Увеличить |
Сказка о завистнике и
внушившем зависть (ночь 13)
Говорят, о ифрит, – сказал я, – что в одном городе
было два человека, жившие в двух смежных домах с общим простенком, и один из
них завидовал другому и поражал его глазом и силился повредить ему. И он все
время ему завидовал, и его зависть так усилилась, что он стал вкушать мало пищи
и сладости сна, а у того, кому он завидовал, только прибавлялось добра, и
всякий раз» как сосед старался ему повредить, его благосостояние увеличивалось,
росло и процветало. Но внушивший зависть узнал, что сосед завидует ему и
вредит, и уехал от соседства с ним и удалился от его земли и сказал: «Клянусь
Аллахом, я покину из-за него мир!» И он поселился в другом городе и купил себе
там землю (а на этой улице был старый оросительный колодец), и построил для
себя у колодца келью и, купив себе все, что ему было нужно, стал поклоняться
Аллаху великому, предаваясь молитве с чистым сердцем.
И к нему со всех сторон приходили нуждающиеся и бедные, и
слух о нем распространился в этом городе, и весть дошла до его
соседа-завистника, и тот узнал о благе, которого он достиг, и о том, что
вельможи города ходят к нему. И он вошёл в келью, и его сосед, внушивший
зависть, встретил его пожеланием простора и уюта и оказал ему крайнее уважение.
И тогда завистник сказал ему: «У меня с тобой будет разговор, и в нем причина
моего путешествия к тебе. Я хочу тебя порадовать; встань же и пройдись со мною
по твоей келье». И внушивший Зависть поднялся и взял завистника за руку, и они
прошли до конца кельи, и завистник сказал: «Вели твоим факирам, чтобы они пошли
в свои кельи. Я скажу тебе только в тайне, чтобы никто не слышал нас». И
внушивший зависть сказал факирам: «Войдите в свои кельи», и они сделали так,
как он им приказал, а внушивший зависть прошёл немного с завистником и дошёл с
ним до старого колодца. И завистник толкнул внушившего зависть и сбросил его в
колодец, когда никто не знал этого, и пошёл своей дорогой, думая, что убил его.
А в колодце жили джинны, и они подхватили внушившего зависть
и мало-помалу спустили его и посадили на камень и спросили один другого: «Знаете
ли вы, кто это?» – «Нет», – ответили джинны. И тогда один из них сказал:
«Это человек, внушивший зависть, который бежал от завистника и поселился в
нашем городе. Он воздвиг ту келью и развлекал нас своими молитвами и чтением
Корана, а завистник пришёл к нему и встретился с ним и ухитрился сбросить его к
нам. А весть о нем дошла в сегодняшний вечер до султана этого города, и он
решил Завтра посетить его ради своей дочери».
«А что с его дочерью?» – спросил кто-то из них. И говоривший
сказал: «Она одержимая; в неё влюбился джинн Маймун ибн Дамдам, и если бы
старец знал для неё лекарство, он бы наверное её исцелил. А лекарство для неё –
самая пустая вещь». – «А какое же это лекарство?» – спросил кто-то из
джиннов. И говоривший ответил: «У чёрного кота, что у него в келье, есть на
конце хвоста белая точка величиною с дирхем. Пусть возьмёт семь волосков из
этих белых волос и окурит ими царевну, и марид уйдёт у неё из головы и никогда
не воротится к пей, и она тотчас же вылечится».
И все это происходило, о ифрит, а внушавший зависть слушал.
Когда же настало утро и взошла заря и Заблистала, нищие пришли к старцу и
увидели, что он поднимается из колодца, и он стал великим в их глазах. А у
внушившего зависть не было другого лекарства, кроме чёрного кота, и он взял из белой
точки, что была у него на хвосте, семь волосков и спрятал их у себя. И едва
взошло солнце, как прибыл царь со своими вельможами, а остальной свите приказал
стоять. Когда царь вошёл к возбудившему зависть, тот сказал: «Добро
пожаловать!» – и, велев ему подойти ближе, спросил: «Хочешь, я открою тебе, для
чего ты ко мне прибыл?» – «Хорошо», – ответил царь. И старец сказал: «Ты
прибыл, чтобы посетить меня, а в душе хочешь меня спросить о своей
дочери». – «Да, праведный старец!» – воскликнул царь. И внушивший зависть
сказал: «Пошли кого-нибудь привести её, и я надеюсь, что, если захочет Аллах
великий, она сию же минуту исцелится».
