Увеличить |
Рассказ о двух везирях
и Анис аль-Джалис (ночи 34—38)
Дошло до меня, о счастливый царь, – сказала
Шахразада, – что был в Басре царь из Царей, который любил бедняков и нищих
и был благосклонен к подданным и одаривал из своих денег тех, кто верил в
Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует! И он был таков, как
сказал о чем один:
Повелитель ваш, если конный враг кружит вокруг него,
Поражает рать неприятелей острорежущим, И в сердцах копьём он черты проводит. Столь
гневен он, Когда видишь ты, как он всадников под щитом разит.
И звали его царь Мухаммед ибн Сулейман аз-Зани, и у него
было два везиря, один из которых прозывался аль Муин ибн Сави, а другого звали
аль-Фадл ибн Хакан. И аль-Фадл ибн Хакан был великодушнейший человек своего
времени и вёл хорошую жизнь, так что сердца соединились в любви к ному, и люди
единодушно советовались с ним, и все молились о его долгой жизни – ибо в нем
было чистое добро и он уничтожил зло и вред.
А везирь аль-Муин ибн Сави ненавидел людей и не любил добра,
и в нем было одно зло, как о нем сказано:
Прибегай к достойным сынам
достойных, – поистине,
Породит достойный и сын
достойных-достойных.
И оставь злодеев, сынов
злодеев, – поистине,
Породят злодеи, сыны злодеев –
злодеев.
И люди, насколько они любили аль-Фадла ибн Хакана, настолько
ненавидели аль-Муина ибн Сави.
И властью всемогущего случилось так, что царь Мухаммед ибн
Сулейман аз-Зейни однажды сидел на престоле своего царства, окружённый
вельможами правления, и позвал своего везиря аль-Фадла ибн Хакана и сказал ему:
«Я хочу невольницу, которой не было бы лучше в её время и чтобы она была
совершенна по красоте и превосходила бы других стройностью и обладала
похвальными качествами».
И вельможи правления сказали: «Такую найдёшь только за
десять тысяч динаров». И тогда султан крикнул своего казначея и сказал: «Отнеси
десять тысяч динаров аль-Фадлу ибн Хакану!» – и казначей исполнил приказание
султана.
А везирь ушёл, после того как султан велел ему ходить каждый
день на рынок и передать посредникам то, что мы говорили, и чтобы не продавали
ни одной невольницы выше тысячи динаров ценою, пока её не покажут везирю. И
невольниц не продавали, прежде чем их покажут везирю, но никакая невольница,
что попадала к ним, не нравилась ему.
В один из дней вдруг пришёл ко дворцу везиря альФадла ибн
Хакана посредник и, у видя его на коне, въезжающим в царский дворец, схватил
его стремя и сказал:
«О ты, кто обычай царства снова
воссоздал!
Везирь – о, да будешь ты обрадован
вечно!
Умершую щедрость ты опять воскресил
средь нас,
Да будут труды твои Аллаху приятны!»
«О господин, – сказал он потом, – то, что отыскать
было прежде благородное повеление, – готово!» – и везирь воскликнул: «Ко
мне с нею!» И посредник на некоторое время скрылся, и пришла с ним девушка
стройная станом, с высокой грудью, насурьмлённым оком и овальным лицом, с
худощавым телом и тяжкими бёдрами, в лучшей одежде, какая есть из одежд, и со
слюной слаще патоки, и её стан был стройнее гибких веток и речи нежнее ветерка
на заре, как сказал о ней кто-то:
Диковина прелести, чей лик, как луна
средь звёзд,
Великая в племени газелей и нежных
серн.
Властитель престола дал ей блеск и
возвышенность,
И прелесть, и ум, и стан затем, что
похож на ветвь,
И в небе лица её семь звёзд на щеке у
ней,
Как стражи её хранят они от
смотрящего.
И если захочет муж похитить хоть
взгляд у ней —
Сожгут его демоны речей её жаром
звёзд.
И когда везирь увидал её, он был ею восхищён до пределов
восхищения, а затем он обратился к посреднику и спросил его: «Сколько стоит эта
невольница?» – и тот ответил: «Цена за неё остановилась на десяти тысячах
динаров, и её владелец клянётся, что эти десять тысяч динаров не покроют
стоимости цыплят, которых она съела, и напитков, и одежд, которыми она
наградила своих учителей, так как она изучила чистописание, и грамматику, и
язык, и толкование Корана, и основы законоведения и религии, и врачевание, и
времяисчисление, и игру на увеселяющих инструментах». – «Ко мне с её
господином!» – сказал везирь, и посредник привёл его в тот же час и минуту, и
вдруг, оказывается, он человек из персиян, который прожил, сколько прожил, и
судьба потрепала его, но пощадила, как сказал о нем поэт:
Потряс меня рок и как потряс-то!
Ведь року присуща мощь и сила.
Я раньше ходил не уставая —
Теперь же устал, хоть не хожу я.
«Согласен ли ты взять за эту невольницу десять тысяч динаров
от султана Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни?» – спросил везирь, и персиянин
воскликнул: «Клянусь Аллахом, я предлагаю её султану ни за что – это для меня
обязательно!» И тогда везирь велел принести деньги, и их принесли и отвесили
персиянину.
И работорговец подошёл к везирю и сказал ему: «С разрешения
нашего владыки везиря, я скажу!» – «Подавай, что у тебя есть!» – ответил
везирь, и торговец сказал: «По моему мнению, лучше тебе не приводить этой
девушки к султану в сегодняшний день: она прибыла из путешествия, и воздух над
нею сменился, и путешествие поистерло её. Но оставь её у себя во дворце на
десять дней, пока она не придёт в обычное состояние, а потом сведи её в баню, одень
её в наилучшие одежды и отведи её к султану – тебе будет при этом полнейшее
счастье».
И везирь обдумал слова работорговца и нашёл их правильными.
Он привёл девушку к себе во дворец и отвёл ей отдельное помещение и каждый день
выдавал ей нужные кушанья, напитки и прочее, и она провела таким образом
некоторое время.
А у везиря аль-Фадла ибн Хакана был сын, подобный луне,
когда она появится, с липом как месяц и румяными щеками, с родинкой, словно
точка амбры, и с зелёным пушком, подобно тому, как поэт сказал о нем, ничего не
упуская:
Он луна, что взором разит своим,
когда всмотрится.
Или, как ветвь – губящая стройностью,
когда склонится.
Как у зипджей[63] кудри, как золото цвет лица его,
Он чертами нежен, а стан его на
тростник похож.
О жестокость сердца и нежность
стройных боков его!
Отчего нельзя от сердца к стану
послать её?
Коль была бы нежность боков его в
душе его,
Никогда бы не был жесток с влюблённым
и злобен он.
О хулящий пас за любовь к нему, будь
прощающим!
Кто отдаст мне тело, что взято в плен
изнурением?
Виноваты здесь лишь душа и взоры очей
моих;
Так забудь упрёки, оставь меня в этой
горести!
И юноша не знал об этой невольнице, а его отец научил её и
сказал: «О дочь моя, знай, что я купил тебя только как наложницу для царя
Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни, а у меня есть сын, который не оставался на
улице один с девушкой без того, чтобы не иметь с нею дело. Будь же с ним
настороже и берегись показать ему твоё лицо и дать ему услышать твои речи». И
девушка отвечала ему: «Слушаю и повинуюсь!» – и он оставил его и удалился.
А по предопределённому велению случилось так, что девушка в
один из дней пошла в баню, что была в их жилище, и одна из невольниц вымыла её,
и она надела роскошные платья, так что увеличилась её красота и прелесть, и
вошла к госпоже, жене везиря, и поцеловала ей руку, и та сказала: «На здоровье,
Аниз аль-Джалнз! Хороша ли баня?» – «О госпожа, – отвечала она, – мне
недоставало только твоего присутствия там». И тогда госпожа сказала
невольницам: «Пойдёмте в баню!» – и те ответили: «Внимание и повиновение» И они
поднялась, и их госпожа меж ними, и она поручила двери той комнаты, где
находилась Анис аль Джалис, там маленьким невольницам и сказала им: «Не давайте
никому войти к девушке!» И они отвечали: «Внимание и повиновение!»
И когда Анис аль-Джалис сидела в комнате, сын везиря, а
звали его Нар-ад-дин Али, вдруг пришёл и спросил о своей матери и о девушках, и
невольницы ответили: «Они пошли в баню».
А невольница Анис аль-Джалис услыхала слова Нурад дина Али,
сына везиря, будучи внутри комнаты, и сказала про себя: «Посмотреть бы, что это
за юноша, о котором везирь говорил мне, что он не оставался с девушкой на улице
без того, чтобы не иметь с ней дело! Клянусь Аллахом, я хочу взглянуть на
него!» И поднявшись (а она была только что из бачи), она подошла к двери
комнаты и посмотрела на Нур-ад-дина Али, и вдруг оказывается – это юноша,
подобный луне в полнолуние. И взгляд этот оставил после себя тысячу вздохов, и
юноша бросил взгляд и взглянул на неё взором, оставившим после себя тысячу вздохов,
и каждый из них попал в сети любви к другому.
И юноша подошёл к невольницам и крикнул на них, л. они
вбежали от него и остановились вдалеке, глядя, что он сделает. И вдруг он
подошёл к двери комнаты, открыл её и вошёл к девушке и сказал ей: «Тебя мой отец
купил для меня?» И она отвечала: «Да», – и тогда юноша подошёл к ней (а он
был в состоянии опьянения), и взял её ноги (и положил их себе вокруг пояса, а
она сплела руки на его шее и встретила его поцелуями, вскрикиваниями и
заигрываниями, и он стал сосать ел язык, и она сосала ему язык, и он уничтожил
её девственность.
И когда невольницы увидали, что их молодой господин вошёл к
девушке Анис аль-Джалис, они закричали и завопили, а юноша уже удовлетворил
нужду и вышел, убегая и ища спасения, и бежал, боясь последствий того дела,
которое он сделал. И, услышав вопли девушек, их госпожа поднялась и вышла из
бани (а пот капал с неё) и спросила: «Что это за вопли в доме? – и,
подойдя к двум невольницам, которых она посадила у дверей комнаты, она
воскликнула: – Горе вам, что случилось?» И они, увидав его, сказали: «Наш
господин Нур-ад-дин пришёл к нам и побил нас, и мы вбежали от него, а он вошёл
к Анис альДжалис и обнял её, и мы не знаем, что он сделал после этого. А когда
мы кликнули тебя, он убежал». И тогда госпожа подошла к Анис аль-Джалис и
спросила её: «Что случилось?» – и она отвечала: «О госпожа, я сижу, и вдруг
входит ко мне красивый юноша и спрашивает: „Тебя купил для меня отец?“ И я
отвечала: „Да!“ – и клянусь Аллахом, госпожа, я думала, что его слова правда, –
и тогда он подошёл ко мне и обнял меня». – «А говорил он тебе ещё
что-нибудь, кроме этого?» – спросила её госпожа, и она ответила: «Да, и он взял
от меня три поцелуя». – «Он не оставил тебя, не обесчестив!» – воскликнула
госпожа и потом заплакала и стала бить себя по лицу, вместе с невольницами,
боясь за Hyp ад-дина, чтобы его не зарезал отец.
