будет, и не
знал, что с ним случится. И он простоял у двери пещеры пять дней с их ночами,
без сна, печальный, смятенный и задумчивый, так как он оставил близких, родину,
друзей и приятелей, и глаз его плакал и сердце было печально. И он вспомнил
свою мать и задумался о том, что с ним происходит, и о разлуке с женой и
детьми, и о том, что он вытерпел, и произнёс такие стихи:
«Лекарство души у вас, и тонет душа
моя,
И слезы мои струёй из век изливаются,
Разлука, печаль, тоска, изгнание –
мой удел,
Далёк я от родины, тоскою я побеждён.
Ведь только влюблённый я, любовью
охваченный,
Разлукой с возлюбленной его поражает
рок.
И если в любви моей я был поражён
бедой,
То кто из достойных не был жертвой
превратностей?»
И не окончил ещё Хасан своих стихов, как шейх Абу-рРувейш
уже вышел к нему, и был он чёрный в чёрной одежде. И, увидев шейха, Хасан узнал
его по признакам, о которых говорил ему шейх Абд-аль-Каддус, и бросился к нему
и стал тереться щеками об его ноги и, схватив ногу Абу-р-Рувейша, поставил её
себе на голову и заплакал перед ним. И шейх Абу-р-Рувейш спросил его: «Какая у
тебя просьба ко мне, о дитя моё?» И Хасан протянул руку с письмом и подал его
шейху Абу-р-Рувейшу, и тот взял его и вошёл в пещеру, не дав Хасану ответа.
И Хасан остался сидеть на том же месте, у двери, как говорил
ему шейх Абд-аль-Каддус, и плакал, и он просидел на месте пять дней, и
увеличилась его тревога, – и усилился его страх, и не покидала его
бессонница. И он стал плакать и горевать от мук отдаления и долгой бессонницы и
произнёс такие стихи:
«Хвала властителю небес!
Влюблённый – истинно мученик.
Кто вкуса не вкусил любви,
Не знает тяжести беды.
Когда б я слезы свои собрал,
Нашёл бы реки крови я.
Нередко был жестоким друг
И горя для меня желал,
А смягчившись, он порицал меня,
И говорил я: «То не плач»,
Но я пошёл, чтоб кончить жизнь,
И камнем был я поражён.
Даже звери плачут, так горько мне,
И те, кто в воздухе живёт».
И Хасан плакал до тех пор, пока не заблистала заря, и вдруг
шейх Абу-р-Рувейш вышел к Хасану, и был он одет в белую одежду. Он сделал
Хасану рукой знак подойти, и Хасан подошёл, и шейх взял его за руку и вошёл с
ним в пещеру, и тогда Хасан обрадовался и убедился, что его желание исполнено.
И шейх шёл, и Хасан шёл с ним полдня, и они пришли к сводчатому входу со
стальной дверью. И Абу-р-Рувейш открыл дверь и вошёл с Хасаном в проход,
построенный из камня оникса, разрисованного золотом. И они шли до тех пор, пока
не дошли до большой, просторной залы, выложенной мрамором, посредине которой
был сад со всевозможными деревьями, цветами и плодами, и птицы на деревьях
щебетали и прославляли Аллаха, владыку покоряющего. И было в зале четыре
портика, которые стояли друг против друга, и под каждым портиком была комната с
фонтаном, и на каждом из углов каждого фонтана было изображение льва из золота.
И в каждой комнате стояло кресло, на котором сидел человек,
и было перед ним очень много книг, и стояли перед этими людьми золотые жаровни
с огнём и куреньями.
И перед каждым из этих шейхов сидели ученики и читали с ними
книги.
И когда Абу-р-Рувейш с Хасаном вошли к ним, шейхи встали и
оказали им почтение, и Абу-р-Рувейш подошёл к ним и сделал им знак, чтобы они
отпустили присутствующих, и они отпустили их. И четыре шейха поднялись и сели
перед шейхом Абу-р-Рувейшем и спросили его, что с Хасаном, и тогда шейх
Абу-р-Рувейш сделал Хасану знак и сказал ему: «Расскажи собравшимся твою
историю и все, что с тобою случилось, с начала до конца». И Хасан заплакал
сильным плачем и рассказал им свою историю до конца.
И когда Хасан кончил рассказывать, все шейхи закричали: «Он
ли тот, кого маг поднял на ястребах на Гору Облаков, зашитого в верблюжью
шкуру?» – «Да», – сказал им Хасан. И они подошли к шейху Абу-р-Рувейшу и
сказали: «О шейх наш, Бахрам ухитрился поднять его на гору. Как же он спустился
и какие он видел на горе чудеса?» – «О Хасан, – сказал шейх
Абу-р-Рувейш, – расскажи им, как ты спустился, и осведоми их о том, что ты
видел из чудес».
И Хасан повторил им, что с ним случилось, от начала до
конца: как он захватил персиянина и убил его и освободил того человека и поймал
девушку и как его жена обманула его и взяла его детей и улетела, и рассказал им
обо всех ужасах и бедствиях, которые он вытерпел.
И присутствующие удивились тому, что случилось с Хасаном, и,
обратившись к шейху Абу-р-Рувейшу, сказали ему: «О шейх шейхов, клянёмся
Аллахом, этот юноша – несчастный, и, может быть, ты ему поможешь освободить
свою жену и детей…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот третья ночь
Когда же настала восемьсот третья ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда Хасан рассказал шейхам свою историю, они
сказали шейху Абу-р-Рувейшу: „Этот юноша – несчастный, и, может быть, ты ему
поможешь освободить свою жену и детей“. И шейх Абу-р-Рувейш сказал им: „О
братья, это дело великое, опасное, и я не видел никого, кто бы питал отвращение
к жизни, кроме этого юноши. Вы ведь знаете, что до островов Вак трудно
добраться, и не достигал их никто, не подвергая себя опасности, и знаете их
силу и их помощников, и я клянусь Аллахом, что не вступлю на их землю и не
стану ни в чем им противиться. Как доберётся этот человек к дочери царя
величайшего, и кто может привести его к ней и помочь ему в этом деле?“ – „О
шейх шейхов, – сказали старцы, – этого человека погубила страсть, и
он подверг себя опасности и явился к тебе с письмом твоего брата, шейха
Абд-аль-Каддуса, и тебе поэтому следует ему помочь“.
И Хасан поднялся и стал целовать ногу Абу-р-Рувейша и,
приподняв полу его платья, положил её себе на голову и заплакал и сказал ему:
«Прошу тебя, ради Аллаха, свести меня с моими детьми и женой, хотя бы была в
этом гибель моей души и сердца». И все присутствующие заплакали из-за его плача
и сказали шейху Абу-р-Рувейшу: «Воспользуйся наградой за этого беднягу и сделай
для него доброе дело, ради твоего брата, шейха Абд-аль-Каддуса». – «Этот
юноша – несчастный, и он знает, на что идёт, но мы ему поможем по мере
возможности», – сказал Абу-р-Рувейш. И, услышав его слова, Хасан
обрадовался, и поцеловал ему руки, и стал целовать руки присутствующим одному
за одним, и попросил их о помощи.
И тогда Абу-р-Рувейш взял кусок бумаги и чернильницу и
написал письмо, и запечатал его, и отдал Хасану, а потом он дал ему кожаный
футляр, в котором были куренья и принадлежности для огня – кремень и прочее, и
сказал: «Береги этот футляр, и когда ты попадёшь в беду, зажги немножко этих
курений и позови меня – я явлюсь к тебе и выручу тебя из беды». И затем он
велел кому-то из присутствующих тотчас же вызвать к нему ифрита из джиннов
летающих, и когда ифрит явился, шейх спросил его: «Как твоё имя?» – «Твой раб Дахнаш
ибн Факташ», – ответил ифрит. И Абу-р-Рувейш сказал ему: «Подойди ближе».
И Дахнаш приблизился.
И тогда шейх Абу-р-Рувейш приложил рот к уху ифрита и сказал
ему несколько слов. И ифрит покачал головой, а шейх сказал Хасану: «О дитя моё,
вставай и садись на плечи этому ифриту Дахнашу-летучему, и когда он поднимет
тебя к небу и ты услышишь славословие ангелов в воздухе, не славословь, –
ты погибнешь и он тоже». – «Я совсем не буду говорить!» – воскликнул
Хасан. И шейх сказал ему: «О Хасан, когда он полетит с тобой, он опустит тебя
на второй день, на заре, на белую землю, чистую, как камфара. И когда он
опустит тебя туда, иди десять дней один, пока не дойдёшь до ворот города. И
когда ты дойдёшь до него, войди и спроси, где его царь, а когда ты с ним встретишься,
пожелай ему мира и поцелуй ему руку и отдай ему это письмо, и что бы он тебе ни
посоветовал – пойми». И Хасан отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» – и вышел с
ифритом, и шейхи поднялись и пожелали ему блага и поручили ифриту о нем
заботиться.
И ифрит понёс Хасана на плече и поднялся с ним до облаков
небесных и шёл с ним тот день и ночь, и Хасан слышал славословие ангелов на
небе, а когда наступило утро, ифрит поставил Хасана на землю, белую, точно
камфара, и оставил его и ушёл. И когда Хасан почувствовал, что он на земле и
около него никого нет, он пошёл и шёл днём и ночью, в течение десяти дней, пока
не дошёл до ворот города.
И он вошёл в город и спросил про его царя, и ему указали к
нему дорогу и сказали: «Его имя – Хассуп, царь Камфарной земли, и у него солдаты
и воины, которые наполняют землю и в длину и в ширину». И Хасан попросил
позволенья, и царь ему позволил, и, войдя к нему, Хасан увидел, что этот царь
великий, и поцеловал землю меж его рук. «Что у тебя за беда?» – спросил его
царь. И Хасан поцеловал письмо и подал его царю, и тот взял его и прочитал и
некоторое время качал головой, а потом он сказал кому-то из своих приближённых:
«Возьми этого юношу и помести его в Доме Гостеприимства».
И царедворец взял Хасана и пошёл и поместил его там, и Хасан
провёл в Доме Гостеприимства три дня за едой и питьём, и не было подле него
никого, кроме слуги, который был с ним. И стал этот слуга с ним разговаривать,
и развлекать его, и расспрашивать, в чем его дело и как он добрался до этих
земель. И Хасан рассказал ему полностью о том, что с ним случилось, и обо всем,
что он испытывает.
А на четвёртый день слуга взял его и привёл к царю, и царь
сказал ему: «О Хасан, ты пришёл ко мне, желая вступить на острова Вак, как
говорит нам шейх шейхов. О дитя моё, я пошлю тебя на этих днях, но только на
твоей дороге будет много гибельных мест и безводных пустынь, где много
устрашающего. Но потерпи, и не будет ничего, кроме блага, и я непременно
придумаю хитрость и доставлю тебя к тому, что ты хочешь, если пожелает великий
Аллах. Знай, о дитя моё, что там войско из дейлемитов, которые хотят войти на
острова Вак, и они снабжены оружием, конями и снаряжением, но не могут войти
туда. Но ради шейха шейхов Абу-р-Рувейша, сына Балкис, дочери Муина, о дитя
моё, я не могу вернуть тебя к нему, не исполнив его просьбы и твоего желания.
Скоро придут к нам корабли с островов Вак, и до них осталось уже немного. Когда
один из них придёт, я посажу тебя на него и поручу тебя матросам, чтобы они
тебя уберегли и доставили на острова Вак. И всякому, кто тебя спросит, что с
тобой и в чем твоё дело, говори: „Я зять царя Хассуна, царя Камфарной земли“. А
когда корабль пристанет к островам Вак и капитан тебе скажет: „Выходи на
берег!“, выйди и увидишь много скамей во всех направлениях на берегу. Выбери себе
скамью, сядь под неё и не шевелись. И когда наступит ночь, ты увидишь войско из
женщин, которые окружат товары. И ты протяни тогда, руку и схвати ту женщину,
что сядет на скамью, под которой ты спрятался, и попроси у неё защиты. И знай,
о дитя моё, что если она возьмёт тебя под свою защиту, – твоё дело
исполнится и ты доберёшься до жены и детей, а если она тебя не защитит, –
горюй о себе, оставь надежду на жизнь и будь уверен, что твоя душа погибнет.
Знай, о дитя моё, что ты подвергаешь себя опасности, и я ничего не могу для
тебя, кроме этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот четвёртая ночь
Когда же настала восемьсот четвёртая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Хассун сказал Хасану эти слова и
дал ему наставления, которые мы упомянули, и сказал: „Я ничего не могу для
тебя, кроме этого, – и потом сказал: – Знай, что если бы не было о тебе
заботы владыки неба, ты бы не добрался сюда“.
И, услышав слова царя Хассуна. Хасан так заплакал, что его
покрыло беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:
«Я буду жить судьбою срок
назначенный,
А кончатся все дни его – умру.
Если б львы в берлоге со мной
бороться вздумали,
Я б побеждал, пока не выйдет срок».
А окончив свои стихи, Хасан поцеловал перед царём землю и
сказал ему: «О великий царь, а сколько осталось дней до прихода кораблей?» И
царь ответил: «Месяц, и они останутся здесь, чтобы продать то, что есть на них,
два месяца, а потом вернутся в свою страну. Не надейся же уехать на кораблях
раньше, чем через три полных месяца». И потом царь велел Хасану идти в Дом
Гостеприимства и приказал снести ему все, что ему нужно из пищи, платья и
одежды, подходящее для царей, и Хасан оставался в Доме Гостеприимства месяц.
А через месяц пришли корабли. И царь вышел с купцами и взял
Хасана с собой на корабли. И Хасан увидел корабль, где были люди
многочисленные, как камешки, – не знает их числа никто, кроме того, кто их
создал, – и этот корабль стоял посреди моря и при нем были маленькие
челноки, которые перевозили с него товары на берег. И Хасан оставался на
корабле, пока путники не перенесли товары с него на сушу, и они начали
продавать и покупать, и до отъезда осталось только три дня.
И царь велел привести Хасана к себе, и собрал для него все,
что было нужно, и наградил его великой наградой. А потом он позвал капитана
того корабля и сказал ему: «Возьми этого юношу к себе на корабль и не
осведомляй о нем никого. Отвези его на острова Вак, оставь его там и не привози
его». И капитан отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И царь стал наставлять Хасана и
сказал ему: «Не осведомляй о себе никого на свете из тех, что будут с тобой на
корабле – и не сообщай никому твоей истории – иначе ты погибнешь». –
«Слушаю и повинуюсь!» – отвечал Хасан. И потом он простился с ним, после того
как пожелал ему долгой жизни и века и победы над всеми завистниками и врагами,
и царь поблагодарил его за это и пожелал ему благополучия и исполнения его
дела. А потом он передал его капитану, и тот взял его и положил в сундук и
поставил сундук на барку и поднял его на корабль только тогда, когда люди были
заняты переноской товаров.
И после этого корабли поплыли и плыли не переставая в
течение десяти дней, а когда наступил одиннадцатый день, они приплыли к берегу.
И капитан вывел Хасана с корабля, и, сойдя с корабля на сушу, Хасан увидел
скамьи, число которых знает только Аллах, и он шёл, пока не дошёл до скамьи,
равной которой не было, и спрятался под нею.
И когда приблизилась ночь, пришло множество женщин, подобно
распространившейся саранче, и они шли на ногах, и мечи у них в руках были
обнажены, и женщины были закованы в кольчуги. И, увидя товары, женщины занялись
ими, а после этого они сели отдохнуть, и одна из женщин села на ту скамью, под
которой был Хасан. И Хасан схватился за край её подола и положил его себе на
голову и бросился к женщине и стал целовать ей руки и ноги, плача. И женщина
сказала: «Эй, ты, встань прямо, пока никто тебя не увидел и не убил». И тогда
Хасан вышел из-под скамьи и встал на ноги и поцеловал женщине руки и сказал ей:
«О госпожа моя, я под твоей защитой! – и потом заплакал и сказал: –
Пожалей того, кто расстался с родными, женой и детьми и поспешил, чтобы
соединиться с ними, и подверг опасности свою душу и сердце. Пожалей меня и будь
уверена, что получишь за это рай. А если ты не примешь меня, прошу тебя ради
Аллаха, великого, укрывающего, укрой меня».
И купцы вдруг стали смотреть на Хасана, когда он говорил с
женщиной. И, услышав его слова и увидев, как он её умоляет, она пожалела его, и
сердце её к нему смягчилось, и она поняла, что Хасан подверг себя опасности и
пришёл в это место только ради великого дела. И она сказала Хасану: «О дитя
моё, успокойся душою и прохлади глаза, и пусть твоё сердце и ум будут спокойны!
Возвращайся на твоё место и спрячься под скамьёй, как раньше, до следующей
ночи, и пусть Аллах сделает то, что желает». И потом она простилась с ним, и
Хасан залез под скамью, как и раньше, а воительницы жгли свечи, смешанные с
алоэ и сырой амброй, до утра.
И когда взошёл день, корабли возвратились к берегу, и купцы
были заняты переноской вещей и товаров, пока не подошла ночь, а Хасан спрятался
под скамьёй с плачущими глазами и печальным сердцем, и не знал он, что
определено ему в неведомом. И когда он сидел так, вдруг подошла к нему женщина
из торгующих, у которой он просил защиты, и подала ему кольчугу, меч,
вызолоченный пояс и копьё и потом ушла от него, опасаясь воительниц. И, увидев
это, Хасан понял, что женщина из торгующих принесла ему эти доспехи лишь для
того, чтобы он их надел. И тогда он поднялся, и надел кольчугу, и затянул пояс
вокруг стана, и привязал меч под мышку, и взял в руки копьё, и сел на скамью, и
язык его не забывал поминать великого Аллаха и просил у него защиты.
