 Увеличить |
Рассказ об
Абу-ль-Хасане из Хорасана (ночи 959—963)
Рассказывают также, о счастливый царь, что аль-Мутадид
биллах[663] был возвышен помыслами и
благороден душой, и было у него в Багдаде шестьсот везирей, и ничто из дел
людских не было от него скрыто. И пошёл он однажды с Ибн Хамдуном[664], чтобы посмотреть на
подданных и послушать, что есть нового в делах людей, и их стал палить зной и
жара. А они дошли до маленького переулка на площади и, войдя в этот переулок,
увидели в конце его красивый дом, высоко построенный и возглашавший о своём
обладателе языком хвалы. И они присели у ворот отдохнуть, и из дому вышли двое
слуг, подобных луне в четырнадцатую ночь, и один из них сказал своему товарищу:
«Если бы какой-нибудь гость попросил сегодня разрешения войти! Мой господин не
ест иначе, как с гостями, а мы дождались до этого времени и никого не видим». И
халиф удивился их словам и сказал: «Вот доказательство щедрости владельца этого
дома! Мы непременно войдём в его дом и посмотрим на его благородство, и это
будет причиной милости, которая придёт к нему от нас». И затем он сказал слуге:
«Попроси у своего господина позволения войти нескольким чужеземцам (а халиф в
то время, если он хотел посмотреть на подданных, переодевался в одеяние
купцов)». И слуга вошёл к своему господину и рассказал ему, я хозяин дома
обрадовался и вышел к гостям сам, и оказалось, что он прекрасен лицом и красив
обликом, и на нем нисабурская рубашка и расшитый золотом плащ, и он пропитан
духами, и на руке его – перстень с яхонтами. И, увидев пришедших, он сказал им:
«Приют и уют господам, оказывающим нам крайнюю милость своим приходом!»
И, войдя в этот дом, они увидели, что он заставляет забыть
близких и родину и подобен кусочку райских садов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти,
она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда халиф и те, кто был с
ним, вошли в дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и
подобен кусочку райских садов, и внутри его был сад со всевозможными деревьями,
и он ошеломлял взоры, и все помещения в нем были устланы роскошными коврами. И
вошедшие сели, и альМутадид стал рассматривать дом и ковры.
«И я посмотрел на халифа, – говорил Ибн Хамдун, –
и увидел, что его лицо переменилось (а я различал на его лице выражение милости
или гнева), и, увидев это, я сказал себе: „Посмотри-ка! Что это с ним, что он
рассердился“. И принесли золотой таз, и мы вымыли руки, и затем принесли
шёлковую скатерть и столик из бамбука, и когда с блюда подняли крышки, мы
увидели кушанья, подобные весенним цветам в самое лучшее время, купами и
отдельно. И хозяин дома сказал: „Во имя Аллаха, господа! Клянусь Аллахом, меня
измучил голод! Сделайте милость, поешьте этих кушаний, как подобает людям с
благородными свойствами“.
И хозяин дома стал разнимать кур и класть их перед нами, и
он смеялся, произносил стихи, рассказывал и говорил тонкие вещи, подходящие для
этого места.
И мы поели и попили, – говорил Ибн Хамдун, – и
потом нас перевели в другое помещение, ошеломляющее тех, кто смотрит, в котором
веяли прекрасные запахи, и принесли скатерть с только что сорванными плодами и
сладостями, внушающими желания, и усилилась наша радость, и прошла наша печаль.
Но при всем этом халиф не переставал хмуриться и не улыбался, видя то, что
радовало душу, хотя он обычно любил развлекаться и веселиться, прогоняя заботы,
и я знал, что он не завистник и не обидчик. И я говорил про себя: «Узнать бы, в
чем причина его хмурости и того, что не проходит его недовольство!»
А затем принесли поднос для питья, собирающий вокруг себя
влюблённых, и принесли процеженное вино в золотых, хрустальных и серебряных
чашах, и хозяин дома ударил бамбуковой палочкой в дверь какой-то комнаты, и
вдруг эта дверь отворилась, и из неё вышли три невольницы – высокогрудые девы,
с лицами, подобными солнцу в четвёртый час дня, и одна из них была лютнистка,
другая била в цимбалы, а третья была плясунья. И затем нам принесли сухие и
свежие плоды и между нами и тремя невольницами опустили парчовую занавеску с
шёлковыми кистями, и кольца её были из золота. Но халиф не обращал на все это
внимания, а хозяин дома Не знал, кто находится у него. И халиф спросил хозяина
дома: «Благородный ли ты?» И тот отвечал: «Нет, господин мой, я человек из
детей купцов и зовусь среди людей Абу-ль-Хасаном ибн Ахмедом
хорасанцем». – «Знаешь ли ты меня, о человек?» – спросил халиф. И
Абу-ль-Хасан ответил: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не было у меня
знакомства ни с одним из ваших благородных достоинств». И Ибн Хамдун сказал
ему: «О человек, это повелитель правоверных аль-Мутадад биллах, внук
аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха»[665].