И пока это происходило, вдруг вошёл везирь и спросил, в чем
дело, и его жена сказала ему: «Поклянись мне, что то, что я скажу, ты
выслушаешь!» – «Хорошо», – отвечал везирь. И она повторила ему, что сделал
его сын, и везирь опечалился и порвал на себе одежду и стал бить себя по лицу и
выщипал себе бороду. И его жена сказала: «Не убивайся, я дам тебе из своих
денег десять тысяч динаров, её цену». И тогда везирь поднял к ней голову я
сказал: «Горе тебе, не нужно мне её цены, но я боюсь, что пропадёт моя душа и
моё имущество». – «О господин мой, а как же так?» – спросила она. И везирь
сказал:
«Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, которого зовут
аль-Муин ибн Сави? Когда он услышит об этом деле, он пойдёт к султану…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Тридцать пятая ночь
Когда же настала тридцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь говорил своей жене: „Разве ты не знаешь,
что за нами следит враг, по имени аль-Муин ибн Сави, и когда он услышит об этом
деле, он пойдёт к султану и скажет ему: „Твой везирь, который, как ты говоришь,
тебя любит, взял у тебя десять тысяч динаров и купил на них девушку, равной
которой никто не видел, и когда она ему понравилась, он сказал своему сыну:
„Возьми её, у тебя на неё больше прав, чем у султана“. И он её взял и уничтожил
её девственность. И вот эта невольница у него“. И царь скажет: „Ты лжёшь!“ – а
он ответит царю: „С твоего позволения, я ворвусь к нему и приведу её тебе“. И
царь прикажет ему это сделать, и он обыщет дом и заберёт девушку и приведёт её
к султану, а тот спросит её, и она не сможет отрицать, и аль-Муин скажет: „О
господин, ты знаешь, что я тебе искренний советчик, но только нет мне у вас
счастья“. И султан изуродует меня, а все люди будут смотреть на это, и пропадёт
моя душа“. И жена везиря сказала ему: „Не дай никому узнать об этом – это дело
случилось втайне – и вручи своё дело Аллаху в этом событии“. И тогда сердце
везиря успокоилось.
Вот что было с везирем. Что же касается Нур-ад-дина Али, то
он испугался последствий своего поступка и проводил весь день в садах, а в
конце вечера он приходил к матери и спал у неё, а перед утром вставал и уходил
в сад. И так он поступал месяц, не показывая отцу своего лица. И его мать
сказала его отцу: «О господин, погубим ли мы девушку и погубим ли сына? Если
так будет продолжаться, то он уйдёт от нас». – «А как же поступить?» –
спросил её везирь. И она сказала: «Не спи сегодня ночью и, когда он придёт,
схвати его – и помиритесь. И отдай ему девушку – она любит его, и он любит её,
а я дам тебе её цену».
И везирь подождал до ночи и, когда пришёл его сын, он
схватил ею и хотел его зарезать, но мать Нур-ад-дина позвала его и спросила:
«Что ты хочешь с ним сделать?» – «Я зарежу его», – отвечал везирь, и тогда
сын спросил своего отца: «Разве я для тебя ничтожен?» И глаза везиря
наполнились слезами, и он воскликнул: «О дитя любви, как могло быть для тебя
ничтожно, что пропадут мои деньги и моя душа?» И юноша отвечал: «Послушай, о
батюшка, что сказал поэт:
Пусть и грешен я, по всегда мужи
разумные
Одаряли грешных прошением
всеобъемлющим.
И на что же ныне надеяться врагам
твои и,
Коль они в почине, а ты по месту
превыше всех?»
И тогда везирь поднялся с груди своего сына и сказал: «Дитя
моё, я простил тебя!» – и его сердце взволновалось, а сын его поднялся и
поцеловал реку своего отца, и тот сказал: «О дитя моё, если бы я знал, что ты
будешь справедлив к Анис аль-Джалис, я бы подарил её тебе». – «О батюшка,
как мне не быть к ней справедливым?» – спросил Нур-ад-дин.
И везирь сказал: «Я дам тебе наставление, дитя моё: не бери,
кроме неё, жены или наложницы и не продавай её». – «Клянусь тебе, батюшка,
что я ни на ком, кроме неё, не женюсь и не продав её», – отвечал
Нур-ад-дин и дал в этом клятву и вошёл к невольнице и прожил с нею год. И Аллах
великий заставил царя забыть случай с этой девушкой.
Что же касается аль Муина ибн Сави, то до него дошла весть
об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.
А когда прошёл год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в
баню я вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слёг на
подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.
И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот
явился, сказал ему: «О сын мой, знай, что удел распределён и срок установлен, и
всякое дыхание должно испить чашу смерти». И он произнёс:
«Умираю! Преславен тот, кто
бессмертен!
Я уверен, что скоро мёртвым я буду.
Нет в деснице владыки смертного
власти,
И тому лишь присуща власть, кто
бессмертен».
«О дитя моё, – сказал он потом, – нет у меня для
тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел,
и заботиться о девушке Анис аль-Джалис». – «О батюшка, – сказал
Нур-ад-дин, – кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя
молились на кафедрах!»
И везирь сказал: «О дитя моё, я надеюсь, что Аллах меня
примет!» И затем он произнёс оба исповедания[64] и
был приписан к числу людей блаженства.
И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об ртом дошла
до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и
заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его,
и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе
присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнёс при
выходе похорон из дома:
«В день пятый расстался я со всеми
друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде
одет я был,
И снова надели мне одежду другую.
Снесли меня четверо на шеях в
моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой нагробною, когда ниц не
падают,
И все, кто мне другом был, о мне
помолились.
Потом отнесли меня в жилище со
сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится
время».
И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись
друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его
состояния говорил:
«В день пятый уехали они перед
вечером,
Когда попрощались мы – простились и
тронулись.
И только уехали – за ними душа ушла.
«Вернись», – я позвал её, –
спросила: «Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови
иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и
встречаются?»
Ослепли глаза мои от плача
безмерного,
И на уши туг я стал – не слышат они
теперь».
И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в
один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь.
И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошёл один из сотрапезников и
друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: «О господин мой, кто
оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и такой же был исход для
господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!»
И тогда Нур-ад-дин перешёл в покой, предназначенный для
сидения с гостями, и перенёс туда все, что было нужно, и у него собрались его
друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из
детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за
трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.
И тогда пришёл к нему его поверенный и сказал ему: «О
господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: „Кто тратит не
считая – обеднеет не зная“, а поэт говорит:
Я деньги храню и дальше от них гоняю
—
Известно ведь мне, что дирхем – мой
щит и меч моим
И если раздам я злейшим врагам
богатство,
Сменю средь людей я счастье своё на
юре.
Так съем же их я и выпью я их во
здравье,
Не дав никому из денег моих ни
фельса.
И буду хранить богатства свои от всех
я,
Кто скверен душой и дружбы моей не
хочет.
Приятнее так, чем после сказать
дурному:
«Дай дирхем мне в долг, – я пять
возвращу – до завтра.
А он отвратит лицо от меня, и будет
Душа тут моя подобна душе собаки.
Как низки мужи, лишённые состоянья,
Хоть были бы их заслуги ярки, как
солнце.
О господин, эти значительные траты и богатые подарки:
уничтожают деньги», – сказал он потом.
И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного эти
слова, он посмотрел на него и ответил: «Из всего, что ты сказал, я не буду
слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:
Коль есть у меня в руках богатство и
я не щедр,
Пусть будет рука больна и пусть не
встаёт нога!
Подайте скупого мне, что славен стал
скупостью,
И где, покажите, тот, что умер от
щедрости!»
«Знай, о поверенный, – прибавил он, – я хочу,
чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой
об ужине».
И поверенный ушёл от него своей дорогой, а Нур-аддин Али
предался наслаждениям, ведя приятнейшую жизнь, как и прежде, и всякому из его
сотрапезников, кто ему говорил: «Эта вещь прекрасна!» – он отвечал: «Она твоя
как подарок». А если другое говорил: «О господин мой, такой-то дом красив!»
Нур-ад-дин отвечал ему: «Он подарок тебе».
И Нур-ад-дин до тех пор устраивал для них трапезу в начале
дня и трапезу в конце дня, пока не провёл таким образом год. А через год,
однажды, он сидит и вдруг слышит: девушка Анис аль-Джалис произносит стихи:
«Доволен ты днями был, пока хорошо
жилось,
И зла не боялся ты, судьбой
приносимого.
Ночами ты был храпим и дал обмануть
себя,
Но часто, хоть ночь ясна, случается
смутное».
Когда она кончила говорить стихотворение, вдруг постучали в
дверь, и Hyp-ад-дин поднялся, и кто-то из его сотрапезников последовал за ним,
а он не знал этого. И, открыв дверь, Hyp-ад-дин Али увидел своего поверенного и
спросил его: «Что случилось?» И поверенный отвечал: «О господин мой, то, чего я
боялся, – произошло». – «А как так?» – спросил Нур-ад-дин, и
поверенный ответил: «Знай, что у меня в руках не осталось ничего, что бы стоило
дирхем, или меньше, или больше, и вот тетрадь с расходами, которые я произвёл,
и записи о твоём первоначальном имуществе».
И, услышав эти слова, Нур-ад-дин Али опустил голову к земле
и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!»
Когда же тот человек, который тайком последовал за ним,
чтобы подслушать, услыхал слова поверенного, он вернулся к своим друзьям и
сказал: «Что станем делать? Нур-ад-дин Али разорился».
И когда Аля Нур-ад-дин вернулся к ним, они ясно увидели у
него на лице огорчение, и тут один из сотрапезников поднялся на ноги, посмотрел
на Нур-ад-дина Али и спросил: «О господин, может быть ты разрешишь мне уйти?» –
«Почему это ты уходишь сегодня?» – спросил Нур-ад-дин, и гость ответил: «Моя
жена рожает, и я не могу быть вдали от неё. Мне хочется пойти к ней и
посмотреть её». И Нур-ад-дин позволил ему.
Тогда встал другой и сказал: «О господин мой Нур-аддин, мне
хотелось бы сегодня быть у брата – он справляет обрезание своего сына».
И каждый стал отпрашиваться, с помощью выдумки, и уходил
своей дорогой, пока не ушли все, и Нур-ад-дин Али остался один.
И тогда он позвал свою невольницу и сказал ей: «О Анис
аль-Джалис, не видишь ты, что меня постигло?» – и рассказал ей, о чем говорил
ему поверенный. А она отвечала: «О господин, уже много ночей назад намеревалась
я сказать тебе об этих обстоятельствах, но услышала, что он произнёс такие
стихи:
Коль щедро дарит тебя мир здешний – и
ты будь щедр
На блага его ко всем, пока не изменит
жизнь.
Щедроты не сгубят благ, пока
благосклонна жизнь,
Когда ж отвернётся жизнь, скупым не
продлить её.
И когда я услышала, что ты произносишь эти стихи, я
промолчала и не обратила к тебе речи».
«О Анис аль-Джалис, – сказал ей Нур-ад-дин Али, –
ты знаешь, что я раздарил свои деньги только друзьям, а они оставили меня ни с
чем, но я думаю, что они не покинут меня без помощи». – «Клянусь
Аллахом, – отвечала Анис аль-Джалис, – тебе не будет от них никакой
пользы».
И тогда Нур-ад-дин воскликнул: «Я сейчас же пойду и
постучусь к ним в дверь, быть может, мне что-нибудь от них достанется, и я
сделаю это основой своих денег я стану на них торговать и оставлю развлечения и
забавы».
И в тот же час и минуту он встал и шёл, не останавливаясь,
пока не пришёл в тот переулок, где жили его десять друзей (а все они жили в
этом переулке). И он подошёл к первым воротам и постучал, и к нему вышла
невольница и спросила его: «Кто ты?» – и он отвечал ей: «Скажи твоему
господину: „Нур-ад-дин Али стоит у двери и говорит тебе: «Твой раб целует тебе
руки и ожидает твоей милости“.