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот пятая ночь
Когда же настала восемьсот пятая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что Хасан взял оружие, данное ему женщиной из
торгующих, у которой он попросил защиты. И Хасан надел его, а потом сел на
скамью, и язык его не забывал поминать Аллаха, и стал он просить у Аллаха
защиты. И когда он сидел, вдруг появились факелы, фонари и свечи, и пришли
женщины-воины, и Хасан встал и смешался с толпой воительниц, и стал как бы
одной из них.
А когда приблизился восход зари, воительницы, и Хасан с
ними, пошли и пришли к своим шатрам, и Хасан вошёл в один из них, и вдруг
оказалось, что это шатёр его подруги, которую он просил о защите. И когда эта
женщина вошла в свой шатёр, она сбросила оружие и сняла кольчугу и покрывало, и
Хасан сбросил оружие и посмотрел на свою подругу и увидел, что это полуседая
старуха с голубыми глазами и большим носом, и было это бедствие из бедствий и
самое безобразное создание: с рябым лицом, вылезшими бровями, сломанными
зубами, морщинистыми щеками и седыми волосами, и из носу у неё текло, а изо рта
лилась слюна. И была она такова, как сказал о подобной ей поэт:
И в складках лица её запрятаны девять
бед,
Являет нам каждая геену ужасную.
С лицом отвратительным и мерзкою
сущностью,
Похожа на кабана, губами жующего.
И была эта плешивая уродина, подобная пятнистой змее. И
когда старуха увидела Хасана, она удивилась и воскликнула: «Как добрался этот
человек до этих земель, на каком корабле он приехал и как остался цел?» Она
стала расспрашивать Хасана о его положении, дивясь его прибытию, и Хасан упал к
её ногам и стал тереться об них липом и плакал, пока его не покрыло
беспамятство, а очнувшись, он произнёс такие стихи:
«Когда же дни даруют снова встречу,
И вслед разлуке будем жить мы вместе?
И снова буду с тою, с кем хочу я, —
Упрёки кончатся, а дружба вечна.
Когда бы Нил, как слезы мои,
струился,
Земель бы не было непрошенных,
Он залил бы Хиджаз, и весь Египет,
И Сирию, и земли все Ирака.
Все потому, что нет тебя, любимой!
Так сжалься же и обещай мне встречу!»
А окончив свои стихи, Хасан схватил полу платья старухи и
положил её себе на голову и стал плакать и просить у неё защиты. И когда
старуха увидела, как он горит, волнуется, страдает и горюет, её сердце
потянулось к нему, и она взяла его под свою защиту и молвила: «Не бойся
совершенно!» А потом она спросила Хасана о его положении, и он рассказал ей о
том, что с ним случилось, с начала до конца. И старуха удивилась его рассказу и
сказала ему: «Успокой свою душу и успокой своё сердце! Не осталось для тебя
страха, и ты достиг того, чего ищешь, и исполнится то, что ты хочешь, если
захочет этого Аллах великий».
И Хасан обрадовался сильной радостью. А потом старуха
послала за предводителями войска, чтобы они явились (а было это в последний
день месяца). И когда они предстали перед ней, она сказала: «Выходите и
кликните клич во всем войске, чтобы выступали завтрашний день утром и никто из
воинов не оставался сзади, а если ктонибудь останется, его душа пропала». И
предводители сказали: «Слушаем и повинуемся!» И затем они вышли и кликнули клич
во всем войске, чтобы выступать завтрашний день утром, и вернулись и осведомили
об этом старуху. И понял тогда Хасан, что она и есть предводительница войска и
что ей принадлежит решение и она поставлена над ними начальником. И потом Хасан
не скидывал с тела оружия и доспехов весь этот день.
А имя старухи, у которой находился Хасан, было Шавахи, и
прозвали её Умм-ад-Давахи. И эта старуха не кончила приказывать и запрещать,
пока не взошла заря, и все войско тронулось с места, – а старуха не выступила
с ним. И когда воины ушли и их места стали пустыми, Шавахи сказала Хасану:
«Подойди ко мне ближе, о дитя моё!» И Хасан приблизился к ней и стал перед нею,
и она обратилась к нему и сказала: «По какой причине ты подверг себя опасности
и вступил в эту страну? Как согласилась твоя душа погибнуть? Расскажи мне
правду обо всех твоих делах, не скрывай от меня ничего из них и не бойся. Ты
теперь под моим покровительством, и я защитила тебя и пожалела и сжалилась над
твоим положением. Если ты расскажешь мне правду, я помогу тебе исполнить твоё
желание, хотя бы пропали из-за этого души и погибли тела. И раз ты ко мне
прибыл, нет во мне на тебя гнева, и я не дам проникнуть к тебе со злом никому
из тех, кто есть на островах Вак».
И Хасан рассказал старухе свою историю от начала до конца и
осведомил её о деле своей жены и о птицах, и как он её поймал среди остальных
десяти и женился на ней и жил с нею, пока не досталось ему от неё двоих
сыновей, и как она взяла своих детей и улетела, когда узнала дорогу к одежде из
перьев. И он не скрыл в своём рассказе ничего, с начала и до того дня, который
был сейчас.
И старуха, услышав его слова, покачала головой и сказала:
«Хвала Аллаху, который сохранил тебя и привёл сюда и бросил ко мне! Если бы ты
попал к другому, твоя душа пропала бы и твоё дело не было бы исполнено. Но
искренность твоих намерений и любовь и крайнее влечение твоё к жене и детям –
вот что привело тебя к достижению желаемого. Если бы ты не любил её и не был
взволнован любовью к ней, ты бы не подверг себя такой опасности. Хвала Аллаху
за твоё спасение, и теперь нам надлежит помочь тебе в том, чего ты добиваешься,
чтобы ты вскоре достиг желаемого, если захочет великий Аллах. Но только знай, о
дитя моё, что твоя жена на седьмом острове из островов Вак, и расстояние между
нами и ею – семь месяцев пути, ночью и днём. Мы поедем отсюда и доедем до
земли, которая называется Земля Птиц, и от громкого птичьего крика и хлопанья
крыльев одна птица не слышит там голоса другой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот шестая ночь
Когда же настала восемьсот шестая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что старуха сказала Хасану: „Твоя жена на седьмом
острове, а это большой остров среди островов Вак, и расстояние от нас до него
семь месяцев пути. Мы поедем отсюда до Земли Птиц, где от шума и хлопанья
крыльев одна птица не слышит голоса другой, и поедем по этой земле одиннадцать
дней, днём и ночью, а потом мы выедем оттуда в землю, которая называется Землёй
Зверей, и от рёва животных, гиен и зверей, воя волков и рычания львов мы не
будем ничего слышать. Мы проедем по этой земле двадцать дней и потом выедем в
землю, которая называется Землёй Джиннов, и великие крики джиннов и взлёт их
огней и полет искр и дыма из их ртов и их глубокие вздохи и дерзость их закроет
перед нами дорогу, оглушит нам уши и ослепит нам глаза, так что мы не будем ни
слышать, ни видеть. И не сможет ни один из нас обернуться назад – он погибнет.
И всадник кладёт в этом месте голову на луку седла и но поднимает её три дня. А
после этого нам встретится большая гора и текучая река, которые доходят до
островов Вак. И знай, о дитя моё, что все эти воины – невинные девы, и царь,
правящий нами, женщина с семи островов Вак. А протяжение этих семи островов –
целый год пути для всадника, спешащего в беге. И на берегу этой реки и другая
гора, называемая горой Вак, а это слово – название дерева, ветви которого
похожи на головы сынов Адама. Когда над ними восходит солнце, эти головы разом
начинают кричать и говорят в своём крике: „Вак! Вак! Слава царю-создателю!“ И,
услышав их крик, мы узнаем, что солнце взошло. И также, когда солнце заходит,
эти головы начинают кричать и тоже говорят в своём крике: „Вак! Вак! Слава
царю-создателю!“ И мы узнаем, что солнце закатилось. Ни один мужчина не может
жить у нас и проникнуть к нам и вступить на нашу землю, и между нами и царицей,
которая правит этой землёй, расстояние месяца пути по этому берегу. Все
подданные, которые живут на этом берегу, подвластны этой царице, и ей
подвластны также племена непокорных джиннов и шайтанов. Под её властью столько
колдунов, что число их знает лишь тот, кто их создал. И если ты боишься, я
пошлю с тобой того, кто отведёт тебя на берег, и приведу того, кто свезёт тебя
на своём корабле и доставит тебя в твою страну. А если приятно твоему сердцу
остаться с нами, я не буду тебе прекословить, и ты будешь у меня, под моим
оком, пока не исполнится твоё желание, если захочет Аллах великий“. – „О
госпожа, я больше не расстанусь с тобой, пока не соединюсь с моей женой, или
моя душа пропадёт“, – воскликнул Хасан. И старуха сказала ему: „Это дело
лёгкое! Успокой твоё сердце, и ты скоро придёшь к желаемому, если захочет Аллах
великий. Я непременно осведомлю о тебе царицу, чтобы она была тебе помощницей в
исполнении твоего намерения“.
И Хасан пожелал старухе блага и поцеловал ей руки и голову и
поблагодарил её за её поступок и крайнее великодушие, и пошёл с нею, размышляя
об исходе своего дела и ужасах пребывания на чужбине. И он начал плакать и
рыдать и произнёс такие стихи:
«Дует ветер с тех мест, где стан моей
милой,
И ты видишь, что от любви я безумен.
Ночь сближенья нам кажется светлым
утром,
День разлуки нам кажется чёрной
ночью.
И прощанье с возлюбленной – труд мне
тяжкий,
И расстаться с любимыми нелегко мне.
На суровость я жалуюсь лишь любимой,
Нет мне в мире приятеля или друга.
И забыть мне нельзя о вас – не утешит
Моё сердце хулящих речь, недостойных.
Бесподобная, страсть моя бесподобна.
Лишена ты подобия, я же – сердца.
Кто желает слыть любящим и боится
Укоризны – достоин тот лишь упрёка».
И потом старуха велела бить в барабан отъезда, и войско
двинулось, и Хасан пошёл со старухой, погруженный в море размышлений и
произнося эта стихи, а старуха побуждала его к терпению и утешала его, но Хасан
не приходил в себя и не разумел того, что она ему говорила. И они шли до тех
пор, пока не достигли первого острова из семи островов, то есть Острова Птиц. И
когда они вступили туда, Хасан подумал, что мир перевернулся – так сильны были
там крики, – и у него заболела голова, и его разум смутился, и ослепли его
глаза, и ему забило уши. И он испугался сильным испугом и убедился в своей
смерти и сказал про себя: «Если это Земля Птиц, то какова же будет земля
Зверей?»
И когда старуха, называемая Шавахи, увидела, что он в таком
состоянии, она стала над ним смеяться и сказала: «О дитя моё, если таково твоё
состояние на первом острове, то что же с тобой будет, когда ты достигнешь
остальных островов?» И Хасан стал молить Аллаха и умолять его, прося у него
помощи в том, чем он его испытал, и исполнения его желания. И они ехали до тех
пор, пока не пересекли Землю Птиц и не вышли из неё.
И они вошли в Землю Зверей и вышли из неё и вступили в Землю
Джиннов. И когда Хасан увидел её, он испугался и раскаялся, что вступил с ними
в эту землю. И затем он попросил помощи у великого Аллаха и пошёл с ними
дальше, и они вырвались из Землю Джиннов и дошли до реки и остановились под
большой вздымающейся горой и разбили свои шатры на берегу реки. И старуха
поставила Хасану возле реки скамью из мрамора, украшенную жемчугом,
драгоценными камнями и слитками червонного золота, и Хасан сел на неё, и
подошли воины, и старуха провела их перед Хасаном, а потом они расставили
вокруг Хасана шатры и немного отдохнули и поели и попили и заснули спокойно,
так как они достигли своей страны. А Хасан закрывал себе лицо покрывалом, так
что из-под него видны были только его глаза.
И вдруг толпа девушек подошла близко к шатру Хасана, и они
сняли с себя одежду и вошли в реку, и Хасан стал смотреть, как они моются. И
девушки принялись играть и веселиться, не зная, что Хасан смотрит на них, так
как они считали его за царевну, и у Хасана натянулась его струна, так как он
смотрел на девушек, обнажённых от одежд, и видел у них между бёдрами всякие
разновидности: мягкое, пухлое, жирное, полное, совершённое, широкое и обильное.
И лица их были, как луны, а волосы, точно ночь над днём, так как они были
дочерьми царей.
И потом старуха поставила Хасану седалище и посадила его. И
когда девушки кончили мыться, они вышли из реки, обнажённые и подобные месяцу в
ночь полнолуния. И все войско собралось перед Хасаном, как старуха велела.
Может быть, жена Хасана окажется среди них и он её узнает.
И старуха стала спрашивать его о девушках, проходивших отряд
за отрядом, а Хасан говорил: «Нет её среди этих, о госпожа моя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот седьмая ночь
Когда те настала восемьсот седьмая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что старуха спрашивала Хасана о девушках,
проходивших отряд за отрядом – может быть, он узнает среди них свою
жену, – но, всякий раз как она спрашивала его о какомнибудь отряде, Хасан
говорил: „Её нет среди этих, о госпожа моя!“
И потом, после этого, подошла к ним женщина в конце людей,
которой прислуживали десять невольниц и тридцать служанок – все высокогрудые
девы. И они сняли с себя одежды и вошли с их госпожой в реку, и та стала их
дразнить и бросать и погружать в реку и играла с ними таким образом некоторое
время, а затем они вышли из реки и сели. И их госпоже подали шёлковые
полотенца, вышитые золотом, и она взяла их и вытерлась. И затем ей принесли
одежды, платья и украшения, сделанные джиннами, и она взяла их и надела и гордо
прошла среди воительниц со своими служанками.
И когда Хасан увидел её, его сердце взлетело, и он
воскликнул: «Вот женщина, самая похожая на птицу, которую я видел во дворце
моих сестёр девушек, и она так же поддразнивала своих приближённых, как эта!» –
«О Хасан, это ли твоя жена?» – спросила старуха. И Хасан воскликнул: «Нет, клянусь
твоей жизнью, о госпожа, это не моя жена, и я в жизни не видал её. И среди всех
девушек, которых я видел на этих островах, нет подобной моей жене и нет ей
равной по стройности, соразмерности, красоте и прелести». – «Опиши мне её
и скажи мне все её признаки, чтобы они были у меня в уме, – молвила тогда
старуха. – Я знаю всякую девушку на островах Вак, так как я надсмотрщица
женского войска и управляю им. И если ты мне её опишешь, я узнаю её и придумаю
тебе хитрость, чтобы её захватить».
И тогда Хасан сказал старухе: «У моей жены прекрасное лицо и
стройный стан, её щеки овальны и грудь высока; глаза у неё чёрные и большие,
ноги – плотные, зубы белые; язык её сладостен, и она прекрасна чертами и
подобна гибкой ветви. Её качества – невиданы, и уста румяны, у неё насурмленные
глаза и нежные губы, и на правой щеке у неё родинка, и на животе под пупком –
метка. Её лицо светит, как округлённая луна, её стан тонок, а бедра – тяжелы, и
слюна её исцеляет больного, как будто она Каусар или Сельсебиль». –
«Прибавь, описывая её, пояснения, да прибавит тебе Аллах увлечения», –
сказала старуха. И Хасан молвил: «У моей Жены лицо прекрасное и щеки овальные и
длинная шея; у неё насурмленные глаза, и щеки, как коралл, и рот, точно
сердоликов печать, и уста, ярко-сверкающие, при которых не нужно ни чаши, ни
кувшина. Она сложена в форме нежности, и меж бёдер её престол халифата, и нет
подобной святыни в священных местах, как сказал об этом поэт:
«Название, нас смутившее,
Из букв известных состоит:
Четыре ты на пять умножь,
И шесть умножь на десять ты».
И потом Хасан заплакал и пропел такую песенку:
«О сердце, когда тебя любимый
оставит,
Уйти и сказать, что ты забыло, не
вздумай!
Терпенье употреби – врагов
похоронишь,
Клянусь, не обманется вовек
терпеливый!»
И ещё:
«Коль хочешь спастись, – весь
век не двигайся с места,
Тоски и отчаянья не знай и гордыни.
Терпи и не радуйся совсем, не
печалься,
А если отчаешься, прочти: не
разверзли ль».
И старуха склонила на некоторое время голову к земле, а
потом она подняла голову к Хасану и воскликнула: «Хвала Аллаху, великому саном!
Поистине, я испытана тобою, о Хасан! О, если бы я тебя не знала! Ведь женщина,
которую ты описал, – это именно твоя жена, и я узнала её по приметам. Она
старшая дочь царя величайшего, которая правит над всеми островами Вак. Открой
же глаза и обдумай своё дело, и если ты спишь, – проснись! Тебе никогда
нельзя будет её достигнуть, а если ты её достигнешь, ты не сможешь получить её,
так как между нею и тобой то же, что между небом и землёй. Возвращайся же, дитя
моё, поскорее и не обрекай себя на погибель: ты обречёшь меня вместе с тобой. Я
думаю, что нет для тебя в ней доли. Возвращайся же туда, откуда пришёл, чтобы
не пропали наши души».
И старуха испугалась за себя и за Хасана, и, услышав слова
старухи, он так сильно заплакал, что его покрыло беспамятство. И старуха до тех
пор брызгала ему в лицо водой, пока он не очнулся от обморока. И он заплакал и
залил слезами свою одежду, от великой тоски и огорчения из-за слов старухи, и
отчаялся в жизни и сказал старухе: «О госпожа моя, а как я вернусь, когда я
дошёл досюда, и не думал я в душе, что ты не в силах помочь достигнуть мне
цели, особенно раз ты надсмотрщица войска женщин и управляешь ими». –
«Заклинаю тебя Аллахом, о дитя моё, – сказала старуха, – выбери себе
девушку из этих девушек, и я дам её тебе вместо твоей жены, чтобы ты не попал в
руки царям. Тогда у меня не останется хитрости, чтобы тебя выручить. Заклинаю
тебя Аллахом, послушайся меня и выбери себе одну из этих девушек, но не ту, и
возвращайся поскорее невредимым и не заставляй меня глотать твою горесть.