И тогда этот человек поднялся, и поцеловал землю меж рук
халифа, дрожа от страха, и сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя
твоими пречистыми дедами, если ты увидел во мне неумение или малое вежество в
твоём присутствии, прости меня». – «Что касается уважения, которое ты нам
оказал, то больше этого не бывает, – сказал халиф, – но кое что я
здесь заподозрил, и если ты расскажешь мне об этом правду и она утвердится в
моем уме, ты спасёшься, если же ты не осведомишь меня об истине, я поймаю тебя
с явными доказательствами и буду пытать тебя такой пыткой, какой не пытал
никого». – «Прибегаю к Аллаху от того, чтобы сказать ложное! –
воскликнул Абу-ль-Хасан. – В чем твоё подозрение, о повелитель
правоверных?» – «С тех пор как я вошёл в этот дом, – ответил халиф, –
я смотрю на его красоту и убранство – посуду, ковры и украшения, вплоть до
твоей одежды, и на всем этом – имя моего деда
аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха». – «Да, – ответил Абуль-Хасан. –
Знай, о повелитель правоверных (да поддержит тебя Аллах!), что истина – твоя
нижняя одежда, а правда – твой плащ, и никто не может говорить неправду в твоём
присутствии».
И халиф велел ему сесть, и когда он сел, сказал ему:
«Рассказывай!» И хозяин дома молвил: «Знай, о повелитель правоверных (да
укрепит тебя Аллах своей поддержкой и да окружит тебя своими милостивыми
детьми!), что не было в Багдаде никого богаче меня и моего отца… Но освободи
для меня твой ум, слух и взор, чтобы я рассказал тебе о причине того, из-за
чего ты меня заподозрил».
«Начинай твой рассказ», – сказал халиф. И Абу-льХасан
молвил:
«Знай, о повелитель правоверных, что мой отец торговал на
рынке менял, москательщиков и продавцов материи, и на каждом рынке у него была
лавка, поверенный и товары всех родов, и у него была комнатка внутри лавки на
рынке менял, чтобы быть в ней наедине, а лавку он предназначил для купли и
продажи.
И у него было денег больше, чем можно сосчитать и превыше
счисления, и не было у него ребёнка, кроме меня, и он любил меня и заботился
обо мне. И когда пришла к нему смерть, он позвал меня и поручил мне заботиться
о моей матери и бояться Аллаха великого, а потом он умер (да помилует его Аллах
великий и да сохранит он повелителя правоверных!), а я предался наслаждениям и
стал есть и пить и завёл себе друзей и приятелей. И моя мать удерживала меня от
этого и укоряла меня, но я не слушал её слов, пока не ушли все деньги. И я
продал свои владения, и не осталось у меня ничего, кроме дома, в котором я жил.
А это был красивый дом, о повелитель правоверных, и я сказал матери: «Хочу
продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, если ты его продашь, ты опозоришься и
не найдёшь себе места, где бы приютиться». – «Дом стоит пять тысяч
динаров, – сказал я. – Я куплю из денег за него дом в тысячу динаров
и буду торговать на остальное». – «Не продашь ли ты дом мне за это
количество?» – спросила моя мать. И я сказал: «Хорошо». И она подошла к
опускной двери и, открыв её, вынула фарфоровый сосуд, в котором было пять тысяч
динаров, и мне показалось, что весь дом – золотой. «О дитя моё, – сказала
она, – не думай, что эти деньги – деньги твоего отца! Клянусь Аллахом, о
дитя моё, они из денег моего отца, и я их припрятала до часа нужды. Во время
твоего отца я была избавлена от надобности в этих деньгах».
И я взял у неё деньги, о повелитель правоверных, и вернулся
по-прежнему к еде, питью и дружбе, и эти пять тысяч динаров вышли, и я не
принимал от моей матери ни слов, ни советов. И потом я сказал ей: «Хочу продать
дом!» И она молвила: «О дитя моё, я удержала тебя от продажи его, так как
знала, что он тебе нужен, как же ты хочешь продать его второй раз?» – «Не
затягивай со мной разговоров, неизбежно его продать!» – сказал я. И моя мать
молвила: «Продай мне его за пятнадцать тысяч динаров, с условием, что я сама
возьмусь за твои дела».
И я продал ей дом за эту цену, с условием, что она сама
возьмётся за мои дела, и она позвала поверенных моего отца и дала каждому из
них тысячу динаров, а остальные деньги оставила у себя и сделки приказала
заключать с нею. И часть денег она дала мне, чтобы я на них торговал, и
сказала: «Сиди в лавке твоего отца». – И я сделал так, как сказала мне
мать, о повелитель правоверных, и пошёл в комнату, что была на рынке менял, и
мои друзья приходили ко мне и покупали у меня, а я продавал им, и моя прибыль
была хороша, и мои деньги умножились. И когда моя мать увидела меня в таких
прекрасных обстоятельствах, она показала мне то, что у неё было припрятано из
драгоценных камней, металлов, жемчуга и золота. И вернулись ко мне мои
владения, которые пропали из-за мотовства, и стало у меня много денег, как и
раньше. И я провёл таким образом некоторое время, и пришли ко мне поверенные
моего отца, и я дал им товаров и потом выстроил себе вторую комнатку внутри
лавки.