И царь обрадовался и послал своих телохранителей, и они
принесли царевну со скрученными руками, закованную в цепи, и возбудивший
зависть посадил со и покрыл её покрывалом и, вынув волоса, окурил её ими. И
тот, кто был над её головой, испустил крик и покинул её, а девушка пришла в
разум и закрыла себе лицо и спросила: «Что это происходит и кто привёл меня в
это место?» И султан обрадовался радостью, которой нет сильнее, и поцеловал её
в глаза и поцеловал руки у старца, возбудившего зависть, а после того он
обернулся к вельможам своего царства и спросил их: «Что вы скажете? Чего
заслуживает тот, кто исцелил мою дочь?» – «Жениться на пей», – отвечали
они. И царь воскликнул: «Вы сказали правду!» Потом он выдал дочь замуж за
внушившего зависть, и тот сделался зятем царя. А спустя немного умер везирь, и
царь спросил: «Кого сделаем везирем?» – и ему сказали: «Твоего зятя». И ею
сделали везирем, и ещё немного спустя умер султан, и когда спросили: «Кого
сделаем царём?» – ответили: «Везиря». И везиря сделали султаном, и он стал
царём и правителем.
Однажды царь сел на коня, и завистник проходил по его
дороге, и вдруг видит: тот, кому он завидовал, в царственном великолепии, среди
эмиров, везирей и вельмож своего царства! И взор царя упал на завистника, и он
повернулся и сказал одному из своих везирей: «Приведи ко мне этого человека и
не устрашай его». И везирь пошёл и привёл его соседа, завистника. А царь
сказал: «Дайте ему тысячу москалей из моей казны и принесите ему двадцать тюков
товаров и пошлите с ним стражника, чтобы он доставил его в город», – и
потом он простился с ним и уехал, не наказавши его за то, что он сделал с ним.
Посмотри же, ифрит, как возбудивший зависть простил
завистника и как тот сначала завидовал ему, потом причинил ему вред и
отправился к нему и довёл до того, что бросил его в колодец, и хотел его убить,
но он не воздал ему за его это, а простил ему и отпустил».
И я заплакал, о госпожа, перед ифритом горьким плачем,
которого нет сильнее, и произнёс:
«Отпускай преступным: всегда мужи
разумные
Одаряли злого прощением за зло его.
Я объял проступки все полностью и
сверил их все,
Обоими же ты все виды прощенья – будь
милостив.
И пусть тот, кто ждёт себе милости от
высшего,
Отпускает низшим проступки их и
прощает их».
«Чтобы тебя убить или простить, – сказал ифрит, –
Я непременно заколдую тебя!» И он оторвал меня от земли и взлетел со мною на
воздух, так что я увидел под собой землю, как чашку посреди воды. Потом он
поставил меня на гору и, взяв немного земли, побормотал над нею и поколдовал и,
осыпав меня ею, воскликнул: «Перемени этот образ на образ обезьяны!»
С того времени я сделался обезьяной столетнего возраста. И,
увидев себя в этом гадком образа я заплакал ко самом себе, но был стоек против
несправедливости судьбы, ибо знал, что время не благоволит никому. И я
спустился с горы вниз и увидел широкую равнину и шёл до конца месяца, и путь
мой привёл меня к берегу солёного моря. И я простоял некоторое время и вдруг
вижу – корабль посреди моря, и ветер благоприятствует ему, и он идёт к берегу.