И невольница вошла и уведомила своего господина, но тот
крикнул ей: «Воротись, скажи ему: „Его нет!“ И невольница вернулась к
Нур-ад-дину и сказала ему: „О господин, моего господина нет“.
И Нур-ад-дин пошёл, говоря про себя: «Если этот, сын
прелюбодеяния, и отрёкся от себя, то другой не будет сыном прелюбодеяния». И он
подошёл к воротам второго друга и сказал то же, что говорил в первый раз, но
тот тоже сказался отсутствующим, и тогда Нур-ад-дин произнёс:
«Удалились те, кто, когда стоял ты у
двери их,
Одарить тебя и жарким могли и мясом».
А произнеся этот стих, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, я
непременно испытаю их всех: может быть, среди них будет один, кто заступит
место их всех!» И он обошёл этих десятерых, но никто из них не открыл ему двери
и не показался ему и не разломил перед ним лепёшки, и тогда Нур-ад-дин
произнёс:
«Когда преуспеет муж, подобен он
дереву,
И люди вокруг него, покуда плоды на
нем.
По только исчезнет плод, как тотчас
уходят все,
Оставив страдать его от пыли и зноя
дней.
Погибель да будет всем сынам этих
злых времён!
Среди десяти никто не чист
помышлением».
Потом он вернулся к своей невольнице (а его горе
увеличилось), и она сказала ему: «О господин, не говорила ли я, что они не
принесут тебе никакой пользы!» И Нурад-дин отвечал: «Клянусь Аллахом, никто из
них не показал мне своего лица, и ни один из них не признал меня». И тогда она
сказала: «О господин, продавай домашнюю утварь и посуду, пока Аллах великий не
приуготовит тебе чего-нибудь, и проживай одно за другим».
И Нур-ад-дин продавал, пока не продал всего, что было в
доме, и у него ничего не осталось, и тогда он посмотрел на Анис аль-Джалис и
спросил её: «Что же будем делать теперь?» – «О господин, – отвечала
она, – моё мнение, что тебе следует сейчас же встать и пойти со мною на
рынок и продать меня. Ты ведь знаешь, что твой отец купил меня за десять тысяч
динаров; быть может, Аллах пошлёт тебе цену близкую к этой, а когда Аллах
предопределит нам бить вместе, мы будем вместе».
«О Анис аль-Джалис, – отвечал Нур-ад-дин, –
клянусь Аллахом, мне не легко расстаться с тобою на одну минуту». И она сказала
ему: «Клянусь Аллахом, о господин мой, и мне тоже, но у необходимости свои
законы, как сказал поэт:
Нужда порой заставляет в делах идти
Не той стезёй, что прилична
воспитанным.
Такого нет, чтоб решился на средство
он,
Коль нет причин, подходящих для
средств таких.
И тогда Нур-ад-дин поднялся на ноги и взял Анис-ал-Джалис (а
слезы текли у него по щекам, как дождь) и произнёс языком своего состояния:
«Постойте! Прибавьте мне хоть взгляд
пред разлукою!
Отдал им сердце я, едва не погибшее
В разлуке; по если в том для вас
затруднение,
Пусть гибну от страсти я – усилий не
делаете».
А затем он пошёл и привёл Анис аль-Джалис на рынок и отдал
её посреднику, сказав ему: «О хаджи[65] Хасан,
знай цену того, что ты будешь предлагать». И посредник отвечал ему «О господин
мой Нур-ад-дин, корни сохраняются!»
«Это не Анис аль-Джалис, которую твой отец купил у меня за
десять тысяч динаров?» – спросил он потом, и Нур-ад-дин сказал: «Да».
Тогда посредник отправился к купцам, но увидал, что не все
они собрались, и подождал, пока сошлись все купцы и рынок наполнился
невольницами всех родов: из турчанок, франкских девушек, черкешенок, абиссинок,
нубиянок, текрурок[66],
гречанок, татарок, грузинок и других. И, увидав, что рынок полон, посредник
поднялся на ноги и выступил вперёд и крикнул: «О купцы, о денежные люди, не
все, что крупно – орех, и не все, что продолговато, – банан; не все
красное – мясо и не все белое – жир! О купцы, у меня эта единственная
жемчужина, которой нет цены. Сколько же мне выкрикнуть за неё?» – «Кричи четыре
тысячи динаров и пятьсот», – сказал один из купцов, и зазыватель открыл
ворота торга четырьмя тысячами и пятьюстами динаров.
И когда он произносил эти слова, вдруг везирь альМуин ибн
Сави прошёл по рынку, и, увидав Нур-ад-дина Али, который стоял в конце рынка,
он произнёс про себя: «Что это ибн Хакан стоит здесь? Разве осталось у этого
висельника что-нибудь, на что покупать невольниц?» И он посмотрел кругом и
услышал зазывателя, который стоял на рынке и кричал, а купцы стояли вокруг
него, и тогда везирь сказал про себя: «Я думаю, он наверное разорился и привёл
невольницу Анис аль-Джалис, чтобы продать её».
«О, как освежает она моё сердце!» – подумал он потом и
позвал зазывателя, и тот подошёл к нему и поцеловал перед ним землю, а везирь
сказал: «Я хочу ту невольницу, которую ты предлагаешь».
И зазыватель не мог прекословить и ответил ему: «О господин,
во имя Аллаха!» – и вывел невольницу вперёд и показал её везирю.
И она понравилась ему, и он спросил: «О Хасан, сколько тебе
давали за эту невольницу?» – «Четыре тысячи и пятьсот динаров, чтобы открыть
торги», – отвечал посредник. И аль-Муин крикнул: «Подать мне четыре тысячи
пятьсот динаров!»
Когда купцы услыхали это, никто из них не мог набавить ни
дирхема, наоборот, они отошли, так как знали несправедливость везиря. А
аль-Муин ибн Сави посмотрел на посредника и сказал ему: «Что же ты стоишь?
Пойди предложи от меня четыре тысячи динаров, а тебе будет пятьсот динаров».
И посредник подошёл к Нур-ад-дину и сказал ему: «О господин,
пропала твоя невольница ни за что!» – «Как так?» – спросил Нур-ад-дин, и
посредник сказал: «Мы открыли торг за неё с четырех тысяч пятисот динаров, но
пришёл этот злодей аль-Муин ибн Сави, который проходил по рынку, и когда он
увидел эту невольницу, она понравилась ему, и он сказал мне: „Предложи от меня
четыре тысячи динаров и тебе будет пятьсот динаров“. Я думаю, он наверное
узнал, что эта невольница твоя, и если он сейчас отдаст тебе за неё деньги –
будет хорошо; но я знаю – он, по своей несправедливости, напишет тебе бумажку с
переводом на кого-нибудь из своих управителей, а потом пошлёт к ним, вслед за
тобою, человека, который им скажет: „Не давайте ему ничего“. И всякий раз, как
ты пойдёшь искать с них, они станут говорить тебе: „Сейчас мы тебе
отдадим“, – и будут поступать с тобою таким образом один день за другим, а
у тебя гордая душа. Когда же им наскучат твои требования, они скажет: „Покажи
нам бумажку“, – и возьмут от тебя бумажку и порвут её, и деньги за
невольницу у тебя пропадут».
И, услышав от посредника эти слова, Нур-ад-дин Али посмотрел
на него и сказал: «Как же поступить?» И посредник ответил: «Я дам тебе один
совет, и если ты его от меня примешь, тебе будет полнейшее счастье». –
«Что же это?» – спросил Нур-ад-дин. «Ты подойдёшь сейчас ко мне, когда я буду
стоять посреди рынка, – отвечал посредник, – и возьмёшь у меня из рук
невольницу и ударишь её и скажешь: „О девка, я сдержал клятву, которую дал, и
привёл тебя на рынок, так как поклялся тебе, что ты непременно будешь выведена
на рынок и посредник станет предлагать тебя!“ И если ты это сделаешь, может
быть везирь и все люди попадутся на эту хитрость и подумают, что ты привёл её
на рынок только для того, чтобы выполнить клятву». – «Вот это правильно!»
– воскликнул Нур-ад-дин.
Потом посредник покинул его и пошёл на средину рынка и, взяв
невольницу за руку, сделал знак везирю аль Муину ибн Сави и сказал: «О
господин, вот её владелец подходит». А Нур-ад-дин пришёл и вырвал из его рук
невольницу и ударил её и воскликнул: «Горе тебе, о девка, я привёл тебя на
рынок, чтобы сдержать клятву! Иди домой и не перечь мне другой раз! Горе тебе!
Нужны мне за тебя деньги, чтобы я стал продавать тебя! Если бы я продал
домашнюю утварь, я выручил бы много больше, чем твоя цена».
А везирь аль-Муин ибн Сави, увидав Нур-ад-дина, сказал ему:
«Горе тебе, разве у тебя ещё осталось что-нибудь, что продаётся или
покупается?» И аль-Муин ибн дин хотел броситься на него, и тут купцы посмотрели
на Нур-ад-дина (а они все любили его), и он сказал им: «Вот я перед вами, и вы
знаете, как он жесток!» А везирь воскликнул: «Клянусь Аллахом, если бы не вы, я
бы наверное убил его!» И все купцы показали Нур-ад-дину знаком глаза:
«Разделайся с ним! – и сказали: – Ни один из нас не встанет между ним и
тобою».
Тогда Hyp-ад-дин подошёл к везирю ибн Сави (а Нурад-дин был
храбрее) и стащил везиря с седла и бросил его на землю. А тут была месилка для
глины, и везирь упал в неё, и Hyp-ад-дин стал его бить и колотить кулаками, и
один из ударов пришёлся ему по зубам, так что борода везиря окрасилась его
кровью.
А с везирем было десять невольников, и когда они увидали,
что с их господином делают такие дела, они схватились руками за рукоятки своих
мечей и хотели обнажить их и броситься на Нур-ад-дина Али, чтобы разрубить его,
но тут люди сказали невольникам: «Этот – везирь, а тот – сын везиря. Может
быть, они в другое время помирятся, и вы будете ненавистны и тому и другому; а
может бить, аль-Муину достанется ваш удар, и вы умрёте самой гадкой смертью.
Рассудительней будет вам не вставать между ними».
И когда Нур-ад-дин кончил бить везиря, он взял свою
невольницу и пошёл к себе домой, а что касается везиря, то он тотчас же ушёл, и
его платье стало трех цветов: чёрное от глины, красное от крови и пепельное.
И, увидав себя в таком состоянии, он взял кусок циновки и
накинул её себе на шею и взял в руки два пучка хальфы[67] и отправился и пришёл к замку, где был
султан, и закричал: «О царь времени, обиженный, обиженный!»
И его привели перед лицо султана, и тот всмотрелся и вдруг
видит – это старший везирь! «О везирь, – спросил султан, – кто сделал
с тобою такие дела?» И везирь заплакал и зарыдал и произнёс:
«Ужели меня обидит судьба, коль жив
ты,
И волки меня пожрут ли, скажи, коль
лев ты?
В прудах твоих напьются ведь все, кто
жаждет.
Возжажду ли я под сенью твоей, коль
дождь ты?
«О господин, – сказал он потом, – со всеми, кто
тебя любит и служит тебе, бывает так!» И султан воскликнул: «Горе тебе, скорее
скажи мне, как это с тобой случилось и кто сделал с тобою эти дела, когда
уважение к тебе есть уважение ко мне!»
