Увеличить |
Рассказ о воре,
обокравшем вора (ночи 393—399)
Рассказывают также, что один человек был вором и покаялся
Аллаху великому, и прекрасно было его раскаяние. И он открыл давку, где
продавал материи, и провёл так некоторое время. И случилось, что в один из дней
он запер свою лавку и пошёл домой. И явился кто-то из хитрых воров и оделся в
одежду хозяина и вынул из рукава ключи (а это было ночью) и сказал сторожу
рынка: «Зажги мне эту свечу». И сторож взял свечу и ушёл, чтобы зажечь её…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста девяносто девятая ночь
Когда же настала триста девяносто девятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что сторож взял свечу и ушёл, чтобы зажечь
его, а вор открыл лавку и зажёг другую свечу, бывшую у него, и когда сторож
вернулся, он нашёл вора сидящим в лавке со счётной тетрадью в руках, вор
смотрел в неё и считал что-то по пальцам. И он делал так до зари, а потом
сказал сторожу: „Приведи мне верблюжатника с верблюдом, чтобы он свёз мне
некоторые товары“. И сторож привёл ему верблюжатника с верблюдом, и вор взял
четыре кипы материй и подал их верблюжатнику, и тот взвалил их на верблюда, а
вор запер лавку и, дав сторожу два дирхема, пошёл за верблюжатником. Сторож
думал, что это был хозяин лавки.
А когда наступило утро и засиял день, пришёл хозяин лавки, и
сторож принялся его благословлять за дирхемы, но хозяин лавки стал отрицать то,
что сторож говорил, и удивился этому. А открыв лавку, он увидел поток воска и
брошенную тетрадь. И, осмотревшись, он обнаружил, что пропали четыре кипы
материи. «Что случилось?» – спросил он сторожа, и тот рассказал ему, что делал
вор ночью и как он разговаривал с верблюжатником про кипы, и хозяин лавки
сказал ему: «Приведи мне верблюжатника, который носил с тобой на заре материю».
И сторож отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» и привёл ему верблюжатника. И хозяин
лавки спросил его: «Куда ты возил утром материю?» – «К такой-то
пристани, – отвечал верблюжатник, – и я сложил их на лодку
такогото. – „Пойдём со мной туда“, – сказал хозяин лавки. И
верблюжатник пошёл с ним на пристань и сказал: „Вот лодка, а вот её владелец“.
И хозяин лавки спросил лодочника: „Куда ты отвёз купца и материю?“ – „В
такое-то место, – ответил лодочник. – Купец привёл верблюжатника, и
тот нагрузил материю на своего верблюда и ушёл, и я не знаю, куда он
направился“. – „Приведи мне верблюжатника, который увёз от тебя
материю“, – сказал ему хозяин лавки, и лодочник привёл его, и хозяин лавки
спросил: „Куда ты с купцом отвёз материи с лодки?“ – „В такое-то место“, –
ответил верблюжатник. „Пойдём со мной туда и покажи мне то место“, –
сказал хозяин лавки. И верблюжатник пошёл с ним в местность, далёкую от берега,
и указал ему хан, в который он сложил материю, и кладовую того купца. И хозяин
лавки подошёл к кладовой и открыл её и нашёл свои четыре кипы в таком же виде,
неразвязанными, и подал их верблюжатнику. А вор положил свой плащ на материю, и
хозяин материи его тоже отдал верблюжатнику, и тот взвалил все это на верблюда,
а потом хозяин лавки запер кладовую и ушёл с верблюжатником.
И вдруг его встретил вор, и он последовал за ним, и, когда
он сложил материю на лодку, вор сказал ему: «О брат мой, ты поручил себя Аллаху
и взял свою материю, и из неё ничего не пропало; отдай же мне плащ».
И купец засмеялся и отдал ему плащ и не причинил ему
огорчения, и каждый из них ушёл своей дорогой.
