Рассказ об
Унс-аль-Вуджуде и аль-Вард-фи-ль-Акмам (ночи 371—381)
Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие
века царь, высокий саном, обладатель величия и власти, и был у него везирь по
имени Ибрахим, а у везиря была дочь редкой красоты и прелести, превосходившая
всех блеском и совершенством, обладательница великого разума и блестящего
образования. Она любила застольную беседу и вино и прекрасные лица и нежные
стихи и редкие рассказы, и к любви звала умы нежность её свойств, как сказал о
ней кто-то из описывавших её:
«Влюбился в неё – соблазн арабов и
турок – я,
С ней споря о флексии, законах и
вежестве.
И молвит она: «Предмет я действия –
почему
Ты ставишь мне «и» в конце, а
действующему – «а»?[391]
Я молвил: «Себя и дух мой я за тебя
отдам —
Ты разве не знаешь – жизнь теперь
перевёрнута.
И если ты перемену станешь
оспаривать,
То вот, посмотри, в «хвосте»
«головки»[392] узлы теперь».
И было ей имя аль-Вард-фи-ль-Акмам, и причиной того, что её
так назвали, была её чрезмерная нежность и полнота её блеска, и царь любил
разделять с ней трапезу из-за её совершённой образованности. А у царя был
обычай собирать вельмож своего царства и играть в шар. И в тот день, когда
собирались люди, чтобы играть в шар, дочь везиря села у окна, чтобы посмотреть.
И когда люди играли, она вдруг бросила взгляд и увидела среди воинов юношу,
лучше которого не было по виду и по наружности – с сияющим лицом, смеющимися устами,
длинными руками и широкими плечами. И девушка несколько раз обращала на него
взоры и; не могла насытиться, глядя на него, и сказала она своей няньке: «Как
имя этого юноши с красивыми чертами, который среди воинов?» И нянька ответила:
«О дочь моя, все они красивые, который же среди них?» – «Подожди, я укажу тебе
на него», сказала девушка, и затем она взяла яблоко и бросила им в юношу, и тот
поднял глаза и увидел в окне дочь везиря, подобную луне во мраке, и не
возвратился ещё к нему его взгляд, как любовь к девушке охватила его разум. И
он произнёс слова поэта:
«Стрелок в меня метнул иль твои веки
Влюблённого, что видит тебя, сразили?
И стрела с зарубкой из войска ли
летит ко мне,
Или, может быть, прилетела из
окошка?»
А когда кончили играть, девушка спросила няньку: «Как имя
того юноши, которого я тебе показала?» И нянька ответила: «Его имя –
Унс-аль-Вуджуд». И девушка покачала головой. И она легла спать в своём месте, и
распалились её мысли, и стала она испускать вздохи и произнесла такие стихи:
«Да, прав был тот, кто имя нарёк тебе
Унс-аль-Вуджуд[393], о щедрый и сладостный!
О лик луны, лицом освещаешь ты
Все сущее, объемля сияньем мир.
Ты подлинно средь сущих единственный
Султан красот – тому есть свидетели,
И бровь твоя, как «нуны» очерчена,
Зрачок твой «сад»[394], написанный любящим,
А стан – как ветвь: куда ни зовёшь
его —
На все он склонён с равною щедростью.
Всех витязей ты превзошёл яростью,
И лаской, и красою, и щедростью».
А окончив своё стихотворение, она написала его на бумаге и
завернула в кусок шелка, обшитый золотом, и положила под подушку. А одна из её
нянек смотрела на неё, и она подошла к девушке и стала развлекать её
разговором, пока та не заснула, а потом нянька украла бумажку из-под подушки и
прочитала её и поняла, что девушку охватила любовь к Унс-аль-Вуджуду. А
прочитавши бумажку, нянька положила её на место, и когда её госпожа,
аль-Вард-фи-ль-Акмам, пробудилась от сна, она сказала ей: «О госпожа, я тебе
добрая советчица и пекусь о тебе. Знай, что любовь сильна, и сокрытие её плавит
железо и оставляет после себя болезни и недуги, и тому, кто откроет любовь, нет
упрёка».
И аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила её: «О нянюшка, а какое есть
лекарство от страсти?» И нянька ответила: «Лекарство от неё – единение». –
«А как же найти единение?» – спросила девушка. И (нянька сказала: «Его можно
найти перепиской и мягкими речами и частыми приветствиями и пожеланиями, и это
соединяет влюблённых и облегчает трудные деда. И если у тебя есть дело, о
госпожа, то я ближе всех к сокрытию твоей тайны и исполянению твоей нужды и
доставлю твоё послание».
И когда аль-Вард-фи-ль-Акмам услышала от неё эти слова, её
ум улетел от радости, но она удержала себя от речей, чтобы посмотреть, пока не
увидит конец своего дела, и сказала про себя: «Об этом деле никто от меня не
узнал, и я открою его этой женщине только после того, как испытаю её». А
женщина молвила: «О госпожа, я видела во сне, будто ко мне пришёл человек и
сказал: „Твоя госпожа я Унс-аль-Вуджуд любят друг друга – возьмись за дело,
носи их послания и исполняй их нужды, скрывая их обстоятельства и тайны, –
тебе достанется великое благо“. Вот я рассказала тебе о том, что видела, а
власть принадлежит тебе».
И аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила свою няньку, когда та
рассказала ей сон…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят вторая ночь
Когда же настала триста семьдесят вторая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Вард-фи-ль-Акмам спросила свою
няньку, когда та рассказала ей сон, который видела: „Скрываешь ли ты тайны, о
нянюшка?“ И та отвечала: „Как мне не скрывать тайн, когда я из лучших среди
свободных?“ И тогда девушка вынула бумажку, на которой написала стихи, и
сказала: „Ступай с этим посланием к Унс-аль-Вуджуду и принеси мне ответ от
него“. И нянька взяла послание и отправилась с ним к Унс-аль-Вуджуду. И, войдя
к нему, она поцеловала ему руки и приветствовала его самыми ласковыми речами, а
затем она отдала ему бумажку, я Унс-аль-Вуджуд прочитал письмо и понял его
смысл, и потом он написал на обороте такие стихи:
«Я сердце хочу развлечь в любви, и
открываю я,
Но вид мой мою любовь и страсть
открывает всем.
Коль слезы пролью, скажу: «То рана в
глазах моих —
Хулитель чтоб не видал, не повял бы,
что со мной».
И был я свободен прежде, вовсе любви
не знал,
Теперь же влюбился я, и сердце полно
любви.
Я повесть свою довёл до вас, и вам
сетую
На страсть и любовь мою, чтобы
сжалились надо мной.
Её начертал слезами глаз я – ведь,
может быть,
О том, что вы сделали со мной, она
скажет вам.
Аллах, сохрани лицо, красою одетое.
Луна – его раб, а звезды – слуги
покорные.
При всей красоте её, подобной которой
нет —
И ветви все учатся у ней её гибкости,
—
Прошу вас, коль не возложит то на вас
трудности,
Меня посетите вы – ведь близость мне
ценна так.