И когда я однажды сидел в ней, по обычаю, о повелитель
правоверных, вдруг подошла ко мне девушка, лучше которой не видели глаза, и
спросила: «Это ли комната Абу-ль-Хасана Али ибн Ахмеда хоросанца?» И я ответил:
«Это я». И мой разум был ошеломлён её крайней прелестью, о повелитель
правоверных. И девушка села и сказала мне: «Скажи мальчику – пусть он отвесит
мне триста динаров». И я приказал отвесить ей это количество, и мальчик отвесил
деньги, и девушка взяла их и ушла, а мой разум был смущён. И мальчик спросил
меня: «Знаешь ли ты её?» И я ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И тогда он
спросил: «Почему же ты сказал мне: „Отвесь ей!“ – „Клянусь Аллахом, –
сказал я, – я не знал, что говорю, так как меня ослепила её красота и
прелесть“.
И мальчик поднялся и последовал за дедушкой, без моего
ведома, но потом вернулся, плача, и на его лице был след удара. «Что с тобой?»
– спросил я: И он сказал мне: «Я последовал за девушкой, чтобы посмотреть, куда
она пойдёт, и она почуяла меня, и вернулась, и ударила меня этим ударом, так
что едва не погубила и не выбила мне глаз».
И я провёл месяц, не видя девушки, и она не пришла, и я
потерял от любви к ней разум, о повелитель правоверных, а когда наступил конец
месяца, она вдруг пришла и поздоровалась со мной, и я едва не улетел от
радости. И она спросила, что со мной было, и сказала:
«Может быть, ты говорил в душе: „Что делает эта хитрая? Как
это она взяла у меня деньги и ушла?“ – „Клянусь Аллахом, о госпожа, –
сказал я ей, – мои деньги и душа – в твоей власти“. И она открыла лицо и
присела отдохнуть, и украшения и одежды переливались на её лице и груди. „Отвесь
мне триста динаров“, – сказала она потом. И я молвил: „Слушаю и
повинуюсь!“ И я отвесил ей динары, и она взяла их и ушла. И я сказал мальчику:
„Пойди за ней следом!“ И он последовал за девушкой и вернулся ко мне
ошеломлённый. И прошло некоторое время, и девушка не приходила, и когда я сидел
в какой-то день, она вдруг пришла ко мне и поговорила со мной немного, а потом
сказала: „Отвесь мне пятьсот динаров – они мне понадобились…“ И я хотел ей
сказать: „За что я буду тебе давать деньги?“ – но крайняя страсть помешала мне
говорить, и всякий раз, как я её видел, о повелитель правоверных, у меня
дрожали поджилки и желтел цвет лица, и я забывал то, что хотел сказать, и был
таким, как сказал поэт:
И только красавицу увижу внезапно я,
Сейчас же смущаюсь и едва отвечаю.
И я отвесил ей пятьсот динаров, и она взяла их и ушла, и я
встал и шёл за ней следом сам, пока она не дошла до рынка драгоценных камней. И
она остановилась возле одного человека, и взяла у него ожерелье, и,
обернувшись, увидела меня и сказала: «Отвесь мне пятьсот динаров». И когда
владелец ожерелья увидел меня, он поднялся и оказал мне уважение.
И я сказал ему: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за
мной!»
И торговец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» А девушка взяла
ожерелье и ушла…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот шестьдесят первая ночь
Когда же настала девятьсот шестьдесят первая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-ль-Хасан хоросанец говорил:
„И я сказал: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!“ И девушка взяла
ожерелье и ушла. И я следовал за ней, пока она не дошла до Тигра, и тогда она
села в лодку, и я указал рукой на землю, как бы целуя её перед ней, и она
уехала, смеясь. А я остался и стоял, смотря на неё, пока она не вошла в
какой-то дворец, и я всмотрелся в него и вдруг вижу, что это дворец халифа
аль-Мутаваккиля!
