Рассказ об Абу-Исе и
Куррат-аль-Айн (ночи 414—418)
Рассказывают, что Амр ибн Масада говорил: «АбуИса, сын
ар-Рашида, брат аль-Мамуяа, был влюблён в Куррат-аль-Айн, невольницу Али ибн
Хишама, и она тоже была влюблена в него, но Абу-Иса таил свою страсть и не
открывал её, никому не жалуясь и никого не осведомляя о своей тайне, и было это
из-за его гордости и мужественности. И он стремился купить Куррат-аль-Айн у её
господина всякими хитростями, но не мог этого сделать. И когда его терпение
было побеждено и усилилась его страсть и он был не в силах ухитриться в деле
этой девушки, Абу-Иса вошёл к аль-Мамуну в день праздника, после ухода от него
людей, и сказал: „О повелитель правоверных, если бы ты испытал своих
предводителей сегодня, в неожиданное для них время, ты распознал бы среди них
людей благородных меж прочими и узнал бы место каждого я высоту его помыслов“.
(А хотел такими словами Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в
доме её господина.) „Это мнение правильное!“ – оказал аль-Мамун. И потом он
велел оснастить лодку, которую называли „Крылатая“, и ему подвели лодку, и он
сел в неё с толпой своих приближённых. И первый дворец, в который он вступил,
был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец, в
неожиданное время, и нашли его сидящим…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста пятнадцатая ночь
Когда же настала четыреста пятнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что альМамун сел со своими приближёнными, и
они ехали, пока не достигли дворца Хумейда-Длинного из Туса. И они вошли к нему
во дворец в неожиданное время и нашли его сидящим на циновке, и перед ним
находились певицы, в руках которых были инструменты для песен – лютни, свирели
и другие.
И аль-Мамун посидел немного, а затем перед ним поставили
кушанья из мяса вьючных животных, среди которых не было ничего из мяса птиц, и
аль-Мамун не стал ни на что смотреть.
«О повелитель правоверных, – сказал Абу-Иса, – мы
пришли в это место неожиданно, хозяин не знал о твоём прибытии. Отправимся же в
помещение, которое для тебя приготовлено и тебе подходит».
И халиф с приближёнными поднялся (а с ним вместе был его
брат Абу-Иса), и они отправились к дому Али ибн Хишама.
И когда ибн Хишам узнал об их приходе, он встретил их
наилучшим образом и поцеловал землю меж рук халифа, и затем он пошёл с ним во
дворец и отпер покои, лучше которых не видали видящие: пол, колонны и стены
были выложены всевозможным мрамором, который был разрисован всякими румскими
рисунками, а на полу были постланы циновки из Синда[429], покрытые басрийскими коврами, и эти ковры
были изготовлены по длине помещения и по ширине его.
И аль-Мамун посидел некоторое время, оглядывая комнату,
потолок и стены, и затем сказал: «Угости нас чемнибудь!» И Али ибн Хишам в тот
же час и минуту велел принести ему около ста кушаний из куриц, кроме прочих
птиц, похлёбок, жарких и освежающих. А после аль-Мамун сказал: «Напои нас
чем-нибудь, о Али!» И Али принёс им вина, выкипяченного до трети, сваренного с
плодами в хорошими пряностями, в сосудах из золота, серебра и хрусталя, а принесли
это вино в комнату юноши, подобные месяцам, одетые в александрийские одежды,
вышитые золотом, и на груди их были повешены хрустальные фляги розовой воды с
мускусом. И аль-Мамун пришёл от того, что увидел, в сильное удивление и сказал:
«О Абу-ль-Хасан!» И тот подскочил к ковру и поцеловал его, а затем он встал
перед халифом и сказал: «Я здесь, о повели гель правоверных!» И халиф молвил:
«Дай нам услышать какиенибудь волнующие песни!» – «Слушаю и повинуюсь, о
повелитель правоверных!» – ответил Али, и затем он сказал кому-то из своих
приближённых: «Приведи невольницпевиц!» И тот отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И
евнух скрылся на мгновение и пришёл, и с ним было десять евнухов, которые несли
десять золотых скамеечек, и они поставили их, и после этого пришли десять
невольниц, подобных незакрытым лунам или цветущим садам, и на них была чёрная
парча, а на головах у них были венцы из золота. И они шли, пока не сели на
скамеечки, и стали они петь на разные напевы, и аль-Мамун взглянул на одну из
невольниц и прельстился её изяществом и прекрасной внешностью.
«Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И девушка
ответила: «Моё имя Саджахи, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о
Саджахи», – молвил халиф. И невольница затянула напев и произнесла такие
стихи:
«Иду я, испуганный беседой с любимою,
Походкою низкого, двух львов
увидавшего.
