Увеличить |
Рассказ о Дамре и его
возлюбленной (ночи 693—695)
Рассказывают также[577],
о счастливый царь, что Харун ар-Рашид однажды ночью томился бессонницей. И он
послал за аль-Асмаи и Хусейном-аль-Хали и, призвав их, сказал: «Рассказывайте!
И ты, о Хусейн, начинай». – «Хорошо, о повелитель правоверных, –
ответил Хусейн. – В каком-то году спустился я в Басру, чтобы похвалить
Мухаммеда ибн Сулеймана арРабии касыдой[578],
и он принял её и приказал мне оставаться в Басре. И однажды я вышел на Мирбад[579] и выбрал путь по улице
аль-Махалия, и поразила меня сильная жара. И я подошёл к большим воротам, чтобы
попросить напиться, и вдруг увидел девушку, подобную качающейся ветви, с
томными глазами, вытянутыми бровями в овальными щеками, и была она в рубашке
гранатового цвета и плаще из Сана, и великая белизна её тела одолевала красноту
её рубашки, из-под которой поблёскивали две груди, подобные гранатам, и живот,
точно свёрток коптской материи со складками, похожими на свитки белой бумаги,
наполненные мускусом. И на её шее, о повелитель правоверных, была ладанка из
червонного золота, которая спускалась между грудей, а на блюде её лба был
локон, подобный чёрной раковине, и брови её сходились, глаза были огромны и
щеки овальны, а нос – с горбинкой, и под ним были уста, как кораллы, и
жемчужные зубы, и благовония как бы одолели её. И была эта девушка смущена и
растеряна и расхаживала в проходе дома, то уходя, то приходя, и ступала по
печени влюблённых, и её ноги делали немым звон её ножных браслетов. И была она
такова, как сказал о ней поэт:
Все частицы её прелестей нам
Присылают красоты образец.
И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных,
и приблизился к ней, чтобы её приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом,
и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она
ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожжённым пламенем любви, и я сказал
ей: «О госпожа, я – старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли
ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» – «Отстань
от меня, о старец, – ответила девушка, – мне некогда думать о воде и
пище…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Шестьсот девяносто четвёртая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто четвёртая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка ответила: „О старец,
мне некогда думать о воде и пище“. И я спросил её: „По какой причине, госпожа?“
– „Потому что я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не
хочет, – отвечала девушка, – и при этом я испытана наблюдением
соглядатаев“. – „А разве есть, о госпожа, на всей шири земли кто-нибудь,
кого ты хочешь и кто тебя не хочет?“ – спросил я. И девушка сказала: „Да, и это
из-за избытка вложенной в него красоты совершенства и чванства“. – „А чего
ты стоишь в этом проходе?“ – спросил я, и девушка сказала: „Здесь его дорога,
„и теперь ему время проходить“. – «О госпожа, – спросил я её, –
встречались ли вы когда-нибудь и вели ли беседу, которая вызвала эту тоску?“
И девушка тяжело вздохнула и пролила на щеки слезы, подобные
росе, падающей на розу, и произнесла такие стихи:
«Мы были как пара веток ивы одной в саду, Вдыхали мы запах
счастья, жизнь была сладостна, Но ветвь отделил одну нож режущий от другой –
Кто видел, что одинокий ищет такого же?»
«О девушка, – спросил я, – до чего дошла твоя
любовь к этому юноше?» И она отвечала: «Я вижу солнце на стенах его родных и
думаю, что это – он сам, а иногда я внезапно его вижу и теряюсь, и кровь и душа
убегают из моего тела, и неделю или две я остаюсь без ума». – «Прости
меня, – сказал я, – я влюблён так же, как ты, мой ум занят любовью, и
я похудел телом, и силы мои ослабли. Я вижу у тебя перемену цвета лица и
тонкость кожи, которая свидетельствует о муках любви; да я как могла любовь не
поразить тебя, когда ты находишься на земле Басры». – «Клянусь Аллахом, –
отвечала девушка, – пока я не полюбила этого юношу, я была до крайности
чванлива, прекрасная красотой я достоинством, и пленяла всех вельмож Басры,
пока не пленился мной этот юноша». – «О девушка, – спросил я, –
а что же вас разлучило?» – «Превратности судьбы, – отвечала
девушка, – и моя история с ним удивительна. В день Нейруза[580] я сидела у себя и
пригласила несколько басрийских девушек, и среди них была невольница Справа,
которая стоила ему в Оматае восемьдесят тысяч дирхемов. А эта девушка меня
любила и была в меня влюблена, и, войдя, она бросилась на меня и едва меня не
растерзала щипками и укусами. А потом мы остались одни, наслаждаясь вином, в
ожидании, пока будет готово кушанье и радость наша станет полкой, и девушка
играла со мной, я играла с нею, и то я была наверху, то она была наверху. И
опьянение побудило её ударить рукой по моему шнурку, и она развязала его без
того, чтобы между вами было что-нибудь сомнительное, и мои шальвары спустились
в игре, и когда это было, вдруг, неожиданно вошёл тот юноша и, увидав это,
