Увеличить |
Сказка о саидийце и
франкской женщине (ночи 894—896)
Рассказывают также, что эмир Шуджа-ад-дин Мухаммед,
правитель Каира, говорил: «Мы проводили ночь у одного человека из стран асСаида[635], и он угощал нас и
оказывал нам уважение. А это был престарелый старец, человек со смуглой, очень
смуглой кожей, и у него были маленькие дети, белолицые, и белизна их была
напоена румянцем. И мы спросили его: «О такой-то, что это твои дети белые, а ты
такой смуглый?» И старик сказал:
«Эти дети – от матери афранджийки[636], которую я взял, и у меня с нею была
удивительная история». – «Одари нас ею», – сказали мы. И саидиец
молвил: «Хорошо!»
«Знайте, – начал он, – что я как-то посеял в этом
городе лён и выдергал его, и вычистил, и истратил на него пятьсот динаров. А
потом я захотел его продать, но не приходило мне за него никаких денег. И мне
сказали: «Отвези лён в Акку[637] –
может быть, там ты получишь за него большую прибыль». (А Акка была в то время в
руках франков.) И я отвёз лён в Акку и продал часть его с отсрочкой уплаты на
шесть месяцев. И когда я его продавал, вдруг прошла мимо меня женщина,
афранджийка, – а у франкских женщин обычай ходить по рынку без
покрывала, – и она подошла ко мне, чтобы купить льна, и я увидел красоту,
ослепившую мой разум. Я продал ей немного льна и был уступчив в цене. И женщина
взяла его и ушла, а потом, через несколько дней, она пришла снова, и я продал
ей немного льна и был ещё более уступчив, чем в первый раз. И женщина ещё раз
приходила ко мне и узнала, что я её люблю, а она обычно ходила с какой-то
старухой, и я сказал старухе, что была с нею: «Я охвачен любовью к ней;
схитришь ли ты, чтобы мне с ней сойтись?» – «Я ухитрюсь в этом для тебя, –
сказала старуха, – но пусть эта тайна не уходит от нас троих – меня, тебя
и её, и вместе с тем тебе неизбежно потратить деньги». – «Если пропадёт
моя душа за близость с нею, – это немного!» – воскликнул я…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала восемьсот девяносто пятая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха, ответив этому человеку
согласием, сказала: „Но пусть эта тайна не уходит от нас троих – меня, тебя и
её, и тебе неизбежно потратить деньги“. И он воскликнул: „Если пропадёт моя
душа за близость с нею, – это немного!“
И они сошлись на том, что он даст женщине пятьдесят динаров
и она придёт к нему, и купец приготовил пятьдесят динаров и вручил их старухе,
и та взяла эти пятьдесят динаров и сказала: «Приготовь для неё место в твоём
доме, она придёт к тебе сегодня вечером». «И я пошёл, – рассказывал
купец, – и приготовил сколько мог еды, питья, свечей и сладостей, а мой
дом стоял над морем, и дело было летом, поэтому я постелил на крыше. И пришла
афранджийка, и мы поели и попили, и спустилась ночь, и мы легли под небом (а
луна светила на нас) и стали смотреть на отражение звёзд в море. И я сказал про
себя: „Не стыдно тебе Аллаха великого, славного! Ты, чужеземец, лежишь под
небом и над морем и нарушаешь волю Аллаха с христианкой! Ты заслуживаешь наказания
огнём! Боже мой, призываю тебя в свидетели, что я воздержался от этой
христианки сегодня ночью, стыдясь тебя и страшась твоего наказания“.
И я проспал до утра, а женщина поднялась на заре, сердитая,
и ушла к себе, и я прошёл в свою лавку и сел там. И вдруг та женщина прошла
мимо меня со старухой, сердитая, и она была подобна месяцу, и тогда я погиб и
сказал про себя: «Кто ты такой, чтобы бросать такую девушку? Разве ты Сирри
ас-Сакати, или Бишр-Босоногий, или Джуней Багдадский, или Фудейль ибн Ийяд?»[638] И я догнал старуху и
сказал ей: «Приведи её ко мне снова!» И старуха сказала: «Клянусь Мессией, она
теперь не вернётся к тебе иначе как за сто динаров!» – «Я дам тебе сто
динаров», – сказал я и дал старухе сто динаров. И женщина пришла ко мне
второй раз. И когда она оказалась у меня, ко мне вернулась та же мысль, и я
воздержался и оставил женщину ради великого Аллаха, а потом я вышел и пошёл в
своё помещение. И прошла мимо меня та старуха, сердитая, и я сказал ей:
«Вернись с ней ко мне». И старуха воскликнула: «Клянусь Мессией, ты больше не
порадуешься ей у себя иначе как за пятьсот динаров и умрёшь в тоске!»
И я задрожал, услышав это, и решил, что потеряю все деньги,
вырученные за лён, и выкуплю этим свою душу, и не успел я опомниться, как
слышу, глашатай кричит и говорит: «О собрание мусульман, перемирие между нами и
вами окончилось, и мы даём тем, кто ещё здесь остался, отсрочку на неделю –
пусть кончают дела и уходят в свои страны!»