«Знай, о господин, – ответил везирь, – что я
сегодня вышел на рынок, чтобы купить себе рабыню-стряпуху, и увидал на рынке
девушку, лучше которой я не видел в жизни. И я хотел купить её для нашего
владыки султана и спросил посредника про неё и про её господина, и посредник
сказал мне, что она принадлежит Али, сыну альФадла ибн Хакана. А наш владыка
султан дал раньше его отцу десять тысяч динаров, чтобы купить на них красивую
невольницу, и он купил эту невольницу, и она ему понравилась, и он поскупился
на неё для владыки нашего султана и отдал её своему сыну. А когда его отец
умер, этот сын продавал все, какие у него были владения и сады и посуду, пока
не разорился, и он привёл невольницу на рынок, намереваясь её продать, и отдал её
посреднику, а тот сказал её предлагать, и купцы прибавляли за неё, пока её цена
не дошла до четырех тысяч динаров. И тогда я подумал про себя: „Куплю эту
невольницу для нашего владыки султана – ведь деньги за неё поначалу были от
него“, и сказал: „О дитя моё, возьми от меня её цену – четыре тысячи динаров“.
И когда он услышал мои слова, он посмотрел на меня и оказал: „О скверный
старец, я продам её евреям и христианам, но тебе её не продам!“ И я сказал: „Я
покупаю её не для себя, я её покупаю для нашего владыки султана, властителя
нашего благоденствия“. И, услышав от меня эти слова, он рассердился и потянул
меня и сбросил с коня, хотя я дряхлый старец, и бил меня своей рукою и колотил,
пока не сделал меня таким, как ты видишь. И всему этому я подвергся лишь
потому, что я пошёл купить для тебя эту невольницу».
И везирь кинулся на землю и стал плакать и дрожать, и когда
султан увидал, в каком он состоянии, и услышал его слова, жила гнева вздулась у
него между глаз. И он обернулся к вельможам царства, и вдруг перед ним встали
сорок человек, разящие мечами, и султан сказал им: «Сейчас же идите к дому Али
ибн Хакана, разграбьте и разрушьте его и приведите ко мне Али и невольницу со
скрученными руками и волоките их лицами вниз и приведите ко мне обоих!»
И они отвечали: «Внимание и повиновение!» – и надели оружие
и собрались идти к дому Али Нур-ад-дина.
А у султана был один придворный по имени Алам-аддин Санджар,
который раньше был невольником альФадла ибн Хакана, отца Али Нур-ад-дина, а
потом его должность менялась, пока султан не сделал его своим придворным. И
когда он услышал приказание султана и увидал, что враги снарядились, чтобы
убить сына его господина, это было для него не легко, и он удалился от султана
и, сев на коня, поехал и прибыл к дому Нур-ад-дина Али. И он постучал в дверь,
и Нур-ад-дин вышел к нему и, увидев его, признал его, а Алам-ад-дин сказал: «О
господин, теперь не время для приветствий и разговоров; послушай, что сказал
поэт:
Спасай твою жизнь, когда поражён ты
горем,
И плачет пусть дом о том, кто его
построил!
Ты можешь найти страну для себя
другую,
А душу найти другую себе не можешь».
«О Алам-ад-дин, что случилось?» – спросил Нур-аддин, и
придворный ответил: «Поднимайся и спасай свою душу, и ты и невольница! Аль-Муин
ибн Сави расставил вам есть, и когда вы попадёте к нему в руки, он убьёт вас
обоих. Султан уже послал к вам сорок человек, разящих мечами, и, по моему
мнению, вам следует бежать, прежде чем беда вас постигнет».
Потом Санджар протянул руку к своему поясу и, найдя в нем
сорок динаров, взял их и отдал Нур-ад-дину и сказал: «О господин, возьми эти
деньги и поезжай с ними. Будь у меня больше этого, я бы дал тебе, но теперь не
время для упрёков».
И тогда Нур-ад-дин вошёл к невольнице и уведомил её об этом,
и она заломила руки, потом они оба тотчас же вышли за город (а Аллах опустил
над ними свой покров), и пошли на берег реки, и нашли там судно, снаряжённое к
отплытию.
А капитан стоял посреди судна и кричал: «Кому ещё нужно
сделать запасы или проститься с родными или кто забыл что-нибудь нужное, –
пусть делает это: мы отправляемся». И все ответили: «У нас нет больше дел,
капитан». И тогда капитан крикнул команде: «Живее, отпустите концы и вырвите
козья!» И Нурад-дин Али спросил его: «Куда это, капитан?» – «В Обитель Мира,
Багдад», – отвечал капитан…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Тридцать шестая ночь
Когда же настала тридцать шестая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что когда капитан сказал Али Нур-ад-дину: „В
Обитель Мира, город Багдад“, Нур-ад-дин Али взошёл на судно, и невольница
взошла вместе с ним, и они поплыли и распустили паруса, и судно вышло, точно
птица с парою крыльев, как сказал, и отлично сказал, кто-то:
Взгляни на корабль, и в плен возьмёт
тебя вид его,
Гоняется с ветром он, несясь по
теченью.
И, кажется, птица он, что крылья
расправила
И с неба низринулась стремительно в
воду.
И судно поплыло, и ветер был хорош, и вот что случилось с
ними.
Что же до того, что было с невольниками, то они пришли к
дому везиря Нур-ад-дина Али, сломали двери и вошли и обошли помещение, но не
напали на их след, и тогда они разрушили дом и воротились и уведомили султана,
и султан воскликнул: «Ищите их, в каком бы месте они ни были!» – и невольники
отвечали: «Внимание и повиновение!»
Потом везирь аль-Муин ибн Сави ушёл домой (а султан наградил
его почётной одеждой), и его сердце успокоилось, и султан сказал ему: «Никто за
тебя не отомстит, кроме меня», – а везирь пожелал ему долгого века и
жизни.
А затем султан велел кричать в городе: «О люди, все
поголовно! Наш владыка султан повелел, что того, кто наткнётся на Али
Нур-ад-дина, сына Хакана, и приведёт его к султану, он наградит почётной
одеждой и даст ему тысячу динаров, а тот, кто его укроет или будет знать его
место и не уведомит о нем, тот заслуживает наказания, которое его постигнет». И
Нур-ад-дина Али начали искать, но о нем не пришло ни вестей, ни слухов, и вот
что было с этими.
Что же касается Нур-ад-дина и его невольницы, то они
благополучно достигли Багдада, и капитан сказал им: «Вот Багдад. Это безопасный
город, и зима ушла от него с её холодом, и пришло к нему время весны с со
розами, и деревья в нем зацвели, и каналы в нем побежали».
И тогда Нур-ад-дин Али со своей невольницей сошёл с судна и
дал капитану пять динаров, и, покинув судно, они прошли немного, и судьбы
закинули их к садам. И они пришли в одно место и увидали, что оно выметено и
обрызгано, с длинными скамьями и висящими вёдрами, полными воды, а сверху был
навес из тростника, во всю длину прохода, и в начале дорожки были ворота в сад,
но только запертые.
«Клянись Аллахом, это прекрасное место!» – сказал Нур-ад-дин
Али своей невольнице, и она отвечала: «О господин, посидим немного на этих
скамьях и передохнем». И они подошли и сели на скамью и вымыли ноги и руки, и
их ударило воздухом, и они заснули (преславен тот, кто не спит!).
А этот сад назывался Сад Увеселения, и в нем был дворец,
называемый Дворец Удовольствия и Изображений, и принадлежал он халифу Харуну
ар-Рашиду. И халиф, когда у него стеснялась грудь, приходил в этот сад и во
дворец и сидел там, и во дворце было восемьдесят окон, где было подвешено
восемьдесят светильников, а посреди дворца был большой подсвечник из золота. И
когда халиф приходил, он отдавал невольницам приказание открыть окна и
приказывал девушкам и Иехаку ибн Ибрахиму анНадичу петь, и тогда его грудь
расправлялась и проходила его забота.
А в саду был садовник, дряхлый старик, которого звали шейх
Ибрахим, и когда он выходил по делу и видел в саду гуляющих с непотребными
женщинами, он сильно сердился. И шейх Ибрахим дождался, пока в какой то день
халиф пришёл к нему, и рассказал ему об этом, и халиф сказал: «Со всяким, кого
ты найдёшь у ворот сада, делай что хочешь».
И когда настал тот день, шейх Ибрахим, садовник, –
зашёл, чтобы исполнить одно случившееся ему дело, и увидел этих двоих, которые
спали у ворот сада, покрыты одним изаром. «Клянусь Аллахом, хорошо! –
сказал он,
они не знали, что халиф дал мне разрешение и приказ убивать
всех, кого я найду здесь! Но я их ужасно отколочу, чтобы никто не приближался к
воротам сада». И он срезал зеленую ветку и подошёл к ним и, подняв руку, так
что стала видна белизна его подмышки, хотел их побить, но подумал и сказал про
себя: «О Ибрахим, как ты будешь их бить, не зная их положения? Может быть, они
чужеземцы или из странников и судьба закинула их сюда. Я открою их лица и
посмотрю на них». И он поднял с их лиц изар и сказал себе: «Эти двое красивы, и
мне но должно их бить», – и накрыл их лица и, подойдя к Нурад-дину Али,
стал растирать ему ноги.
И Нур-ад-дин открыл глаза и нашёл у себя в ногах дряхлого
старца, имевшего вид степенный и достойный, и когда Hyp-ад-дин Али устыдился и
поджал ноги и сел и, взяв руки шейха Ибрахима, поцеловал их. И шейх спросил
его: «О дитя моё, ты откуда?» – и Нур-ад-дин отвечал: «О господин мы
чужеземцы», – и слезы избежали из его глаз. А шейх Ибрахим сказал: «О дитя
моё, знай, что пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, учил
почитать чужеземца. О дитя моё, – продолжал он, – не пройдёшь ли ты в
сад и не погуляешь ли в нем? – тогда твоя грудь расправится».
«О господин, а чей это сад?» – спросил Нур-ад-дин, и шейх
Ибрахим ответил: «О дитя моё, этот сад я получил в наследство от родных». (А
при этих словах у шейха Ибрахима была та цель, чтобы они успокоились и прошли в
сад.) И, услышав слова шейха, Нур-ад-дин поблагодарил его та поднялся вместе с
невольницей (а шейх Ибрахим шёл впереди них), и они вошли и увидели сад, да
какой ещё сад! И ворота его были со сводами, точно портик, и были покрыты
лозами, а виноград там был разных цветов – красный, как яхонт, и чёрный, как
эбен. И они вошли под навес и нашли там плоды, росшие купами и отдельно, и на
ветвях птиц, поющих напевы, и соловьёв, повторявших разные колена, и горлинок,
наполнявших голосом это место, я дроздов, щебетавших как человек, и голубей,
подобных пьющему, одурманенному вином, а деревья принесли совершённые плоды из
всего, что есть съедобного, и каждого плода было по паре. И были тут абрикосы –
от камфарных до миндальных и хорасанских, и сливы, подобные цвету лица прекрасных,
и вишни, уничтожающие желтизну зубов, и винные ягоды двух цветов белые отдельно
от красных, – и померанцы, цветами подобные жемчугам и кораллам, и розы,
что позорят своей алостью щеки красивых, и фиалка, похожая на серу, вспыхнувшая
огнями в ночь, и мирты и левкои и лаванда с анемонами, я эти цветы были
окаймлены слезами облаков, и уста ромашек смеялись, и нарциссы смотрели на розы
глазами негров, и сладкие лимоны были как чаши, а кислые – только ядра из
золота. И земля покрылась цветами всех окрасок, и пришла весна, и это место
засияло блеском, и поток журчал, и пели птицы, и ветер свистел, и воздух был
ровный.