Я душу вам подарил – быть может, вы
примете;
Сближенье для меня – рай,
разлука-геенна мне».
Потом он свернул письмо и поцеловал его и отдал женщине и
сказал: «О няня, смягчи душу твоей госпожи». И та ответила: «Слушаю и
повинуюсь».
И она взяла у него письмо и вернулась к своей госпоже и
отдала ей бумажку, и аль-Вард-фи-ль-Акмам поцеловала её и подняла над головой,
а затем она развернула письмо и прочла его и поняла его смысл и написала внизу
такие стихи:
«О ты, чьё сердце любовью к нам
охвачено, —
Потерпи, быть может в любви и будешь
счастлив ты.
Как узнаем мы, что искренна любовь
твоя,
И в душе твоей то же самое, что у нас
в душе, —
Мы дадим тебе, свыше близости,
близость равную,
Но препятствуют ведь сближению наши
стражники.
Когда спустится над землёю ночь, от
большой любви
Загорится пламя огней её в душе у
нас.
И ложе наше прогонит сон, и, может
быть,
Измучат муки жестокие все тело нам.
По закону страсти обязанность – таить
любовь,
Опущенной завесы не вздымайте вы.
Моя внутренность уж полна, любви к
газеленочку;
О, если бы не скрылся он из наших
мест».
А окончив свои стихи, она свернула бумажку и отдала няньке,
и та взяла её и вышла от аль-Вард-фи-льАкмам, дочери везиря. И её встретил
царедворец и спросил: «Куда идёшь?» И старуха ответила: «В баню». А она
испугалась его, и бумажка у неё выпала, когда она выходила из дверей, и
смутилась.
Вот что было с нею; что же касается бумажки, то один евнух
увидел её на дороге и поднял. А потом везирь вышел из гарема и сел на своё
ложе. А евнух, который подобрал бумажку, направился к нему, и, когда везирь
сидел на ложе, вдруг подошёл к нему этот евнух с бумажкой в руке и сказал ему:
«О господин, я нашёл эту бумажку, обронённую в доме, и взял её».
И везирь взял бумажку у него из рук (а она была свёрнута), и
развернул её, и увидел, что на ней написаны стихи, о которых было упомянуто
раньше, и стал читать и понял их смысл, а потом он посмотрел, как они написаны,
и увидел, что это почерк его дочери. И тогда он вошёл к её матери, так сильно
плача, что увлажнил себе бороду, и его жена спросила его: «Отчего ты плачешь, о
господин мой?» И везирь ответил: «Возьми эту бумажку и посмотри, что в ней». И
жена везиря взяла бумажку и прочитала её и увидела, что бумажка содержит
послание от её дочери аль-Вард-фи-ль-Акмам к Унс-альВуджуду. И тогда к ней
пришёл плач, но она поборола себя и удержала слезы и сказала везирю: «О
господин, от плача нет пользы, и правильное решение в том, чтобы нам придумать
какое-нибудь дело для защиты твоей чести и сокрытия обстоятельств твоей
дочери».
И она стала утешать его и облегчать его печаль, и везирь
сказал ей: «Я боюсь для моей дочери любви. Разве ты не знаешь, что султан любит
Унс-аль-Вуджуда великой любовью, и моему страху в этом деле есть две причины.
Первая – из-за меня самого, так как это моя дочь, а вторая – из-за султана, так
как Унс-аль-Вуджуд-любимец султана, и, быть может, из-за этого произойдёт
великое дело. Каково твоё мнение об этом?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят третья ночь
Когда же настала триста семьдесят третья ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда везирь рассказал жене о деле
своей дочери и спросил её: „Каково твоё мнение об этом?“ – она сказала:
„Подожди, пока я совершу молитву о совете“[395].
А потом она совершила молитву в два раката, как установлено для молитвы о
совете, и, окончив молитву, сказала своему мужу: «Посреди Моря Сокровищ есть
гора, называемая „Гора лишившейся ребёнка“ (а причина, по которой её так
назвали, ещё придёт), и никто не может добраться до этой горы без труда. Устрой
же там для пашей дочери жилище».
И везирь сказал своей жене, что он построит на этой горе
неприступный дворец и в нем будет жить его дочь. И к ней будут доставлять
припасы ежегодно, из года в год, и поместят с ней людей, которые будут её
развлекать и служить ей. И потом он собрал плотников и строителей и измерителей
и послал их на ту гору, и они выстроили для девушки неприступную
крепость, – подобной ей не видали видящие. А затем везирь приготовил
припасы и верблюдов и вошёл к своей дочери ночью и приказал ей собираться в
дорогу. И сердце её почуяло разлуку. И когда девушка вышла и увидала людей в
обличье путешественников, она заплакала сильным плачем и стала писать на
дверях, оповещая Унс-аль-Вуджуда, какое она испытала волнение, – от него
дыбом встают волосы на коже и тают крепкие камни и текут слезы. А написала она
такие стихи:
«Аллахом прошу, о дом, любимый когда
пройдёт,
Под утро, приветствуя словами
влюблённых,
Привет передай от нас ему благовонный
ты,
Теперь ведь не знаем мы, где вечером
будем,
Не знаю, куда сейчас меня увезти
хотят, —
Со мною уехали поспешно, украдкой,
Во мраке ночном и птицы, сидя в
ветвях густых,
Оплакивали меня и горько стенали.
И молвил язык судьбы за них: «О
погибель нам,
Когда разлучили вдруг влюблённых и
верных».
Увидев, что чаша дали снова наполнена
И чистым питьё её рок пить
заставляет,
К нему подмешала я терпенье
прекрасное,
Но вас мае терпение забыть не
поможет».
А окончив свои стихи, она села и поехала вместе со своими
людьми, пересекая степи, пустыни, равнины и кручи, пока не достигла Моря
Сокровищ. И разбили палатки на берегу моря и построили для девушки большой
корабль, и посадили её туда вместе с её женщинами. И везирь приказал, чтобы,
после того как они достигнут горы и отведут девушку и её женщин во дворец, люди
возвратились бы на корабле назад, а сойдя с корабля, сломали бы его. И они
уехали и сделали все, что приказал везирь, и вернулись, плача о том, что
случилось.
Вот что было с ними. Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он
поднялся после сна и совершил утреннюю молитву, а затем сел на коня и
отправился служить султану. И, как всегда, он проезжал мимо ворот везиря,
надеясь, что, может быть, увидит кого-нибудь из приближённых везиря, которых он
обычно встречал, и посмотрел на ворота и увидал, что на них написано
стихотворение, ранее упомянутое.