И я вернулся, о повелитель правоверных, и опустилась мне на
сердце вся забота мира, – ведь девушка взяла у меня три тысячи динаров! И
я говорил про себя: «Она взяла мои деньги и похитила мой разум, и, может быть,
моя душа погибнет от любви к ней». И я вернулся домой и рассказал моей матери
обо всем, что со мной случилось, и она сказала: «О дитя моё, берегись
попадаться ей после этого – ты погибнешь». И когда я пошёл в лавку, ко мне
пришёл поверенный с рынка москательщиков – а это был престарелый старец – и
сказал мне: «О господин, почему это, я вижу, твоё состояние изменилось, и видны
на тебе следы грусти? Расскажи мне о твоём деле». И я рассказал ему обо всем,
что у меня случилось с девушкой, и поверенный сказал: «О дитя моё, эта девушка
– из невольниц дворца повелителя правоверных, и она любимица халифа. Считай же,
что деньги ушли ради Аллаха великого, и не занимай ею своей души, а когда она к
тебе придёт, остерегайся, чтобы она тебе не повредила, и осведоми меня об этом,
а я придумаю что-нибудь, чтобы не постигла тебя гибель».
И затем он оставил меня и ушёл, а в моем сердце было пламя
огня. И когда пришёл конец месяца, девушка вдруг явилась ко мне, и я обрадовался
ей до крайней степени, и она молвила: «Что побудило тебя за мной следовать?» –
«Меня побудила к этому крайняя любовь, которая в моем сердце», – сказал я
и заплакал перед нею, и она тоже заплакала из жалости ко мне и воскликнула:
«Клянусь Аллахом, в твоём сердце нет любви, больше которой в моем сердце! Но
что же мне делать? Клянусь Аллахом, нет мне пути ни к чему, кроме как видеться
с тобой один раз каждый месяц!»
И затем она дала мне бумажку и сказала: «Снеси её к
такому-то, торговцу тем-то – он мой поверенный – и получи с него столько,
сколько тут написано». А я воскликнул: «Нет мне нужды в деньгах, и мои деньги и
душа – выкуп за тебя!» – «Я придумаю для тебя дело, в котором будет твоё
сближение со мной, хотя бы был в этом для меня труд», – сказала девушка. И
затем она простилась со мной и ушла, а я пришёл к старику москательщику и
рассказал ему о том, что случилось.
И он пришёл со мной к дворцу аль-Мутаваккиля, и я увидел,
что это то самое помещение, в которое вошла девушка, и старик москательщик растерялся,
не зная, какую устроить хитрость. И он посмотрел по сторонам и увидел портного,
напротив окна дворца, выходившего на берег, и подле него были работники. «С
помощью этого человека ты достигнешь того, чего хочешь, – сказал
москательщик. – Распори карман, подойди к портному и скажи, чтобы он тебе
его зашил, и когда он зашьёт его, дай ему десять динаров». – «Слушаю и
повинуюсь!» – сказал я и отправился к этому портному, захватив с собой два
отреза румской парчи, и сказал ему: «Скрои из этих отрезов четыре одежды – две
фарджии и две нефарджии».
И когда он кончил кроить одежды и шить их, я дал ему плату,
гораздо большую, чем обычно, и он протянул мне руку с этими одеждами, и я
сказал: «Возьми их для себя и для тех, кто у тебя находится». И я стал сидеть у
портного, затягивая пребывание с ним, и скроил у него другие одежды и сказал:
«Повесь их перед твоей лавкой, чтобы кто-нибудь их увидел и купил». И портной
сделал это, и всякому, кто выходил из дворца халифа и кому нравились
какие-нибудь одежды, я дарил их, даже привратнику.
И в один день из дней портной сказал мне: «Я хочу, о дитя
моё, чтобы ты рассказал мне правду. Ты скроил у меня сто драгоценных одежд (а
каждая одежда стоила больших денег) и подарил большую часть их людям, а это не
дело купца, так как купец рассчитывает каждый дирхем. Каков же размер твоих
основных денег, раз ты делаешь такие подарки, и какова твоя нажива каждый год?
Расскажи мне истину, чтобы я помог тебе в том, что ты хочешь, заклинаю тебя
Аллахом, – сказал он потом, – не влюблён ли ты?» – «Да», –
ответил я. И он спросил: «В кого?» И я сказал: «В невольницу из невольниц
дворца халифа». – «Да обезобразит их Аллах! – воскликнул
портной. – Сколько они ещё будут соблазнять людей!» И затем он спросил:
«Знаешь ли ты её имя?» И когда я ответил: «Нет», – портной сказал: «Опиши
её мне». И я описал ему ту девушку, и он воскликнул: «О горе, это лютнистка
халифа аль-Мутаваккиля и его любимица! Но у неё есть невольник. Сведи с ним
дружбу, и, может быть, он будет причиной того, что ты достигнешь девушки».