И я скрылся за камнем на краю берега и подождал, пока пришёл корабль, и взошёл
на него, и один из едущих воскликнул: «Уведите от нас этого злосчастного!» –
«Мы его убьём», – сказал капитан. А тот, другой, вскричал: «Я убью его вот
этим мечом!» Но я схватил капитана за полу и заплакал, и мои слезы потекли, и
капитан сжалился надо мною и сказал: «О купцы, эта обезьяна прибегла к моей защите,
и я защищу её. Она под моим покровительством, и пусть никто её не беспокоит и
не досаждает ей». И капитан стал обращаться со мной милостиво, и, что бы он ни
говорил мне, я понимал и исполнял все его дела и служил ему на корабле, и он
полюбил меня. Ветер благоприятствовал кораблю в течение пятидесяти дней, и мы
пристали к большому городу, где было множество людей, сосчитать число которых
может только Аллах.
И в тот час, когда мы прибыли, наш корабль остановился, и
вдруг к нам явились невольники от царя города и поднялись на наше судно и
поздравили купцов с благополучием и сказали: «Наш царь поздравляет вас с
благополучием и посылает вам этот свиток бумаги, – пусть каждый из вас
напишет на нем одну строчку». Дело в том, что у царя был везирь-чистописец, и
он умер, и султан поклялся и дал великие клятвы, что с дела с везирем лишь
того, кто пишет так, как он. И они подали купцам бумажный свиток длиной в
десять локтей и шириной в локоть, и каждый, кто умел писать, написал, до
последнего. И тогда я поднялся, будучи в образе обезьяны, и вырвал свиток у них
из рук, и они испугались, что я порву его, и стали меня гнать криками, но я
сделал им знак: «Я умею писать!» И капитан знаками сказал им: «Пусть пишет;
если он станет царапать, мы его прогоним от нас, а если напишет хорошо, я
сделаю его своим сыном. Я не видел обезьяны понятливее, чем эта». И я взял
калам[34] и, набрав из чернильницы
чернил, написал почерком рика такое двустишие:
Судьбою записаны милости знатных,
Твоя ж не написана милость досель.
Так пусть же Аллах не лишит нас тебя
—
Ведь милостей всех ты и мать и отец.
И я написал почерком рейхани:
Перо его милостью объемлет все
области,
И все охватил миры своею он
щедростью.
Нельзя Нил египетский сравнить с
твоей милостью,
Что тянется к странам всем рукой с
пятью пальцами.
И почерком сульс я написал:
Всяк пишущий когда-нибудь погибнет,
Но все, что пишут руки его, то вечно.
Не вздумай же ты своею писать рукою
Другого, чем то, что рад ты,
воскреснув, видеть.
И ещё я написал почерком несхи:
И когда пришла о разлуке весть, нам
назначенной
Переменой дней и судьбой, всегда
превратной,
Обратились мы ко устам чернильниц,
чтоб сетовать
На разлуки тяжесть концами острых
перьев.
И дальше я написал почерком тумар:
Халифат не вечен для правящих,
поистине,
А коль споришь ты, скажи же мне, где
первые?
Благих поступков сажай посевы в делах
своих;
Коль низложен будешь, посевы эти
останутся
И почерком мухаккик я написал:
Открывши чернильницы величья и
милостей,
Налей в них чернила ты щедрот и
достойных дел.
Пиши же всегда добром, когда точно
можешь ты,
Тогда вознесёшься ты высоко пером
своим.
Потом я подал им свиток, и они написали каждый по строчке, а
после этого невольники взяли свиток и отнесли его к парю.
И когда царь посмотрел на свиток, ему ни понравился ничей
почерк, кроме моего, и он сказал присутствующим: «Отправляйтесь к обладателю
этого почерка, посадите его на мула и доставьте его с музыкой. Наденьте на него
драгоценную одежду и приведите его ко мне». И, услышав слова царя, все
улыбнулись, а царь разгневался и сказал: «О, проклятые, я отдаю вам приказание,
а вы надо мной смеётесь!» – «О царь, – отвечали они, – нашему смеху
есть причина». – «Какая же?» – спросил царь, и они сказали: «О царь, ты
велел нам доставить к тебе того, кто написал этим почерком, но дело в том, что
это написала обезьяна, а не человек, и она у капитана корабля». – «Правда
ли то, что вы говорите?» – спросил царь, и они ответил: «Да, клянёмся твой
милостью!» И царь удивился их словам и затрясся от восторга и воскликнул: «Я
хочу купить эту обезьяну у капитана!»