Клянусь Аллахом, ты бросил себя в великое бедствие и большую опасность, из
которой никто не может тебя выручить!»
И Хасан опустил голову и горько заплакал и произнёс такие
стихи:
«Хулителям сказал я: „не хулите!“
Ведь лишь для слез глаза мои
существуют.
Их слезы переполнили и льются
Вдоль щёк моих, а милая сурова.
Оставьте! От любви худеет тело,
Ведь я в любви люблю моё безумье.
Любимые! Все больше к вам стремленье,
Так почему меня не пожалеть вам?
Суровы вы, хоть клятвы и обеты
Я дал, и, дружбу обманув, ушли вы.
В день расставанья, как вы удалились,
Я выпил чашу низости в разлуке.
О сердце, ты в тоске по ним
расплавься,
Будь щедрым ты на слезы, моё око!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот восьмая ночь
Когда же настала восемьсот восьмая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда старуха сказала Хасану: „Ради Аллаха, о
дитя моё, послушайся моих слов и выбери себе одну из этих девушек, вместо твоей
жены, и возвращайся скорее в твою страну“, – Хасан понурил голову и
заплакал сильным плачем и произнёс упомянутые стихи, а окончив стихотворение,
он так заплакал, что его покрыло беспамятство. И старуха до тех пор брызгала
ему в лицо водой, пока он не очнулся от обморока, а затем она обратилась к нему
и сказала: „О господин мой, возвращайся в твою страну! Когда я поеду с тобой в
город, пропадёт твоя душа и моя душа, так как царица, когда она об этом узнает,
будет упрекать меня за то, что я вступила с тобою в её страну и на её острова,
которых не достигал никто из детей сынов Адама. Она убьёт меня за то, что я
взяла тебя с собой и показала тебе этих дев, которых ты видел в реке, хотя не
касался их самец и не приближался к ним муж“.
И Хасан поклялся, что он совершенно не смотрел на них дурным
взглядом, и старуха сказала ему: «О дитя моё, возвращайся в твою страну, и я
дам тебе денег, сокровищ и редкостей столько, что тебе не будут нужны никакие
женщины. Послушайся же моих слов и возвращайся скорее, не подвергая себя
опасности, и вот я дала тебе совет».
И Хасан, услышав слова старухи, заплакал и стал тереться
щеками об её ноги и воскликнул: «О моя госпожа и владычица и прохлада моего
глаза, как я вернусь после того, как дошёл до этого места, и не посмотрю на
тех, кого желаю?! Я приблизился к жилищу любимой и надеялся на близкую встречу,
и, может быть, будет мне доля в сближении!» И потом он произнёс такие стихи:
«О цари всех прекрасных, сжальтесь
над пленным
Тех очей, что могли б царить в
царстве Кисры,
Превзошли вы дух мускуса ароматом
И затмили красоты роз своим блеском,
Где живёте, там веет ветер
блаженства,
И дыханьем красавицы он пропитан.
О хулитель, довольно слов и советов —
Ты явился с советами лишь по злобе.
Ни корить, ни хулить меня не годится
За любовь, коль не знаешь ты, в чем
тут дело.
Я пленён был красавицы тёмным оком,
И любовью повергнут был я насильно.
Рассыпая слезу мою, стих нижу я,
Вот рассказ мой: рассыпан он и
нанизан.
Щёк румянец расплавил мне моё сердце,
И пылают огнём теперь мои члены.
Расскажите: оставлю коль эти речи,
Так какими расплавлю грудь я речами?
Я красавиц всю жизнь любил, но
свершит ведь
Вслед за этим ещё Аллах дел не мало».
А когда Хасан окончил свои стихи, старуха сжалилась над ним
и пожалела его и, подойдя к нему, стала успокаивать его сердце и сказала:
«Успокой душу и прохлади глаза и освободи твои мысли от заботы, клянусь
Аллахом, я подвергну с тобою опасности мою душу, чтобы ты достиг того, чего
хочешь, или поразит меня гибель». И сердце Хасана успокоилось, и расправилась у
него грудь, и он просидел, беседуя со старухой, до конца дня.
И когда пришла ночь, все девушки разошлись, и некоторые
пошли в свои дворцы в городе, а некоторые остались на ночь в шатрах. И старуха
взяла Хасана с собой и пошла с ним в город и отвела ему помещение для него
одного, чтобы никто не вошёл к нему и не осведомил о нем царицу, и она не убила
бы его и не убила бы того, кто его привёл. И старуха стала прислуживать Хасану
сама и пугала его яростью величайшего царя, отца его жены. И Хасан плакал перед
нею и говорил: «О госпожа, я избрал для себя смерть, и свет мне противен, если
я не соединюсь с женой и детьми! Я подвергну себя опасности и либо достигну
желаемого, либо умру». И старуха стала раздумывать о том, как бы Хасану
сблизиться и сойтись со своей женой и какую придумать хитрость для этого
бедняги, который вверг свою душу в погибель, и не удерживает его от его
намерения ни страх, ни что-нибудь другое, и он забыл о самом себе, а сказавший
поговорку говорит: «Влюблённый не слушает слов свободного от любви».
А царицей острова, на котором они расположились, была
старшая дочь царя величайшего и было имя её Нураль-Худа. И было у этой царицы
семь сестёр – невинных девушек, и они жили у её отца, который правил семью
островами и областями Вак, и престол этого царя был в городе, самом большом из
городов той земли. И вот старуха, видя, что Хасан горит желаньем встретиться со
своей женой и детьми, поднялась и отправилась во дворец царицы Нур-аль-Худа и,
войдя к ней, поцеловала землю меж её руками. А у этой старухи была перед нею
Заслуга, так как она воспитала всех царских дочерей и имела над всеми ими
власть и пользовалась у них почётом и была дорога царю.
И когда старуха вошла к царице Нур-аль-Худа, та поднялась и
обняла её и посадила с собою рядом и спросила, какова была её поездка, и
старуха отвечала ей: «Клянусь Аллахом, о госпожа, это была поездка
благословенная, и я захватила для тебя подарок, который доставлю тебе. О дочь
моя, о царица века и времени, – сказала она потом, – я привела с
собой нечто удивительное и хочу тебе эго показать, чтобы ты помогла мне
исполнить одно дело». – «А что это такое?» – спросила царица. И старуха
рассказала ей историю Хасана, с начала до конца. И она дрожала как тростинка в
день сильного ветра и наконец упала перед царевной и сказала ей: «О госпожа,
попросил у меня защиты один человек на берегу, который прятался под скамьёй, и
я взяла его под защиту и привела его с собой в войске девушек, и он надел
оружие, чтобы никто его не узнал, и я привела его в город. – И потом ещё
сказала царевне: – Я пугала его твоей яростью и осведомила его о твоей силе и
мощи. И всякий раз, как я его пугаю, он плачет и произносит стихи и говорит
мне: „Неизбежно мне увидеть мою жену и детей, или я умру, и я не вернусь в мою
страну без них!“ И он подверг себя опасности и пришёл на острова Вак, и я в
жизни не видела человека, крепче его сердцем и с большей мощью, но только
любовь овладела им до крайней степени…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девятая ночь
Когда же настала восемьсот девятая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что старуха рассказала царевне Нураль-Худа историю
Хасана и сказала ей: „Я не видела человека крепче его сердцем, но только любовь
овладела им до крайней степени“. И, услышав её слова и поняв историю Хасана,
царица разгневалась сильным гневом и склонила на некоторое время голову к
земле, а потом она подняла голову и посмотрела на старуху и сказала ей: „О
злосчастная старуха, разве дошла твоя мерзость до того, что ты приводишь мужчин
и приходишь с ними на острова Вак и вводишь их ко мне, не боясь моей ярости?
Клянусь головой царя, если бы не воспитание и уважение, которым я тебе обязана,
я бы убила тебя с ним сейчас же самым скверным убиением, чтобы путешествующие
поучались на тебе, о проклятая, и никто бы не делал того ужасного дела, которое
сделала ты и на которое никто не властен. Но ступай приведи его сейчас же ко
мне, чтобы я на него посмотрела“.
И старуха вышла от царевны ошеломлённая, не зная, куда идти,
и говорила: «Все это несчастье пригнал ко мне Аллах через руки Хасана!» И она
шла, пока не вошла к Хасану, и сказала ему: «Вставай, поговори с царицей, о
тот, конец чьей жизни приблизился!» И Хасан вышел с нею, и язык его неослабно
поминал великого Аллаха и говорил: «О боже, будь ко мне милостив в твоём
приговоре и освободи меня от беды!» И старуха шла с ним, пока не поставила его
перед царицей Нураль-Худа (а старуха учила Хасана по дороге, как он должен с
ней говорить). И, представ перед Нур-аль-Худа, Хасан увидел, что она закрыла
лицо покрывалом. И он поцеловал землю меж её руками и пожелал ей мира и
произнёс такие два стиха:
«Продли Аллах величье твоё и радость,
И одари господь тебя дарами!
Умножь Аллах величье твоё и славу
И укрепи тебя в борьбе с врагами!»
А когда он окончил свои стихи, царица сделала старухе знак
поговорить с ним перед нею, чтобы она послушала его ответы. И старуха сказала
Хасану: «Царица возвращает тебе приветствие и спрашивает тебя: как твоё имя, из
какой ты страны, как зовут твою жену и детей, из-за которых ты пришёл, и как
называется твоя страна?» И Хасан ответил (а он укрепил свою душу, и судьбы
помогли ему): «О царица годов и времён, единственная в века и столетия! Что до
меня, то моё имя – Хасанмногопечальный, и город мой – Басра, а жена моя – имени
ей я не знаю; что же до моих детей, то одного зовут Насир, а другого – Мансур».
И, услышав слова Хасана, царица сказала ему: «Откуда она увезла своих детей?» И
Хасан ответил: «О царица! Из города Багдада, из дворца халифа». – «А
говорила она вам что-нибудь, когда улетала?» – спросила царица. И Хасан
ответил: «Она сказала моей матушке: „Когда твой сын придёт и продлятся над ним
дни разлуки, и захочет он близости и встречи, и потрясут его ветры томления,
пусть приходит ко мне на острова Вак“.
И тогда царица Нур-аль-Худа покачала головой и сказала: «Не
желай она тебя, она не сказала бы твоей матери этих слов, и если бы она тебя не
хотела и не желала бы близости с тобой, она бы не осведомила тебя, где её место
и не позвала бы тебя в свою страну». – «О госпожа царей и правительница
над всеми царями и нищими, – ответил Хасан, – о том, что случилось, я
тебе рассказал, ничего от тебя не скрывая. Я прошу защиты у Аллаха и у тебя,
чтобы ты меня не обижала. Пожалей же меня и воспользуйся наградой за меня и воздаянием.
Помоги мне встретиться с женой и детьми, серии мне предмет моих желаний и
прохлади глаза мои встречей с детьми и помоги мне их увидеть».
И он начал плакать, стонать и жаловаться и произнёс такие
два стиха:
«Тебя буду славить я, пока голубок
кричит,
Усиленно, хоть бы не исполнил я
должного.
Всегда ведь, когда я жил в былом
благоденствии,
Я видел в тебе его причины и корни
все».
И царица Нур-аль-Худа склонила голову к земле на долгое
время, а потом она подняла голову и сказала Хасану: «Я пожалела тебя и сжалилась
над тобой и намерена показать тебе всех девушек в этом городе и в землях моего
острова. Если ты узнаешь твою жену, я отдам её тебе, а если ты её не узнаешь, я
тебя убью и распну на дверях дома старухи». И Хасан молвил: «Я принимаю это от
тебя, о царица времени». И он произнёс такие стихи:
«Вы подняли страсть во мне, а сами
сидите вы,
Вы отняли сон у всех горящих, и спите
вы,
Вы мне обещали, что не будете вы
тянуть,
Но, повод мой захватив, меня обманули
вы.
Любил вас ребёнком я, не зная ещё
любви.
«Не надо же убивать меня?», – я
вам жалуюсь.
Ужель, не боясь Аллаха, можете вы
убить
Влюблённого, что пасёт звезду, когда
люди спят?
О родичи, если я умру, напишите вы
На камнях моей могилы: «Это
влюблённый был».
И, может быть, юноша, что страстью,
как я, сражён,
Увидя мою могилу, скажет мне: «Мир
тебе!»
А окончив свои стихи, Хасан сказал: «Я согласен на условие,
которое ты мне поставила, и нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого,
великого!»
И тогда царица Нур-аль-Худа приказала, чтобы не осталось в
городе девушки, которая не поднялась бы во дворец и не прошла бы перед Хасаном,
и царица велела старухе Шавахи самой спуститься в город и привести всех бывших
в городе девушек к царице во дворец. И царица принялась вводить к Хасану
девушек сотню за сотней, так что в городе не осталось девушки, которую она бы
не показала Хасану, но Хасан не увидел среди них своей жены. И царица спросила
его: «Видел ли ты свою жену среди этих?» И Хасан отвечал: «Клянусь Аллахом, о
царица, её среди них нет». И тогда царицу охватил сильный гнев, и она сказала
старухе: «Пойди и выведи всех, кто есть во дворце, и покажи их ему».
И когда Хасану показали всех, кто был во дворце, он не
увидел среди них своей жены и сказал царице: «Клянусь жизнью твоей головы, о
царица, её среди них нет». И царица рассердилась и закричала на тех, кто был
вокруг неё, и сказала: «Возьмите его и утащите по земле лицом вниз и отрубите
ему голову, чтобы никто после него не подвергал себя опасности, не узнал о
нашем положении, не прошёл по нашей стране и не вступал на нашу землю и наши
острова!» И Хасана вытащили лицом вниз и накинули на него подол его платья и
закрыли ему глаза и остановились подле него с мечами, ожидая разрешения.
И тогда Шавахи подошла к царице и поцеловала землю меж её
рук и, схватившись за полу её платья, положила её себе на голову и сказала: «О
царица, во имя воспитания, не торопись с ним, особенно раз ты знаешь, что этот
бедняк – чужеземец, который подверг свою душу опасности и испытал дела, которых
никто до него не испытывал, и Аллах – слава ему и величие! – спас его от
смерти из-за его долгой жизни, и он услышал о твоей справедливости и вошёл в
твою страну и охраняемое убежище. И если ты его убьёшь, разойдутся о тебе с
путешественниками вести, что ты ненавидишь чужеземцев и убиваешь их. А он, при
всех обстоятельствах, под своей властью и будет убит твоим мечом, если не
окажется его жены в твоём городе. В какое время ты ни захочешь, чтобы он
явился, я могу возвратить его к тебе. И к тому же я взяла его под защиту,
только надеясь на твоё великодушие, так как ты обязана мне воспитанием, и я
поручилась ему, что ты приведёшь его к желаемому, ибо я знаю твою
справедливость и милосердие, и, если он я не знала в тебе этого, я бы не
привела его в твои город. И я говорила про себя: „Царица на него посмотрит и
послушает стихи, которые он говорит, и прекрасные, ясные слова, подобные
нанизанному жемчугу“, Этот человек вошёл в наши земли и поел нашей пищи, и
соблюдать его право обязательно для нас…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот десятая ночь
Когда же настала восемьсот десятая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда царица Нур-аль-Худа приказала своим
слугам схватить Хасана и отрубить ему голову, старуха стала её уговаривать и
говорила ей: „Этот человек вошёл в наши земли и поел нашей пищи, и соблюдать
его право для нас обязательно, особенно раз я обещала ему встречу с тобою. Ты
ведь знаешь, что разлука тяжела, и знаешь, что разлука убийственна, в
особенности – разлука с детьми. У нас не осталось ни одной женщины, кроме тебя;
покажи же ему твоё лицо“.
И царица улыбнулась и сказала: «Откуда ему быть моим мужем и
иметь от меня детей, чтобы я показывала ему лицо?» И затем она велела привести
Хасана, и его ввели к ней и поставили» перед нею, и тогда она открыла лицо. И,
увидев его, Хасан испустил великий крик и упал, покрытый беспамятством. И
старуха до тех пор ухаживала за ним, пока он не очнулся, а очнувшись от
беспамятства, он произнёс такие стихи:
«Ветерочек из Ирака, что подул
В земли тех, кто восклицает громко:
«Вак!»
Передай моим возлюбленным, что я
Горький вкус любви моей вкусил давно.
О, смягчитесь, люди страсти,
сжальтесь вы.
Тает сердце от разлуки мук моё!»
А окончив свои стихи, он поднялся и посмотрел на царицу и
вскрикнул великим криком, от которого дворец чуть не свалился на тех, кто в нем
был, и затем упал, покрытый беспамятством.
И старуха до тех пор ухаживала за ним, пока он не очнулся, и
спросила его, что с ним, и Хасан воскликнул: «Эта царица – либо моя жена, либо
самый похожий на мою жену человек…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот одиннадцатая ночь
Когда же настала восемьсот одиннадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда старуха спросила Хасана, что с
ним, он воскликнул: „Эта царица – либо моя жена, либо самый похожий на мою жену
человек“. И царица сказала: „Гора тебе, о нянюшка, этот чужеземец бесноватый
или помешанный, потому что он смотрит мне в лицо и таращит глаза“. – „О
царица, – сказала старуха, – ему простительно, не взыщи с него. Ведь
пословица говорит: „Для больного от любви нет лекарства“. Что он, что
бесноватый – все равно“. А Хасан заплакал сильным плачем и произнёс такие два
стиха:
«Увидя следы любимых, с тоски я таю
И слезы лью на месте их стоянки,
Прося того, кто нас испытал разлукой,
Чтоб мне послал любимых возвращенье».