И когда мы разговаривали, вдруг этот невольник подошёл,
выйдя из ворот халифа, и он был подобен луне в четырнадцатую ночь. А передо
мной лежали одежды, которые сшил для меня портной (они были парчовые, разных
цветов), и невольник стал смотреть на них и разглядывать их, а затем он подошёл
ко мне, и я поднялся и приветствовал его, и он спросил: «Кто ты?» – «Человек из
купцов», – ответил я. И невольник спросил: «Продаёшь ли ты эти одежды?» –
«Да», – ответил я. И он взял пять из них и спросил: «Почём эти пять?» –
«Это подарок тебе от меня, чтобы заключить дружбу между мной и тобой», –
ответил я, и невольник обрадовался. А затем я пошёл домой и взял для него
платье, украшенное драгоценными камнями и яхонтами, ценой в три тысячи динаров,
и отнёс его к нему, и он принял от меня платье, и потом взял меня и привёл в
комнату внутри дворца, и спросил: «Как ты зовёшься среди купцов?» – «Я один из
них», – ответил я. И невольник молвил: «Твоё дело внушило мне
сомнение». – «Почему?» – спросил я. И он сказал: «Ты подарил мне много
вещей и покорил этим моё сердце, и я уверен, что ты Абу-ль-Хасан хорасанец,
меняла».
И я заплакал, о повелитель правоверных, и невольник спросил:
«О чем ты плачешь? Клянусь Аллахом, та, из-за которой ты плачешь, больше и
сильнее влюблена в тебя, чем ты влюблён в неё, и среди всех невольниц во дворце
стало известно её дело с тобой. Что же ты хочешь?» – спросил он меня потом. И я
сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне в моей беде», – и невольник условился
со мной на завтра. И я отправился домой, а на следующее утро я пошёл к
невольнику и вошёл в его комнату, и невольник пришёл и сказал: «Знай, что,
когда она вчера кончила службу у Халифа и пришла в свою комнату, я рассказал ей
всю твою историю, и она решила с тобой сблизиться. Посиди у меня до конца дня».
И я остался сидеть у невольника, и когда наступила ночь, он
вдруг пришёл и принёс рубашку, сотканную из золота, и платье из платьев халифа
и надел их на меня, и окурил меня благовониями, и я стал похож на халифа. А
затем он привёл меня в помещение, где были комнаты в два ряда, по обе стороны,
и сказал: «Это собственные комнаты невольниц, и когда ты будешь проходить мимо
них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать так каждый вечер…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот шестьдесят вторая ночь
Когда же настала девятьсот шестьдесят вторая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольник говорил
Абу-ль-Хасану: „И когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один
боб – у халифа обычай делать это, – пока не дойдёшь до второго прохода,
что будет от тебя с правой руки. Ты увидишь там комнату, дверь которой с
мраморным порогом, и когда ты дойдёшь до неё, пощупай порог рукой, а если
хочешь – считай двери, их будет столько-то, и войди в дверь, у которой такие-то
и такие-то приметы, – твоя подруга увидит тебя и возьмёт к себе. А что
касается твоего выхода, то Аллах облегчит его для меня, хотя бы мне пришлось
вынести тебя в сундуке“. И затем он оставил меня и вернулся, а я пошёл, считая
двери, и клал у каждой двери боб, и когда я дошёл до средних комнат, я услышал
великий шум и увидел блеск свечей, и этот свет двигался в мою сторону, пока не
приблизился ко мне. И я посмотрел, что это, и вдруг вижу – халиф, и вокруг него
невольницы, а у невольниц свечи. И я услышал, как одна из них говорила своей
подруге: „О сестрица, разве у нас два халифа? Ведь халиф уже проходил мимо моей
комнаты, и я почувствовала запах его духов и благовоний, и он положил боб у
моей комнаты, по обычаю, а сейчас я вижу свет свечей халифа, и вон он сам
идёт“. – „Поистине, это удивительное дело, – сказала другая
невольница, – так как перерядиться в одежду халифа не осмелится никто“.
И потом свет приблизился ко мне, и у меня задрожали все
члены, и вдруг евнух закричал невольницам: «Сюда!» И они свернули к одной из
комнат и вошли, а потом вышли и шли до тех пор, пока не дошли до комнаты моей
подруги. И я услышал, как халиф спросил: «Эта комната чья?» И ему сказали: «Эта
комната Шеджерет-аддурр».
И халиф молвил: «Позовите её!» И девушку позвали, и она
вышла и поцеловала ноги халифа, и тот спросил её: «Будешь ты пить сегодня
вечером?»
«Не будь это ради твоего присутствия и взгляда на твоё лицо,
я бы не стала пить, потому что не склонна пить сегодня вечером», –
ответила девушка. И халиф сказал евнуху: «Скажи казначею, чтобы он дал ей
такое-то ожерелье».
И затем он велел всем входить в её комнату, и перед ним
внесли свечи, и халиф вошёл в комнату моей подруги, и вдруг я увидел, впереди
других, невольницу, сияние лица которой затмевало свет свечи, бывшей у неё в
руке. И она подошла ко мне и сказала: «Кто это?» И схватила меня, и увела в
одну из комнат, и спросила: «Кто ты?» И я поцеловал перед ней землю и сказал:
«Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа, сохрани мою кровь от пролития, пожалей меня
и приблизься к Аллаху спасением моей души!» И я заплакал, боясь смерти, и
невольница сказала: «Нет сомненья, что ты вор!» И я воскликнул: «Нет, клянусь
Аллахом, я не вор. Разве ты видишь на мне признаки воров?» – «Расскажи мне
правду, – сказала она, – и я оставлю тебя в безопасности». – «Я
влюблённый, глупый дурак, – сказал я. – Любовь и моя глупость
побудили меня к тому, что ты видишь, и я попал в эту западню». – «Стой
здесь, пока я не приду к тебе», – сказала она и, выйдя, принесла мне
одежду невольницы из своих невольниц, и надела на меня эту одежду в той же
комнате, и сказала: «Выходи за мной!»