разгневался и убежал, как убегает арабская кобылица, услышав лязг удил. И он
вышел…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Шестьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто пятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила Хусейну-аль-Хади: „И
когда мой возлюбленный увидел, что мы играем с невольницей Сирана, как я тебе
рассказывала, он вышел от меня, разгневанный, и вот уже три года, о старец, как
я прошу у него прощения и подлаживаюсь к нему и стараюсь его смягчить, но он не
дарит меня втором, не пишет мне ни одной буквы, и не передаёт мне ничего с
посланным, и не хочет слышать от меня даже малого“. – „О девушка, –
спросил я её, – он из арабов или из персов?“ – „Горе тебе, –
воскликнула девушка, – он из числа вельмож Басры“. – „А он – старик
или юноша?“ – спросил я, и девушка посмотрела на меня искоса и сказала:
„Поистине ты дурак! Он точно месяц в ночь полнолуния, гладкий и без бороды, и
ничто его не порочит, кроме неприязни ко мне“. – „Как его имя?“ – спросил
я. „А что ты будешь с ним делать?“ – молвила девушка. И я сказал: „Постараюсь
встретиться с твоим возлюбленным, чтобы добиться между вами сближения“. –
„С условием, что ты отнесёшь ему записку“, – сказала девушка. „Я не прочь
это сделать“, – ответил я. И девушка сказала: „Его имя – Дамра ибн
аль-Мугира, а прозвище Абу-с-Саха, а дворец его на Мирбаде“. И она крикнула
тем, кто был в доме: „Подайте чернильницу и бумагу!“ И, засучив рукава,
обнажила руки, подобные серебряным ожерельям, и написала после имени Аллаха: „О
господин мой, пропуск молитвы в начале моего письма возвещает о моем бессилии,
и знай, что, будь моя молитва принята, ты бы со мной не расстался, – ведь
я часто молилась, чтобы ты не расстался со мной, а ты со мной расстался. И если
бы усердие не перешло пределов бессилия, было бы то, что взяла на себя твоя
служанка при писании этого письма, ей помощью, хоть она и потеряла надежду на
тебя, так как знает, что ты пренебрежёшь ответом. И самое далёкое её желание, о
господин, – один взгляд на тебя, когда ты проходишь к дому по улице, этот
взгляд оживит умершую душу. А ещё дороже для неё, если ты начертаешь своей
рукой (да одарит её Аллах всеми достоинствами!) записку и сделаешь её заменой
тем уединениям, что были у нас в минувшие ночи, которые ты помнишь. О господин
мой, разве я не люблю тебя и не изнурена? Если ты согласишься на эту просьбу, я
буду тебе благодарна, хвала Аллаху, и конец“.
Я взял письмо и вышел, а наутро я отправился к ворогам
Мухаммеда ибн Сулеймана и нашёл его приёмную залу наполненной вельможами. И я
увидел там юношу, который украшал собрание и превосходил всех там бывших
красотою и блеском, и эмир возвысил его над собравшимися. И я спросил про него,
и оказалось, что это Дамра ибн аль-Мугира, и тогда я сказал себе: «По правде,
постигло бедняжку то, что её постигло!»
И я вышел и направился на Мирбад и стал у ворот дома Дамры,
и вдруг он подъехал со свитой, и тогда я подскочил к нему и стал усердствовать
в пожеланиях блага и подал ему записку. И когда Дамра прочитал её и понял её
смысл, он сказал мне: «О старец, мы уже заменили её; не хочешь ли ты посмотреть
на заменившую?» – «Хорошо!» – сказал я. И Дамра крикнул девушку, и оказалось,
что это красавица, смущающая солнце и луну, высокогрудая, которая ходит
походкой спешащего, не робея. И Дамра подал ей записку и сказал: «Ответь на
неё!» И когда девушка прочитала записку, цвет её лица пожелтел, так как она
поняла, что в ней написано, и она воскликнула: «О старец, проси у Аллаха
прощения за то, для чего ты пришёл!»
И я вышел, о повелитель правоверных, волоча ноги, и пришёл к
той девушке и попросил разрешения войти, и когда я вошёл, она спросила: «Что
позади тебя?» И я ответил: «беда и безнадёжность!» – «Не будет беды с
тобою! – сказала девушка. – Но где же Аллах и его могущество?»
И потом она велела дать мне пятьсот динаров, и я вышел. И я
проходил мимо этого места через несколько дней я увидел там слуг и всадников, и
я вошёл в дом, и оказалось, что это люди Дамры, которые просят девушку
вернуться к нему, а она говорит: «Нет! Клянусь Аллахом, я не взгляну в его
лицо!»
И я пал ниц, благодаря Аллаха, о повелитель правоверных, из
злорадства над Дамрой, а потом я приблизился к девушке, и она протянула мне
записку, в которой стояло после имени Аллаха: «Госпожа моя, если бы я не жалел
тебя, – да продлит Аллах твою жизнь! – я описал бы тебе, что
произошло из-за тебя, и изложил бы тебе, чем ты меня обидела, так как это ты
навлекла беду на себя я на меня и проявила дурную дружбу и малую верность и
предпочла нам другую. Ты поступила несогласно с моей любовью, и Аллах-помощник
в том, что случилось по твоей воле. Мир тебе!»
И девушка показала мне подарки и редкости, которые доставил
ей Дамра, и оказалось, что их тысяч на тридцать динаров. Я видел эту девушку
впоследствии, и Дамра на ней женился».
И ар-Рашид воскликнул: «Если бы Дамра не опередил меня, у
меня было бы с ней дело из дел!»
|