И женщина перестала ходить ко мне, а я принялся собирать
плату за лён, который люди купили у меня с отсрочкой, и выменивать то, что
осталось. И, взяв с собою хороших товаров, я вышел из Акки, и было у меня в
сердце то, что было от сильной любви и страсти к афранджийке, так как она взяла
моё сердце и мои деньги. И я вышел, и пошёл, и достиг города Дамаска, и продал
товары, которые взял в Акке, за высшую цену, так как они больше не поступали
из-за окончания срока перемирия, и послал мне Аллах (слава ему и величие!)
отличную прибыль.
И я начал торговать пленными девушками, чтобы ушло то, что
было у меня в сердце из-за афранджийки, и не прекращал торговли ими, и прошло
надо мною три года, а я все был в таком же положении.
И произошло у аль-Малик-ан-Насира с франками[639] то, что произошло из
битв, и дал ему Аллах над ними победу, и он взял в плен всех их царей и
завоевал прибрежные города, по изволению великого Аллаха. И случилось, что
пришёл ко мне один человек, требуя невольницу для аль-Малик-ан-Насира. А у меня
была красивая невольница, и я предложил её этому человеку, и он купил её у меня
для ан-Насира за сто динаров и доставил мне девяносто динаров, и мне оставалось
получить ещё десять динаров, но их не нашлось в тот день в казне, так как царь
израсходовал все деньги на войну с франками. И аль-Малику сообщили об этом, и
он сказал: «Пойдите с ним в помещение, где находятся пленные, и дайте ему
выбрать когонибудь из дочерей франков, чтобы он взял одну из них за те десять
динаров…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Восемьсот девяносто шестая ночь
Когда же настала восемьсот девяносто шестая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Малик-ан-Насир сказал:
„Дайте ему выбрать одну из них, чтобы он взял её за те десять динаров, которые
ему причитаются“.
«И меня взяли, – говорил купец, – и пошли со мной
в помещение пленных, и я посмотрел на тех, кто там был, и всмотрелся во всех
пленных, и увидел ту франкскую женщину, к которой я привязался, и узнал её как
нельзя лучше. А это была жена одного рыцаря из рыцарей франков. И я сказал:
„Дайте мне вот эту!“ И взял её, и пошёл в свою палатку, и спросил женщину:
„Узнаешь ты меня?“ – „Нет“, – отвечала она, и я сказал: „Я твой приятель,
который торговал льном, и случилось у меня с тобой то, что случилось, и ты
взяла у меня золото и сказала: „Ты больше меня не увидишь иначе как за пятьсот
динаров“. А теперь я взял тебя в собственность за десять динаров“. И женщина
сказала: „Это тайна твоей истинной веры! Свидетельствую, что нет бога, кроме
Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – посол Аллаха!“
И она приняла ислам, и прекрасен был ислам её, и я сказал
про себя: «Клянусь Аллахом, я не достигну её прежде её освобождения и
уведомления кади!» И я пошёл к ибн Шеддаду[640] и
рассказал ему, что случилось, и он заключил для меня договор с нею, и затем я
проспал с ней ночь, и она понесла.
И потом войско двинулось, и мы прибыли в Дамаск, и прошло
лишь немного дней, и явился посланный альМалика, требуя пленных и уведённых,
вследствие соглашения, заключённого царями.
И возвратили всех пленных, мужчин и женщин, и осталась
только та женщина, что была со мной. И франки сказали: «Жена такого-то рыцаря
не явилась». И о ней стали спрашивать, и были настойчивы в расспросах и
расследовании, и узнали, что она со мной, и потребовали её у меня. И я пришёл в
сильном волнении, с изменившимся цветом лица, и моя жена спросила: «Что с тобой
и что тебя поразило?» И я ответил: «Пришёл посланный от аль-Малика, чтобы
забрать всех пленных, и тебя требуют у меня». – «С тобой не будет
дурного, – сказала женщина. – Отведи меня к аль-Малику, и я знаю, что
мне сказать перед ним».
И я взял её, – говорил купец, – и привёл пред лицо
султана аль-Малик-ан-Насира (а посол царя франков сидел справа от него) и
сказал: «Вот женщина, которая у меня». И аль-Малик-ан-Насир и посол спросили
её: «Пойдёшь ты в свою страну или останешься со своим мужем – Аллах разрешил
твой плен и плен других?» И она сказала султану: «Я стала мусульманкой и
понесла, и вот моё брюхо, как видите, и не будет больше франкам от меня
пользы».
И посол спросил её: «Кто тебе милее – этот мусульманин или
твой муж, рыцарь такой-то?» И женщина сказала ему то же, что сказала султану, и
тогда посол спросил бывших с ним франков: «Слышали ли вы её слова?» И франки
ответили: «Да».
«Возьми твою жену и уходи с ней», – сказал мне посол. И
я ушёл с нею, а потом посол франков поспешно послал за мной и сказал: «Её мать
послала ей со мной одну вещь и сказала: „Моя дочь в плену, голая, и я хочу,
чтобы ты доставил ей этот сундук“. Возьми же его и отдай ей».
И я взял сундук, отнёс его домой и отдал жене, и она открыла
его, и увидела в нем свою одежду, и нашла те два кошелька с золотом – пятьдесят
динаров и сто динаров. И я увидел, что все это ещё мной завязано и ни в чем не
изменилось, и восхвалил Аллаха великого, и эти дети – от неё, и она до сих пор
жива и сама сделала вам это кушанье».
И мы удивились его истории и доставшемуся ему счастью, а
Аллах лучше знает истину.
|