И потом Хасан сказал царице: «Клянусь Аллахом, ты не моя
жена, но ты самый похожий на неё человек!» И царица Нур-аль-Худа так
засмеялась, что упала навзничь и склонилась на бок и сказала: «О любимый, дай
себе отсрочку и рассмотри меня и ответь мне на то, о чем я тебя спрошу. Оставь
безумие, смущение и смятение, – приблизилось к тебе облегчение». – «О
госпожа царей и прибежище всех богатых и нищих, увидав тебя, я стал бесноватым,
потому что ты либо моя жена, либо самый похожий на неё человек. А теперь
спрашивай меня о чем хочешь», – сказал Хасан. И царица спросила его: «Что
в твоей жене на меня похоже?» – «О госпожа моя, – ответил Хасан, –
все, что есть в тебе красивого, прекрасного, изящного и изнеженного –
стройность твоего стана и нежность твоих речей, румянец твоих щёк, и выпуклость
грудей и все прочее, – на неё похожи».
И царица тогда обратилась к Шавахи, Умм-ад-Давахи, и сказала
ей: «О матушка, отведи его обратно на то место, где он у тебя был, и
прислуживай ему сама, а я обдумаю его дело. И если он человек благородный и
храни г дружбу, приязнь и любовь, нам надлежит помочь ему, особенно потому, что
он пришёл в нашу землю и ел нашу пищу и перенёс тяготы путешествия и борьбу с
ужасами опасностей. Но когда ты доставишь его в свой дом, поручи его твоим
слугам и возвращайся ко мне поскорее, и если захочет великий Аллах, будет одно
только благо». И старуха вышла и взяла Хасана и пошла с ним в своё жилище и
велела своим невольницам, слугам и прислужникам ему служить и приказала
принести ему все, что ему нужно, не упуская ничего из должного.
А потом она поспешно вернулась к царице, и та велела ей
надеть оружие и взять с собой тысячу всадников из доблестных. И старуха Шавахи
послушалась её приказаний и надела свои доспехи и призвала тысячу всадников, и,
когда она встала меж руками царицы и сообщила ей о прибытии тысячи всадников,
царица велела ей отправиться в город царя величайшего, её отца, и остановиться
у его дочери Манар-ас-Сана, её младшей сестры, и сказать ей: «Одень твоих детей
в рубахи, которые я для них сделала, и пошли их к её тётке, она стосковалась по
ним».
И потом царица сказала старухе: «Я наказываю тебе, о
матушка, скрывать дело Хасана, и когда ты возьмёшь у неё детей, скажи ей: „Твоя
сестра приглашает тебя её посетить“. И она отдаст тебе детей и выедет ко мне,
желая меня посетить. Ты возвращайся с ними поскорее, а она пусть едет не
торопясь, и иди не по той дороге, по которой поедет она. Пусть твой путь
продолжается ночью и днём, и остерегайся, чтобы хоть кто-нибудь один не узнал
об этом деле. И затем, я клянусь всеми клятвами, если моя сестра окажется его
женой и станет ясно, что её дети – его дети, я не помешаю ему взять её и её
отъезду с ним и с детьми…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двенадцатая ночь
Когда же настала восемьсот двенадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царица сказала старухе: „Я клянусь
Аллахом и подтверждаю всеми клятвами, что если она окажется его женой, я не
помешаю ему её взять и помогу ему взять её и уехать с нею в его страну“. И
старуха поверила её словам и не знала она, что задумала в душе царица, а эта
распутница задумала в душе, что если её сестра не жена Хасана и её дети на него
не похожи, она убьёт его.
И потом царица сказала старухе: «О матушка, если правду
говорит моё опасение, его женой окажется моя сестра Манар-ас-Сана, а Аллах
знает лучше! Эти качества – её качества, и все достоинства, которые он
упомянул: превосходная красота и дивная прелесть не найдутся ни у кого, кроме
моих сестёр – в особенности, у младшей».
И старуха поцеловала ей руки и вернулась к Хасану и
осведомила его о том, что сказала царица, и у Хасана улетел от радости ум, и он
подошёл к старухе и поцеловал её в голову, и она сказала ему: «О дитя моё, не
целуй меня в голову, а поцелуй в рот и считай это наградой За благополучие.
Успокой душу и прохлади глаза, и пусть твоя грудь будет всегда расправлена, и
не брезгай поцеловать меня в рот – я виновница твоей встречи с нею. Успокой же
твоё сердце и ум, и пусть будет твоя грудь всегда расправлена и глаз прохлажден
и душа спокойна». И затем она простилась с ним и ушла, а Хасан произнёс такие
два стиха:
«Любви моей четыре есть свидетеля
(Во всяком деле свидетелей бывает
двое):
Трепет сердца, и в членах дрожь
постоянная,
И худоба тела, и уст молчание».
И потом он произнёс ещё такие два стиха:
«Две вещи есть – коль глаза слезами
кровавыми
О них бы заплакали, грозя, что
исчезнут, —
Десятую часть того, что должно, не
дали бы
Те вещи – цвет юности и с милым
разлука».
А старуха надела оружие и взяла с собою тысячу всадников и
отправилась на тот остров, где находилась сестра царицы, и ехала до тех пор,
пока не приехала к сестре царицы, а между городом Нур-аль-Худа и городом её
сестры было три дня пути. И когда Шавахи достигла города, она вошла к сестре
царицы, Манар-ас-Сана, и приветствовала её и передала ей приветствие её сестры
Нур-аль-Худа и рассказала ей, что царица стосковалась по ней и по её детям, и
сообщила ей, что царица Нур-альХуда на неё гневается за то, что она её не
посещает. И царица Манар-ас-Сана ответила: «Право против меня и за мою сестру.
И я сделала упущение, не посетив её, но я посещу её теперь».
И она велела вынести свои палатки за город и захватила для
сестры подходящие подарки и редкости. А царь, её отец, посмотрел из окна дворца
и увидел, что выставлены палатки, и спросил об этом, и ему сказали: «Царевна
Манар-ас-Сана поставила свои палатки на этой дороге, потому что она хочет
посетить свою сестру Нураль-Худа». И, услышав об этом, царь снарядил для неё
войско, чтобы доставить её к её сестре, и вынул из своей казны богатства,
кушанья, напитки, редкости и драгоценности, для которых бессильны описания. А
семь дочерей царя были родные сестры – от одного отца и одной матери, кроме
младшей. И старшую звали Нур-альХуда, вторую – Наджм-ас-Сабах, третью –
Шамс-ад-Духа, четвёртую – Шаджарат-ад-Дурр, пятую – Кут-аль-Кулуб, шестую –
Шараф-аль-Банат, и седьмую – Манар-асСана, и это была младшая из сестёр и жена
Хасана, и была она им сестрой только по отцу.
И потом старуха подошла и поцеловала землю меж рук
Манар-ас-Сана, и Манар-ас-Сана спросила её: «У тебя есть ещё просьба, о
матушка?» И старуха сказала: «Царица Нур-аль-Худа, твоя сестра, приказывает
тебе переодеть твоих детей и одеть их в рубашки, которые она им сшила, и
послать их к ней со мною. И я возьму их и поеду с ними вперёд и буду вестницей
твоего прихода к ней». И когда Манар-ас-Сана услышала слова старухи, она
склонила голову к земле, и цвет её лица изменился, и она просидела понурившись
долгое время, а потом покачала головой и подняла её к старухе и сказала: «О
матушка, моя душа встревожилась и затрепетало моё сердце, когда ты упомянула о
моих детях. Ведь со времени их рождения никто не видел их лица из джиннов и
людей – ни женщины, ни мужчины, и я ревную их к ветерку, когда он пролетает». И
старуха воскликнула: «Что это за слова, о госпожа! Или ты боишься для них зла
от твоей сестры…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот тринадцатая ночь
Когда же настала восемьсот тринадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха сказала госпоже Манар-ас-Сана:
„Что это за слова, о госпожа! Разве ты боишься для них зла от твоей сестры? Да
сохранит Аллах твой разум! Если ты хочешь ослушаться царицы в этом деле, то
ослушание для тебя невозможно – она будет на тебя гневаться. Но твои дети –
маленькие, о госпожа, и тебе простительно за них бояться, и любящий склонён к
подозрениям. Но ты знаешь, о дочка, мою заботливость и любовь к тебе и к твоим
детям, и я воспитала вас раньше их. Я приму их от тебя и возьму их и постелю
для них свои щеки и открою сердце и положу их внутрь его, и мне не нужно
наставлений о них в подобном этому деле. Будь же спокойна душою и прохлади
глаза и отошли их к ней. Я опережу тебя самое большее на день или на два“.
И старуха до тех пор приставала к Манар-ас-Сана, пока её бок
не умягчился, и она побоялась гнева своей сестры и не знала, что скрыто для неё
в неведомом. И она согласилась послать детей со старухой и позвала их и
выкупала и приготовила и, переодев их, надела на них те рубашки, и отдала их
старухе, а та взяла их и помчалась с ними, как птица, не по той дороге, по
какой шла их мать, как наказывала ей Нур-аль-Худа. И старуха непрестанно
ускоряла ход, боясь за детей, пока не приехала с ними в город царицы
Нуp-аль-Худа, и она переправилась с ними через реку и вошла в город и пошла с
детьми к царице Нур-аль-Худа, их тётке.
И, увидев детей, царица обрадовалась и обняла их и прижала к
груди и посадила одного мальчика на правую ногу, а другого – на левую ногу, а
потом она обратилась к старухе и сказала ей: «Приведи теперь Хасана! Я дала ему
покровительство и защитила его от моего меча. Он укрепился в моем доме и
поселился со мною в соседстве после того, как перенёс страхи и бедствия и
пришёл путями смерти, ужасы которых все возражали. Но при этом он до сих пор не
спасён от испития смертной чаши…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот четырнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот четырнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царица Нур-аль-Худа велела старухе
привести Хасана и сказала: „Он испытал страхи и бедствия и прошёл путями
смерти, ужасы которых все возрастали, по при этом он до сих пор не спасён от
испития смертной чаши“. – „Когда я приведу его к тебе, сведёшь ли ты его с
ними и, если выяснится, что это не его дети, простишь ли ты его и возвратишь ли
и его страну?“ – спросила старуха.
И, услышав её слова, царица разгневалась великим гневом и
воскликнула: «Горе тебе, о злосчастная старуха! До каких пор продлятся твои
уловки из-за этого чужеземца, который посягнул на нас и поднял нашу завесу и
узнал о наших обстоятельствах? Разве он думает, что пришёл в нашу землю, увидел
наши лица и замарал нашу честь и вернётся в свои земли невредимым? Он разгласит
о наших обстоятельствах в своих землях и среди своих родных, и дойдут о нас
вести до всех царей в областях земли, и разъедутся купцы с рассказами о нас но
все стороны и станут говорить: „Человек вошёл на острова Вак и прошёл страны
колдунов и кудесников и вступил в Землю Джиннов и в Землю Зверей и Птиц и
вернулся невредимым“. Этого не будет никогда! Клянусь тем, кто сотворил небеса
и их построил и простёр землю и протянул её, и создал тварей и исчислил их!
Если это будут не его дети, я непременно убью его, и сама отрублю ему голову
своей рукой!» И она закричала на старуху так, что та со страху упала, и
натравила на неё привратника и двадцать рабов и сказала им: «Пойдите с этой
старухой и приведите ко мне скорее того юношу, который находится у неё в доме».
И старуха вышла, влекомая привратником и рабом, и цвет её
лица пожелтел, и у неё дрожали поджилки, и пошла к себе домой и вошла к Хасану.
И когда она вошла, Хасан поднялся и поцеловал ей руки и поздоровался с нею, но
старуха не поздоровалась с ним и сказала: «Иди поговори с царицей! Не говорила
ли я тебе: „Возвращайся в твою страну“. И не удерживала ли тебя от всего этого,
но ты не послушался моих слов? Я говорила: „Я дам тебе то, чего никто не может
иметь, и возвращайся в твою страну поскорее“, но ты мне не повиновался и не
послушался меня, а напротив, сделал мне наперекор и избрал для себя и для меня
гибель. Вот перед тобою то, что ты выбрал, и смерть близка. Иди поговори с Этой
развратной распутницей, своевольной обидчицей».
И Хасан поднялся с разбитым сердцем, печальной душой и
испуганный, говоря: «О хранитель, сохрани! О боже, будь милостив ко мне в том,
что ты определил мне из испытаний, и покрой меня, о милостивейший из
милостивых». И он отчаялся в жизни и пошёл с теми двадцатью рабами,
привратником и старухой. И они ввели Хасана к царице, и он увидел своих детей,
Насира и Мансура, которые сидели у царицы на коленях, и она играла с ними и
забавляла их. И когда взор Хасана упал на его детей, он узнал их и вскрикнул
великим криком и упал на землю, покрытый беспамятством, так сильно он
обрадовался своим детям…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот пятнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот пятнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда взор Хасана упал на его детей, он
узнал их и вскрикнул великим криком и упал на землю, покрытый беспамятством. А
очнувшись, он узнал своих детей, и они узнали его, и взволновала их врождённая
любовь, и они высвободились из объятий царицы и встали возле велик он и
славен! – внушил им слова: „О батюшка наш!“
И заплакали старуха и присутствующие из жалости и сочувствия
к ним и сказали: «Хвала Аллаху, который соединил вас с вашим отцом!» А Хасан,
очнувшись от обморока, обнял своих детей и так заплакал, что его покрыло
беспамятство. И, очнувшись от обморока, он произнёс такие стихи:
«Я вами клянусь: душа не может уже
терпеть
Разлуку, хотя бы близость гибель
сулила мне.
Мне призрак ваш говорит: «Ведь завтра
ты встретишь их».
Но разве, назло врагам, до завтра я
доживу?
Я вами клянусь, владыки, как
удалились вы,
Мне жизнь не была сладка совсем уже
после вас.
И если Аллах пошлёт мне смерть от
любви моей,
Я мучеником умру великим от страсти к
вам.
Газелью клянусь, что в сердце
пастбище обрела,
Но образ её, как он, бежит от очей
моих, —
Коль вздумает отрицать, что кровь мою
пролила,
Она на щеках её свидетелем выступит».
И когда царица убедилась, что малютки – дети Хасана и что её
сестра, госпожа Манар-ас-Сана, – его жена, в поисках которой он пришёл,
она разгневалась на сестру великим гневом, больше которого не бывает…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот шестнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот шестнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царица Нур-альХуда убедилась, что
малютки – дети Хасана и что её сестра, Манар-ас-Сана, – его жена, в
поисках которой он пришёл, она разгневалась на сестру великим гневом, больше
которого не бывает, и закричала в лицо Хасану, и тот упал без чувств. А
очнувшись от обморока, он произнёс такие стихи:
«Ушли вы, но ближе всех людей вы душе
моей,
Вы скрылись, но в сердце вы всегда
остаётесь.
Аллахом клянусь, к другим от вас я не
отойду
И против превратностей судьбы буду
стоек.
Проходит в любви к вам ряд ночей и
кончается,
А в сердце моем больном стенанья и
пламя
Ведь прежде я не хотел разлуки на час
один,
Теперь же ряд месяцев прошёл надо
мною.
Ревную я к ветерку, когда пролетает
он, —
Поистине, юных дев ко всем я ревную».
А окончив свои стихи, Хасан упал, покрытый беспамятством. И,
очнувшись, он увидел, что его вытащили, волоча лицом вниз, и поднялся и пошёл,
путаясь в полах платья, и не верил он в спасение от того, что перенёс от
царицы. И это показалось тяжким старухе Шавахи, но она не могла заговорить с
царицей о Хасане из-за её сильного гнева.
И когда Хасан вышел из дворца, он был растеряй и не знал,
куда деваться, куда пойти и куда направиться, и стала для него тесна земля при
её просторе, и не находил он никого, кто бы с ним поговорил и развлёк бы его и
утешил, и не у кого было ему спросить совета и не к кому направиться и не у
кого приютиться. И он убедился, что погибнет, так как не мог уехать и не знал,
с кем поехать, и не знал дороги и не мог пройти через Долину Джиннов и Землю
Зверей и Острова Птиц, и потерял он надежду жить. И он заплакал о самом себе, и
покрыло его беспамятство, а очнувшись, он стал думать о своих детях и жене и о
прибытии её к сестре и размышлять о том, что случится у неё с её сестрой.
А потом он начал раскаиваться, что пришёл в эти земли и что
он не слушал ничьих слов, и произнёс такие стихи:
«Пусть плачут глаза о том, что милую
утратил я:
Утешиться трудно мне, и горесть моя
сильна.
И чашу превратностей без примеси
выпил я,
А кто может сильным быть, утратив
возлюбленных?
Постлали ковёр упрёков меж мной и
вами вы;
Скажите, ковёр упрёков снова когда
свернут?
Не спал я, когда вы спали, и
утверждали вы,
Что я вас забыл, когда забыл я
забвение.
О, сердце, поистине, стремится к
сближению,
А вы – мои лекари, от хвори храните
вы.
Не видите разве, что разлука со мной
творит
Покорён и низким я и тем, кто не
низок был.
Скрывал я любовь мою, но страсть
выдаёт её,
И сердце огнём любви на веки
охвачено.
Так сжальтесь же надо мной и
смилуйтесь: был всегда
Обетам и клятвам верен в скрытом и
тайном я.
Увижу ли я, что дни нас с вами сведут
опять?
Вы – сердце моё, и вас лишь любит
душа моя.
Болит моё сердце от разлуки! О, если
бы
Вы весть сообщили мне о вашей любви
теперь!»