Потом он послал на корабль гонца и с ним мула, одежду и
музыку, и сказал: «Непременно наденьте на него эту одежду, посадите его на мула
и доставьте его с корабля!» И они пришли на корабль и взяли меня у каштана и,
надев на меня одежду, посадили меня на мула, и люди оторопели, и город
перевернулся из-за меня вверх дном, и все стали на меня смотреть.
И когда меня привели к царю и он меня встретил, я поцеловал
трижды землю меж его рук, а потом он приказал мне сесть, и я присел на колени,
и все присутствующие люди удивились моей вежливости, и больше всех изумился
царь. Потом царь приказал народу уйти, и все удалились, и остался только я, его
величество царь, евнухи и маленький невольник. И царь приказал, и подали
скатерть кушаний, и на пей было все, что скачет, летает и спаривается в
гнёздах: куропатки, перепёлки и прочие виды птиц. И царь сделал мне знак, чтобы
я ел с ним, и я поднялся и поцеловал перед ним землю, а потом я сел и принялся
есть, и затем скатерть убрали, и я семь раз вымыл руки и, взяв чернильницу и
калам, написал такие стихи:
Постой хоть недолго ты у табора
мисок,
И плачь об утрате ты жаркого и дичи.
Поплачь, о ката, со мной, – о
них вечно плачу я —
О жареных курочках с размолотым
мясом!
О горесть души моей о двух рыбных
кушаньях!
Я ел на лепёшке их из плотного теста.
Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен
он,
Когда обмакнёшь ты жир в разбавленный
уксус.
Коль голод трясёт меня, всегда
поглощаю я
С почтеньем пирог мясной – изделье
искусных
Когда развлекаюсь я и ем, я смущён
всегда
Убранством и сменами столов и посуды.
Терпенье, душа! Судьба приносит
диковины,
И если стеснит она, то даст
облегченье.
Потом я поднялся и сел поодаль, и царь посмотрел на то, что
я написал, и, прочтя это, удивился и воскликнул; «О диво! Это обезьяна, и у неё
такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом, это самое диковинное диво!» Затем
царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, и царь выпил и протянул мне, и
я поцеловал землю и выпил и написал на сосуде:
Был огнями сжигаем я на допросе,
Но в несчастье нашли меня терпеливым.
Потому-то всегда в руках меня носят
И прекрасных уста меня лобызают.
И ещё:
Похищает свет утра мрак, дай же
выпить
Мне напитка, что ум людей отнимает.
Я не знаю – так ясен он и прозрачен,
—
Он ли в кубке, иль кубок в нем
пребывает.
И царь прочитал стихи и вздохнул и воскликнул: «Если б
подобная образованность была у человека, он бы наверное превзошёл людей своего
века и времени!» Потом он пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: «Не
хочешь ли сыграть со мной?» И я сделал головой Знак: «Да», – и, подойдя,
расставил шахматы и сыграл с царём два раза и победил его, и ум царя смутился.
А потом я взял чернильницу и калам и написал на доске такое двустишие:
Целый день два войска в бою жестоком
сражаются,
И сраженье их все сильней кипит и
жарче.
Но лишь только мрак пеленой своей их
окутает,
На одной постели заснут они все
вместе.
И когда царь прочитал это двустишие, он изумился и пришёл в
восторг; его охватила оторопь, и он сказал евнуху: «Пойди к твоей госпоже
Ситт-аль-Хусн и скажи ей: „Поговори с царём!“, чтобы она пришла и посмотрела на
эту удивительную обезьяну». И евнух скрылся и вернулся вместе с царевной, и,
посмотрев на меня, она закрыла лицо и сказала: «О батюшка, как могло быть
приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показывать меня мужчинам?»