Рассказ о Масруре и ибн
аль-Кариби (ночи 399—401)
Рассказывают, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид
однажды ночью испытывал сильное беспокойство. И сказал он своему везирю Джафару
ибн Яхье Бармакиду: «Я сегодня ночью не сплю, и моя грудь стеснилась, и я не
знаю, что делать». А его евнух, Масрур, стоял перед ним, и он засмеялся. И
халиф спросил его: «Чему ты смеёшься? Смеёшься ли ты из презрения ко мне, или
потому, что ты одержимый?» И Масрур отвечал: «О повелитель правоверных…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четырехсотая ночь
Когда же настала ночь, дополняющая до четырехсот, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Харун ар-Рашид спросил
Масрура-меченосца: „Смеёшься ли ты из презрения ко мне, или потому, что ты
одержимый?“ И Масрур отвечал: „Нет, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных!
Клянусь своей близостью к господину посланных, я сделал это не по своей воле. Я
вышел вчера из дворца пройтись и дошёл до берега реки Тигра и увидел, что
собрался народ. Я остановился и увидел человека, который смешил людей, и зовут
его ибн аль-Кариби. И теперь я вспомнил его слова, и меня одолел смех, и я
прошу у тебя прощенья, о повелитель правоверных“. – „Ко мне его сию же
минуту!“ – воскликнул халиф. И Масрур поспешно вышел и пришёл к ибн аль-Кариби
и сказал ему: „Отвечай повелителю правоверных“.
«Слушаю и повинуюсь!» – ответил ибн аль-Кариби. И Масрур
сказал ему:
«Но с условием: когда ты придёшь к халифу и он пожалует тебе
что-нибудь, то четверть из этого будет твоё, а остальное моё». – «Нет,
тебе половина и мне половина», – сказал ибн аль-Кариби. Но Масрур отвечал:
«Нет!»
И тогда ибн аль-Кариби сказал: «Тебе будет две трети, а мне
треть!»
И Масрур согласился на это после больших колебаний, а затем
ибн аль-Кариби вышел с ним, и, придя к повелителю правоверных, он приветствовал
его, как приветствуют халифов, и встал перед ним. И повелитель правоверных
сказал ему: «Если ты меня не рассмешишь, я ударю тебя этим мешком три раза».
Тогда ибн аль-Кариби сказал про себя: «А что может быть от трех ударов этим
мешком, если даже удары бича меня не терзают?» (А он думал, что мешок пустой.)
И затем он повёл речи, которые могут рассмешить разгневанного, и стал
рассказывать всякие смешные вещи, но повелитель правоверных не засмеялся и не
улыбнулся. И тогда ибн аль-Кариби удивился и почувствовал тоску и испугался, а
повелитель правоверных сказал ему: «Теперь ты заслужил удары». И он взял мешок
и ударил ибн аль-Кариби один раз (а в мешке было четыре голыша, и каждый голыш
весил два ритля), и удар пришёлся ему по шее, и он закричал великим криком и
вспомнил об условии, которое было у него с Масруром, и сказал: «Прости, о
повелитель правоверных! Выслушай от меня два слова». – «Говори, что пришло
тебе на ум!» – молвил халиф. И ибн аль-Кариби сказал: «Масрур поставил мне
условие, и я сговорился с ним о том, что из милости, которая достанется мне от
повелителя правоверных, треть будет мне, а ему две трети, и он согласился на
это только после больших стараний. И ты не наградил меня ничем, кроме ударов, и
этот удар – моя доля, а два остальных удара – его доля. Я уже получил свою
долю, а он – вон он стоит, о повелитель правоверных, – дай ему его долю».
И когда повелитель правоверных услышал его слова, он так
рассмеялся, что упал навзничь, и, призвав Мансура, ударил его один раз, и
Масрур закричал и сказал: «О повелитель право верных, довольно с меня одной
трети, отдай ему две трети…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Четыреста первая ночь
Когда же настала четыреста первая ночь, она сказала: «Дошло
до меня, о счастливый царь, что Масрур сказал: „О повелитель правоверных,
довольно с меня одной трети, отдай ему две трети…“
И халиф стал смеяться над ними и дал каждому по тысяче
динаров, и они ушли, радуясь тому, что пожаловал им халиф.
|