Покорность – мой меч, и сердце в
страхе, влюблено? —
Страшны мне глаза врагов, глаза
соглядатаев.
И к девушке я вхожу, что в неге
воспитана,
Похожей на лань холмов, дитя
потерявшую».
«Ты отлично спела, о невольница! – сказал халиф. –
Чьи это стихи!» – «Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня – Мабада»[430], – отвечала
невольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольницы
ушли, и пришли ещё десять невольниц, и на каждой из них быля шёлковые,
йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и стали петь
разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, подобную лани песков,
и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» И невольница отвечала: «Моё имя
Забия, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Забия», – сказал
аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произнесла такие два стиха:
«Девы вольные, что постыдного не
задумали —
Как газелей в Мекке ловить их нам
запретно.
За речь нежную их считают все
непотребными,
Но распутничать им препятствует их
вера».
О А когда она окончила свои стихи, аль-Мамун сказал ей:
«Твой дар от Аллаха…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста шестнадцатая ночь
Когда же настала четыреста шестнадцатая ночь, она оказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда невольница кончила декламировать,
альМамун сказал ей: „Твой дар от Аллаха! Чьи это стихи?“ – „Джерира, –
ответила девушка, – а песня – ибн Сурейджа“[431].
И аль-Мамун и те, кто были с ним, выпили, и невольницы ушли.
А после них пришли десять других невольниц, подобных яхонтам, и на них была
красная парча, шитая золотом и украшенная жемчугом и драгоценными камнями, и
были они с непокрытыми головами. И они сели на скамеечки и стали петь разные
песни, и аль-Мамун посмотрел на невольницу среди них, подобную дневному солнцу,
и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» – «Моё имя Фатии, о повелитель
правоверных», – отвечала она. И халиф сказал ей: «Спой нам, о Фатин». И
она затянула напев и произнесла такие стихи:
«Подари мне близость – ведь время ей
пришло теперь,
Достаточно разлуки уж вкусила я.
Ты тот, чей лик все прелести собрал в
себе,
Но терпение я покинула, на него
смотря,
Я жизнь свою истратила, любя тебя,
О, если бы за это мне любовь иметь!»
«Твой дар от Аллаха, о Фатин! Чьи это стихи?» – спросил
халиф. И девушка отвечала: «Ади ибн Зейда, а песня – древняя». И аль-Мамун с
Абу-Исой и Ал и ибн Хишамом выпили. Затем эти невольницы ушли, и пришли после
них десять других невольниц, подобные жемчужинам, и была на них материя, шитая
червонным золотом, а стан их охватывали пояса, украшенные драгоценными камнями.
И невольницы сели на скамеечки и стали петь разные песни. И аль-Мамун спросил
одну из невольниц, подобную ветви ивы: «Как твоё имя, о невольница?» И девушка
отвечала: «Моё имя Раша, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о
Раша», – сказал халиф. И девушка затянула напев и произнесла такие стихи:
«Как ветвь, темноглазый, тоску
исцелит,
Газель он напомнит, коль взглянет на
нас.
Вино я пригубил» ладит его в честь,
И чашу тянул я, пока он не лёг,
Со мною на ложе проспал он тогда,
И тут я сказал: «Вот желанье моё!»
«Ты отлично спела, о девушка, – воскликнул
аль-Мамун, – прибавь нам!» И невольница встала и поцеловала Землю меж рук
халифа и пропела такой стих:
«Она вышла взглянуть на пир
тихо-тихо,
В одеянье, пропитанном духом амбры».
И аль-Мамун пришёл от этого стиха в великий восторг, и,
когда девушка увидала восторг аль-Мамуна, она стала повторять напев с этим
стихом. А после этого аль-Мамун оказал: «Подведите Крылатую!» И хотел садиться
и уехать, и тут поднялся Аля ибн Хишам и сказал: «О повелитель правоверных, у
меня есть невольница, которую я купил за десять тысяч динаров, и она взяла все
моё сердце. Я хочу показать её повелителю правоверных. Если она ему понравится
и он будет ею доволен, она принадлежит ему, а нет пусть послушает её
пение», – «Ко мне с нею!» – воскликнул, халиф, и вышла девушка, подобная
ветви ивы, – у неё были глаза прельщающие и брови, подобные двум лукам, а
на голове её был венец из червонного золота» украшенный жемчугом и драгоценными
камнями, под которым была повязка и на повязке был выведен топазом такой стих:
Вот джинния, у неё есть джинн, чтоб
учить её
Искусству разить сердца из лука без
тетивы.