И когда Унс-аль-Вуджуд увидел это стихотворение, мир исчез
для него, и огонь загорелся в его груди, и он возвратился к себе домой, и не
стало для него покоя, и его охватило нетерпение, и он тревожился и волновался,
пока не пришла ночь. И Унс-аль-Вуджуд никому ничего не сказал и, перерядившись,
вышел в темноту ночи и блуждал без дороги, не зная куда идёт. И он шёл всю ночь
и следующий день, пока не усилился жар солнца и не запылали горы, и не
почувствовал он сильную жажду. И увидел он дерево, и заметил подле него ручей с
текучей водой, и направился к этому дереву, и сел на берегу ручья. И он хотел
напиться, но вода не имела вкуса у него во рту, и цвет его лица изменился, и
оно пожелтело, и ноги его распухли от ходьбы и утомления, и он горько заплакал
и пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Опьянён к любимым страстью любящий,
Чем сильней влюблён, приятней тем
ему.
И блуждает от любви и бродит он,
Не нужна ему ни пища, ни приют.
Как же будет жизнь приятна любящим,
Что покинули любимых, я дивлюсь?
Я ведь таю, когда страсть во мне
горит,
И текут обильно слезы по щекам.
Их увижу ль, иль увижу в стане их
Человека, что излечит сердце мне?»
А окончив свои стихи, он так заплакал, что увлажнил землю, а
затем, в тот же час и минуту, поднялся и пошёл бродить. И когда он шёл по
степям и пустыням, вдруг вышел лев, шею которого душили волосы, и голова его
была величиной с купол, и пасть шире, чем ворота, а клыки, точно бивня слона. И
при виде льва Унс-альВуджуд убедился, что умрёт и, обернувшись лицом к кыбле,
произнёс исповедание веры и приготовился к смерти. А он знал из книг, что если
смириться перед львом, то и лев перед тобой смирится, так как его укрощают
хорошие слова и он делается гордым от похвал. И он начал говорить льву: «О лев
из чащи, о храбрец пустыни, о витязь, о отец молодцов, о султан зверей, –
я тоскующий влюблённый, и погубили меня любовь и разлука, и, расставшись с
любимыми, я потерял верный путь. Выслушай же мои слова и сжалься над моей
любовью и страстью».
И лев, услышав его слова, отошёл назад и сел, опершись на
хвост, и поднял к нему голову и стал играть хвостом и передними лапами. И когда
Унс-аль-Вуджуд увидал эти движения, он произнёс такие стихи:
«Лев пустыни, умертвишь ли ты меня,
Прежде чем я встречу тех, чьим стал
рабом?
Я не дичь, о нет, и жира нет на мне —
Потеряв любимых, я недужен стал.
С милыми расставшись, сердцем я устал
И подобен телу в саване теперь.
Абу-ль-Харис[396], лев в бою, не дай же ты
Радости хулителям в тоске моей.
Я влюблённый, утопившийся в слезах,
И разлукой с милыми встревожен я.
И во мраке ночи ими занят я,
И любовь из бытия взяла меня».
А когда он окончил свои стихи, лев поднялся и пошёл к нему…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят четвёртая ночь
Когда же настала триста семьдесят четвёртая ночь, она
сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Унс-аль-Вуджуд окончил
свои стихи, лев поднялся и пошёл к с ласковым видом, и глаза его были полны
слез, а подойдя к нему, он лизнул его языком и пошёл впереди него, сделав ему
знак: „Следуй за мной!“
И Унс-аль-Вуджуд последовал за ним, и так они шли, пока лев
не поднялся с ним на гору. А потом лев спустился с этой горы, и юноша увидал
следы прошедших в пустыне и понял, что это следы тех, кто шёл с альВард-фи-ль-Акмам.
И он пошёл по следам. И когда лев увидел, что юноша пошёл по следам и понял,
что это след людей, прошедших с его возлюбленной, он повернул назад и ушёл
своей дорогой.
Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он шёл последу в течение
дней и ночей, пока не пришёл к ревущему морю, где бились волны, и здесь след
оборвался. И понял Унс-аль-Вуджуд, что дальше их путь пролегал по морю, и
оборвались тут его надежды, и он пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Далеко стремлений цель, и стойкость
мала моя,
И как я найду их в пучине морской
теперь?
И как буду стоек я, погибла когда
душа —
От страсти к ним я со сном покончил
для бдения,
С тех пор, как места родные бросив,
ушли они, —
И сердце огнём горит моё, да и как
горит!
Сейхуя и Джейхун[397] ток слез моих, или сам Евфрат,
Превысит теченье их потоп или дождь с
небес,
И веки болят мои от слез, что текут
из них,
А сердце спалил огонь и искры
летучие,
Любви и страстей войска на сердце
накинулись,
А войско терпения разбито и вспять
бежит,
Я душу свою подверг опасности, их
любя,
И душу считал из них легчайшей я
жертвою.
Аллах, не взыщи с тех глаз, что в
стаде смотреть могли
На прелесть, которая светлее луны
была!
И ныне повергнут я глазами огромными,
Чьи стрелы без тетивы вонзаются в
сердце мне.
Обманут я мягкостью был членов, что
нежны так,
Как нежна на дереве ветвь ивы
зелёная.
Желал я сближенья с ними, чтобы
помочь себе
В печальных делах любви, в заботе и
горести.
По стал я, как прежде был, печален и
горестен,
И все, что со мной случилось, –
глаз искушение».
А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый
беспамятством, и провёл в бесчувствии долгий срок, а потом очнулся и повернулся
направо и налево, но никого не увидал в пустыне.
И Унс-аль-Вуджуд испугался диких зверей и поднялся на
высокую гору, и когда он стоял на этой горе, он вдруг услышал голос – человека,
который говорил в пещере. И Унс-аль-Вуджуд прислушался, и вдруг оказалось, что
это богомолец, который оставил мир и углубился в благочестие, и юноша
постучался к нему в пещеру три раза, но богомолец не ответил ему и не вышел. И
тогда Унсаль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:
«Достигну каким путём того, что желаю
я,
И брошу заботы все и горе и тягости?
Все страхи и ужасы седым меня
сделали,
И сердце и голова – седые в дни
юности.
Помощника не нашёл себе я в любви
моей
И друга, чтоб облегчить тоску и труды
мои.
И сколько в любви моей боролся со
страстью я,
Но, мнится, судьба моя идёт на меня
теперь.
О, сжальтесь над любящим, влюблённым,
встревоженным,
Покинутым, что разлуки чашу до дна
испил!
Огонь и в душе моей и в сердце погас
уже,
И разум мой похищен разлукой и
горестью.
И не было дня страшней, чем тот,
когда я пришёл
В жилище их и увидел надпись на их
дверях.
Так плакал я, что вспоил я землю
волнением,
Но тайну свою сокрыл от ближних и
дальних я.