А окончив свои стихи, Хасан продолжал идти, пока не вышел за
город, и он увидел реку и пошёл по берегу, не зная, куда направиться, и вот то,
что было с Хасаном.
Что же касается его жены, Манар-ас-Сана, то она пожелала
выехать на следующий день после того дня, когда выехала старуха. И когда она
собиралась выезжать, вдруг вошёл к ней придворный царя, её отца, и поцеловал
землю меж её руками…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот семнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот семнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Манар-ас-Сана собиралась выезжать,
вдруг вошёл к ней придворный царя, её отца, и поцеловал землю меж её руками и
сказал: „О царевна, твой отец, царь величайший, приветствует тебя и зовёт тебя
к себе“. И царевна поднялась и пошла с придворным к отцу, чтобы посмотреть, что
ему нужно. И когда отец царевны увидал её, он посадил её с собой рядом на
престол и сказал: „О дочка, знай, что я видел сегодня ночью сон, и я боюсь
из-за него за тебя и боюсь, что постигнет тебя из-за этой поездки долгая
забота“. – „Почему, о батюшка, и что ты видел во сне?“ – спросила царевна.
И её отец ответил: «Я видел, будто я вошёл в сокровищницу и
увидел там большие богатства и много драгоценностей и яхонтов, и будто
понравились мне во всей сокровищнице среди всех этих драгоценностей только семь
зёрен, и были они лучшими в сокровищнице. И я выбрал из этих семи камней один –
самый маленький из них, но самый красивый и сильнее всех сиявший. И как будто»
я взял его в руку, когда мне понравилась его красота, и вышел с ним из
сокровищницы. И, выйдя из её дверей, я разжал руку, радуясь, и стал
поворачивать камень, и вдруг прилетела диковинная птица из далёких стран,
которая не из птиц нашей страны, и низринулась на меня с неба и, выхватив камешек
у меня из руки, положила его обратно на то место, откуда я его принёс. И
охватила меня забота, грусть и тоска, и я испугался великим испугом, который
пробудил меня от сна, и проснулся, печальный, горюя об этом камне. И,
пробудившись от сна, я позвал толкователей и разъяснителей и рассказал им мой
сон, и они мне сказали: «У тебя семь дочерей, и ты потеряешь младшую и её
отнимут у тебя силой, без твоего согласия». А ты, о дочка, младшая из моих
дочерей и самая мне дорогая и драгоценная. И вот ты уезжаешь к твоей сестре, и
я не знаю, что у тебя с ней случится. Не уезжай и вернись к себе во дворец».
И когда Манар-ас-Сана услышала слова своего отца, её сердце
затрепетало, и она испугалась за своих детей и склонила на некоторое время
голову к земле, а потом она подняла голову к отцу и сказала: «О царь, царица
Нур-аль-Худа приготовила для меня угощение, и она ждёт моего прибытия с часу на
час. Она уже четыре года меня не видала, и если я отложу моё посещение, она на
меня рассердится. Самое большее я пробуду у неё месяц времени и вернусь к тебе.
Да и кто ступит на нашу землю и достигнет островов Вак и кто может добраться до
Белой Земли и до Чёрной Горы и достигнуть Камфарной Горы и Крепости Птиц? Как
он пересечёт Долину Птиц, а за ней Долину Зверей, а за ней Долины Джиннов,
вступит на наши острова? Если бы вступил на них иноземец, он наверное бы погиб
в морях гибели. Успокойся же душою и прохлади глаза о моем путешествии, никто
не имеет власти вступить на нашу землю». И она до тех пор старалась смягчить
своего отца, пока тот не пожаловал ей разрешения ехать…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот восемнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот восемнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что Манар-ас-Сана до тех пор старалась
смягчить своего отца, пока он не пожаловал ей разрешения ехать, и потом он
приказал тысяче всадников отправиться с нею и довести её до реки, а затей
оставаться на месте, пока она не достигнет города своей сестры и не войдёт в её
дворец. И он велел им оставаться с нею и взять её и привести к её отцу и
наказал Манар-ас-Сана побыть у сестры два дня и быстро возвращаться. И царевна
ответила: „Слушаю и повинуюсь!“ – и поднялась и вышла, и отец её вышел и
простился с нею.
А слова отца оставили след в её сердце, и она испугалась за
своих детей, но нет пользы укрепляться осторожностью против нападения судьбы. И
Манар-ас-Сана ускоряла ход в течение трех дней с их ночами и доехала до реки и
поставила свои шатры на берегу. А потом она переправилась через реку, вместе с
несколькими слугами, приближёнными и везирями и, достигнув города царицы
Нур-аль-Худа, поднялась во дворец и вошла к ней и увидела, что её дети плачут
около неё и кричат: «Отец наш!» И слезы потекли у нёс из глаз, и она заплакала
и прижала своих детей к груди и сказала: «Разве вы видели вашего отца? Пусть бы
не было той минуты, когда я его покинула, и если бы я знала, что он в обители
жизни, я бы вас к нему присела».
И потом она стала плакать о себе и о своём муже, и о том,
что её дети плачут, и произнесла такие стихи:
«Любимые! Несмотря на даль и
суровость, я
Стремлюсь к вам, где б ни были, и к
вам направляюсь лишь.
И взоры обращены мои к вашей родине,
И сердце моё скорбит о с вами
прошедших днях.
Как много мы провели ночей без
сомнения,
Влюблённые, радуясь и ласке и
верности!»
И когда царевна увидела, что её сестра обняла своих детей и
сказала: «Я сама сделала это с собою и с детьми к разрушила мой дом», –
Нур-аль-Худа не пожелала ей мира, но сказала ей: «О распутница, откуда у тебя эти
дети? Разве ты вышла замуж без ведома твоего отца или совершила блуд? Если ты
совершила блуд, тебя следует наказать, а если ты вышла замуж без нашего ведома,
то почему ты покинула твоего мужа и взяла твоих детей и разлучила их с их отцом
и пришла в паши страны?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девятнадцатая ночь
Когда же настала восемьсот девятнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что царица Нур-аль-Худа сказала своей сестре
Манар-ас-Сана: „А если ты вышла замуж без нашего ведома, то почему ты покинула
твоего мужа и взяла твоих детей и разлучила их с их отцом и пришла в наши
страны и спрятала от нас твоих детей? Разве ты думаешь, что мы этого не знаем?
Великий Аллах, знающий сокровенное, обнаружил нам твоё дело, открыл твоё
состояние и показал твои слабые места!“
И потом, после этого, она велела своим приближённым взять
Манар-ас-Сана, и её схватили, и Нур-аль-Худа связала ей руки и заковала её в
железные цепи и побила её болезненным боем, так что растерзала ей тело, и
привязала её за волосы к крестовине и посадила её в тюрьму.
И она написала письмо своему отцу, царю величайшему, чтобы
осведомить его об этом деле, и писала ему: «В нашей стране появился мужчина из
людей, и моя сестра Манар-ас-Сана утверждает, что она вышла за него Замуж по
закону и принесла от него двух детей, но скрыла их от нас и от тебя и не
объявляла о себе ничего, пока не пришёл к нам этот мужчина, который из людей, а
зовут его Хасан. И он рассказал нам, что женился на ней и что она прожила с ним
долгий срок времени, а потом взяла своих детей и ушла без его ведома. И она
осведомила, уходя, его мать и сказала ей: „Скажи твоему сыну, если охватит его
тоска, пусть приходит ко мне на острова Вак“. И мы задержали этого человека у
нас, и я послала к ней старуху Шавахи, чтобы она привела её к нам, вместе с её
детьми, и она собралась и приехала. А я приказала старухе Шавахи принести мне
её детей раньше и прийти ко мне с ними, прежде чем она явится, и старуха
принесла детей раньше, чем пришла их мать. И я послала за человеком, который
утверждал, что она его жена, и, войдя ко мне и увидев детей, он узнал их, и они
его узнали, и я удостоверилась, что эти дети – его дети, и что она – его жена,
и узнала, что слова этого человека правильны и что на нем нет позора и дурного,
и увидела, что мерзость и позор – на моей сестре. И я испугалась, что наша
честь будет посрамлена перед жителями наших островов, и когда эта распутная
обманщица вошла ко мне, я на неё разгневалась и побила её болезненным боем и
привязала её к кресту за волосы. Вот я осведомила тебя об её истории и приказ –
твой приказ – что ты нам прикажешь, мы сделаем. Ты знаешь, что в этом деле для
нас срам, и позор нам и тебе, и, может быть, услышат об этом жители островов, и
станем мы между ними притчей, и надлежит тебе дать нам быстрый ответ».
И потом она отдала письмо посланцу, и тот пошёл с ним к
царю. И когда царь величайший прочитал его, он разгневался великим гневом на
свою дочь Манар-ас-Сана и написал своей дочери Нур-аль-Худа письмо, в котором
говорил: «Я вручаю её дело тебе и назначаю тебя судьёй над её кровью. Если дело
таково, как ты говоришь, убей её и не советуйся о ней со мною».
И когда письмо её отца дошло до царицы, она прочитала его и
послала за Манар-ас-Сана и призвала её к себе, а Манар-ас-Сана утопала в крови,
была связана своими волосами и закована в тяжёлые железные цепи, и была на ней
волосяная одежда. И её поставили перед царицей, и она стояла, униженная и
презренная, и, увидев себя в столь большом позоре и великом унижении, она
вспомнила о своём бывшем величии и заплакала сильным плачем и произнесла такие
два стиха:
«Владыка, мои враги хотят погубить
меня,
Они говорят, что мне не будет
спасенья
Надеюсь, что все дела врагов
уничтожишь ты,
Господь мой, защита тех, кто просит в
испуге».
И затем она заплакала сильным плачем и упала, покрытая
беспамятством, а очнувшись, она произнесла такие два стиха:
«Подружились беды с душой моей; с
ними дружен я,
Хоть был врагом их; щедрый – друг для
многих,
Единым не был род забот в душе моей,
И их, хвала Аллаху, много тысяч».
И ещё произнесла такие два стиха:
«Как много бед нелёгкими покажутся
Для юноши – спасенье у Аллаха!
Тяжелы они, но порой охватят кольца
их
И раскроются, а не думал я, что
раскроются…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот двадцати
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот двадцати,
она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царица Нур-аль-Худа
велела привести свою сестру, царевну Манар-ас-Сана, её поставили перед нею,
связанную, и она произнесла предыдущие стихи. И её сестра принесла деревянную
лестницу и положила на неё Манар-ас-Сана и велела слугам привязать её спиной к
лестнице и вытянула ей руки и привязала их верёвками, а затем она обнажила ей
голову и обвила её волосы вокруг деревянной лестницы, и жалость к сестре
исчезла из её сердца.
И когда Манар-ас-Сана увидела себя в таком позорном и
унизительном положении, она начала кричать и плакать, но никто не пришёл ей на
помощь. И она сказала: «О сестрица, как ожесточилось ко мне твоё сердце и ты не
жалеешь меня и не жалеешь этих маленьких детей?» И, услышав эти слова,
Нур-аль-Худа стала ещё более жестокой и начала её ругать и воскликнула: «О
любовница, о распутница, пусть не помилует Аллах того, кто тебя помилует! Как я
тебя пожалею, о обманщица?» И Манар-ас-Сана сказала ей (а она лежала
вытянутая)» «Я ищу от тебя защиты у господа неба в том, за что ты меня ругаешь,
и в чем я невиновна! Клянусь Аллахом, я не совершала блуда, а вышла за него
замуж по закону, и мой господь знает, правда мои слова или нет. Моё сердце
разгневалось на тебя из за жестокости твоего сердца ко мне – как ты упрекаешь
меня в блуде, ничего не зная! Но мой господь освободит меня от тебя, и если
твои упрёки за блуд правильны, Аллах накажет меня за это».
И её сестра подумала, услышав её слова, и сказала ей: «Как
ты можешь обращаться ко мне с такими словами!» А потом она поднялась и стала
бить Манар-асСана, и её покрыло беспамятство. И ей брызгали в лицо водой, пока
она не очнулась, и изменились прелести её от жестоких побоев и крепких уз и от
постигшего её великого унижения, и она произнесла такие два стиха:
«И если грех совершила я
И дурное дело я сделала, —
Я раскаялась в том, что минуло,
И просить прощенья пришла я к вам».
И, услышав её стихи. Нур-аль-Худа разгневалась сильным
гневом и воскликнула: «Ты говоришь передо мной стихами, о распутница, и ищешь
прощения великих грехов, которые ты совершила! У меня было желание воротить
тебя к твоему мужу и посмотреть на твоё распутство и силу твоего глаза, так как
ты похваляешься совершёнными тобой распутствами, мерзостями и великими
грехами».
И затем она велела слугам принести пальмовый прут, и когда
его принесли, засучила рукава и стала осыпать Манар-ас-Сана ударами с головы до
ног. А потом она приказала подать витой бич, такой, что если бы ударили им
слона, он бы, наверное, быстро убежал, и стала опускать этот бич на спину и на
живот Манар-ас-Сана, и от этого её покрыло беспамятство. И когда старуха Шавахи
увидела такие поступки царицы, она бегом выбежала от неё, плача и проклиная её.
И царица крикнула слугам: «Приведите её ко мне!» И слуги вперегонку побежали за
ней и схватили её и привели к царице, и та велела бросить Шавахи на землю и
сказала невольницам: «Тащите её лицом вниз и вытащите её!» И старуху потащили и
вытащили, и вот то, что было со всеми ими.
Что же касается до Хасана, то он поднялся, стараясь быть
стойким, и пошёл по берегу реки, направляясь к пустыне, смятенный, озабоченный
и потерявший надежду жить, и был он ошеломлён и не отличал дня от ночи из-за
того, что его поразило. И он шёл до тех пор, пока не приблизился к дереву, и он
увидел на нем повешенную бумажку и взял её в руку и посмотрел на неё, и вдруг
оказалось, что на ней написаны такие стихи:
«Обдумал я дела твои,
Когда был в утробе ты матери,
И смягчил к тебе я её тогда,
И к груди прижала тебя она.
Поможем мы тебе во всем,
Что горе и беду несёт.
Ты встань, склонись пред нами ты —
Тебя за Руку мы возьмём в беде».
И когда Хасан кончил читать эту бумажку, он уверился, что
будет спасён от беды и добьётся сближения с любимыми, а затем он прошёл два
шага и увидел себя одиноким, в месте пустынном, полном опасности, где не найти
никого, кто бы его развлёк, и сердце его умерло от одиночества и страха, и у
него задрожали поджилки, и он произнёс такие стихи:
«О ветер, коль пролетишь в земле ты
возлюбленных,
Тогда передай ты им привет мой
великий.
Скажи им, что я заложник страсти к
возлюбленным,
Любовь моя всякую любовь превышает.
Быть может, повеет вдруг от них
ветром милости,
И тотчас он оживит истлевшие кости…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать первая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан, прочитав бумажку,
убедился в том, что будет спасён от беды, и уверился, что добьётся сближения с
любимыми, а потом он прошёл два шага и увидел себя одиноким, в месте, полном
опасностей, и не было с ним никого, кто бы его развлёк. И он заплакал сильным
плачем и произнёс такие стихи, которые мы упомянули, и затем прошёл по берегу
реки ещё два шага и увидел двух маленьких детей, из детей колдунов и
кудесников, перед которыми лежала медная палочка, покрытая талисманами, а рядом
с палочкой – кожаный колпак, сшитый из трех клиньев, на котором были выведены
сталью имена и надписи.
И палочка и колпак валялись на земле, а дети спорили из-за
них и дрались, так что между ними лилась кровь. И один говорил: «Не возьмёт
палочки никто, кроме меня!» А другой говорил: «Не возьмёт палочки никто, кроме
меня!»
И Хасан встал между ними и оторвал их друг от друга и
спросил: «В чем причина вашего спора?» И дети сказали ему: «Дяденька, рассуди
нас! Аллах великий привёл тебя к нам, чтобы ты разрешил наш спор по
справедливости». – «Расскажите мне вашу историю, и я рассужу вас», –
сказал Хасан. И дети сказали ему: «Мы родные братья, и наш отец был один из
больших колдунов, и он жил в пещере на этой горе. Он умер и оставил нам этот
колпак и эту палочку, и мой брат говорит: „Никто не возьмёт палочки, кроме
меня!“ – а я говорю: „Никто не возьмёт её, кроме меня!“ Рассуди же нас и
освободи нас друг от друга!»
И, услышав их слова, Хасан спросил их: «Какая разница между
палочкой и колпаком и в чем их ценность? Палочка, судя по внешнему виду, стоит
шесть джедидов, а колпак стоит три джедида». – «Ты не знаешь их
достоинства», – ответили братья. «А в чем их достоинство?» – спросил
Хасан. И дети сказали: «В каждой из этих вещей – дивная тайна, и дело в том,
что палочка стоит подати с островов Вак и всех их земель и колпак – то же».
«О дети, ради Аллаха, откройте мне их тайну», – сказал
Хасан. И дети ответили: «О дяденька, тайна их велика, и наш отец прожил сто
тридцать пять лет, стараясь их придумать, пока не сделал их как нельзя лучше. И
он вложил в них скрытую тайну, получая от них дивные услуги, и расписал их
наподобие вращающегося небосвода, и разрешил ими все чары. А когда он кончил их
изготовление, его застигла смерть, которой не избежать никому. И что касается
колпака, то его тайна в том, что всякий, кто наденет его на голову, скроется с
глаз всех людей, и никто не будет его видеть, пока колпак останется у него на
голове. А что касается палочки, то её тайна в том, что всякий, кто ею владеет,
правит семью племенами джиннов, и все они служат этой палочке, и все подвластны
его велению и приговору. И если кто-нибудь, кто ею владеет и у кого она в
руках, ударит ею по земле, перед ним смирятся земные цари, и все джинны будут
ему служить».