И я вышел за ней и дошёл до её комнаты, и она сказала:
«Входи сюда».
И когда я вошёл в комнату, она подвела меня к ложу, где были
великолепные ковры, и сказала: «Садись, с тобой не будет беды. Ты не
Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла?» – «Да», – сказал я. И девушка
воскликнула: «Аллах да сохранит твою кровь от пролития, если ты говоришь правду
и не вор! А иначе ты погибнешь, тем более что ты в облике халифа и в его одежде
и пропитан его благовониями. Если же ты Абу-ль-Хасан Али хорасанец, меняла, то
ты в безопасности и с тобой не будет беды, так как ты друг Шеджерет-ад-Дурр, а
она – моя сестра. Она никогда не перестаёт говорить о тебе и рассказывать нам,
как она взяла у тебя деньги, а ты к ней не переменился, и как ты пришёл следом
за нею на берег и указал рукой на землю из уважения к ней, и в её сердце из-за
тебя огонь больше, чем в твоём сердце из-за неё. Но как ты пробрался
сюда, – по приказанию её или без её приказания, подвергая опасности свою
душу, и чего ты хочешь от встречи с нею?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, –
сказал я, – я сам подверг свою душу опасности, а моя цель при встрече с
нею – только смотреть на неё и слышать её речь». – «Ты отлично
сказал», – воскликнула невольница. И я молвил: «О госпожа, Аллах свидетель
в том, что я говорю. Моя душа не подсказала мне о ней ничего
греховного». – «За такое намерение пусть спасёт тебя Аллах! Жалость к тебе
запала в моё сердце!» – воскликнула невольница. И затем она сказала своей
рабыне: «О такая-то, пойди к Шеджерет-ад-Дурр и скажи ей: „Твоя сестра желает
тебе мира и зовёт тебя. Пожалуй же к ней сегодня ночью, как обычно, – у
неё стеснена грудь“.
И невольница пошла, и вернулась, и сказала: «Она говорит:
„Да позволит Аллах насладиться твоей долгой жизнью и да сделает меня твоим
выкупом! Клянусь Аллахом, если бы ты позвала меня не для этого, я бы не
задержалась, но у халифа головная боль и это меня удерживает, – а ты ведь
знаешь, каково моё место у него“. И девушка сказала невольнице: „Возвращайся к
ней и скажи: „Ты обязательно должна прийти к ней сегодня из-за тайны, которая
есть между вами“. И невольница пошла и через некоторое время пришла с девушкой,
лицо которой сияло как луна. И её сестра встретила её, и обняла, и сказала: „О
Абу-ль-Хасан, выходи к ней и поцелуй ей руки!“ А я был в чуланчике, внутри
комнаты, и вышел к ней, о повелитель правоверных, и, увидев меня, она бросилась
ко мне, и прижала меня к груди, и сказала: «Как ты оказался в одежде халифа с
его украшениями и благовониями?“
И затем она молвила: «Расскажи мне, что с тобой случилось».
И я рассказал ей, что со мной случилось и что мне пришлось вынести, – и
страх, и другое, и девушка молвила: «Тяжело для меня то, что ты из-за меня
перенёс, и хвала Аллаху, который сделал исходом всего этого благополучие, и в
завершение благополучия ты вошёл в моё жилище и в жилище моей сестры». И потом
она увела меня в свою комнату и сказала сестре: «Я обещала ему, что не буду с
ним сближаться запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл
через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом
для его сандалий…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Девятьсот шестьдесят третья ночь
Когда же настала девятьсот шестьдесят третья ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала своей сестре:
„Я обещала ему, что не буду сближаться с ним запретно, и так же, как он подверг
свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он
попирал меня ногами, и прахом для его сандалий“. И её сестра сказала ей: „Ради
этого намерения да спасёт его великий Аллах“. И Шеджерет-ад-Дурр молвила: „Ты
увидишь, что я сделаю, чтобы соединиться с ним законно. Я обязательно пожертвую
своей душой, чтобы ухитриться для этого“.