Потом шейх Ибрахим вошёл с ними в помещение, бывшее наверху,
и Нур-ад-дин увидал, как красиво это помещение, и увидел свечи, уже упомянутые,
что были в окнах, и вспомнил былые пиры и воскликнул: «Клянусь Аллахом, этот
покой прекрасен!» И затем они сели, и шейх Ибрахим подал им еду, и они досыта
поели и вымыли руки, а затем Нур-ад-дин подошёл к одному из окон и крикнул свою
невольницу, и она подошла, и оба стали смотреть на деревья, обременённые
всякими плодами.
А потом Нур-ад-дин обернулся к шейху Ибрахиму и спросил его:
«О шейх Ибрахим, нет ли у тебя какого-нибудь питья? Ведь люди пьют, когда
поедят». И шейх Ибрахим принёс им воды – прекрасной, нежной и холодной, но
Нур-ад-дин сказал: «О шейх Ибрахим, это не то питьё, которого я хочу». –
«Может быть, ты хочешь вина?» – спросил шейх. И когда Нур-ад-дин ответил:
«Да», – он воскликнул: «Сохрани меня от него Аллах! Я уже тринадцать лет
не делал этого, так как пророк, да благословит его Аллах и да приветствует,
проклял пьющих вино и тех, кто ею выжимает, продаёт или покупает».
«Выслушай от меня два слова», – сказал Нур-ад-дин.
«Говори», – отвечал старик, и Нур-ад-дин спросил: «Если какой-нибудь
проклятый осел будет проклят, случится с тобою что-нибудь от того, что он
проклят?» – «Нет», – отвечал старик. И Нур-ад-дин сказал: «Возьми этот
динар и эти два дирхема, сядь на того осла и остановись поодаль от лавки и,
когда увидишь покупающего вино, позови его и скажи: „Возьми эти два дирхема и
купи мне на этот динар вина и взвали его на осла“. И будет, что ты не нёс вино
и не покупал, и с тобой из-за этого ничего не случится».
И шейх Ибрахим воскликнул, смеясь его словам: «Клянусь
Аллахом, дитя моё, я и не видал никого остроумнее тебя и не слышал речей слаще
твоих!» А потом шейх Ибрахим сделал тал, как сказал ему Нур-ад-дин, и тот
поблагодарил ею за это и сказал: «Теперь мы зависим от тебя, и тебе следует
лишь соглашаться. Принеси нам то, что нам нужно». – «О дитя моё, –
отвечал Ибрахим, – вот мой погреб перед тобою (а это была кладовая,
предназначенная для повелителя правоверных), входи туда и бери оттуда, что
хочешь, там больше, чем ты пожелаешь».
И Нур-ад-дин вошёл в кладовую и увидал там сосуды из золота,
серебра и хрусталя, выложенные разными дорогими камнями, и вынес их и расставил
их в ряд и налил вино в кружки и бутылки, и он был обрадован тем, что увидел, и
поражён. И шейх Ибрахим принёс им плоды и цветы, а затем он ушёл и сел поодаль
от них, а они стали пить и веселиться.
И питьё взяло над ними власть, и глаза их стали влюблено
переглядываться, и волосы у них распустились, и цвет лица изменился. И шейх
Ибрахим сказал себе: «Что же я сижу вдали, отчего мне не сесть возле них? Когда
я встречу у себя таких, как эти двое, что похожи на две луны?»
И шейх Ибрахим подошёл и сел в конце портика, и Нур-ад-дин
Али сказал ему: «О господин, заклинаю тебя жизнью, подойди к нам!» – и шейх
Ибрахим подошёл. А Нур-ад-дин наполнил кубок, и, взглянув на шейха Ибрахима,
сказал: «Выпей, чтобы посмотреть, какой у него вкус!» – «Сохрани Аллах! –
воскликнул шейх Ибрахим, – я уже тринадцать лет ничего такого не делал!» И
Нур-ад-дин притворился, что забыл о нем, и выпил кубок и кинулся на землю,
показывая, что хмель одолел ею.
И тогда Анис аль-Джалис взглянула на шейха и сказала ему: «О
шейх Ибрахим, посмотри, как этот поступил со мной», – а шейх Ибрахим
спросил: «А что с ним, о госпожа?» И девушка отвечала: «Он постоянно так
поступает со мною: попьёт недолго и заснёт, а я остаюсь одна, и нет у меня
собутыльника, чтобы посидеть со мною За чашей, и некому мне пропеть над
чашей». – «Клянусь, Аллахом, это нехорошо!» – сказал шейх Ибрахим (а его
члены расслабли, и душа его склонилась к ней из-за её слов). А девушка
наполнила кубок и, взглянув на шейха Ибрахима, сказала: «Заклинаю тебя жизнью,
не возьмёшь ли ты его и не выпьешь ли? не отказывайся и залечи моё сердце».
И шейх Ибрахим протянул руку и взял кубок и выпил его, а она
налила ему второй раз и поставила кубок на подсвечник и сказала: «О господин,
тебе остаётся этот». – «Клянусь Аллахом, – ответил он, – я не
могу его выпить! Довольно того, что я уже выпил!» Но девушка воскликнула:
«Клянусь Аллахом, это неизбежно!» – и шейх взял кубок и выпил его, а потом она
дала ему третий, и он взял его и хотел его выпить, как вдруг Нур-ад-дин очнулся
и сел прямо…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Тридцать седьмая ночь
Когда же настала тридцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин Али очнулся и сел прямо и сказав: „О
шейх Ибрахим, что это такое? Разве я только что но заклинал тебя, а ты
отказался и сказал: „Я уже тринадцать лет не делал этого“?“ И шейх Ибрахим
отвечал, смущённый: „Клянусь Аллахом, я не виноват, это она сказала мне!“ – и
Нур-ад-дин засмеялся.
И они сели пить, и девушка сказала потихоньку своему
господину: «О господин, пей и не упрашивай шейха Ибрахима пить, я покажу тебе,
что с ним будет». И она принялась наливать и поить своего господина, её
господин наливал и поил её, и так они делали раз за разом, и шейх Ибрахим
посмотрел на них и сказал: «Что это за дружба! Прокляни, Аллах, ненасытного,
который пьёт, в нашу очередь! Не дашь ли и мне выпить, брат мой? Что это такое,
о благословенны!» И они засмеялись его словам так, что опрокинулись на спину, а
потом они выпили и напоили его и продолжали пить вместе, пока не прошла треть
ночи.
И тогда девушка сказала: «О шейх Ибрахим, не встать ли мне,
с твоего позволения, и не зажечь ли одну из этих свечей, что поставлены в ряд?»
– «Встань, – сказал он, – ко не зажигай больше одной свечи», – и
девушка поднялась на ноги и, начавши с первой свечи, зажгла все восемьдесят, а
потом села. И тогда Нур-ад-дин спросил: «О шейх Ибрахим, а что есть у тебя на
мою долю? Не позволишь ли мне зажечь один из этих светильников?»
И шейх Ибрахим сказал: «Встань, зажги один светильник и не
будь ты тоже назойливым». И Нур-ад-дин поднялся и, начавши с первого, зажёг все
восемьдесят светильников, и тогда помещение заплясало. А шейх Ибрахим, которого
уже одолел хмель, воскликнул: «Вы смелее меня!» И он встал на ноги и открыл все
окна, и они с ним сидели и пили вместе, произнося стихи, и дворец весь сверкал.
И определил Аллах, властный на всякую вещь (и веткой вещь он
создал причину), что в эту минуту халиф посмотрел и взглянул на те окна, что
были над Тигром, при свете месяца и увидел свет свечей и светильников,
блиставший в реке. И халиф, бросив взгляд и увидев, что дворец в саду как бы
пляшет из-за этих свечей и светильников, воскликнул: «Ко мне Джафара Бармакида!»
И не прошло мгновения, как тот уже предстал перед лицом
повелителя правоверных, и халиф воскликнул: «О собака среди везирей! Ты
отбираешь у меня город Багдад и не сообщаешь мне об ртом?» – «Что это за
слова?» – спросил Джафар. «Если бы город Багдад не был у меня отнят, –
ответил халиф, – Дворец Изображений не город бы огнями свечей и
светильников и не были бы открыты его окна! Горе тебе! Кто бы отважился
совершить подобные поступки, если бы ты у меня не отнял халифат?»
И Джафар, у которого затряслись поджилки, спросил: «А кто
рассказал тебе, что Дворец Изображений освещён и окна его открыты?» – и халиф
отвечал: «Подойди ко мне и взгляни!»
И Джафар подошёл к халифу и посмотрел в сторону сада и
увидал, что дворец светится от свечей в тёмном мраке. И он хотел оправдать
шейха Ибрахима, садовника: быть может, это было с его позволения, так как он
увидел в этом для себя пользу, и сказал: «О повелитель правоверных, шейх
Ибрахим, на той неделе, что прошла, сказал мне: „О господин мой Джафар, я хочу
справить обрезание моих сыновей при жизни повелителя правоверных и при твоей
жизни“, – и я спросил его: „А что тебе нужно?“ – и он сказал мне: „Возьми
для меня от халифа разрешении справить обрезание моих детей в замке“. И я
отвечал ему: „Иди справляй их обрезание, а я повидаюсь с халифом и уведомлю его
об этом“. И он таким образом ушёл от меня, а я забыл тебя уведомить».
«О Джафар, – отвечал халиф, – у тебя была передо
мной одна провинность, а теперь стало две, так как ты ошибся с двух сторон:
во-первых, ты не уведомил меня об этом, а с другой стороны, ты не довёл шейха
Ибрахима до его цели: он ведь пришёл к тебе и сказал тебе эти слова только для
того, чтобы намекнуть, что он хочет немного денег, и помочь себе ими, а ты ему
ничего не дал и не сообщил мне об этом».
«О повелитель правоверных, я забыл», – отвечал Джафар,
и халиф воскликнул: «Клянусь моими отцами и дедами, я проведу остаток ночи
только возле него! Он человек праведный и заботится о старцах и факирах и
созывает их, и они у него собираются, и, может быть, от молитвы кого-нибудь из
них нам достанется благо в здешней и будущей жизни. И в этом деле будет для
него польза от моего присутствия, и шейх Ибрахим обрадуется». – «О
повелитель правоверных, – отвечал Джафар, – время вечернее, и они
сейчас заканчивают». Но халиф вскричал: «Хочу непременно отправиться к ним!» И
Джафар умолк и растерялся и не знал, что делать.
А халиф поднялся на ноги, и Джафар пошёл перед ним, и с ним
был Масрур, евнух, и все трое отправились, изменив обличье, и, выйдя из дворца
халифа, пошли по улицам, будучи в одежде купцов, и достигли ворот упомянутого
сада. И халиф подошёл и увидел, что ворота сада открыты, и удивился, и сказал:
«Посмотри, Джафар! Как это шейх Ибрахим оставил ворота открытыми до этого
Бремени! Не таков его обычай!»
И они вошли и достигли конца сада, остановились под дворцом,
и халиф сказал: «О Джафар, я хочу посмотреть за ними, раньше чем войду к ним,
чтобы взглянуть, чем они заняты, и посмотреть на старцев. Я до сих пор не слышу
ни звука и никакой факир не поминает имени Аллаха».
