 Увеличить |
Рассказ об Исхаке
Мосульском и девушке (ночи 407—409)
Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить
там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и
сказал моим слугам: „Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите
ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я
уехал“.
И потом я отправился один и объехал город, а день был
жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста восьмая ночь
Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«И когда день стал жарким, я остановился на улице,
называемой аль-Харам, чтобы поискать тени от солнечного зноя, а у дома было
широкое крыло, выступавшее на дорогу. И не прошло много времени, как подошёл
чёрный евнух, который вёл осла, и я увидел на нем девушку, ехавшую верхом, и
под нею был платок, окаймлённый жемчужинами, и одета она была в роскошные одежды,
дальше которых нет цели. И я увидел у девушки прекрасный стан, и томный взор, и
изящные черты и спросил про неё кого-то из прохожих, и мне сказали, что это
певица. И любовь привязалась к моему сердцу, когда я посмотрел на неё, и я не
мог усидеть на спине моего животного. И затем девушка въехала во двор дома, у
ворот которого я стоял, и я принялся размышлять о хитрости, которая привела бы
меня к ней. И пока я стоял, вдруг приблизились два человека – прекрасные юноши,
и попросили разрешения войти, и хозяин дома им позволил, и они спешились, и я
тоже спешился и вошёл вместе с ними, и юноши подумали, что хозяин дома меня
позвал. И мы просидели некоторое время, и нам принесли кушанье, и мы поели, а
затем перед нами поставили вино. После этого вышла невольница с лютнею в руках
и запела, а мы стали пить. И я поднялся, чтобы удовлетворить нужду, и хозяин
дома спросил про меня тех двух людей, и они сказали ему, что они меня не знают,
и тогда хозяин дома воскликнул: „Это блюдолиз, но он приятен видом! Обходитесь
с ним хорошо!“
И потом я пришёл и сел на своё место, и невольница запела
нежную песню и произнесла такие два стиха:
«Скажи газели, которая не газель
совсем,
И телёночку насурмленному – не
телёнок он!
Кто с мужчиной любит один лежать, тот
не женщина,
Кто, как дева, ходит, поистине не
мужчина тот».
И она исполнила это прекрасным образом, и присутствующие
выпили, и пение им понравилось. И затем девушка спела несколько песен с
диковинными напевами, и пропела, между прочим, песню, сложенную мной, и она
произнесла такие два стиха:
«Разорённая ставка – Её бросил
любимый:
Одинока она без них, Опустела,
исчезла».
И вторую песню она исполнила лучше, чем первую. И потом она
спела ещё несколько песен на диковинные напевы из старых и новых, и среди них
была песня, сложенная мною с такими стихами:
«Тем скажи, кто ушёл, браня,
И далёк, сторонясь тебя:
«Ты добился того, чего
Ты добился, хоть ты шутил!»
И я попросил её повторить эту песню, чтобы исправить её, и
ко мне подошёл один из тех двух людей и сказал: «Мы не видели блюдолиза более
бесстыдного, чем ты. Ты не довольствуешься тем, что приходишь незваный, ты ещё
пристаёшь с просьбами! Оправдывается поговорка: „Он блюдолиз и пристаёт с
просьбами“.
И я потупился от стыда и не отвечал ему, и его товарищ стал
удерживать его, но он не отставал от меня. А потом все встали на молитву, и я
отступил немного и, взяв лютню, подвинтил колки и хорошо настроил её, и
вернулся на своё место и помолился с ними. А когда мы кончили молиться, тот
человек вернулся ко мне с укорами и упрёками и упорно задирал меня, а я молчал.
И невольница взяла лютню и стала её настраивать, и что-то показалось ей
подозрительным. «Кто настроил мою лютню?» – спросила она. И ей сказали: «Никто
из нас не настраивал её». И она воскликнула: «Нет, клянусь Аллахом, её настроил
человек искусный, выдающийся в этом деле, так как он поправил струны и настроил
её, как настраивает знающий своё искусство». – «Это я настроил её», –
сказал я невольнице. И она молвила: «Заклинаю тебя Аллахом, возьми её и сыграй
что-нибудь!»