И эта невольница прошла, как блуждающая газель, и искушала
она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста семнадцатая ночь
Когда же настала четыреста семнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка прошла, как блуждающая газель, и
искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку.
Когда аль-Мамун увидел её, он изумился её красоте и
прелести, и Абу-Иса почувствовал боль в душе, и цвет его лица пожелгел и вид
его изменился.
«О Абу-Иса, сказал ему аль-Мамун, – твой вид
изменился». И Абу-Иса ответил: «О повелитель правоверных, это по причине
болезни, которая иногда на меня нападает». – «Знал ли ты эту невольницу
раньше?» – спросил это халиф. И Абу-Иса ответил: «Да, о повелитель правоверных,
и разве бывает сокрыт месяц?» – «Как твоё имя, девушка?» – спросила аль-Мамун.
И невольница ответила: «Моё имя Куррат-аль-Айя, о повелитель правоверных!»
«Спой нам, о Куррат-аль-Айн», – сказал халиф. И девушка
пропела такие два стиха:
«Вот уехали все возлюбленные ночью,
Они тронулись с паломниками под утро,
Раскинули палатки славы вокруг шатров
И завесились занавескою парчовой».
«Твой дар от Аллаха! – сказал ей халиф. – Чьи это
стихи?» И девушка ответила: «Адбиля аль-Хузаи, а песня Зарзура-младшего».
И посмотрел на неё Абу-Иса, и слезы стали душить его, и
удивились ему люди, бывшие в помещении, а девушка повернулась к аль-Мамуну и
сказала: «О повелитель правоверных, позволишь мне переменить слова?» – «Пой что
хочешь», – отвечал ей халиф. И она затянула напев и произнесла такие
стихи:
«Когда лишь угоден ты, и друг твой с
тобою хорош
Открыто – так тайно будь вернее ещё в
любви.
И сплетников речь ты разъясни – не
случается,
Чтоб сплетник не захотел влюблённого
разлучить.
Сказали: «Когда влюблённый близок к
любимому,
Наскучит он, а когда далёк он –
любовь пройдёт».
Лечились по-всякому, но все же
нездоровы мы,
И все же жить в близости нам лучше,
чем быть вдали.
Но близость домов помочь не может совсем
тогда,
Когда твой возлюбленный не знает к
тебе любви».
А когда она окончила эти стихи, Абу-Иса сказал: «О
повелитель правоверных…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста восемнадцатая ночь
Когда же настала четыреста восемнадцатая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, (когда Куррат-аль-Айн окончила эти
стихи, Абу-Иса сказал: „О повелитель правоверных, выдав себя, мы находим отдых!
Позволишь ли ты мне ответить ей?“ – „Да, говори ей что хочешь“, – ответил
халиф. И Абу-Иса удержал слезы глаз и произнёс такие два стиха:
«Я промолчал, не высказал любви я,
И скрыл любовь от собственной души я.
И если любовь в глазах моих увидят,
То ведь луна светящая к ним близко».
И взяла лютню Куррат-аль-Айн и затянула напев и пропела
такие стихи:
«Будь правдой все то, что
утверждаешь,
Надеждой бы ты не развлекался,
И стоек перед девушкой бы не был,
Что дивна по прелести и свойствам
Но то, что теперь ты утверждаешь,
Одних только уст слова – не больше».
И когда Куррат-аль-Айн окончила эти стихи» Абу-Иса стал
плакать, рыдать, жаловаться и дрожать, и затем он поднял к ней голову и,
испуская вздохи, произнёс такие стихи:
«Одеждой скрыта плоть изнурённая,
В душе моей забота упорная.
Душа моя болезнью всегда больна,
Глаза мои потоками слезы льют,
И только лишь с разумным встречаюсь
я,
Тотчас меня за страсть бранит горько
он.
О господи, нет силы для этого!
Пошли же смерть иль помощь мне
скорую».
Когда же Абу-Иса окончил эти стихи, Али ибн Хишам подскочил
к его ноге и поцеловал её и сказал: «О господин, внял Аллах твоей молитве и
услышал твои тайные речи, и согласен он на то, чтобы ты взял её со всем её
достоянием, редкостями и подарками, если нет у повелителя правоверных до неё
охоты. „Если бы у нас и была до неё охота, – сказал тогда аль-Мамун, мы
бы, право, дали преимущество перед нами Абу-Исе и помогли бы ему в его
стремлении“.
И потом аль-Мамун вышел и сел в Крылатую, а АбуИса остался
сзади, чтобы взять Куррат-аль-Айн. И он взял её и уехал с нею в своё жилище, и
грудь его расправилась.
Посмотри же, каково благородство Али ибн Хишама!
|