И когда мы разговаривали, вдруг раздался великий шум, и мы
обернулись и увидели, что пришёл халиф и направляется к её комнате, – так
сильно он её любил. И девушка взяла меня, о повелитель правоверных, и посадила
в погреб, и закрыла его надо мной, а потом она вышла навстречу халифу и
встретила его. И когда халиф сед, она встала перед ним и начала ему
прислуживать и велела принести вино. А халиф любил невольницу по имени Банджа
(а это мать аль-Мутазза биллаха)[666],
и эта невольница порвала с ним, и он порвал с ней, и она гордая своей прелестью
и красотой, не мирилась с ним, а аль-Мутаваккиль, гордый властью халифа и царя,
не мирился с нею и не сломил себя перед нею, хотя в его сердце горело из-за неё
огненное пламя, и старался отвлечься от неё подобными ей из невольниц, и
заходил в их комнаты. А он любил пение Шеджерет-адДурр и велел ей петь, и
девушка взяла лютню и, натянув струны, пропала такие стихи:
«Дивлюсь, как старался рок нас прежде
поссорить с ней, —
Когда же все кончилось меж
нами, – спокоен рок,
Я бросил тебя – сказали: «Страсти не
знает её!»
Тебя посетил – сказали: «Нету в нем
стойкости!»
Любовь к ней, усиль же с каждой ночью
ты страсть мою.
Забвение дня – с тобою встречусь в
день сбора я.
Ведь кожа её – как шёлк, а речи из
уст её
Так мягки – не вздор они и не
назидание,
И очи её – сказал Аллах: «Пусть
будут!»
И созданы Они, и с сердцами то, что
вина, творят они».
И, услышав её, халиф пришёл в великий восторг, и я тоже
возликовал в погребе, о повелитель правоверных, и если бы не милость Аллаха
великого, я бы вскрикнул, и мы бы опозорились.
И затем девушка произнесла ещё такие стихи:
«Его обнимаю я, и все же душа по нем
Тоскует, а есть ли что, что ближе
объятий?
Целую его уста я, чтобы прошёл мой
жар,
Но только сильнее от любви я страдаю.
И, кажется, сердца боль тогда
исцелится лишь,
Когда ты увидишь, что слились наши
души».
И халиф пришёл в восторг и воскликнул: «Пожелай от меня, о
Шеджерет-ад-Дурр». И девушка сказала: «Я желаю от тебя освобождения, о
повелитель правоверных, так как за него будет небесная награда». – «Ты
свободна, ради великого Аллаха», – сказал халиф. И девушка поцеловала
землю меж его рук, и халиф молвил: «Возьми лютню и скажи нам что-нибудь о моей
невольнице, любовь к которой привязалась ко мне. Все люди ищут моей милости, а
я ищу её милости».
И девушка взяла лютню и произнесла такие два стиха:
«Владычица красоты, что всю мою
набожность
Взяла, – как бы ни было, я
должен владеть тобой.
Возьму ли покорностью тебя – это путь
любви!
Иль, может, величием моим – это
власти путь!»
И халиф пришёл в восторг и сказал: «Возьми лютню и спой
стихи, в которых будет рассказ о моем деле с тремя невольницами, которые
овладели моей уздой и лишили меня сна, – это ты, и та невольница, что со
мной рассталась, и другая – её не назову, – которой нет подобной».
И девушка взяла лютню и, начав петь, произнесла такие стихи:
«Три красавицы овладели ныне уздой
моей
И в душе моей место лучшее захватили.
Хоть послушен я никому не буду во
всей земле,
Их я слушаюсь, а они всегда непокорны.
И значит это только то, что власть
любви
(А в ней их сила) – моей превыше
власти».
И халиф до крайности удивился соответствию этих стихов с его
обстоятельствами, и восторг склонил его к примирению с невольницей, порвавшей с
ним. И он вышел и направился к её комнате, и одна из невольниц опередила его и
осведомила ту девушку о приходе халифа, и она вышла к нему навстречу и
поцеловала землю меж его рук, а затем поцеловала его ноги, и халиф помирился с
ней, и она помирилась с ним, и вот каково было их дело.
Что же касается Шеджерет-ад-Дурр, то она пришла ко мне,
радостная, и сказала: «Я стала свободной из-за твоего благословенного прихода,
и, может быть, Аллах мне поможет, и я что-нибудь придумаю, чтобы соединиться с
тобой законно». И я воскликнул: «Хвала Аллаху!» И когда мы разговаривали, вдруг
вошёл к нам её евнух, и мы рассказали ему, что с нами случилось, и он
воскликнул: «Хвала Аллаху, который сделал исход этого благим! Просим Аллаха,
чтобы он завершил это дело твоим благополучным выходом!»