Молящийся, что в пещере скрылся, как
будто бы
Вкус страсти попробовал и ею был
похищен, —
Коль после всего того, что ныне я
испытал,
Достигну я цели, нет ни горя ни
устали»
А когда он окончил свои стихи, дверь пещеры вдруг открылась,
и Унс-аль-Вуджуд услышал, кто-то говорит: «О милость!» И он вошёл в дверь и
приветствовал богомольца, и тот ответил на его приветствие и спросил: «Как твоё
имя?» – «Моё имя – Унс-аль-Вуджуд», – ответил юноша. И богомолец опросил:
«А почему ты пришёл сюда?» И Унс-аль-Вуджуд рассказал ему свою историю с начала
до конца и поведал ему обо всем, что с ним случилось, и богомолец заплакал и
сказал ему: «О Унсаль-Вуджуд, я провёл в этом месте двадцать лет и не видел
здесь никого до вчерашнего дня, а вчера я услышал плач и шум, и, посмотрев в
сторону звуков, я увидел множество людей и палатки, расставленные на берегу
моря, и люди построили корабль, и на него село несколько человек, и они поплыли
по морю. А потом корабль вернулся с некоторыми из тех, кто сел на него, и они
сломали корабль и ушли своей дорогой. И я думаю, что люди, которые уехали морем
и не вернулись, и есть те, кого ты ищешь, о Унс-аль-Вуджуд. И забота твоя тогда
велика, и беспокойство тебе простительно. Но не найдётся любящего, который не
испытал бы печалей».
И затем богомолец произнёс такие стихи:
«Ты думал, Уис-аль-Вуджуд, что духом
свободен я,
А страсть и любовь меня то скрутит,
то пустит вновь.
Я страсть и любовь позвал давно уже,
с малых лет,
Когда я ребёнком был, ещё молоко
сосал.
Любовью я занят был срок долгий,
узнал её:
Коль спросишь ты обо мне, так знает
меня любовь.
И выпил я чашу страсти, горя и
худобы,
И стад как бы стёртым я, так мягок я
телом был.
Имел прежде силу я, но стойкость ушла
моя,
И войско терпения разбито мечами
глаз.
Сближенья нельзя желать в любви без
жестокости,
Ведь крайности сходятся, ты знаешь, с
начала дней,
Свершила любовь свой суд над всеми
влюблёнными,
Забвенье запретно нам, как ересь
мятежная».
А окончив говорить своё стихотворение, богомолец подошёл к
Унс-альВуджуду и обнял его…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят пятая ночь
Когда же настала триста семьдесят пятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что богомолец, окончив говорить своё
стихотворение, подошёл к Унс-аль-Вуджуду и обнял его, и они так плакали, что
горы загудели от их плача. И плакали они до тех пор, пока не упали, покрытые
беспамятством. А очнувшись, они дали друг другу обет быть братьями ради Аллаха
великого. И затем богомолец сказал Унс-аль-Вуджуду: „Сегодня ночью я помолюсь и
спрошу для тебя у Аллаха совета“. И Унс-альВуджуд отвечал ему: „Внимание и
повиновение!“
Вот что было с Унс-аль-Вуджудом. Что же касается
аль-Вард-фи-ль-Акмам, то её привезли к горе и привели во дворец, и, взглянув на
него, она увидала, как он устроен, и заплакала и сказала: «Клянусь Аллахом, это
прекрасное место, но как недостаёт здесь любимого!»
И она увидела на острове птиц и велела одному из своих
приближённых поставить силки и изловить нескольких, и всякий раз, как поймает,
сажать птиц в клетки во дворце, и слуга сделал так, как она велела.
И аль-Вард-фи-ль-Акмам села у окна и стала вспоминать, что с
ней случилось, и усилились её любовь, страсть и волненье, и она пролила слезы и
сказала такое стихотворенье:
«О, кому же посетую на любовь я,
На разлуку о возлюбленным и печали
И на пламя внутри меня? Но все это
Я не выдам, – боюсь доносчиков
злобных,
Зубочистке подобна я ныне стала
От разлуки и пламени и рыданий,
Где любимый, чтоб глазом мог он
увидеть,
Что лишённым ума теперь я подобна?
Заточили они меня не по праву
В таком месте, что милому не
добраться.
Прошу солнце я тысячу пожеланий
Передать, как взойдёт оно или сядет,
Дорогому, что лик луны затмевает
Красотою, а тонкостью – ветку ивы»
Если роза напомнит мне его щеки,
«Нет, – скажу я, – коль не
моя, не похожа».
Его губы слюны ручей источают,
И несёт он в огне горящему влагу.
Как забуду, когда он дух мой и
сердце,
Хворь, недуги несёт, и врач, и
любимый?»
А когда спустился на землю мрак, её страсть усилилась, и она
вспомнила о том, что прошло, и произнесла такие стихи:
«Спустился на землю мрак, и боль
взволновала страсть,
Тоска растревожила во мне все
страдания,
Разлуки волнение в душе поселилось,
И мысли повергнули меня в небытие
опять.
Любовью взволнована, тоской сожжена я
вся,
И слезы открыли тайну, мною сокрытую.
И – нет положения, которое знала б я
—
Так кости тонки мои, больна и слаба я
так.
И сердца моего ад огнями горит давно,
И зной его пламени мне печень
терзает, жжёт.
Проститься я не имела власти с
любимыми,
Покинув их, о печаль моя и страдания!
О нет, кто им передаст о том, что со
мной теперь —
Готова я выдержать все то, что
начертано!
Аллахом клянусь, в любви я век не
забуду их,
Ведь клятва людей любви есть клятва
достойная!
О ночь! – передай привет любимым
ты от меня
И, зная, свидетельствуй, что я не
спала совсем!»
Вот что было с аль-Вард-фи-ль-Акмам. Что же касается
Унс-аль-Вуджуда, то богомолец сказал ему: «Спустись в долину и принеси мне лыка
с пальм». И Унсаль-Вуджуд спустился и принёс лыка. Богомолец взял лыко и свил
из него сеть, как для соломы, а потом сказал: «О Унс-аль-Вуджуд, в глубине
долины есть кусты, которые растут и сохнут на корнях, – спустись туда и
наполни эту сеть; завяжи её и брось в море, а сам сядь на неё и выезжай на
простор моря, – быть может, ты достигнешь своей цели. Тот, кто не
подвергает себя опасности, не достигнет того, к чему стремится».
И Унс-аль-Вуджуд отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» А затем он
простился с богомольцем и ушёл от него и приступил к исполнению того, что он
приказал, испросив благословение старца.