И, услышав эти слова, Хасан склонил на некоторое время голову
к земле и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я буду побеждать этой палочкой и
этим колпаком, если захочет Аллах великий, и я более достоин их, чем эти дети!
Сейчас же ухитрюсь отнять их у них, чтобы помочь себе в моем освобождении и
освобождении моей жены и детей от этой жестокой царицы, и мы уедем из этого
мрачного места, откуда никому из людей не спастись и не убежать. Может быть,
Аллах привёл меня к этим мальчикам только для того, чтобы я вырвал у них рту
палочку и колпак».
И потом он поднял голову к мальчикам и сказал им: «Если вы
хотите разрешить дело, то я вас испытаю, и тот, кто одолеет своего соперника,
возьмёт палочку, а кто окажется слабее, возьмёт колпак. И если я вас испытаю и
распознаю вас, я буду знать, чего каждый из вас достоин». – «О дядюшка, мы
поручаем тебе испытать нас, решай между нами, как ты изберёшь», – сказали
дети. И Хасан спросил их: «Будете ли вы меня слушаться и примете ли мои слова?»
– «Да», – ответили дети. И Хасан сказал им: «Я возьму камень и брошу его,
и кто из вас прибежит к нему первый и возьмёт его раньше другого, тот возьмёт
палочку, а кто отстанет и не догонит другого, тот возьмёт колпак». – «Мы
принимаем от тебя эти слова и согласны на них», – сказали дети.
И тогда Хасан взял камень и с силой бросил его, так что он скрылся
из глаз, и дети вперегонку побежали за ним. И когда они удалились, Хасан надел
колпак, взял палочку в руки и отошёл от своего места, чтобы увидеть правдивость
слов мальчиков о тайне их отца. И младший мальчик прибежал к камню первый и
взял его и вернулся к тому месту, где был Хасан, но не увидел и следа его. И
тогда он крикнул своему брату: «Где тот человек, что был судьёй между нами?» И
его брат сказал: «Я его не вижу и не знаю, поднялся ли он на вышнее небо, или
спустился к нижней земле!» И потом они поискали Хасана, но не увидели
его, – а Хасан стоял на своём месте, – и стали ругать один другого и
сказали: «Пропали и палочка и колпак – ни мне, ни тебе, и наш отец говорил нам
эти самые слова, но мы забыли, что он нам рассказывал».
И они вернулись обратно, а Хасан вошёл в город, надев колпак
и неся в руках палочку, и не увидел его ни один человек. И он поднялся во
дворец и проник в то помещение, где была Шавахи Зат-ад-Давахи, и вошёл к ней в
колпаке, и она его не увидела. И он шёл, пока не приблизился к полке,
тянувшейся над её головой и уставленной стеклом и фарфором, и потряс её рукой,
и то, что было на полке, упало на пол. И Шавахи Зат-ад-Давахи закричала и стала
бить себя по лицу, а затем она подошла и поставила на место то, что упало, и
сказала про себя: «Клянусь Аллахом, что царица Нур-аль-Худа не иначе как
послала ко мне шайтана, и он сделал со мной это дело! Я прошу Аллаха великого,
чтобы он освободил меня от неё и сохранил меня от её гнева. О господи! Если она
сделала такое скверное дело и побила и распяла свою сестру, которая дорога её
отцу, то каков будет её поступок с кем-нибудь чужим, как я, когда она на него
рассердится?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать вторая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать вторая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи думала:
„Если царица Нур-аль-Худа делает такие дела со своей сестрой, то каково будет
положение чужого, когда она на него рассердится?“ И затем она воскликнула:
„Заклинаю тебя, о шайтан многомилостивый, благодетелем, великим по сану,
сильным властью, создателем людей и джиннов, и надписью, которая на перстне
Сулеймана, сына Дауда, – мир с ними обоими! – заговори со мной и
ответь мне!“ И Хасан ответил ей и сказал: „Я не шайтан, я Хасан, любовью
взволнованный, безумный, смятенный“.
И затем он снял колпак с головы и явился старухе, и та
узнала его и взяла и уединилась с ним и сказала: «Что случилось с твоим умом,
что ты пробрался сюда? Иди спрячься! Эта развратница причинила твоей жене те
пытки, которые причинила, а она – её сестра. Что же будет, если она нападёт на
тебя?» И потом она рассказала ему обо всем, что выпало его жене и какие она
вынесла тяготы, пытки и мученья, и рассказала ему также, какие достались мученья
ей самой, и сказала: «Царица жалела, что отпустила тебя, и послала за тобой
человека, чтобы тебя воротить, обещая дать ему кинтар золота и поставить его
при себе на моё место, и поклялась, что, если тебя воротят, она убьёт тебя и
убьёт твою жену и детей».
И потом старуха заплакала и показала Хасану, что царица
сделала с нею, и Хасан заплакал и воскликнул: «О госпожа моя, как освободиться
из этой земли и от этой жестокой царицы и какая хитрость приведёт меня к
освобождению моей жены и детей и возвращению с ними в мою страну невредимым?» –
«Горе тебе, – воскликнула старуха, – спасайся сам!» Но Хасан
вскричал: «Я непременно должен освободить её и освободить моих детей против
воли царицы!» – «А как ты их освободишь против её воли? – молвила
старуха. – Иди и скрывайся, о дитя моё, пока позволит Аллах великий».
И тогда Хасан показал ей медную палочку и колпак, и, увидав
их, старуха обрадовалась сильной радостью и воскликнула: «Слава тому, кто
оживляет кости, когда они истлели! Клянусь Аллахом, о дитя моё, ты и твоя жена
были в числе погибающих, а теперь, о дитя моё, ты спасся вместе с твоей женой и
детьми! Я ведь знаю эту палочку и того, кто её сделал, – это был мой
наставник, который научил меня колдовству, и он был великий колдун и провёл сто
тридцать пять лет, тщательно делая эту палочку и колпак. А когда он кончил их
совершенствовать, его настигла смерть, которой не избежать. И я слышала, как он
говорил своим детям: „О дети мои, эти вещи – не ваша доля, но придёт человек
чужеземный и возьмёт их у вас силой, и вы не будете знать, как он их у вас
возьмёт“. И они говорили: „О батюшка, скажи нам, как ему удастся их у нас
отнять?“ И он отвечал: „Я не знаю этого“. Как же тебе удалось отнять их, о дитя
моё?»
И Хасан рассказал ей, как он отнял у детей эти вещи. И когда
он рассказал ей об этом, старуха обрадовалась и воскликнула: «О дитя моё, раз
ты можешь овладеть своей женой и детьми, послушай, что я тебе скажу. Мне не
пребывать у этой развратницы, после того как она посягнула на меня и подвергла
меня пытке и я уезжаю от неё в пещеру колдунов, чтобы остаться у них и жить с
ними, пока я не умру. А ты, о дитя моё, надень колпак, возьми в руку палочку и
войди к своей жене и детям в помещение, где они находятся, и ударь палочкой по
земле и скажи: „О слуги этих имён!“ И поднимутся к тебе слуги палочки, и если к
тебе поднимется один из главарей племён, прикажи ему что захочешь и изберёшь».
И затем Хасан простился со старухой и вышел и надел колпак
и, взяв с собой палочку, вошёл в помещение, где находилась его жена. И он увидел,
что она в состоянии небытия и распята на лестнице и привязана к ней за волосы,
и глаза её плачут, и она печальна сердцем и находится в самом плохом положении,
не зная дороги к спасению, а её дети играют под лестницей, и она смотрит на них
и плачет над ними и над собою. И Хасан увидал её в наихудшем положении и
услышал, что она говорит такие стихи:
«Осталось лишь дыханье легче
И глаз зрачок – в смущенье, недвижен
он.
Влюблённый вот – внутри его пышет
все,
Огнём горя, но молча все терпит он.
Злорадные, и те над ним сжалились,
О горе тем, кто к врагам жалок стал!»
И когда Хасан увидел, какое его жена терпит мученье, позор и
униженье, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись, он
увидал, что его дети играют, а их мать обмерла от сильной боли. И он снял с
головы колпак, и дети закричали: «Батюшка наш!» И тогда он снова накрыл себе
голову, а мать мальчиков очнулась из-за их крика и не увидела своего мужа, а
увидела только детей, которые плакали и кричали: «Батюшка наш!» И их мать
заплакала, услышав, что дети упоминают о своём отце, но её сердце разбилось, и
все внутри её разорвалось, и она закричала из глубины наболевшего сердца: «Где
вы и где ваш отец?» А затем она вспомнила время близости с мужем и вспомнила о
том, что с ней случилось после разлуки с ним, и заплакала сильным плачем, так
что слезы поранили ей щеки и оросили землю. И щеки её были залиты слезами от
долгого плача, и у неё не было свободной руки, чтобы отереть со щёк слезы, и не
находила она себе помощника, кроме плача и утешения стихами, и произнесла такие
стихи:
«И мне вспомнился расставанья день,
как простились мы
И покрыли слезы потоками мой обратный
путь.
Как увёл верблюдов погонщик их, не
могла найти
Я ни стойкости, ни терпения, ни души
моей.
И вернулась я, где идти не зная, и не
могла
От тоски очнуться и горести и
страдания.
Тяжелей всего на пути обратном
злорадный был,
Что пришёл ко мне, и имел он облик
смиренного.
О душа моя, коль вдали любимый,
покинь тогда
Жизнь приятную, и на долгий век не
надейся ты.
О владыка мой, прислушайся к речам
любви,
Пусть не будет так, чтоб не вняло
сердце речам моим.
О любви преданья связал я цепью с
диковинным
И чудесным, так что кажется, что я
Асмаи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать третья ночь
Когда же настала восемьсот двадцать третья ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда, увидав Хасана, дети его
узнали и закричали: „Батюшка!“, их мать заплакала, услышав, что они вспоминают
своего отца, и воскликнула: „Нет хитрости против приговора Аллаха!“
А про себя она подумала: «О диво Аллаха! Почему они сейчас
вспоминают отца и зовут его?» И она заплакала и произнесла такие стихи:
«Опустели земли, светила пет
восходящего!
О глаз, будь щедр и слез пролей
потоки ты.
Они тронулись, и как терпеть мне
после них?
Клянусь, ни стойкости, ни сердца пет
по мне.
О путники – а место их в душе моей! —
Наступит ли, владыки, возвращение?
В чем будет вред, коль они вернутся и
дружбы их
Я вновь добьюсь, и им жалко станет
тоски и слез.
Тучи глаз они течь заставили в день
отъезда их
Дивным образом, и огонь не гаснет
внутри меня.
Я надеялась, что останутся, но
противится
Пребыванье их, и разлукою унесло
мечты,
Любимые, вернитесь к нам, молю я вас
—
Достаточно пролила я слез по вас
уже».
И Хасан не мог вытерпеть и снял с головы колпак, и его жена
увидела его и, узнав его, испустила вопль, который испугал всех, кто был во
дворце, и спросила Хасана: «Как ты добрался сюда? С неба ты, что ли, спустился
или из-под земли поднялся?» И её глаза пролили слезы, и Хасан заплакал, и она
сказала ему: «О человек, сейчас не время плакать и не время упрекать –
исполнился приговор, и ослеп взор, и пробежал калам с тем, что судил Аллах в
предвечном. Заклинаю тебя Аллахом, откуда ты пришёл? Иди спрячься, чтобы никто
тебя но видел и не узнала бы об этом моя сестра: она зарежет меня и зарежет
тебя». – «О моя госпожа и госпожа всех царевен, – сказал
Хасан, – я подверг себя опасности и пришёл сюда и либо умру, либо освобожу
тебя от того, что ты терпишь, и мы с тобой и с детьми поедем в мою страну
наперекор носу этой развратницы, твоей сестры».
И, услышав его слова, Манар-ас-Сана улыбнулась и Засмеялась
и долгое время качала головой и сказала: «Не бывать, душа моя, не бывать, чтобы
освободил меня от того, что я терплю, кто-нибудь, кроме великого Аллаха! Спасай
же свою душу и уезжай и не ввергай себя в погибель: у неё влачащееся войско,
которому никто не в силах противостоять. Но допусти, что ты взял меня и вышел,
как ты доберёшься до твоей страны и как вырвешься с этих островов и из этих
тяжёлых, опасных мест? Ты ведь видел на дороге чудеса, диковины, ужасы и
бедствия, из которых не вырвется никто из непокорных джиннов. Уходи же скорее,
не прибавляй горя к моему горю и заботы к моей заботе и не утверждай, что ты
освободишь меня отсюда. Кто приведёт меня в твою землю через эти долины и
безводные земли и гибельные места?» – «Клянусь твоей жизнью, о свет моего
глаза, я не выйду отсюда и не уеду иначе как с тобой!» – воскликнул Хасан.
И его жена сказала тогда ему: «О человек, как ты можешь быть
властен на такое дело? Какова твоя порода? Ты не знаешь, что говоришь! Даже
если бы ты правил джиннами, ифритами, колдунами и племенами и духами, никто не
может освободиться из этих мест. Спасайся же сам, пока цел, и оставь меня. Быть
может, Аллах свершит после одних дел другие». – «О госпожа
красавиц, – отвечал Хасан, – я пришёл только для того, чтобы
освободить тебя этой палочкой и этим колпаком».
И затем он начал ей рассказывать историю с теми двумя
детьми. И когда он говорил, вдруг вошла к ним царица и услышала их разговор. И,
увидав царицу, Хасан надел колпак, а царица спросила свою сестру: «О
развратница, с кем ты говорила?» – «А кто может со мной говорить, кроме этих
детей?» – ответила жена Хасана. И царица взяла бич и начала бить её (а Хасан
стоял и смотрел) и била её до тех пор, пока она не лишилась чувств. И затем
царица приказала перенести её из этого помещения в другое место, и её развязали
и вынесли в другое место, и Хасан вышел с ними туда, куда её принесли. И потом
её бросили, покрытую беспамятством, и стояли, смотря на неё. И Манар-ас-Сана,
очнувшись от обморока, произнесла такие стихи:
«Я не мало плакал, когда случилось
расстаться нам,
И пролили веки потоки слез от горя.
И поклялся я, что, когда бы время
свело нас вновь,
О разлуке вновь поминать не стал бы
устами.
Я завистникам говорю: «Умрите от горя
вы!
Клянусь Аллахом, мечты
осуществились!»
Был я полон счастья, и полон так, что
оно меня,
Обрадовав, заставило заплакать.
О глаз, стал плач теперь твоей
привычкою,
От радости ты плачешь и от горя».
И когда она кончила свои стихи, невольницы вышли от неё, и
Хасан снял колпак, и его жена сказала ему: «Смотри, о человек, что меня
постигло! Все это потому, что я тебя не послушалась, не исполнила твоего
приказания и вышла без твоего позволения. Заклинаю тебя Аллахом, о человек, не
взыщи с меня за мой грех, и знай, что женщина не ведает, какова цена мужчине,
пока не расстанется с ним. И я согрешила и ошиблась, но прошу у великого Аллаха
прощения за то, что из-за меня случилось. И если Аллах соединит нас, я никогда
не ослушаюсь твоего приказа после этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать четвёртая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать четвёртая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что жена Хасана извинилась перед
ним и сказала ему: „Не взыщи с меня за мой грех, и я прошу у великого Аллаха
прощения“. И Хасан отвечал ей (а сердце его из-за неё болело): „Ты не ошиблась,
ошибся только я, так как я уехал и оставил тебя с теми, кто не знал твоей цены
и достоинства, и Знай, о любимая сердца, плод моей души и свет моего глаза, что
Аллах – хвала ему! – дал мне власть тебя освободить. Любо ли тебе, чтобы я
доставил тебя в страну твоего отца, и тогда ты получишь подле него сполна то,
что определил тебе Аллах, или ты скоро поедешь в нашу страну, раз досталось
тебе облегчение?“ – „А кто может меня освободить, кроме господа небес? –
отвечала его жена. – Уезжай в свою страну и оставь надежду, ты не Знаешь
опасностей этих земель, и если ты меня не послушаешься, то увидишь“. И потом
она произнесла такие стихи:
«Ко мне! У меня все то, что хочешь
ты, ты найдёшь!
Чего же ты сердишься, зачем
отвернулся ты?
А то, что случилось… Пусть не будет
минувшая
Забыта любовь, и дружба пусть не
окончится.
Доносчик все время подле нас был, и,
увидав,
Что ты отвернулся, он ко мне подошёл
тотчас,
Но я в твоих добрых мыслях твёрдо
уверена,
Хотя и не знал доносчик гнусный и
подстрекал.
Так будем хранить мы тайну нашу,
беречь её,
Хотя бы упрёков меч и был обнажён на
нас.
Теперь провожу я день в тоске и
волнении:
Быть может, придёт гонец с прощеньем
от тебя».
И потом они с детьми заплакали, и невольницы услышали их
плач и вошли и увидели плачущую царевну Манар-ас-Сана и её детей, но не увидели
с ними Хасана, и заплакали из жалости к ним и стали проклинать царицу
Нур-аль-Худа.
А Хасан подождал, пока пришла ночь, и сторожа, приставленные
к ним, ушли к месту сна, и поднялся и, затянув пояс, подошёл к своей жене и
развязал её и поцеловал в голову и прижал к своей груди и поцеловал между глаз
и воскликнул: «Как долго мы тоскуем по нашей родине и по сближению там! А это
наше сближение – во сне или наяву?» И затем он понёс своего старшего сына, а
жена его понесла младшего сына, и они вышли из дворца – Аллах опустил на них
свой покров, – и они пошли.