И мы так разговаривали, и вдруг пришла та девушка, её сестра
(а имя её было Фатир), и Шеджерет-ад-Дурр сказала ей: «О сестрица, как нам
сделать, чтобы вывести его из дворца целым? Аллах великий послал мне
освобождение, и я стала свободной по благодати его прихода». – «Нет у меня
хитрости, чтобы его вывести, иначе как одеть его в женскую одежду», –
сказала Фатир. И затем она принесла платье из платьев женщин и надела его на
меня, и я вышел, о повелитель правоверных, в ту же минуту. И когда я дошёл до
середины дворца, я вдруг увидел, что повелитель правоверных сидит и евнухи
стоят перед ним. И халиф посмотрел на меня, и заподозрил меня сильнейшим
подозрением, и сказал своим слугам: «Скорей приведите мне эту уходящую
невольницу!» И меня привели и подняли мне покрывало, и, увидев меня, халиф меня
узнал и стал меня расспрашивать, и я рассказал ему все дело, не скрыв от него
ничего. И, услышав мой рассказ, халиф подумал о моем деле и затем в тот же час
и минуту поднялся, вошёл в комнату Шеджерет-ад-Дурр и сказал: «Как это ты
избираешь вместо меня какого-то сына купца?» И она поцеловала перед ним землю и
рассказала ему, по правде, всю историю, с начала до конца. И халиф, услышав её
слова, пожалел её, и его сердце смягчилось к ней, и он простил её из-за любви и
её обстоятельств и ушёл. И евнух девушки вошёл к ней и сказал: «Успокойся
душою! Когда твой друг предстал меж рук халифа, тот спросил его, и он рассказал
ему то же, что рассказала ты, буква в букву. И халиф, придя обратно, призвал
меня к себе и спросил: „Что побудило тебя посягнуть на дом халифата?“ И я
сказал ему: „О повелитель правоверных, меня побудила к этому моя глупость и
любовь и надежда на твоё прощение и великодушие“.
И потом я заплакал и поцеловал перед халифом землю, и он
сказал: «Я простил вас обоих». И затем он велел мне сесть, и я сел, а халиф
призвал судью Ахмеда ибн Абу-Дауда[667] и
женил меня на этой девушке и велел перенести все, что у неё было, ко мне, и
девушку ввели ко мне в её комнате. А через три дня я вышел и перенёс все эти
вещи ко мне в дом, и все, что ты видишь у меня в доме, о повелитель
правоверных, и что кажется тебе подозрительным – все это из её приданого».
И в один из дней моя жена сказала: «Знай, что альМутаваккиль
– человек великодушный, но я боюсь, что он о нас вспомнит или что-нибудь
упомянет при нем о нас кто-нибудь из завистников, и хочу сделать что-то, в чем
будет спасение от этого». – «А что это?» – спросил я. И она сказала: «Я
хочу попросить у него позволения совершить паломничество и отказаться от
пения». – «Прекрасный план ты указываешь!» – воскликнул я. И когда мы
разговаривали, вдруг пришёл ко мне посол от халифа, требуя Шеджерет-ад-Дурр,
так как халиф любил её пение. И моя жена пошла и служила ему, и халиф сказал
ей: «Не покидай нас». И она молвила: «Слушаю и повинуюсь!»
И случилось, что она ушла к нему в какой то день (а он
прислал за ней по обычаю), но не успел я опомниться, как она уже пришла от него
в разорванной одежде и с плачущими глазами, и я испугался и воскликнул:
«Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» – и подумал, что халиф
велел нас схватить. «Разве аль Мутаваккиль на нас разгневался?» – спросил я. И
моя жена сказала: «А где аль Мутаваккиль? Власть аль-Мутаваккиля кончилась, и
образ его стёрт». – «Расскажи мне истину об этом деле», – сказал я, и
моя жена молвила: «Он сидел за занавеской и пил, и с ним был аль-фатх ибн Хакан
и Садака ибн Садака, и бросился на него его сын аль-Мунтасир с толпой турок[668] и убил его, и сменилась
радость злом, и прекрасное счастье стонами и воплями. И я убежала вместе с
невольницей, и Аллах спас нас».
И я тотчас же вышел, о повелитель правоверных, и спустился в
Басру, и пришла ко мне после этого весть, что началась война между
аль-Мунтасирэм и аль-Мустаином, его противником[669], и я испугался и перевёз мою жену и все моё
имущество в Басру. Вот мой рассказ, о повелитель правоверных, и я не прибавил к
нему ни буквы и не убавил ни буквы, и все, что ты видишь в моем доме, о
повелитель правоверных, и на чем стоит имя твоего деда аль-Мутаваккиля – от
милостей его к нам, так как основа нашего благоденствия – от твоих
благороднейших предков, и вы – люди милости и рудник щедрости».
И халиф обрадовался этому сильной радостью и удивился
рассказу Абу-ль-Хасана.
«А затем, – говорил Абу-ль-Хасан, – я вывел к
халифу ту женщину и моих детей от неё, и они поцеловали землю меж его рук, и он
удивился их красоте. Он велел подать чернильницу и написал, что снимает харадж
с наших владений на двадцать лет».
И халиф обрадовался, и он взял Абу-ль-Хасана к себе в
сотрапезники, и наконец разлучил их рок, и они поселились в могилах после
дворцов. Хвала же владыке всепрощающему!
|