«О Ситт-аль-Хусн, – сказал царь, – со мною никого
нет, кроме маленького невольника и евнуха, который воспитал тебя, а я – твой
отец. От кого же ты закрываешь своё лицо?» И она отвечала: «Эта обезьяна –
гоноша, сын царя, и отца его зовут Эфтимарус, владыка Эбечовых островов. Он
заколдован, его заколдовал ифрит Джирджис из рода Иблиса, а он убил его жену,
дочь царя Эфитамуса. И тот, про кого ты говоришь, что он обезьяна, на самом
деле муж, учёный и разумный». И царь удивился словам своей дочери и посмотрел
на меня и спросил: «Правда ли то, что она говорит про тебя?» – и я сказал
головою: «Да», – и заплакал. «Откуда же ты узнала, что он заколдован?» –
спросил царь свою дочь, и она сказала: «Со мной была, когда я была маленькая,
одна старуха, хитрая колдунья, и она научила меня искусству колдовать, и я его
хорошо запомнила и усвоила. И я заучила сто семьдесят способов из способов
колдовства, и малейшим из этих способов я могу перенести камни твоего города на
гору Каф и превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб
посреди него». – «О дочь моя, – воскликнул царь, – заклинаю тебя
жизнью, освободи этого юношу, и я сделаю его своим везирем, ибо это юноша умный
и проницательный». – «С любовью и охотой», – отвечала царевна и взяла
в руку нож и провела круг…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четырнадцатая ночь
Когда же настала четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до
меня, о счастливый царь, что второй календер говорил женщине: „О царевна, о госпожа
моя, взяла в руку нож, на котором были написаны еврейские имена, и начертила им
круг посреди залы и в нем написала имена и заклинания и поколдовала и прочла
слова понятные и слова непонятные, и через минуту мир покрылся над нами мраком,
и ифрит вдруг спустился к нам и своём виде и обличье, и руки у него были как
вилы, ноги как мачты, а глаза как две огненные искры. И мы испугались его, и
царевна воскликнула: „Нет ни приюта тебе, ни уюта!“ – а ифрит принял образ льва
и закричал ей: «О обманщица, ты нарушила клятву и обет! Разве мы не поклялись
друг другу, что не будем мешать один другому?“
«О проклятый, и для подобного тебе у меня будет клятва?» –
отвечала царевна. И ифрит вскричал: «Получи то, что пришло к тебе!»
Тут лев разинул пасть и ринулся на девушку, но она поспешно
взяла волосок из своих волос и потрясла его в руке и пошевелила над ним губами,
и волос превратился в острый меч, и она ударила им льва, и он разделился на две
части. И голова его превратилась в скорпиона, а женщина обратилась в большую
змею и ринулась на этого проклятого, который имел вид скорпиона, и между ними
завязался жестокий бой. И потом скорпион превратился в орла, а змея в ястреба,
и она полетела за орлом и преследовала его некоторое время, и тогда орёл
сделался чёрным котом, а девушка превратилась в полосатого волка, и они долго
бились во дворце.
И кот увидел, что он побеждён, и превратился в большой
красный гранат, и гранат упал на середину водоёма, бывшего во дворце, и волк
подошёл к нему, а гранат взвился на воздух и упал на плиты дворца и разбился, и
все зёрнышки рассыпались по одному, и земля во дворце стала полна зёрнышек
граната. И тогда волк встряхнулся и превратился в петуха и стал подбирать
зёрнышки и не оставил ни одного зёрнышка, но по предопределённому велению одно
зёрнышко притаилось у края водоёма. И петух принялся кричать и хлопать крыльями
и делал нам знаки клювом, но мы не понимали, что он говорит, и тогда он
закричал на нас криком, от которого нам показалось, что дворец опрокинулся на
нас, и стал кружить по всему полу дворца. Он увидел зерно, притаившееся у края
водоёма, и ринулся на него, чтобы его склевать, но зёрнышко вдруг метнулось в
воду, бывшую в водоёме, и, обратившись в рыбу, скрылось в глубине воды.
И тогда петух принял вид огромной рыбы и нырнул за рыбкою и
скрылся на некоторое время, а потом мы услышали, что раздались крики, вопли, и
перепугались.