И Унс-аль-Вуджуд пошёл в глубь долины и сделал так, как
велел ему богомолец. А когда он доплыл на сети до середины моря, подул ветер и
погнал его далеко, так что он скрылся из глаз богомольца. И он не переставая
плыл по морской пучине, то поднимаемый одной волной, то опускаемый другой, и
видел, какие в море диковины и ужасы, пока не выбросили его судьбы через три
дня к Горе лишившейся ребёнка. И он вышел на сушу, точно оглушённый цыплёнок,
страдая от голода и жажды, и увидал бегущие потоки, и птиц, чирикающих на
ветвях, и плодоносные деревья, росшие парами и отдельно. И он поел плодов, и
напился из потоков, и пошёл бродить, и увидел вдали что-то белое, и пошёл по
направлению к нему. И, подойдя ближе, Унс-аль-Вуджуд увидел, что это дворец,
неприступный и укреплённый. И он подошёл к воротам и увидел, что они заперты, и
просидел возле них три дня, и, когда он сидел, вдруг ворота дворца открылись и
оттуда вышел евнух. И он увидел Унс-альВуджуда и спросил его: «Откуда ты и что
тебя сюда привело?» И Унс-аль-Вуджуд ответил: «Я из Испахана. Я плыл по морю с
товаром, и корабль, на котором я был, разбился, и волны выбросили меня на этот
остров». И евнух заплакал и обнял юношу и сказал: «Да продлит Аллах твою жизнь,
о лик любимых! Испахан – моя страна, и у меня там есть двоюродная сестра,
которую я любил, когда был молод, и я сильно был влюблён в неё. И на нас напали
люди сильнее нас и захватили меня вместе с прочей добычей (а я был маленький) и
оскопили меня, а потом меня продали в евнухи, и вот я в таком положении…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят шестая ночь
Когда же настала триста семьдесят шестая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что евнух, который вышел из дворца аль-Вард-фи-ль-Акмам,
рассказал Унс-аль-Вуджуду обо всем, что случилось с ним, и сказал: „Люди,
которые меня захватили, оскопили меня, и продали в евнухи, и вот я в таком
положении“.
И после того как евнух приветствовал Унс-аль-Вуджуда и
пожелал ему долгой жизни, он ввёл его во двор дворца. Унс-аль-Вуджуд увидел там
большой пруд, окружённый деревьями и кустами, и во дворе были птицы в
серебряных клетках с золотыми дверцами, и клетки эти были повешены на ветвях, и
птицы в них щебетали, прославляя владыку судящего. И Унсаль-Вуджуд подошёл к
первой птице и вгляделся в неё, и вдруг это оказалась горлинка. И когда птица
увидела юношу, она возвысила голос и сказала: «О благой!»
И Унс-аль-Вуджуда покрыло беспамятство. А очнувшись от
беспамятства, он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:
«Горлинка, безумна ль тоже ты, как я?
Так спроси владыку и скажи: «Благой!»
Если б знать, – твой возглас от
восторга ли,
Или же от страсти, что в душе живёт?
Ты поешь ли с горя, потеряв друзей,
Иль забыта ими и болеешь ты?
Или потеряла милых ты, как я?
Ведь жестокость-признак, что была
любовь
Тех, кто вправду любит, охрани Аллах!
Их я не забуду, хоть бы я истлел»
А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый
беспамятством, а опомнившись, он шёл, пока не дошёл до второй клетки, и там он
увидел вяхиря. И когда вяхирь увидел его, он проворковал: «О вечный, благодарю
тебя!» И Унс-аль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:
«О вяхирь, что промолвил, воркуя,
мне:
«О вечный, благодарен я в горести!»
Возможно, что Аллах своей милостью
Сведёт меня с любимым в пути моем.
Бывал со мной медовых властитель уст,
И страсть мою ещё сильней делал он.
И молвил я (а в сердце горел уже
Огонь любви, и душу он жёг мою,
И токи слез как кровь лились из очей,
И по щекам текли они струями):
«Нет тварей здесь» не знающих
горестей,
Но все терпеть в беде моей буду я,
Когда Аллах – клянусь его силою! —
Сведёт меня с владыками, в светлый
день,
Я все отдам, чтоб угостить любящих, —
Обычай их тадсов, каков обычай мой,
И выпущу из их темниц птичек я,
И горести докину для радости!».
А окончив свои стихи, он подошёл к третьей клетке и нашёл
там соловья. И соловей защебетал при виде юноши, и тот, услышав его, произнёс
такие стихи:
«Мне нравится соловьиный
голое, – так нежен он,
Как голос влюблённого, от страсти
погибшего.
О, сжальтесь над любящими! Сколько
ночей они
От страсти волнуются и горя и
напастей,
Как будто бы из любви великой
сотворены, —
Ни утра, ни сна им дет, от страсти и
горести.
Когда потерял я ум, влюбившись,
прикован был
К любимому страстью я, когда ж я
прикован был,
Ток слез полился, как цепь, и молвил
я: «Цепи слез
Длинней теперь сделались, и ими
прикован я.
Далеко они, и грусть все больше, и
нет уже
Сокровищ терпения; тоскою встревожен
я.
Коль будет рок справедлив и снова
сведёт меня
С любимым, и вновь покров Аллаха
покроет нас.
Одежду свою сниму я, милый чтоб
видеть мог,
Как тело изнурено разлукой моей
вдали».
А окончив свои стихи, он подошёл к четвёртой клетке и увидел
в ней соловья другой породы, и соловей застонал и защебетал при вида
Унс-аль-Вуджуда, а тот, услышав его щебетанье, пролил слезы и произнёс такие
стихи:
«Соловья прекрасный голос на заре
Любящих забыть заставит прелесть
струп.
На любовь Унс-аль-Вуджуд вам сетует
И на страсть, что стёрла след его
совсем.
Часто слышали мы песни, что могли
От восторга сталь и камень
размягчить,
И под утро ветерок вам весть давал
О садах, где расцвели уже цветы.
И вдыхать и слышать рады были мы
Ветерок и птичек пенье на заре.
Но мы вспомнили покинувших друзей
И пролили слез потоки, точно дождь.
И в душе зарделись пламя и огонь,
Загорелись, как искры уголёк.
Помешал Аллах влюблённым получить
От любимых или близость, или взгляд.
У влюблённых, право, оправданья есть,
Проницательный один лишь знает их».
А окончив свои стихи, он прошёл немного и увидел прекрасную
клетку, – не было клетки лучше её – и, приблизившись, он нашёл в ней
лесного голубя (а это вяхирь, известный среди птиц), и голубь щебетал от
страсти, а на шее у него было ожерелье из драгоценных камней, редкостно красивое.
И Унс-аль-Вуджуд всмотрелся в голубя и увидел, что он сидит в клетке, потеряв
разум и ошеломлённый, и, увидав его в таком состоянии, юноша пролил слезы и
произнёс вот эти стихи:
«О лесной мой голубь, шлю тебе
привет,
Всех влюблённых Другу, от людей любви.
Сам влюблён в газель я стройную
давно,
Чьи глаза острее лезвия меча,
Сожжены любовью сердце и душа,
Худоба владеет телом и болезнь,
Сладость пищи уж запретна для меня,
Как запретно сна приятность мне
узнать.
Утешенье и терпение ушли,
А любовь, тоска и горе – те со мной.
Как мне будет жизнь приятна после
них,
Когда в них моё желанье, цель и дух?»
А когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои стихи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят седьмая ночь
Когда же настала триста семьдесят седьмая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои
стихи, лесной голубь пробудился от оцепенения и, услышав его слова, стал
кричать и стонать и умножил щебетанье и стоны, так что едва не заговорил с
напеве, и язык обстоятельств сказал за него такие стихи:
«О влюблённый, ты на память мне
привёл
Дни, когда погибла молодость моя,
И любимого, чей облик я любил,
Кто красою превосходной всех
прельщал.