И халиф посмотрел и увидел высокий орешник и сказал: «О
Джафар, я хочу влезть на это дерево – его ветви близко от окон – и посмотреть
на них», – и затем халиф полез на дерево и до тех пор цеплялся с ветки на
ветку, пока не поднялся на ветвь, бывшую напротив окна. И он сел на неё и
посмотрел в окно дворца и увидел девушку и юношу, подобных двум лунам
(превознесён тот, кто сотворил их и придал им образ!) и увидал шейха Ибрахима,
который сидел с кубком в руке и говорил: «О владычица красавиц, в питьё без
музыки нету счастья! Я слышал, как поэт говорил:
Пусти же вкруг большой и малый кубок,
Возьми его из рук луны светящей,
Не пей вина без музыки – я видел,
Что конь, и тот не может пить без
свиста».
И когда халиф увидал, что шейх Ибрахим совершает такие
поступки, жила гнева вздулась у него меж глаз» и он спустился и сказал Джафару:
«Я никогда не видал праведников в таком состоянии! Поднимись ты тоже на это
дерево и посмотри, чтобы не миновало тебя благословение праведных».
И, услышав слова повелителя правоверных, Джафар впал в
недоумение, не зная, что делать, и поднялся на верхушку дерева и посмотрел, и
вдруг видит Нур-ад-дина, шейха Ибрахима и невольницу, и у шейха Ибрахима в
руках кубок. И, увидав это, Джафар убедился, что погиб, и спустился вниз и встал
перед повелителем правоверных, и халиф сказал ему: «О Джафар, слава Аллаху,
назначившему нам следовать явным указаниям закона!» И Джафар не мог ничего
сказать от сильного смущения, а потом халиф взглянул на Джафара и сказал:
«Посмотри-ка! Кто привёл этих людей на это место и то ввёл их в мой дворец? Но
равных по красоте этому юноше и этой девушке никогда не видели мои
глаза». – «Твоя правда, о владыка султан», – отвечал Джафар, который
начал надеяться на прошение халифа Харуна ар Рашида, и халиф сказал: «О Джафар,
поднимемся на ту ветку, что против них, и посмотрим на них!»
Оба поднялись на дерево и стали смотреть и услышали, что
шейх Ибрахим говорил: «О господа мои, я оставил степенность за питьём вина, но
это услаждает только при звуках струн». И Анис аль-Джалис ответила: «О шейх
Ибрахим, клянусь Аллахом, будь у нас какие-нибудь музыкальные инструменты, наша
радость была бы полной». И, услышав слова невольницы, шейх Ибрахим встал на
ноги, и халиф сказал Джафару: «Посмотрим, что он будет делать!» – «Не знаю», –
отвечал Джафар, а шейх Ибрахим скрылся и вернулся с лютней, и халиф всмотрелся
в неё и вдруг видит – это лютня Абу-Исхака ан-Надима.
«Клянусь Аллахом, – воскликнул тогда халиф, – если
эта невольница споёт скверно, я распну вас всех, а если она споёт хорошо, я их
прощу и распну тебя одного». – «О боже, – сказал Джафар, –
сделать так, чтобы она спела скверно!» – «Зачем?» – спросил халиф. «Чтобы ты
распял нас всех, и мы бы развлекали друг друга», – отвечал Джафар, и халиф
засмеялся его словам.
А девушка взяла лютню и осмотрела её и настроила её струны и
ударила по ним, и сердца устремились к ней, а она произнесла:
«О те, кто готов помочь несчастным
влюблённым!
Страстей и любви огонь и жжёт и
клеймит нас.
И что б вы ни сделали, мы были
достойны;
Просили защиты мы – не будьте
злорадны.
Ведь горе постигло нас и с ним
униженье,
И все, что хотите, нам вы можете
сделать.
Какая же слава вам убить нас в дому
своём?
Боюсь я, что с нами вы тогда
согрешите».
«Клянусь Аллахом, хорошо, о Джафар! – воскликнул
халиф, – я в жизни не слышал голоса певицы, подобного этому!» А Джафар
спросил: «Быть может, гнев халифа оставил его?» – «Да, оставил», – сказал
халиф и спустился с дерева вместе с Джафаром, а потом он обратился к Джафару и
сказал: «Я хочу войти и посидеть с ними и услышать пенье этой девушки предо
мной». – «О повелитель правоверных, – отвечал Джафар, – если ты
войдёшь к ним, они, может быть, смутятся, а шейх Ибрахим – тот умрёт от
страха». Но халиф воскликнул: «О Джафар, непременно научи меня, как мне
придумать хитрость и войти к ним, чтобы они не узнали меня».
И халиф с Джафаром отправились в сторону Тигра, размышляя об
этом деле, и вдруг видят, рыбак стоит и ловит рыбу под окнами дворца.
А как-то раньше халиф крикнул шейха Ибрахима и спросил его:
«Что это за шум я слышу под окнами дворца?» – и шейх Ибрахим ответил: «Это
голоса рыбаков». И тогда халиф сказал ему: «Пойди удали их отсюда», – и
рыбаков не стали туда пускать.
А когда наступила эта ночь, пришёл рыбак, по имени Карим, и
увидел, что ворота в сад открыты, и сказал: «Вот время небрежности! Я
воспользуюсь этим и половлю теперь рыбу!» И он взял свою сеть и закинул её в
реку, и вдруг халиф, один, остановился над его головой. И халиф узнал его и
сказал: «Карим!» – и тот обернулся, услышав, что его называют по имени, и когда
он увидел халифа, у него затряслись поджилки, и он воскликнул: «Клянусь
Аллахом, о повелитель правоверных, я сделал это не для того, чтобы посмеяться
над приказом, но бедность и семья побудили меня на то, что ты видишь!»
«Полови на моё имя», – сказал халиф. И рыбак подошёл,
обрадованный, и закинул сеть и подождал, пока она растянется до конца я
установится на дне, а потом он потянул её к себе и вытянул всевозможную рыбу.
И халиф обрадовался этому и сказал: «Карим, сними с себя
одежду!» И тот скинул своё платье (а на нем был кафтан из грубой шерсти, с
сотней заплаток, где было немало хвостатых вшей) и снял с головы тюрбан,
который он вот уже три года не разматывал, но всякий раз, увидев тряпку, он
нашивал её на него.
И когда он скинул свой кафтан и тюрбан, халиф снял с себя
две шёлковые одежды – александрийскую и баальбекскую[68] – и плащ и фарджию и сказал рыбаку: «Возьми
их и надень». А халиф надел кафтан рыбака и его тюрбан и прикрыл себе лицо
платком и сказал рыбаку: «Уходи к своему делу», – и рыбак поцеловал ноги
халифа, и поблагодарил его, и сказал:
«Ты был милостив, и не скрою я
благодарности
И во всех делах целиком меня
обеспечил ты.
Благодарен я на всю жизнь тебе, а
когда умру,
За меня мой прах воззовёт в гробу с
благодарностью».
И рыбак ещё не окончил своего стихотворения, как вши уже
заползали по коже халифа, и тот стал хватать их с шеи правой и левой рукой и
кидать, и сказал: «О рыбак, горе тебе, поистине много вшей в этом кафтане!» –
«О господин, отвечал рыбак, – сейчас тебе больно, а пройдёт неделя, и ты
не будешь чувствовать их и не станешь о них думать». И халиф засмеялся и
воскликнул: «Горе тебе! Оставлю я этот кафтан на теле!» – «Я хочу сказать тебе
слово, – сказал рыбак. „Говори, что у тебя есть“, – отвечал халиф.
„Мне пришло на ум, о повелитель правоверных, – сказал рыбак, – что
раз ты захотел научиться ловить рыбу, чтобы у тебя было в руках полезное
ремесло, этот кафтан тебе подойдёт“.
И халиф засмеялся словам рыбака, а затем рыбак повернул
своей дорогой, а халиф взял корзину с рыбой, положил сверху немного зелени и
пришёл с нею к Джафару к остановился перед ним. И Джафар подумал, что это
Карим, рыбак, и испугался за него и сказал: «Карим, что привело тебя сюда?
Спасайся! Халиф сегодня в саду, и если он тебя увидит – пропала твоя шея». И,
услышав слова Джафара, халиф рассмеялся, и когда он рассмеялся, Джафар узнал
его и сказал: «Быть может, ты наш владыка султан?» – «Да, Джафар, –
отвечал халиф, – ты мой везирь, и мы с тобой пришли сюда, а ты меня не
узнал; гик как же узнает меня шейх Ибрахим, да ещё пьяный? Стой на месте, пока
я не вернусь к тебе!» И Джафар отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И потом халиф подошёл к дверям дворца и постучал лёгким
стуком, и Нур-ад-дин сказал: «Шейх Ибрахим, в двери дворца стучат». – «Кто
у дверей?» – спросил шейх Ибрахим. И халиф сказал: «Я, шейх Ибрахим», – и
тог спросил: «Кто ты?» – и халиф ответил: «Я, Карим, рыбак. Я услышал, что у
тебя гости, и принёс тебе немного рыбы. Она хорошая».
И, услышав упоминание о рыбе, Нур-ад-дин и его невольница
обрадовались и сказали: «О господин, открой ему, и пусть он принесёт нам свою
рыбу». И шейх Ибрахим открыл дверь, и халиф вошёл, будучи в обличий рыбака, и
поздоровался первым, и шейх Ибрахим сказал ему: «Привет вору, грабителю и
игроку! Пойди покажи нам рыбу, которую ты принёс!» И халиф показал им рыбу, и
они посмотрели и видят – рыба живая, шевелится, и тогда невольница воскликнула:
«Клянусь Аллахом, господин, эта рыба хороша! Если бы она была жареная!»
«Клянусь Аллахом, госпожа моя, ты права! – ответил шейх Ибрахим и затем
сказал халифу: Почему ты не принёс эту рыбу жареной? Встань теперь, изжарь её и
подай нам». – «Сейчас я вам её изжарю и принесу», – отвечал халиф, и
они сказали: «Живо!»
И халиф побежал бегом и, придя к Джафару, крикнул: «Джафар!»
– «Да, повелитель правоверных, все хорошо?» – ответил Джафар, и халиф сказал:
«Они потребовали от меня рыбу жареной». – «О повелитель
правоверных, – сказал Джафар, – подай её, я им её изжарю». Но халиф
воскликнул: «Клянусь гробницей моих отцов и дедов, её изжарю только я, своей
рукой!»
И халиф подошёл к хижине садовника и, поискав там, нашёл
все, что ему было нужно, даже соль, шафран и майоран и прочее и, подойдя к
жаровне, повесил сковороду и хорошо поджарил рыбу, а когда она была готова,
положил её на лист банана, и взял из сада лимон и сухих плодов, и принёс рыбу и
поставил её перед ними.
И девушка с юношей и шейх Ибрахим подошли и стали есть, а
покончив с сдой, они вымыли руки, и Нурад-дин сказал: «Клянусь Аллахом, рыбак,
ты оказал нам сегодня вечером прекрасную милость!» И он положил руку в карман и
вынул ему три динара из тех динаров, что дал ему Санджар, когда он выходил в
путешествие, и сказал: «О рыбак, извини меня! Если бы ты знал меня до того, что
со мной случилось, я бы, наверное, удалил горечь бедности из твоего сердца, но
возьми это по мере благословения Аллаха!» И он кинул динары халифу, и халиф
взял их и поцеловал и убрал (а при всем этом халиф желал только послушать
девушку, когда она будет петь).
И халиф сказал Нур-ад-дину: «Ты поступил хорошо и был милостив,
но я хочу от твоей всеобъемлющей милости, чтобы эта девушка спела нам песню, и
я бы послушал». И тогда Нур-ад-дин сказал: «Анис аль-Джалис!» – и она отвечала:
«Да!» – а он сказал ей: «Заклинаю тебя жизнью, спой нам что-нибудь ради этого
рыбака, он хочет тебя послушать!»