И они достигли выхода из дворца и остановились у ворот,
которые запирались перед дворцом царицы, и, оказавшись там, увидели, что ворота
заперты. И Хасан воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого,
великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» И они
потеряли надежду спастись. И Хасан воскликнул: «О облегчающий горести! – и
ударил рукою об руку и сказал: – Я все рассчитал и обдумал последствия всего,
кроме этого. Когда взойдёт над нами день – нас схватят! Какова же будет
хитрость в этом деле?» И потом Хасан произнёс такие два стиха:
«Доволен ты днями был, пока хорошо
жилось,
И зла не боялся ты, судьбой
приносимого,
Храним ты ночами был и дал обмануть
себя,
Но часто, коль ночь ясна, приходит
смущенье».
Потом Хасан заплакал, и его жена заплакала из-за его плача и
унижения и тягот судьбы, ею переносимых, и Хасан обернулся к своей жене и
произнёс такие два стиха:
«Противится мне судьба, как будто я
враг её,
И горестью каждый день встречает меня
она.
Задумаю я добро, – противное рок
несёт,
И если один день чист, то смутен
всегда другой».
И ещё он произнёс такие два стиха:
«Враждебна ко мне судьба: не знает
она, что я
Превыше напастей всех, а беды –
ничтожны.
Показывает судьба беду и вражду её,
Я ж – стойкость ей показал, какою
бывает».
И жена его сказала ему: «Клянусь Аллахом, нет нам
освобождения, если мы не убьём себя, и тогда мы отдохнём от этой великой
тяготы, а иначе нам придётся испытать болезненные мучения». И когда они
разговаривали, вдруг сказал из-за ворот говорящий: «Клянусь Аллахом, я не
открою тебе, о госпожа моя Манар-ас-Сана, и твоему мужу Хасану, если вы меня не
послушаетесь в том, что я вам скажу!» И, услышав эти слова, оба умолкли и
хотели вернуться в то место, где были, и вдруг сказал говорящий: «Что это вы
замолчали и не даёте мне ответа?»
И тогда они узнали, кто говорит, а это была старуха Шавахи
Зат-ад-Давахи. И они сказали ей: «Что ты нам ни прикажешь, мы сделаем, но
открой сначала ворота, – теперешнее время – не время для разговоров». И
старуха воскликнула: «Клянусь Аллахом, я не открою вам, пока вы мне не
поклянётесь, что возьмёте меня с собою и не оставите меня у этой распутницы.
Что постигнет вас, постигнет и меня, и если вы уцелеете, и я уцелею, а если вы
погибнете, я погибну – эта трущаяся развратница унижает меня и ежечасно меня
мучает из-за вас, а ты, о дочка, знаешь мой сан».
И, узнав старуху, они доверились ей и поклялись ей клятвами,
которым она верила, и когда они поклялись ей тем, чему она верила, Шавахи
открыла им ворота, и они вышли. И, выйдя, они увидели, что она сидит на
румийском кувшине из красной глины, а вокруг горлышка кувшина обвита верёвка из
пальмового лыка, и кувшин вертится под нею и бежит бегом, более сильным, чем
бог недждийского жеребца. И старуха пошла впереди них и сказала: «Следуйте за
мной и не бойтесь ничего: я помню сорок способов колдовства, и самым маленьким
из этих способов я сделаю этот город ревущим морем, где бьются волны, и
заколдую в нем всякую девушку, так что она превратится в рыбу, и все это я
сделаю раньше утра. Но я ничего не могла сделать из этого зла, так как боялась
даря, её отца, и уважала её сестёр, которые получают помощь от множества
джиннов, племён и слуг. Но я покажу чудеса моего колдовства. Идите же, с
благословения Аллаха великого и с его помощью». И тут Хасан с женой
обрадовались и убедились в спасении…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать пятая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать пятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан с женой и старухой Шавахи
вышли из дворца, они убедились в спасении. И они вышли за город, и Хасан взял в
руку палочку и ударил ею об землю и, укрепив свою душу, сказал: „О слуги этих
имён, явитесь ко мне и осведомьте меня о ваших обстоятельствах!“
И вдруг земля раздалась, и вышли оттуда семь ифритов, и у
каждого из них ноги были в нижних пределах земли, а голова – в облаках. И они
поцеловали землю меж рук Хасана три раза и сказали все одним языком: «Мы здесь,
о господин наш и правитель над нами. Что ты нам прикажешь? Мы велению твоему
послушны и покорны. Если хочешь, мы высушим для тебя моря и перенесём горы с их
места». И Хасан обрадовался их словам и быстроте их ответа и, ободрив своё
сердце и укрепив свою душу и решимость, сказал им: «Кто вы, как ваше имя, к
какому племени вы относитесь, из какого вы рода, какого племени и какой семьи?»
И ифриты вторично поцеловали землю и сказали одним языком: «Мы – семь царей, и
каждый царь из нас правит семью племенами джиннов, шайтанов и маридов, и мы,
семеро царей, правим сорока девятью племенами из всевозможных племён джиннов,
шайтанов, маридов, отрядов и духов, летающих и ныряющих, в горах, пустынях и
степях обитающих и моря населяющих. Приказывай же нам, что хочешь: мы тебе слуги
и рабы, и всякий, кто владеет этой палочкой, владеет шеями нас всех, и мы
становимся ему покорны».
И, услышав их слова, Хасан обрадовался великой радостью, и
его жена и старуха также, и потом Хасан сказал джиннам: «Я хочу, чтобы вы
показали мне ваше племя, войско и помощников». – «О господин наш, –
отвечали джинны, – если мы тебе покажем наше племя, то будем бояться за
тебя и за тех, кто с тобою, ибо это войска многочисленные, и разнообразен их
облик, вид, цвет, и лица, и тела. Среди нас есть головы без тел и тела без
голов, и иные из нас имеют вид зверей, а другие – вид львов. Но если ты этого
желаешь, мы непременно должны показать тебе сначала тех, у кого облик зверей.
Чего же, о господин, хочешь ты от нас теперь?» – «Я хочу, чтобы вы снесли меня
и мою жену и эту праведную женщину сию же минуту в город Багдад», – сказал
Хасан.
И, услышав его слова, ифриты опустили головы. «Отчего вы не
отвечаете?» – спросил их Хасан, и они сказали единым языком: «О господин наш,
правящий над нами, мы существуем со времён господина нашего Сулеймана, сына
Дауда, – мир с ними обоими! – и он взял с нас клятву, что мы не будем
носить никого из сыновей Адама на наших спинах. И с тех пор мы не носили никого
из сыновей Адама – ни на спинах, ни на плечах. Но мы сейчас оседлаем тебе коней
джиннов, которые доставят в твой город тебя и тех, кто с тобой». – «А
какое расстояние между нами и Багдадом?» – спросил Хасан. И ифриты сказали:
«Расстояние в семь лет для спешащего всадника».
И Хасан удивился тогда и спросил джиннов: «А как же я пришёл
сюда меньше, чем в год?» И ифриты ответили: «Аллах вложил сочувствие к тебе в
сердца своих праведных рабов. И если бы не это, ты не достиг бы этих стран и
городов и никогда не увидел бы их глазом, так как шейх Абд-аль-Каддус, который
посадил тебя на слона и посадил тебя на счастливого коня, прошёл с тобою в три
дня расстояние в три года пути для спешащего в беге всадника. А что до шейха
Абу-р-Рувейша, который дал тебя Дахнашу, то он прошёл с тобой за день и за ночь
расстояние в три года. И было это по благословению Аллаха великого, так как
шейх Абу-р-Рувейш – из потомков Асафа ибн Барахии, и он держит в памяти
величайшее имя Аллаха. А от Багдада до дворца девушек один год; вот и все семь
лет».
И, услышав их слова, Хасан удивился великим удивлением и
воскликнул: «Хвала Аллаху, который облегчает трудное и скрепляет сломанное,
приближает к себе рабов и унижает всякого непокорного притеснителя! Он облегчил
нам все трудные дела и привёл меня в эти земли и подчинил мне эти существа и
соединил меня с женой и детьми. Не знаю я, сплю я или бодрствую, трезв я или
пьян!» И затем он обернулся к джиннам и сказал: «Когда вы посадите меня на
ваших коней, во сколько дней они доставят нас в Багдад?» И джинны ответили:
«Они доставят тебя туда меньше, чем в год, после того как ты вынесешь тяжкие
дела, беды и ужасы и пересечёшь безводные долины и безлюдные пустыни, и степи и
множество гибельных мест, и мы не уверены, о господин, что ты спасёшься от
жителей этих островов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать шестая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать шестая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что джинны говорили Хасану: „И мы
не уверены, о господин, что ты спасёшься от жителей этих островов, от зла
величайшего царя и от этих колдунов и кудесников“. – „Может быть, они
покорят нас и отнимут вас у нас, и мы будем испытаны ими. И всякий, до кого
дойдёт потом весть об этом, скажет нам: „Это вы – обидчики! Как вы пошли против
величайшего царя и унесли из его страны людей и унесли с собою также его
дочь“. – «Будь ты с нами один, дело было бы для нас ничтожным, но тот, кто
привёл тебя на эти острова, может привести тебя в твою страну и соединить тебя
с матерью в час близкий, недалёкий. Решай же, положись на Аллаха и не бойся: мы
перед тобою, чтобы доставить тебя в твою страну“.
И Хасан поблагодарил за это ифритов и сказал им: «Да воздаст
вам Аллах благом! – А затем молвил: „Поторопитесь с конями!“ И джинны
ответили: „Слушаем и повинуемся!“ И они ударили об землю ногами, и земля
раздалась, и джинны скрылись под нею на минуту, а потом они появились и вдруг
поднялись. И было с ними три коня осёдланных, взнузданных, и спереди каждого
седла был мешок, в одном из отделений которого лежал бурдюк с водой, а другое
отделение было наполнено припасами. И ифриты подвели лошадей, и Хасан сел на
одного коня и посадил перед собой ребёнка, и его жена села на другого коня и
посадила перед собой другого ребёнка, а затем старуха слезла с кувшина и села
на третьего коня, и они поехали и ехали не переставая всю ночь.
А когда наступило утро, они свернули с дороги и направились
к горе (а языки их неослабно поминали Аллаха) и ехали под горой весь день. И
когда они ехали, Хасан вдруг увидел перед собой гору, подобную столбу, и она
была высока, как дым, поднимающийся к небу. И он прочитал кое-что из Корана и
свитков и воззвал к Аллаху о спасении от сатаны, битого камнями (а эта чёрная
громада становилась все виднее, чем больше к ней приближались).
И когда к ней подъехали близко, оказалось, что это ифрит,
голова которого была, как большой купол, клыки – как крючья, а подбородок – как
переулок. Ноздри у него были точно кувшины, а уши – как кожаные щиты, и его рот
был точно пещера, а зубы – точно каменные столбы; руки у него были, как вилы, и
ноги – как мачты, и голова его была в облаках, а ноги – в нижних пределах
земли, под прахом.
И, увидя этого ифрита, Хасан склонился и поцеловал землю меж
его рук. И ифрит сказал ему: «О Хасан, не бойся меня! Я глава обитателей этой
земли. Это первый остров из островов Вак, и я – мусульманин, исповедующий
единственность Аллаха. Я о вас слышал и знал о вашем прибытии. И когда узнал о
вашем положении, мне захотелось уехать из страны колдунов в другую землю,
которая была бы свободна от жителей и далеко от людей и джиннов, чтобы жить там
одиноким, в уединении, и поклоняться Аллаху, пока не настигнет меня мой срок. И
захотел я стать вашим товарищем и быть вам проводником, пока вы не выйдете с
этих островов. Я не появляюсь иначе как ночью: успокойте же относительно меня
ваши сердца – я мусульманин, как и вы мусульмане».
И Хасан, услышав слова ифрита, обрадовался великой радостью
и убедился в спасении, а затем он обратился к ифриту и сказал ему: «Да воздаст
тебе Аллах благом! Иди с нами, с благословения Аллаха!» И ифрит пошёл перед
ними, и они стали разговаривать и шутить, и их сердца успокоились, и грудь их
расправилась. И Хасан принялся рассказывать своей жене обо всем, что с ним
случилось и что он испытал, и они шли не переставая всю ночь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать седьмая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать седьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они шли не переставая всю ночь
до утра и кони мчались с ними, как поражающая молния. А когда взошёл день,
каждый из путников опустил руку в свой мешок и, вынув оттуда кое-что, поел и
достал воды и выпил, а затем они ускорили ход и ехали не переставая, и ифрит
шёл перед ними (а он сошёл с дороги на другую дорогу, непроезжую, но берегу
реки).
И они проходили через долины и степи в течение целого
месяца, а на тридцать первый день поднялась над ними пыль, которая застлала все
края неба, и потемнел от неё день. И, увидев её, Хасан впал в смятение. И
послышались устрашающие крики. И старуха обратилась к Хасану и сказала ему: «О
дитя моё, это войска с островов Вак догнали нас, и сейчас они нас возьмут и
схватят». – «Что мне делать, о матушка?» – спросил Хасан. И старуха
сказала: «Ударь об землю палочкой!»
И Хасан сделал это, и поднялись к нему те семь царей и
приветствовали его и поцеловали перед ним землю и сказали: «Не бойся и не
печалься!» И Хасан обрадовался их словам и сказал им: «Хорошо, о владыки
джиннов и ифритов. Настало ваше время!» И ифриты сказали ему: «Поднимись ты, с
твоей женой и теми, кто есть с тобой, на гору и оставьте нас с ними. Мы ведь
знаем, что вы стоите на истинном, а они – на ложном, и поддержит нас против них
Аллах». И Хасан с женой и детьми и старухой сошёл со спин коней, и они
отпустили их и поднялись на верхушку горы…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать восьмая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать восьмая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан с женой, детьми и
старухой поднялись на верхушку горы, отпустив сначала коней. А потом пришла
царица Нур-аль-Худа с войсками справа и слева, и обошли воинов их предводители
и расставили их отряд за отрядом. И встретились оба войска, и сшиблись оба
скопища, и запылали огни, и выступили вперёд храбрецы, и побежал трус, и джинны
метали изо рта пламя искр, пока не приблизилась тёмная ночь. И разошлись
скопища, и разделились войска, и, сойдя с коней, они расположились на земле и
зажгли огни.
И поднялись семь царей к Хасану и поцеловали землю меж его
руками, и Хасан подошёл к ним и поблагодарил их и пожелал им победы и спросил,
каковы их обстоятельства и положение с войсками царицы Нур-аль-Худа. И ифриты
ответили: «Они не выстоят против нас больше трех дней, и мы были сегодня
победителями и захватили их тысячи с две и убили из них много народу, число
которого не счесть. Успокойся же душою, и пусть твоя грудь расправится!»
И потом они попрощались с ним и спустились к своему войску,
чтобы охранять его, и жгли огни, пока не наступило утро. И когда оно засияло
светом и заблистало, витязи сели на чистокровных коней и стали биться острыми
клинками и сражаться серыми копьями. И они провели ночь на спинах коней,
сшибаясь, как сшибаются моря, и пылало между ними в бою пламя огня, и искали
они победы, пока не побежали войска Вак, и сломилась их мощь, и упала их
решимость, и поскользнулись их ноги. И куда они ни бежали, пораженье
предшествовало им, и повернули они спину и положились на бегство, и большую
часть их убили, и попала в плен царица Нураль-Худа и вельможи её царства и
приближённые.
А когда наступило утро, семь царей появились перед Хасаном и
поставили ему мраморный престол, украшенный жемчугом и драгоценностями. И Хасан
сел на него, и подле него поставили другой престол для госпожи Манар-ас-Сана,
его жены (а был этот престол из слоновой кости, выложенный червонным золотом),
и она села на него, а рядом с ними поставили ещё один престол для старухи
Шавахи Зат-ад-Давахи, и она села на него. И за тем привели к Хасану пленных, в
числе которых была царица Нур-аль-Худа, и были у неё связаны руки и скованы
ноги. И, увидав её, старуха воскликнула: «Одно тебе воздаяние, о развратница, о
насильница: чтобы не давали есть двум собакам и не давали пить двум коням и
привязали тебя к их хвостам и погнали их к реке, а собак пустили вслед за тобою,
чтобы разорвалась у тебя кожа, а потом бы отрезали у тебя мясо и кормили тебя
им! Как это ты сделала с твоей сестрой такие дела, о развратница, хотя она
вышла замуж, как дозволено по обычаю Аллаха и посланника его, ибо нет
монашества в исламе и брак – установление посланных – мир с ними! и созданы
женщины только для мужчин».
И Хасан велел убить всех пленных, и старуха закричала:
«Убейте их и не оставляйте из них ни одного!» И когда царица Манар-ас-Сана
увидела свою сестру в таком положении – закованной и пленённой, она заплакала о
ней и сказала: «О сестрица, кто же это взял нас в плен в нашей стране и одолел
нас?» И царица ответила; «Это дело великое! Этот человек, которого зовут Хасан,
покорил нас, и Аллах дал ему власть над нами и над всем нашим царством, и он
одолел нас и царей джиннов». – «Аллах поддержал его, и он покорил вас и
взял вас в плен только с помощью этого колпака и палочки», – сказала её
сестра. И Нур-аль-Худа убедилась в этом и поняла, что Хасан освободил свою жену
таким способом.
И она умоляла свою сестру, пока её сердце к ней не
смягчилось, и тогда Манар-ас-Сана спросила своего мужа Хасана: «Что ты хочешь
сделать с моей сестрой? Вот она, перед тобою, и она не сделала с тобой дурного,
чтобы тебе с неё взыскивать». – «Достаточно дурно, что она тебя
мучила», – ответил Хасан. И Манар-ас-Сана молвила: «Все дурное, что она со
мной сделала, ей простительно, а что до тебя, то ты сжёг сердце моего отца моим
похищением, и каково же будет его состояние после гибели моей сестры?» –
«Решение принадлежит тебе – как желаешь, так и делай», – сказал Хасан.