Его голос, тонкий, чистый, на ветвях
Он внимание к звукам флейты отвлекал.
Растянул силки ловец, поймал его,
И сказал он: «Чтоб оставил он меня».
Я же думал, что имеет жалость он
И смягчится, увидав мою любовь,
Но, Аллахом поражённый, грубо он
Разлучил меня с любимым навсегда.
И любовь моя все больше и сильней,
И огнями отдаленья я горю.
Сохранит же пусть всех любящих Аллах,
Знал кто страсть и испытал тоску мою.
Коль увидит любящий, что в клетке я,
Над любимым сжалившись, мне волю
даст».
Потом Уис-аль-Вуджуд обратился к своему другу испаханцу и
спросил его: «Что это за дворец, что в нем есть и кто его построил?» И
испаханец ответил: «Построил его везирь такого-то царя для своей дочери, боясь
для неё случайностей времени и ударов случая, и поселил её вместе с её людьми,
и мы отпираем дворец только раз в год, когда к нам приходят припасы». И
Унс-аль-Вуджуд сказал себе: «Досталось мне желаемое, но срок долог!»
Вот что было с Уяс-аль-Вуджудом. Что же касается
аль-Вард-фи-ль-Акмам, то ей не было приятно ни пить, ни есть, ни сидеть, ни
спать, и она поднялась (а её страсть, волненье и увлеченье усилились), и обошла
все углы дворца, но не нашла для себя успокоения, и стала она лить слезы и
произнесла такие стихи:
«Меня заперли жестоко от него
И вкусить в тюрьме мне дали страсть
мою
И сожгли огнями страсти сердце мне,
Отвративши от любимых взоры глаз,
Заточили во дворце большом меня,
На горе, что родилась в пучине вод,
Коль хотели, чтоб забыла я его,
Так усилили страданье лишь в душе.
Как забуду я, раз все, что есть во
мае,
Взгляд один на дик любимый причинил?
Целый день в печали горькой я живу,
Ночь же в мыслях о любимых провожу.
В одиночестве мне дума о нем друг,
Как подумаю, что встреча с ним вдали.
Если б знать мне после этого всего,
Согласится ли судьба, на что хочу?»
А окончив стихи, она поднялась на крышу дворца и, взяв
баальбекские одежды, привязала себя к ним и спускалась, пока не достигла
земли, – а она была одета в самые лучшие одежды, какие имела, и на шее у
неё было ожерелье из драгоценных камней. И она шла по степям и пустыням, пока
не дошла до берега моря. И увидела она рыбака в лодке, который ловил рыбу, и
ветер забросил его к этому острову. И рыбак обернулся и увидел на этом острове
аль-Вард-фи-ль-Акмам и, увидав её, испугался и уехал на своей лодке, убегая. И
девушка стала его звать и делать ему знаки и произнесла такие стихи:
«Не бойся, о благой рыбак, дурного ты
—
Поистине, я женщина, как люди все.
Хочу, чтобы на зов мой ты откликнулся
И повесть мою выслушал с начала ты.
О пожалей, хранимый богом, жар любви,
Увидишь коль любимого бежавшего.
Красавца полюбила я, чей чудный лик
Луну и солнце превзошёл сиянием.
Газель, когда увидит раз хоть взор
его,
«Я раб твой», – скажет,
снисхождения прося.
Написана красою вдоль щеки его
Строка с чудесным смыслом, но
короткая:
«Кто видит свет любви, идёт тот
правильно,
Кто заблудился, тот преступен,
нечестив».
Коль хочет он пытать меня – прекрасно
как!
Когда его увижу, то награда мне,
Как ожерелье из рубинов иль других
Камней, иль свежих жемчугов, иль
яхонтов.
Желанное исполнит, может быть, мой
друг
Душа моя растаяла, растерзана».
И когда рыбак услышал её слова, он стал плакать я стонать и
жаловаться и вспомнил, что произошло в дни его юности, когда одолела его
страсть, и сильна была его любовь, и велико было волненье и увлеченье, и сожгли
его огни любви. И он произнёс такие стихи:
«Клянусь страстью, оправданье где
ясней:
Всеми членами я болен, слезы лью.
Вот глаза, во мраке ночи что не спят,
И сердца, что как кремень секут
огонь.
Испытали мы любовь, когда росли,
Отличали тяжкое от лёгкого,
А потом я продал душу, быв влюблён,
За сближение с любимым, что далёк,
И опасности подвергся, думая,
Что, быть может, торг мой будет
выгодным.
Ведь обычно у влюблённых – кто купил
Близость с милым, тот сверхвыгодно
купил».
А окончив эти стихи, рыбак подвёл лодку к берегу и сказал девушке:
«Сойди в лодку, я переправлюсь с тобой, в какое ты захочешь место». И
аль-Вард-фи-ль-Акмам сошла в лодку, и рыбак поплыл с нею, но, когда он немного
отъехал от берега, на лодку подул сзади ветер, и она пошла быстро, так что
берег скрылся с их глаз, и рыбак не знал, куда едет. И ветер (продолжал
усиливаться в течение трех дней, а потом он утих по изволению Аллаха великого,
и лодка плыла с ними, пока не приплыла к городу на берегу моря…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят восьмая ночь
Когда же настала триста семьдесят восьмая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда лодка с рыбаком и
аль-Вард-фи-льАкмам приплыла к городу у моря, рыбак хотел пристать к берегу. А
там был царь, отличавшийся великой яростью, звали его Дирбас. Он в это время
сидел со своим сыном в царском дворце, и они смотрели в окно и обратили взоры в
сторону моря и увидели эту лодку. И они вгляделись в неё и увидали там женщину,
подобную луне на склоне неба, и в ушах у неё были кольца с дорогими
бадахшанскими рубинами, а на шее ожерелье из драгоценных камней. И царь понял,
что она из дочерей вельмож и царей, и спустился из дворца и вышел через ворота,
которые вели к морю, и увидал, что лодка уже пристала к берегу и девушка спит,
а рыбак укрепляет лодку у причала. И царь пробудил девушку от сна, и она
проснулась плача, и царь спросил её: „Откуда ты и чья ты дочь и почему ты
прибыла сюда?“ И аль-Вард-фи-ль-Акмам ответила ему: „Я дочь Ибрахима, везиря
царя Шамиха, и причина моего прибытия сюда – дело великое и обстоятельство
диковинное“. И она рассказала ему всю свою историю с начала до конца,
совершенно не боясь его, а затем испустила вздохи и произнесла такие стихи:
«Мне веки поранила слеза, необычную
Создав во мае грусть, когда лилась и
текла она,
Причиной тому был друг, в душе
поселившийся
Навек, но с ним близости в любви не
имела я.
Прекрасны черты его, блистают, цветут
они,
Арабов и турок он красою затмит
своей.