И, услышав слова своего господина, девушка взяла лютню,
настроила её струны, прошлась по ним и произнесла:
«О гибкая! Пальцами коснулась струн
она
И душу похитила, до них лишь
дотронувшись.
Запела, и пением вернула оглохшим
слух,
И крикнул: «Поистине, прекрасно!» –
немой тогда.
А потом она заиграла на диковинный лад, так что ошеломила
умы, и произнесла такие стихи:
«Вы почтили нас, избрав жилищем город
наш,
И прогнал ваш блеск потёмки мрачной
ночи.
Так пристойно мне надушить мой дом и мускусом,
И камфарой, и розовой водою».
И халиф пришёл тут в восторг, и волнение одолело его, и от
сильного восторга он не мог удержаться и воскликнул: «Хорошо, клянусь Аллахом!
хорошо, клянусь Аллахом! хорошо, клянусь Аллахом!» – а Нур-ад-дин спросил его:
«О рыбак, понравилась ли тебе невольница?» И халиф отвечал: «Да, клянусь
Аллахом!» – и тогда Нур-аддин сказал: «Она мой подарок тебе, – подарок
благородного, который не отменяет подарков и не берет обратно даров».
И затем Нур-ад-дин поднялся на ноги и, взяв плащ, бросил его
рыбаку и велел ему выйти и уходить с девушкой, и девушка посмотрела на
Нур-ад-дина и сказала: «О господин, ты уходишь не прощаясь! Если уже это
неизбежно, постой, пока я с тобой прощусь и изъясню тебе своё состояние». И она
произнесла такие стихи:
«Тоска и страдание и память о днях
былых
Мне тело измучили и сделали
призраком.
Любимый, не говори: «Без нас ты
утешишься».
В одном положенье я – страданья не
кончились.
И если бы кто-нибудь мог плавать в
слезах своих,
Наверно была б я тем, кто первый в
слезах поплыл.
О те, к кому страсть теперь владеет
душой моей,
Как смесь из вина с водой над чашею
властвует —
Разлука приблизилась, которой боялась
я,
О ты, к кому страсть с душой и
сердцем игру вела!
О славный Хакана сын, нужда и мечта
моя!
О ты, к кому страсть души на миг не
оставила!
Ты ради меня врагом царю и владыке
стал
И ныне вдали живёшь от близких и
родины.
Не дай же Аллах тебе, владыка,
скучать по мне!
Кариму ты дал меня, да будет
прославлен он».
И когда она окончила стихотворение, Нур-ад-дин ответил ей
такими стихами:
«В день разлуки она со мною
простилась
И сказала, в волнении страсти рыдая:
«Что же будешь, когда уйду я, ты
делать!»
Я ответил: «Спроси того, кто не
умер».
И когда халиф услышал в стихах её слова: «Кариму ты дал меня», –
его стремление к ней увеличилось, но ему стало тяжело и трудно разлучить их, и
он сказал юноше: «Господин мой, девушка упомянула в стихах, что ты стал врагом
её господину и обладателю. Расскажи же мне, с кем ты враждовал и кто тебя
разыскивает». – «Клянусь Аллахом, о рыбак, – отвечал
Нур-ад-дин, – со мной и с этой невольницей произошла удивительная история
и диковинное дело, и будь оно написано иглами в уголках глаза, оно бы послужило
назиданием для поучающихся!» И халиф спросил: «Не расскажешь ли ты нам о
случившемся с тобою деле и не осведомишь ли нас о твоей истории? Быть может,
тебе будет в этом облегчение, ведь помощь Аллаха близка». – «О
рыбак, – спросил тогда Нур-ад-дин, – выслушаешь ли ты наш рассказ в
нанизанных стихах в рассыпанной речи?» И халиф ответил: «Рассыпанная речь –
слова, а стихи – нанизанные жемчужины».
И тогда Нур-ад-дин склонил голову к земле и произнёс такие
стихи:
«Друг любимый, со сном давно я
расстался,
И безмерно вдали от родины горе.
Мой родитель любил меня и был нежен,
По оставил меня и лёг он в могилу.
И случилось потом со мной дел немало,
И разбили совсем они моё сердце.
Приобрёл мне рабыню он с нежным
телом,
Ветви ивы смущает стан её гибкий.
И наследство потратил я на рабыню
Или щедро раздал его благородным.
И в заботе я свёл её на продажу,
Хоть страдать от разлуки с ней не
хотел я.
Но как только воззвал о ней
зазыватель,
Набавлять стал старик один
развращённый.
И разгневан я был тогда сильным
гневом
И рабыню из рук наёмников вырвал.
И ударил злодей меня в сильной злобе,
И огнями раздора тут запылал он.
И рукой я от гнева бил его правой,
Вместе с левой, пока душа исцелилась.
И в испуге домой тогда я вернулся,
И укрылся, врагов боясь, в своём
доме.
И правитель велел тотчас захватить
нас,
Но привратник пришёл ко мне благородный,
Намекая, чтоб дальше я удалился
И исчез бы, завистникам на несчастье.
И ушли мы, покинув дом тёмной ночью,
И хотели жилья искать мы в Багдаде.
Лет со мною былых богатств уже
больше,
Сверх того, что я дал, рыбак, тебе
раньше.
Но даю я тебе любимую сердца —
Будь уверен, что душу я тебе отдал».
И когда он кончил свои стихи, халиф сказал ему: «О господин
мой Нур-ад-дин, изложи мне твоё дело», – и Нур-ад-дин рассказал ему свою
историю с начала до конца. И когда халиф понял, каково его положение, он
спросил: «Куда ты сейчас направляешься?» – «Земля Аллаха обширны», –
отвечал Нур-аддин. И халиф сказал: «Вот я напишу тебе бумажку, доставь её
султану Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни, и когда он прочтёт её, он ничем тебе
не повредит и не обидит тебя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Тридцать восьмая ночь
Когда же настала тридцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что халиф сказал Нур-ад-дину Али: „Я напишу тебе
записку, которую ты доставишь султану Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни, и когда
он прочтёт её, её не сделает тебе вреда“. И Нур-ад-дин Али воскликнул: „А разве
есть в мире рыбак, который переписывается с царями? Подобной вещи не бывает
никогда!“ – „Ты прав, – отвечал халиф, – но я скажу тебе причину:
знай, что мы с ним читали в одной школе у одного учителя, и я был его старшим,
а впоследствии его настигло счастье, и он стал султаном, а мою судьбу Аллах
переменил и сделал меня рыбаком. По я не посылал к нему с просьбой без того,
чтобы он не исполнил её, и если бы я каждый день посылал ему тысячу просьб, он
бы их наверное исполнил“.
И, услышав его слова, Нyр-ад-дин сказал: «Хорошо, пиши, а я
посмотрю». И халиф взял чернильницу и калам и написал славословия, а вслед за
тем: «Это письмо от Харуна ар-Рашида, сына аль-Махди, его высочеству Мухаммеду
ибн Сулейману аз-Зейни, охваченному моей милостью, которого я сделал моим
наместником над частью моего государства. Это письмо достигнет тебя вместе с
Нур-ад-дином Али ибн Хаканом, сыном везиря, и в тот час, когда он прибудет к
вам, сложи с себя власть и назначь его, и не перечь моему приказу. Мир тебе!»
Потом он отдал письмо Нур-ад-дину Али ибн Хакану, и
Нур-ад-дин взял письмо и поцеловал его и положил в тюрбан и тотчас же
отправился в путь, вот что с ним было.
Что же касается халифа, то шейх Ибрахим посмотрел на него,
когда он был в образе рыбака, и воскликнул: «О самый низкий из рыбаков, ты
принёс нам пару рыб, стоящих двадцать полушек, взяв три динара, и хочешь
забрать и девушку тоже!» И халиф, услышав его слова, закричал на него и кивнул
Масруру, и тот показался и ринулся на шейха. А Джафар послал одного мальчика из
детей, бывших в саду, к дворцовому привратнику и потребовал от него царскую
одежду, и мальчик ушёл и принёс одежду и поцеловал землю между руками халифа, и
халиф снял то, что было на нем, и надел ту одежду.
А шейх Ибрахим сидел на скамеечке, и халиф стоял и смотрел,
что будет, и тут шейх Ибрахим оторопел и растерялся и стал кусать пальцы,
говоря: «Посмотри-ка! Сплю я или бодрствую?» – «О шейх Ибрахим, что означает
твоё состояние?» – спросил халиф, и тогда шейх Ибрахим очнулся от опьянения и
кинулся на землю и произнёс:
«Прости мне проступок мой, –
споткнулась моя нога, —
Ведь ищет раб милости всегда у господ
своих.
А сделал, что требует проступок,
признавшись в нем,
Но где ж то, что требуют прощенье и
милости?»
И халиф простил его и приказал, чтобы девушку доставили во
дворец, и когда она прибыла во дворец, халиф отвёл отдельное помещение ей одной
и назначил людей, чтобы ей служить, и сказал ей: «Знай, что я послал твоего
господина султаном в Басру, и, если захочет Аллах великий, мы отправим ему
почётную одежду и отошлём тебя к нему». Вот что случилось с этими.
Что же касается Нур-ад-дина Али ибн Хакана, то он ехал не
переставая, пока не достиг Басры, а потом он пришёл ко дворцу султана и издал
громкий крик, и султан услышал его и потребовал к себе. И представ между его
руками, Нур-ад-дин поцеловал землю и вынул бумажку и подал её ему, и когда
султан увидел заглавные строки письма, написанные почерком повелителя
правоверных, он поднялся и встал на ноги и поцеловал их три раза и воскликнул:
«Внимание и повиновение Аллаху великому и повелителю правоверных!»
Потом он призвал четырех судей и эмиров и хотел снять с себя
власть, но вдруг явился везирь – тот, альМуин ибн-Сави. И султан дал ему
бумажку, и везирь, прочтя её, изорвал её до конца и взял в рот и разжевал и
выбросил, и султан крикнул ему, разгневанный: «Горе тебе, что тебя побудило к
таким поступкам?» А везирь отвечал ему: «Клянусь твоей жизнью, о владыка
султан, этот не видался не с халифом, ни с его везирем. Это висельник,
злокозненный дьявол; ему попалась какая-то пустая бумажка, написанная почерком
халифа, и он приспособил её к своей цели. И халиф не посылал его взять у тебя
власть, и у него нет ни благородного указа, ни грамоты о назначении. Он не
пришёл от халифа, никогда, никогда, никогда! И если бы это дело случилось,
халиф бы наверное прислал вместе с ним придворного или везиря, по он пришёл
один».
«Так как же поступить?» – спросил султан, и везирь сказал:
«Отошли этого юношу со мною, – я возьму его от тебя и пошлю его с
придворным в город Багдад. И если его слова правда, он привезёт нам благородный
указ и грамоту; если же он не привезёт их, я возьму должное с этого моего обидчика».
И, услышав слова везиря альМуина ибн Сави, султан сказал: «Делай с ним что
хочешь!»
И везирь взял его от султана и отвёл в свой дом, крикнул
своих слуг, и они разложили его и били, пока он не обеспамятел. И он наложил
ему на ноги тяжёлые оковы и привёл его в тюрьму и крикнул тюремщика, и тот
пришёл и поцеловал землю между руками везиря (а этого тюремщика звали Кутейт).