И после этого появился ифрит, подобный языку пламени, и он
разевал рот, из которого выходил огонь, и из его глаз и носа шёл огонь и дым. И
девушка тоже вышла, подобная громадному огненному углю, и она сражалась с ним
некоторое время, и огонь сомкнулся над ними, и дворец наполнился дымом. И мы
скрылись в дыму и хотели погрузиться в воду, опасаясь сгореть и погибнуть, и
царь воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!
Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! О, если бы мы не
возложили на неё подобного ради освобождения этой обезьяны! Мы отягчили её
великой тяготой с этим проклятым ифритом, которого не одолеть всем ифритам,
существующим на земле! О, если бы мы не знали этой обезьяны, да не благословит
Аллах её и час её появления! Мы хотели сделать добро ради великого Аллаха и
освободить её от чар, и нас постигло сердечное мучение!»
А что до меня, госпожа моя, то язык был у меня связан, и я
не мог ничего сказать царю, и не успели мы очнуться, как ифрит закричал из-под
огня и оказался подле нас в зале. Он дунул нам в лицо огнём, но девушка
настигла его и подула ему в лицо, и в нас попали искры от неё и от него, и её
искры не повредили нам, а из его искр одна попала мне в глаз и выжгла его, а я
был в образе обезьяны. И царю в лицо тоже попала искра из его искр и сожгла ему
половину лица и бороду и нижнюю челюсть и вырвала нижний ряд зубов, а другая
искра попала в грудь евнуха и сожгла его, и он в тот же час и минуту умер, и мы
убедились, что погибнем, и потеряли надежду на жизнь.
И мы были в таком состоянии и вдруг слышим, кто-то
восклицает: «Аллах велик! Аллах велик! Он помог и поддержал и покинул того, кто
не принял веру Мухаммеда, месяца веры!» И вдруг, оказалось, царевна сожгла
ифрита, и он стал кучей пепла. И девушка подошла к нам и сказала: «Принесите
мне чашку воды!» И ей принесли чашку, и она проговорила что-то, чего мы не
поняли, а потом брызнула на меня водой и сказала: «Освободись, заклинаю тебя
истиною истинного и величайшим именем Аллаха, и прими свой первоначальный
образ».
И я встряхнулся, и вдруг вижу – я человек, каким был прежде,
но только мой глаз пропал, а девушка воскликнула: «Огонь, огонь! О батюшка, я
уже не буду жить! Я не привыкла биться с джиннами, а будь он из людей, я бы
давно убила его. Я стала бессильна лишь тогда, когда гранат рассыпался, и я
подобрала его зёрна, но забыла то зёрнышко, где был дух джинна, а если бы я его
подобрала, он бы наверное тотчас же умер. Но я не знала этого, по воле судьбы и
рока, и вдруг он явился, и у меня с ним был жестокий бой под землёю, в воде и в
воздухе, и всякий раз, как я открывала над ним врата колдовства, он тоже
открывал врата надо мною, пока не открыл надо много врат огня, а мало кто,
когда открываются над ним врата огня, от него спасается. Но мне помогла против
него судьба, и я сожгла его раньше себя, предложив ему прежде принять веру
ислама. А что до меня, я умираю, и да будет Аллах для вас моим преемником».
И она стала взывать к Аллаху о помощи и непрестанно
призывала на помощь от огня, и вдруг тёмные искры поднялись к её груди и
распространились до лица, и когда они достигли лица девушки, она заплакала и
воскликнула:
«Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что
Мухаммед-посланник Аллаха!» И потом мы взглянули на неё, и вдруг видим, –
она стала кучею пепла рядом с кучею от ифрита. И мы опечалились о ней, и мне
хотелось быть на её месте и не видеть, как это прекрасное лицо, сделавшее мне
такое благо, превратилось в пепел, но приговор Аллаха неотвратим.
И когда царь увидел, что его дочь превратилась в кучу пепла,
он выщипал остаток своей бороды, стал бить себя по лицу и разорвал на себе
одежды, и я сделал так же, как он, и мы заплакали о девушке. И подошли придворные
и вельможи царства и увидели султана в состоянии небытия и две кучи пепла. И
они удивились и походили немного вокруг царя, а тот, когда очнулся, рассказал
им, что случилось у его дочери с ифритом, и это было для них великим
несчастьем, и женщины и девушки закричали, и царевну оплакивали семь дней.