И солнце и месяц сам склонились перед
ним
Влюблено, и вежливость пред ликом его
блюдут,
Глаза его колдовством чудесным
насурмлены,
И в них ты увидишь лук, для выстрела
поднятый.
О тот, кому о себе сказала я все,
прося
Прощенья, будь кроток с той, кем
страсть забавляется!
Любовью закинута я в вашу страну
теперь,
Решимость моя слаба, от вас я жду
помощи.
Всегда благородные, когда в их страну
придёт
Просящий о помощи, защиту в нужде
дают»
Покрой же позор людей любви, о предел
надежд,
И будь ты сближения влюблённых
причиною!»
А окончив эти стихи, она рассказала царю свою историю с
начала до конца, и затем пролила слезы и сказала такие стихи:
«Мы жили и видели в любви той
чудесное
Весь год, а ведь сказано: как в
Реджеб[398] всегда живи,
И разве не чудо то, что в утро
отъезда их
Водою слезы моей я пламя в груди
зажгла,
А веко очей моих дождём серебро лило,
А поле щеки моей златые ростки дало.
И мнится, шафрана цвет, по ней
разошедшийся, —
С рубахи Иосифа, в крови
перемазанной».
И когда царь услышал слова девушки, он убедился в её любви и
страсти, и его взяла жалость к ней, и он сказал ей: «Нет для тебя страха и
испугаты достигла желаемого, и я обязательно приведу тебя к тому, что ты
хочешь, и доставлю тебе то, что ты ищешь. Выслушай же от меня такие слова».
И он произнёс:
«Дочь знатных, достигла ты пределов
желания —
Весть радостную узнай и тягот не
бойся ты.
Сегодня я соберу богатства и их пошлю
Я к Шамиху, и пошлю коней я и
витязей.
Пошлю мешки мускуса, парчу отошлю
ему,
И белое серебро пошлю я, и золото.
О да, и поведает ему обо мне письмо,
Что близким его хочу я родичем
сделаться,
А ныне я приложу усилия, чтоб помочь
Приблизить к тебе все то, чего ты
хотела бы.
Я долго любовь вкушал, и знаю я вкус
её,
И ныне прощаю тех, кто чашу любви
испил».
А окончив эти стихи, царь вышел к своим приближённым и,
призвав везиря, связал тюки с несметными богатствами и велел ему отправляться к
царю Шамиху и сказал: «Обязательно привези ко мне человека по имени
Унсаль-Вуджуд и скажи царю: „Царь Дирбас хочет с тобой породниться, выдав свою
дочь замуж за Унс-аль-Вуджуда, твоего приближённого. Его необходимо послать со
мною, чтобы мы написали брачный договор царевны в царстве её отца“.
И потом царь Дирбас написал царю Шамиху письмо, где
содержалось все это, и отдал его везирю и подтвердил, чтобы он привёз
Унс-аль-Вуджуда, и сказал: «Если ты не привезёшь его ко мне, будешь отстранён
от места». И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И затем он отправился с подарками к царю Шамиху, а прибыв к
нему, передал привет от царя Дирбаса и отдал письмо и подарки. И когда царь
Шамих увидал дары и прочитал письмо и увидел имя Унс-аль-Вуджуда, он заплакал
сильным плачем и сказал везирю, присланному к нему: «А где Унс-аль-Вуджуд? Он
ушёл, и мы не знаем о нем ничего. Найди мне его, и я дам тебе во много раз
большие подарки, чем ты привёз».
И потом он стал плакать, стонать и жаловаться и пролил слезы
и произнёс такие стихи:
«Любимого мне верните!
Не надобно мне богатства!
Подарков я не желаю —
Ни жемчуга, ни рубинов.
Со мной жил полный месяц
На небе красот высоко;
Всех выше красой и свойством,
С газелями несравнимый.
На ветку походит станом,
Плоды на которой – нега,
Но нет ведь тех свойств у ветки,
Что разум людей пленяют.
Я нянчил его ребёнком
На лохе забот в неги,
Теперь же о нем горюю,
Им заняты мои мысли».
А потом он обратился к везирю, который привёз дары и
послание, и сказал ему: «Ступай к твоему господину и скажи ему, что прошёл уже
год, как Унс-аль-Вуджуда нет, и господин не знает, куда он отправился, и не
имеет о нем вестей». – «О владыка, – ответил везирь, – мой
господин сказал мне: „Если не приведёшь его ко мне, будешь отстранён от
везирства и не войдёшь в мой город“. Как же я вернусь без Унс-аль-Вуджуда?»
И тогда царь Шамих сказал своему везирю Ибрахиму: «Ступай с
ним и с отрядом людей и разыщите Унс-аль-Вуджуда». И везирь отвечал: «Слушаю и
повинуюсь!»
А затем он собрал отряд своих приближённых и взял с собою
везиря царя Дирбаса, и они отправились искать Унс-аль-Вуджуда…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста семьдесят девятая ночь
Когда же настала триста семьдесят девятая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибрахим, везирь царя Шамиха, собрал
отряд своих приближённых и взял с собою везиря царя Дирбаса, и они отправились
искать Унс-аль-Вуджуда. И всякий раз, как они проходили мимо кочевых арабов или
оседлого племени, они спрашивали: „Проходил ли здесь человек, которого зовут
так-то и облик его такой-то?“ Но им отвечали: „Мы такого не знаем“.
И они опрашивали во всех городах и селеньях и искали на
равнинах и на горах, в степях и в пустынях, пока не пришли к берегу моря. И они
потребовали лодку и сели в неё и ехали, пока не достигли Горы лишившейся
ребёнка. И тогда везирь царя Дирбаса опросил везиря царя Шамиха: «Почему рту
гору так назвали?» И везирь ответил: «Потому, что здесь поселилась в древние времена
джинния, и была эта джинния из джиннов Китая. И она полюбила одного человека, и
охватила её к нему страсть. Но джинния боялась своих родных. И когда
увеличилась её страсть, она стала искать на земле места, где могла бы укрыть
этого человека от своих близких, и нашла эту гору, пути к которой не может
найти никто, ни человек, ни джинн. И она похитила своего возлюбленного и
отнесла его на гору и стала улетать от своих и приходить к нему потихоньку. И
так продолжалось долгое время, пока не родила она на этой горе много детей. И
купцы, которые проезжали по морю мимо этой горы, слышали детский плач, похожий
на плач матери, лишившейся детей (то есть потеряла их), и говорили: „Разве
здесь есть лишившаяся ребёнка?“ И удивился везирь царя Дирбаса этим словам.
Путники шли, пока не дошли до дворца, и постучали в ворота,
и ворота раскрылись, и к ним вышел евнух, и узнал Ибрахима, везиря царя Шамиха,
и поцеловал ему руки, а потом везирь вошёл во дворец и увидел на дворе среди
евнухов одного факира. И это был Унс-аль-Вуджуд. И везирь спросил: «Откуда этот
человек?» И ему оказали: «Это купец. Его имущество утонуло, но он сам спасся.