И я взял лютню и сыграл на ней диковинную и трудную песню,
едва не умерщвлявшую живых и оживлявшую мёртвых, и произнёс под лютню такие
стихи:
«Было сердце у меня, и с ним жил я,
По сожгли его огнём и сгорело,
Не досталась её страсть мне на долю —
Достаётся ведь рабам лишь их доля.
Если то, что я вкусил, – яства
страсти,
Несомненно, всяк вкусил их, кто
любит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста девятая ночь
Когда же настала четыреста девятая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что, когда Исхак, сын Ибрахима, мосулец, окончил
свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не вскочил со своего
места. „И они сели передо мной и сказали: „Заклинаем тебя Аллахом, господин
наш, спой нам ещё одну песню“. А я отвечал им: «С любовью и удовольствием!“ И
затем я сыграл как следует и произнёс такие стихи:
«О, кто же поможет сердцу, тающему в
беде?
Печали со всех сторон верблюдов к
нему ведут.
Запрета пускающим стрелу в глубь души
моей
Вся кровь, им пролитая меж сердцем и
рёбрами.
В разлуки день ясно стадо мне, что
сближенье с ним,
Когда он далёк – лишь мысль,
обманчиво-ложная.
Он пролил кровь, но её не пролил бы
без любви,
И будет ли за ту кровь взыскатель и
мститель мне?»
И когда он окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось
никого, кто бы не поднялся на ноги и не бросился бы потом на землю от сильного
восторга, овладевшего им.
И я кинул лютню из рук, но люди сказали мае: «Ради Аллаха,
не делай этого, дай нам услышать ещё одну песню, да прибавит тебе Аллах своей
милости!» А я молвил: «О люди, что я буду прибавлять вам ещё песню, и ещё, и
ещё! Но я осведомлю вас о том, кто я. Я Исхак, сын Ибрахима, мосулец. Я
надменен с халифом, когда он меня требует, а вы заставили меня в сегодняшний
день выслушать грубости, которых я не люблю. Клянусь Аллахом, я не произнесу ни
звука и не буду сидеть с вами, пока вы не выведете отсюда этого буяна!» – «От
этого я тебя предостерегал, и этого для тебя боялся!» – сказал тогда товарищ
этого человека, и потом его взяли за руку и вывели, а я взял лютню и спел им со
всем искусством те песни, которые пела невольница. А после того я потихоньку
сказал хозяину дома, что эта невольница запала мне в сердце и я не могу быть
без неё. «Она твоя, но с условием», – отвечал хозяин. «А каково оно?» –
спросил я. И хозяин молвил: «Чтобы ты пробыл у меня месяц, и тогда невольница и
то, что ей принадлежит из одежд и украшений, – твои». – «Хорошо, я
это сделаю», – отвечал я. И целый месяц я пробыл у него, и никто не знал,
где я, и халиф искал меня во всех местах и не имел обо мне вестей. А когда
месяц кончился, хозяин дома вручил мне невольницу и дорогие вещи, которые ей
принадлежали, и дал мне ещё евнуха, и я пришёл с этим в моё жилище, и мне
казалось, будто я владею всем миром, так сильно я радовался невольнице.
И потом я тотчас же поехал к аль-Мамуну, и, когда я явился к
нему, он воскликнул: «Горе тебе, о Исхак, и где это ты был?» И я рассказал ему
свою историю. И аль-Мамун воскликнул: «Ко мне этого человека, сейчас же!» И я
указал его дом, и халиф послал за ним, и, когда этот человек явился, он спросил
его, как было дело. И он рассказал все, и тогда халиф воскликнул: «Ты человек
благородный, и правильно будет, чтобы тебе была оказана при твоём благородстве
помощь».
И он велел дать ему сто тысяч дирхемов, а мне сказал: «О
Исхак, приведи невольницу!» И я привёл её, и она стала петь халифу и
взволновала его, и его охватила из-за неё великая радость.
«Я назначаю её очередь на каждый четверг, – сказал
он. – Пусть она приходит и поёт из-за занавесей».
И халиф приказал выдать ей пятьдесят тысяч дирхемов, и,
клянусь Аллахом, я много нажил в эту поездку и дал нажить другим».
|