И тогда царица Манар-ас-Сана приказала развязать всех
пленных, и их развязали ради её сестры и сестру её тоже развязали. И потом
Манар-ас-Сана подошла к своей сестре и обняла её, и они с ней заплакали и пропели
таким образом долгое время. И царица Нур-альХуда сказала своей сестре: «О
сестрица, не взыщи с меня за то, что я с тобой сделала». И госпожа
Манар-ас-Сана воскликнула: «О сестрица, все это было мне предопределено!» И
потом они с сестрой сели на престол и стали беседовать, и Манар-ас-Сана
помирила сестру со старухой самым лучшим образом, и успокоились их сердца.
А утром Хасан отпустил войска, которые служили палочке, и
поблагодарил их за то, что они сделали, поддержав его против его врагов. И
госпожа Манар-ас-Сана рассказала своей сестре обо всем, что случилось у неё с
её мужем Хасаном, и о том, что с ним произошло и что он вытерпел ради неё, и
сказала: «О сестрица, если кто свершил такие дела и обладает подобной силой, и
Аллах укрепил его великою мощью, так что он захватил тебя и взял тебя в плен и
разбил твоё войско и покорил твоего отца, царя величайшего, который властвует
над царями джиннов, его правом не следует пренебрегать». – «Клянусь
Аллахом, о сестрица, – сказала её сестра, – ты была правдива в том,
что мне рассказала о диковинных бедствиях, которые пришлось вытерпеть этому
человеку. Разве все это из-за тебя, о сестрица?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот двадцать девятая ночь
Когда же настала восемьсот двадцать девятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда госпожа Манар-асСана
рассказала своей сестре о достоинствах Хасана, та сказала ей: „Клянусь Аллахом,
этим человеком не следует пренебрегать, особенно из-за его благородства. Но разве
все это случилось из-за тебя?“ И Манар-ас-Сана отвечала: „Да!“ И затем они
провели ночь до утра за беседой.
А когда взошло солнце, Хасан захотел трогаться, и они
простились друг с другом, и Манар-ас-Сана простилась со старухой, после того
как помирила её со своей сестрой Нур-аль-Худа. И Хасан ударил по земле
палочкой, и поднялись к нему её служители и приветствовали его и сказали:
«Хвала Аллаху за успокоение твоей души! Приказывай нам что хочешь, и мы это для
тебя сделаем скорее, чем в мгновение ока!» И Хасан поблагодарил их за эти слова
и сказал: «Да воздаст вам Аллах благом! – А потом сказал: – Оседлайте нам
двух коней из наилучших!»
И они тотчас же сделали то, что он им приказал, и подвели
ему двух осёдланных коней. И Хасан сел на одного из них и посадил перед собой
своего старшего сына, а его жена села на другого коня и посадила перед собой
своего младшего сына. И царица Нур-аль-Худа со старухой тоже сели, и каждый из
них отправился в свою страну, и Хасан со своей женой поехали направо, а царица
Нур-аль-Худа со старухой поехали налево. И Хасан ехал с женой и детьми целый
месяц, а через месяц они подъехали к какому-то городу, вокруг которого они
увидели деревья и каналы. И, приблизившись к этим деревьям, они сошли со спины
коней, желая отдохнуть, и сидели, разговаривая.
И вдруг увидели множество коней, которые приближались к ним,
и, увидев их, Хасан поднялся на ноги и шёл им навстречу, и оказалось, что это
царь Хассун, владыка Камфарной Земли и Крепости Птиц. И Хасан подошёл к царю и
поцеловал ему руки и приветствовал его, и, увидав его, царь сошёл со спины
своего коня, и они с Хасаном сели на коврах под деревьями после того, как царь
поздоровался с Хасаном и поздравил его с благополучием. Он обрадовался ему
сильной радостью и сказал: «О Хасан, расскажи мне, что с тобой случилось, с
начала до конца».
И Хасан рассказал ему обо всем этом, и царь Хассун удивился
и сказал: «О дитя моё, никто никогда не достигал островов Вак и не возвращался
оттуда, кроме тебя, и дело твоё диковинно. Но хвала Аллаху за спасение!» И
потом царь поднялся и сел на коня и приказал Хасану садиться и ехать с ним, и
Хасан сделал это, и они ехали до тех пор, пока не подъехали к городу. И они
вошли в дом царя, и царь Хассун расположился там, а Хасан с женой и детьми
поместились в Доме Гостеприимства и, поселившись там, провели у царя три дня за
едой и питьём, играми и увеселениями. А потом Хасан попросил у царя Хассуна
разрешения уехать в свою страну, и царь разрешил ему. И Хасан с женой и детьми
сели на коней, и царь толю выехал с ними, и они ехали десять дней, а когда царь
захотел вернуться, он попрощался с Хасаном, и Хасан с женой и детьми поехали, и
ехали целый месяц.
А когда месяц прошёл, они подъехали к большой пещере, пол
которой был из жёлтой меди, и Хасан сказал своей жене: «Взгляни на эту пещеру,
знаешь ли ты её?» – «Нет», – сказала его жена. И Хасан молвил: «В ней
живёт шейх по имени Абу-р-Рувейш, и у него передо мной большая заслуга, так как
это он был причиной моего знакомства с царём Хассуном». И он начал рассказывать
своей жене историю Абу-р-Рувейша. И вдруг шейх Абу-р-Рувейш вышел из дверей
пещеры, и, увидев его, Хасан сошёл с коня и поцеловал ему руки. И шейх
Абу-р-Рувейш поздоровался с ним и поздравил его с благополучием и обрадовался
ему и взял его и ввёл в пещеру, и они сели там, и Хасан стал рассказывать шейху
Абу-р-Рувейшу о том, что случилось с ним на островах Вак. И шейх Абу-р-Рувейш
удивился до крайней степени и спросил: «О Хасан, как ты освободил твою жену и
детей?» И Хасан рассказал ему историю с палочкой и колпаком, и, услышав эту
историю, шейх Абу-р-Рувейш удивился и сказал: «О Хасан, о дитя моё, если бы не
эта палочка и не этот колпак, ты бы не освободил твою жену и детей». И Хасан
отвечал ему: «Да, о господин мой».
И когда они разговаривали, вдруг кто-то постучался в дверь
пещеры, и шейх Абу-р-Рувейш вышел и открыл дверь и увидел, что приехал шейх
Абд-аль-Каддус, который сидел на слоне. И шейх Абу-р-Рувейш подошёл и
приветствовал Абд-аль-Каддуса и обнял его, радуясь ему великою радостью, и
поздравил его с благополучием. А потом шейх Абу-р-Рувейш сказал Хасану:
«Расскажи шейху Абд-аль-Каддусу обо всем, что с тобой случилось, о Хасан». И
Хасан принялся рассказывать шейху Абдаль-Каддусу обо всем, что с ним случилось,
с начала до конца, и дошёл до рассказа про палочку и колпак…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот тридцати
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот тридцати,
она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан начал рассказывать
шейху Абд-аль-Каддусу и шейху Абу-р-Рувейшу (а они сидели в пещере и
разговаривали) обо всем, что с ним случилось, от начала до конца, и дошёл до
рассказа про палочку и колпак, и шейх Абд-аль-Каддус сказал ему: „О дитя моё,
что до тебя, то ты освободил твою жену и детей, и тебе больше нет нужды в этих
вещах. Что же касается нас, то мы были причиной твоего прихода на острова Вак,
и я сделал тебе благое ради дочерей моего брата. Я прошу у тебя милости и
благодеяния: дай мне палочку и дай шейху Абу-р-Рувейшу колпак“.
И, услышав слова шейха Абд-аль-Каддуса, Хасан склонил голову
к земле, и ему было стыдно сказать: «Я не дам их вам». И затем он подумал: «Эти
два старца сделали мне великое благо, и это они были причиной моего прихода на
острова Вак. Если бы не они, я бы не достиг этих мест и не освободил бы жены и
детей и не получил бы палочки и колпака». И тогда он поднял голову и сказал:
«Хорошо, я вам их дам, но только, господа мои, я боюсь, что величайший царь,
родитель моей жены, придёт в наши страны с войсками, и они начнут со мной
сражаться, а я не могу отразить их ничем, кроме палочки и колпака». И шейх
Абд-аль-Каддус сказал Хасану: «О дитя моё, не бойся! Мы будем здесь для тебя
соглядатаями и разведчиками, и всякого, кто придёт к тебе от отца твоей жены,
мы отразим! Не бойся же совсем ничего, вообще и совершенно, успокой душу,
прохлади глаза и расправь грудь: с тобой не будет дурного».
И когда Хасан услышал слова шейха, его охватил стыд, и он
отдал колпак шейху Абу-р-Рувейшу и сказал шейху Абд-аль-Каддусу: «Проводи меня
в мою страну, и я отдам тебе палочку». И оба шейха обрадовались сильной
радостью и собрали Хасану деньги и сокровища, перед которыми бессильны
описания, и Хасан провёл у них три дня и потом захотел уезжать. И шейх
Абд-аль-Каддус собрался ехать с ним, когда Хасан сел на коня и посадил на коня
свою жену, шейх Абд-аль-Каддус свистнул, и вдруг явился из глубины пустыни
большой слон, торопливо переставлявший передние и задние ноги. И шейх
Абд-аль-Каддус схватил его и сел на него и поехал с Хасаном, его женой и
детьми, а что касается шейха Абу-рРувейша, то он вошёл в пещеру. И Хасан с
женой, детьми и шейхом Абд-аль-Каддусом ехали, пересекая землю вдоль и вширь, и
шейх Абд-аль-Каддус указывал им лёгкую дорогу и ближние проходы, и они
приблизились к родной земле.
И Хасан обрадовался приближению к земле его матери и
возвращению с его женой и детьми, и, достигнув своей земли после этих тяжких
ужасов, он прославил за это великого Аллаха и возблагодарил его за благодеяние
и милость и произнёс такие стихи:
«Быть может, нас сведёт Аллах уж
скоро,
И будем обниматься мы с тобою.
О гамом дивном вам расскажу, что было
И что я вынес, мучаясь разлукою.
Я исцелю глаза, на вас взирая, —
Поистине, дута моя тоскует,
В душе моей для вас рассказ я
спрятал,
Чтоб рассказать его в день встречи с
вами.
Я буду вас корить за то, что было, —
Укоры кончатся, любовь продлится».
А когда Хасан окончил свои стихи, он посмотрел, и вдруг
блеснул перед ним зелёный купол и бассейн и зелёный дворец, и показалась вдали
Гора Облаков. И тогда шейх Абд-аль-Каддус сказал им: «О Хасан, радуйся благу!
Ты сегодня ночью будешь гостем у дочери моего брата». И Хасан обрадовался
великой радостью, и его жена тоже, и они остановились возле купола и отдохнули,
попили и поели и потом сели и ехали, пока не приблизились ко дворцу. И когда
они подъехали, к ним вышли дочери царя, брата шейха Абд-аль-Каддуса, и
встретили их и поздоровались с ними и со своим дядей, и дядя их поздоровался с
ними и сказал: «О дочери моего брата, вот я исполнил желание вашего брата Хасана
и помог ему освободить его жену и детей!»
И девушки подошли к Хасану и обняли его, радуясь ему, и
поздравили его со здоровьем и благополучием и соединением с женой и детьми, и
был у них день праздничный. А потом подошла младшая сестра Хасана и обняла его
и заплакала сильным плачем, и Хасан тоже заплакал с нею из-за долгой тоски. И
девушка пожаловалась ему, какую она испытывает боль из-за разлуки и утомления
души, и что она испытала в разлуке с ним, и произнесла такие два стиха:
«Когда удалился ты, смотрел на других
мой глаз,
Но образ твой перед ним покачивался
всегда.
Когда же смежался он, являлся ты мне
во сне,
Как будто меж веками и глазом живёшь
ты, друг».
А окончив свои стихи, она обрадовалась сильной радостью, и
Хасан сказал ей: «О сестрица, я никого не благодарю в этом деле, кроме тебя,
прежде всех сестёр! Аллах великий да будет близок к тебе с его помощью и
промыслом». И потом он рассказал ей обо всем, что с ним случилось во время
путешествия, с начала до конца, и что он вытерпел, и что произошло у него с
сестрою его жены, и как он освободил жену и детей, и рассказал ей также, какие
он видел чудеса и тяжкие ужасы, вплоть до того, что сестра его жены хотела
зарезать его и зарезать её и зарезать её детей, и не спас их никто, кроме
Аллаха великого. А затем он рассказал ей историю с палочкой и колпаком и
рассказал о том, что шейх Абу-рРувейш и шейх Абд-аль-Каддус попросили их у
него, и он отдал их им только ради неё. И сестра Хасана поблагодарила его за
это и пожелала ему долгого века, а он сказал: «Клянусь Аллахом, я не забуду
всего того добра, которое ты мне сделала с начала дела и до конца…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот тридцать первая ночь
Когда же настала восемьсот тридцать первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан встретился с
девушками, он рассказал своей сестре обо всем, что он вытерпел, и сказал: „Я не
забуду того, что ты со мной сделала от начала времени и до конца“. И его сестра
обернулась к его жене Манар-асСана и обняла её и прижала её детей к груди и
сказала ей: „О дочь царя величайшего, разве нет в твоём сердце жалости, что ты
разлучила его с детьми и сожгла из-за них его сердце? Разве ты хотела, делая
это, чтоб он умер?“ И Манар-ас-Сана засмеялась и сказала: „Так судил
Аллах, – хвала ему и величие! – и кто обманывает людей, того обманет
Аллах!“ И затем им принесли коекакой еды и питья, и все вместе поели, попили и
повеселились.
И Хасан провёл у девушек десять дней за едой и питьём, в
радости и счастии, а после десяти дней Хасан стал собираться в путь, и его
сестра собрала ему деньги и редкости, для которых бессильны описания. И она
прижала его к груди на прощанье и обняла его, и Хасан» указывая на неё,
произнёс такие стихи:
«Влюблённого забвение отдалённо,
Разлука же с возлюбленным так ужасна.
Суровость, отдаленье – для нас мука.
Тот мученик, убит кто был своей
страстью.
Сколь долгой ночь влюблённому
кажется,
Оставил что любимого и один он!
Ток слезы его вдоль щёк его катится,
И молвит он: «О слезы, можно ль
прибавить?»
А потом Хасан дал шейху Абд-аль-Каддусу палочку, и тот
обрадовался ей сильной радостью и поблагодарил за это Хасана. И, взяв от него
палочку, он поехал и вернулся в своё жилище. А Хасан с женой и детьми выехал из
дворца девушек, и те вышли, чтобы проститься с ним, и потом вернулись, а Хасан
отправился в свою страну. И он ехал пустыннейшей степью два месяца и десять
дней и достиг города Багдада. Обители Мира, и пришёл к своему дому через
потайную дверь, которая открывалась в сторону пустыни и равнины, и постучал в
ворота. А его мать от долгого его отсутствия рассталась со сном и не оставляла
грусти, плача так, что заболела и перестала есть пищу. И она не наслаждалась
сном, а плакала ночью и днём, неустанно поминая своего сына, и потеряла она
надежду на возвращение его.
И когда Хасан остановился у ворот, он услышал, что его мать
плачет и говорит такие стихи:
«Аллахом молю, владыки, хворого
исцелить,
Чьё тело худеет так, а сердце
разбито.
Коль близость дадите вы по щедрости
вашей к нам,
Влюблённого милостью любимых зальёте.
Но я не отчаялась в сближенье, –
могуч Аллах,
И часто за трудностью идёт
облегченье».
А окончив свои стихи, она услыхала, что сын её Хасан кричит
у ворот: «О матушка, дни даровали единение!» И, услышав его слова, она узнала
его и подошла к воротам и веря и не веря. И она открыла ворота и увидела, что
её сын стоит, и с ним его жена и дети, и вскрикнула от сильной радости и упала
на землю, покрытая беспамятством. И Хасан до тех пор ласкал её, пока она не
очнулась. И тогда она обняла его и заплакала, а потом она позвала слуг и рабов
Хасана и приказала им внести в дом все, что с ним было, и они внесли тюки в
дом. И вошла жена Хасана и его дети, и мать его поднялась и обняла её и
поцеловала её в голову и поцеловала ей ноги и сказала: «О дочь царя
величайшего, если я ошиблась по отношению к тебе, то вот я прошу прощенья у
великого Аллаха!» А потом она обратилась к своему сыну и спросила его: «О дитя
моё, в чем причина этой долгой отлучки?»
И когда мать спросила его об этом, Хасан рассказал ей обо
всем, что с ним случилось, с начала до конца, и, услышав его слова, она
закричала великим криком и упала на землю без памяти из-за упоминания о том,
что случилось с её сыном. И Хасан до тех пор ласкал её, пока она не очнулась, и
тогда она сказала ему: «О дитя моё, клянусь Аллахом, ты напрасно пренебрёг
палочкой и колпаком. Если бы ты их сохранил и оставил себе, ты, право, овладел
бы землёй и вдоль и вширь, но хвала Аллаху, о дитя моё, за спасение твоё и
твоей жены и детей!»
И они провели наилучшую и приятнейшую ночь, а когда
наступило утро, Хасан переменил бывшие на нем одежды и надел платье из
наилучшей материи, и вышел на рынок, и стал покупать рабов, невольниц, материи
и дорогие вещи – платья, украшенья и ковры, а также дорогую посуду, какой не
найти у царей. И ещё он купил дома, и сады, и имения, и прочее, и жил с детьми,
женой и матерью за едой, питьём и наслаждениями. И они жили прекраснейшей и
приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и
Разлучительница собраний. Хвала же да будет властителю видимого и невидимого
царства, живому, вечному, который не умирает.
|