И царь приказал выстроить над прахом своей дочери большой
купол, и под ним зажгли свечи и светильники, а пепел ифрита развеяли по
воздуху, чтобы проклял его Аллах. И после этого царь заболел болезнью, от которой
был близок к смерти, и его болезнь продолжалась месяц, а потом он поправился, и
его борода выросла, и он призвал меня и сказал: «О юноша, мы проводили гремя в
приятнейшей жизни, в безопасности от превратностей судьбы, пока ты к нам не
явился. О, если бы мы не сидели тебя и не видели твоей гадкой наружности! Из-за
тебя мы претерпели лишения: во-первых, я лишился моей дочери, которая стоила
сотни мужчин, а во-вторых, со мной случилось от огня то, что случилось, и я
лишился своих зубов, и умер мой евнух. А ни раньше, ни после этого мы ничего от
тебя не видели. По все от Аллаха, и нам и тебе; слава же Аллаху за то, что моя
дочь освободила тебя и сама себя погубила! Но уходи, дитя моё, из моего города,
достаточно того, что из-за тебя случилось. Все это было предопределено и мне и
тебе, уходи же с миром, а если я ещё раз тебя увижу, я убью тебя».
И он закричал на меня, и я вышел от него, о госпожа, не веря
в спасение, и не знал, куда идти. И в моем сердце прошло все то, что со мной
случилось: как разбойники оставили меня на дороге, как я от них спасся и шёл
месяц и вошёл в город чужеземцем и встретился с портным и с женщиной под землёю
и спасся от ифрита, после того как он был намерен убить меня, и я вспомнил обо
всем, что прошло в моем сердце, с начала до конца, и восхвалил Аллаха и
воскликнул: «Ценою глаза, но не души!» И я сходил в баню, прежде чем выйти из
города, и обрил себе бороду и надел чёрную власяницу и пошёл наугад, о госпожа
моя, и каждый день я плакал и размышлял о бедствиях, случившихся со мною, и о
потере глаза. И думая о случившемся со мною, я всякий раз плакал и говорил
такие стихи:
«Всемилостивым клянусь, смущенья,
сомненья нет,
Печали, не знаю как, меня окружили
вдруг.
Я буду терпеть, пока терпенье само не
сдаст;
Стерплю я, пока Аллах судьбы не решат
моей.
Стерплю, побеждённый, я без стонов и
жалобы,
Как терпит возжаждавший в долине в
полдневный зной.
И буду терпеть, пока узнает терпение,
Что вытерпеть горшее, чем мирра, я в
силах был.
Ничто ведь не горько так, как мирра,
но будет ведь
Ещё боле горько мне, коль стойкость
предаст меня.
И тайна души моей – толмач моих
тайных дум,
И тайное тайн моих – о вас мысли
тайные.
И скалы б рассыпались, коль бремя моё
несли б,
И ветер не стал бы дуть, и пламя
потухло бы.
И если кто скажет мне, что жизнь иногда
сладка,
Скажу я: «Наступит день, что горше,
чем мирры вкус».
И я скитался по странам и приходил в города и направился в
Обитель Мира – Багдад, надеясь дойти до повелителя правоверных и рассказать
ему, что со мной случилось. Я пришёл в Багдад сегодня вечером и нашёл моего
первого брата, вот этого, стоящим в недоумении, и сказал ему: «Мир с тобою!» –
и побеседовал с ним, и вдруг подошёл к нам наш третий брат и сказал нам: «Мир с
вами, я чужеземец», – и мы отвечали: «Мы тоже чужеземцы и пришли сюда в эту
благословенную ночь». И мы пошли втроём, и никто из нас не знал истории
другого, и судьба привела нас к этому месту и мы вошли к вам. Вот причина того,
что я обрил бороду и усы и лишился глаза».
«Поистине, твоя история удивительна, – сказала госпожа
жилища. – Пригладь себе голову и уходи своей дорогой». – «Я не уйду,
пока не услышу истории моих товарищей», – сказал второй календер.
|