И везирь сказал ему: «О Кутейт, я хочу, чтобы ты взял и бросил его в один из
подвалов, которые у тебя в тюрьме, и пытал бы его ночью и днём!» И тюремщик
отвечал: «Внимание и повиновение!»
А потом тюремщик ввёл Нур-ад-дина в тюрьму и запер дверь, и
после этого он велел обмести скамью, стоявшую за дверью, и накрыть её
подстилкой и ковром и посадил на неё Нур-ад-дина и расковал его оковы и был к нему
милостив. И везирь каждый день посылал к тюремщику и приказывал ему бить
Нур-ад-дина, но тюремщик защищал его от этого в течение сорока дней.
А когда наступил день сорок первый, от халифа пришли
подарки, и, увидав их, султан был ими доволен и посоветовался с везирем
относительно них, и кто-то сказал: «А может быть, это подарки для нового
султана?» И сказал везирь аль-Муин ибн Сави: «Самым подходящим было бы убить
его в час его прибытия». И султан воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты напомнил мне
о нем! Пойди приведи его и отруби ему голову». И везирь отвечал: «Слушаю и
повинуюсь! – и поднялся и сказал: Я хочу, чтобы в городе кричали: „Кто
хочет посмотреть на казнь Нур-ад-дина пль ибн Хакана, пусть приходит ко
дворцу!“ И придёт и сопровождающий и сопровождаемый, чтобы посмотреть, и я
исцелю свою душу и повергну в горе Завистников». – «Делай что
хочешь», – сказал ему султан.
И везирь пошёл, счастливый и радостный, и пришёл к вали и
велел ему кричать, как мы упомянули.
А когда люди услышали глашатая, они огорчились и заплакали –
все, даже мальчики в школах и торговцы в лавках. И люди вперегонки побежали
захватить места, чтобы посмотреть на это, а некоторые пошли к тюрьме, чтобы
прийти с Нур-ад-дином. Везирь же отправился с десятью невольниками в тюрьму, и
тюремщик Кутейт спросил его: «Что ты хочешь, наш владыка везирь?» – «Приведи
мне этого висельника», – сказал везирь, и тюремщик ответил: «Он в самом
зловещем положении – так много я его бил».
А потом тюремщик вошёл и увидел, что Нур-ад-дин говорит
такие стихи:
«Кто поможет мне, кто поддержку даст
мне в горе?
Велика болезнь, нелегко найти
лекарство.
Истомило сердце и душу мне отдаление
И друзей моих судьба сделала врагами.
И найду ль среди вас я, о люди, друга
мне нежного,
Чтоб мог сжалиться и ответить он на
зов мой?
Как ничтожна смерть для меня теперь с
забытьём её,
И на благо жизни пресёк давно я
надежду.
О господь мой, тем, кто ведёт нас
всех, благовестником,
Тобой избранным, океаном знаний,
владыкою
Всех ходатаев заклинаю я – отпусти
мне грех
И спаси меня и тоску и горе смягчи
мне».
И тогда тюремщик снял с него чистую одежду, надел на него
две грязные рубахи и отвёл его к везирю, и Нурад-дин посмотрел, и вдруг видит,
что это его враг, который стремится его убить. И, увидав его, он заплакал и
спросил его: «Разве ты в безопасности от судьбы? Или не слышал ты слов поэта:
Где теперь Хосрои, где деспоты эти
первые,
Что собрали клады? Но нет тех кладов
и их уж нет!»
«Знай о везирь, – сказал он потом, – что лишь
Аллах, да будет он превознесён и прославлен, творит то, что хочет». И везирь
возразил: «О Али, ты пугаешь меня этими словами? Я сегодня отрублю тебе голову
наперекор жителям Басры и не стану раздумывать, и пусть судьба делает что
хочет. Я не посмотрю на твои увещания и посмотрю лишь на слова поэта:
Пускай судьба так делает, как хочет,
Спокоен будь о том, что судьба
свершила.
А как прекрасны слова другого:
Кто прожил после врагов своих Хоть
день – тот цели достиг уже».
И потом везирь приказал своим слугам взвалить Нурад-дина на
спину мула, и слуги, которым было тяжело это сделать, сказали Нур-ад-дину: «Дай
нам побить его камнями и разорвать его, если даже пропадут наши души». Ко
Нур-ад-дин Али отвечал им: «Ни за что не делайте этого. Разве вы не слышали
слов поэта, сказавшего:
Прожить я должен срок, судьбой назначенный, А кончится ряд
дней его – смерть мне, И если б львы меня втащили в логово – До времени меня не
сгубить им».
И потом они закричали о Нур-ад-дине: «Вот наименьшее
воздаяние тому, кто возводит на царей ложное!» И его до тех пор возили по
Басре, пока не остановились под окнами дворца, и тогда его поставили на ковре
крови, и палач подошёл к нему и сказал: «О господин мой, я подневольный раб в
этом деле. Если у тебя есть какое-нибудь желание – скажи мне, и я его исполню:
твоей жизни осталось только на то время, пока султан не покажет из окна лицо».
И тогда Нур-ад-дин посмотрел направо и налево и назад и
вперёд и произнёс:
«Я видел – уж тут палач, и меч, и
ковёр его —
И крикнул: «Унижен я и в горе
великом!
Ужель не поможет мне средь вас
благосклонный друг? —
Спросил я, – так дайте же на
призыв ответ мне».
Прошло уж мне время жить, и гибель
пришла моя;
Но кто ради райских благ меня
пожалеет
И взглянет, каков я стал, и муки
смягчит мои,
И чашу с водой мне даст, чтоб меньше
страдал я?»
И люди стали плакать о нем, и палач встал и взял чашку воды
и подал её Нур-ад-дину, но везирь поднялся с места и ударил рукой кружку с
водой и разбил её и закричал на палача, приказывая ему отрубить голову
Нур-ад-дину.
И тогда палач завязал Нур-ад-дину глаза, и народ закричал на
везиря, и поднялись вопли и умножились вопросы одних к другим, и когда все это
было, вдруг взвилась пыль, и клубы её наполнили воздух и равнину.
И когда увидел это султан, который сидел во дворце, он
сказал им: «Посмотрите, в чем дело», – а везирь воскликнул: «Отрубим этому
голову сначала!» Но султан возразил: «Подожди ты, пока увидим, в чем дело».
А эта пыль была пыль, поднятая Джафаром Бармакидом, везирем
халифа, и теми, кто был с ним, и причиной их прихода было то, что халиф провёл
тридцать дней, не упоминая о деле Али ибн Хакана, и никто ему о нем не говорил,
пока он не подошёл в какую-то ночь к комнате Анис аль-Джалис и не услышал, что
она плачет и произносит красивым и приятным голосом слова поэта:
«Твой призрак всегда, вдали и вблизи,
со мною,
А имя твоё не может язык покинуть».
И её плач усилился, и вдруг халиф открыл дверь и вошёл в
комнату и увидел Анис аль-Джалис, которая плакала, а она, увидав халифа, упала
на землю и поцеловала его ноги три раза, а потом произнесла:
«О ты, кто корнями чист и славен
рождением,
О ветвь плодов вызревших, о древо
цветущее!
Напомню обет тебе, что дать соизволил
ты,
Прекрасный по качествам. Побойся
забыть его!»
И халиф спросил её: «Кто ты?» – и она сказала:
«Я подарок тебе от Али ибн Хакана и хочу исполнения обещания,
данного мне тобою, что ты пошлёшь меня к нему с почётным подарком; я здесь
теперь уже тридцать дней не вкусила сна».
И тогда халиф потребовал Джафара Бармакида и сказал ему:
«Джафар, я уже тридцать дней не слышу вестей об Али ибн Хакане, и я думаю, что
султан убил его. Но, клянусь жизнью моей головы и гробницей моих отцов и дедов,
если с ним случилось нехорошее дело, я непременно погублю того, кто был
причиною этому» хотя бы он был мне дороже всех людей! Я хочу, чтобы ты сейчас
же поехал в Басру и привёз сведения о правителе Мухаммеде ибн Сулеймане аз-Зани
и об Али ибн Хакане. Если ты пробудешь в отсутствии дольше, чем требует
расстояние пути, – прибавил халиф, – я снесу тебе голову.
Ты знаешь, о сын моего дяди, о деле Нур-ад-дина Али и о том,
что я послал его с письмом от меня. И если ты увидишь, о сын моего дяди, что
правитель поступил не согласно с тем, что я послал сообщить ему, вези его и
вези также везиря аль-Муина ибн Сави в том виде, в каком ты их найдёшь. И не
отсутствуй больше, чем того требует расстояние пути».
И Джафар отвечал: «Внимание и повиновение!» – и затем он
тотчас же собрался и ехал, пока не прибыл в Басру, и, обгоняя друг друга,
устремились к царю Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни вести о прибытии Джафара
Бармакида.
И Джафар прибыл и увидал эту смуту, беспорядок и давку, и
тогда везирь Джафар спросил: «Отчего эта давка?» И ему рассказали, что
происходит с Нур-ад-дином Али ибн Хаканом, и, услышав их слова, Джафар поспешил
подняться к султану и приветствовал его и осведомил его о том, зачем он приехал
и о том, что если с Али ибн Хаканом случилось дурное дело, султан погубит тех,
кто был причиной этому. После этого он схватил султана и везиря аль-Муина ибн
Сави и заточил их и приказал выпустить Нур-ад-дина Али ибн Хакана и посадил его
султаном на место султана Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни.
И он провёл в Басре три дня – время угощения гостя, – а
когда настало утро четвёртого дня, Али ибн Хакан обратился к Джафару и сказал
ему: «Я чувствую желание повидать повелителя правоверных». И Джафар сказал
тогда царю Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни: «Снаряжайся в путь, мы совершим
утреннюю молитву и поедем в Багдад», – и царь отвечал: «Внимание и
повиновение!»
И они совершили утреннюю молитву, и все поехали, и с ними
был везирь аль-Муин ибн Сави, который стал раскаиваться в том, что он сделал. А
что касается Нур-аддина Али ибн Хакака, то он ехал рядом с Джафаром, и они
ехали до тех пор, пока не достигли Багдада, Обители Мира.
После этого они вошли к халифу и, войдя к нему, рассказали о
деле Нур-ад-дина и о том, как они нашли его близким к смерти. И тогда халиф
обратился к Али ибн Хакану и сказал ему: «Возьми этот меч и отруби им голову
твоего врага».
И Нур-ад-дин взял меч и подошёл к аль-Муину ибн Сави, и тот
посмотрел на него и сказал: «Я поступил по своей природе, ты поступи по своей».
И Нур-ад-дин бросил меч из рук и посмотрел на халифа и сказал: «О повелитель
правоверных, он обманул меня этими словами! – И он произнёс:
Обманул его я уловкою, как явился он, – Ведь свободного
обмануть легко речью сладкою».
«Оставь его ты, – сказал тогда халиф и крикнул
Масрур, – О Масрур, встань ты и отруби ему голову!» – и Масрур встал и
отрубил ему голову.
И тогда халиф сказал Али ибн Хакану: «Пожелай от меня
чего-нибудь». – «О господин мой, – отвечал Нурад-дин, – нет мне
нужды владеть Басрой, я хочу только быть почтённым службою тебе и видеть твоё
лицо». И халиф отвечал: «С любовью и удовольствием!»
Потом он позвал ту невольницу, Анис аль-Джалис, и она
появилась перед ним, и халиф пожаловал их обоих и дал им дворец из дворцов
Багдада и назначил им выдачи, а Нур-ад-дина он сделал своим сотрапезников, и
тот пребывал у него в приятнейшей жизни, пока не застигла его смерть».
|