Он одержимый».
И везирь оставил его и вошёл во дворец, но не увидел и следа
своей дочери. И тогда он начал расспрашивать невольниц, которые были там, и они
сказали: «Мы не знаем, как она ушла, и она пробыла с нами короткое время».
И везирь пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Вот жилище, где певали стаи птиц,
И порог его цветами был покрыт»
Но пришёл влюблённый плачущий к нему
И увидел, что открыта его дверь.
Если б знать мае, что я душу потерял
Близ жилища, чьи владетели ушли!
Занято мыслью об исчезновении его дочери
аль-Вард-филь-Акмам. И везирь царя Дирбаса пожелал отправиться в свою страну,
не достигнув желаемого. И везирь Ибрахим, отец аль-Вард-фи-ль-Акмам, стал с ним
прощаться, и везирь царя Дирбаса сказал ему: «Я хочу взять с собою этого факира
– может быть, Аллах великий смягчит ко мне сердце царя по его благословению,
ибо этот факир – восхищённый Аллахом. А потом я пошлю его в страну Испахан, так
как она близко от нашей страны». – «Делай что хочешь», – сказал ему
везирь Ибрахим, и каждый из них отправился своей дорогой. И везирь царя Дирбаса
взял Унс-аль-Вуджуда с собой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста восьмидесятая ночь
Когда же настала ночь, дополняющая до трехсот восьмидесяти,
она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь царя Дирбаса взял с
собою Унс-аль-Вуджуда, покрытого беспамятством, и ехал с ним три дня, – а
юноша был без чувств, – и его везли на мулах, и он не знал, везут его или
нет.
А очнувшись от беспамятства, он спросил: «В какой я
местности?» И ему сказали: «Ты вместе с везирем царя Дирбаса». А потом пошли к
везирю и рассказали ему, что Унс-аль-Вуджуд очнулся. И везирь послал ему
розовой воды и сахару, и Унс-аль-Вуджуда напоили и оживили его, и ехали до тех
пор, пока не приблизились к городу царя Дирбаса. И царь послал сказать везирю:
«Если Унс-альВуджуда с тобою нет, не приходи ко мне никогда!» И везирь прочитал
приказ царя, и ему стало от этого тяжело.
А везирь не знал, что аль-Вард-фи-ль-Акмам находится у царя,
и не знал, почему его послали за Унс-аль-Вуджудом, и не знал, почему царь
Дирбас хочет породниться с царём Шамихом.
И Унс-аль-Вуджуд не знал, куда его везут, и не знал, что
везирь послан его искать. А везирь не знал, что это и есть Унс-аль-Вуджуд. И
когда везирь увидел, что Унс-альВуджуд очнулся, он сказал ему: «Царь послал
меня по одному делу, и оно не исполнено, и, когда царь узнал о моем прибытии,
он прислал мне письмо, в котором велел мне не вступать в город, если дело не
исполнено».
«А в чем нужда царя?» – спросил Унс-аль-Вуджуд. И везирь
рассказал ему всю историю. Тогда Унс-аль-ВудЖУД сказал ему: «Не бойся! Иди к
царю и возьми меня с собою, я ручаюсь, что Унс-аль-Вуджуд придёт». И везирь
обрадовался и воскликнул: «Правда ли то, что ты говоришь?» И Унс-аль-Вуджуд
ответил: «Да!» И тогда везирь сел на коня и взял с собой Унс-аль-Вуджуда и
поехал с ним к царю.
И когда они прибыли к царю, тот спросил везиря: «Где Унс-аль-Вуджуд?»
И Унс-аль-Вуджуд сказал: «О царь, я знаю местопребывание Унс-аль-Вуджуда». И
царь приблизил юношу к себе и спросил его: «А где он?» И Унс-альВуджуд отвечал
«Очень близко, но скажи мне, что ты от него хочешь, и я приведу его к тебе». –
«С любовью и охотой, – ответил царь, – но только это дело требует
уединения». И царь велел людям уйти и, войдя с Унс-аль-Вуджудом в уединённое
место, рассказал ему всю историю, с начала до конца. И тогда Унс-аль-Вуджуд
сказал ему «Принеси мне роскошную одежду и надень её на меня, и я быстро
приведу к тебе Унс-аль-Вуджуда».
И царь дал ему роскошное платье, и Унс-аль-Вуджуд надел его
и сказал: «Я Унс-аль-Вуджуд, горе завидующих!» А потом он метнул в сердца
взорами и произнёс такие стихи:
«Дружна в одиночестве со мною о милом
мысль,
И гонит она тоску, хоть я в
отдалении.
Глаза мои во слезах, и лишь когда лью
слезу
Из глаз я, вздыхать легко мне снова
становится,
Тоска моя так сильна, что равной ей
не найти,
И дивны дела мои в любви и
влюблённости.
И ночи я провожу без сна, не смыкая
глаз,
И в страсти своей мечусь меж раем и
племенем,
Терпенье прекрасное имел, но утратил
я,
И только усилилась любовь и беда моя.
И телом я тонок стал от мук
отдаления,
И страсть изменила облик мой и лицо
моё.
И веки очей моих болят от текущих
слез,
Из глаз не могу я слез струящихся
удержать.
Уж нет больше хитростей, и душу
утратил я,
И долго ли горести я буду испытывать?
И сердцем и головой я сед одинаково,
Тоскуя по господам, чья прелесть
превыше всех.
Расстались мы, вопреки желанью и воле
их,
Желают они со мной лишь встречи и
близости.
О, если бы знать нам, после дали и
горести
Подарит ли мне судьба с любимым
сближение?
И дали свернёт ли свиток, ею
развёрнутый,
Сотрёт ли все тяготы сближения
радостью?
И будет ли милый мне в дому сотрапезником
И сменит ли печаль чистейшей
отрадою».
А когда он окончил свои стихи, царь сказал ему: «Клянусь
Аллахом, вы поистине верные влюблённые, как две звезды, сияющие в небе красоты,
я дело ваше удивительно, и обстоятельства ваши диковинны!» И потом он рассказал
Унс-аль-Вуджуду повесть аль-Вард-фи-ль-Акмам до конца, и юноша спросил его: «А
где же она, о царь времени?» И царь ответил: «Она теперь у меня»
И царь призвал судью и свидетелей и заключил договор девушки
с Унс-аль-Вуджудом и выказал ему почёт и оказал ему милости, а потом царь
Дирбас послал посланного к царю Шамиху и известил обо всем, что случилось у
него с Унс-аль-Вуджудом и аль-Вард-фи-ль-Акмам.
И царь Шамих до крайности обрадовался этому и послал письмо,
где стояло: «Раз заключение договора произошло у тебя, подобает, чтобы
празднество и вход мужа к жене были у меня». И потом он снарядил верблюдов,
коней и людей и послал за Унс-аль-Вуджудом и аль-Вард-фи-льАкмам. И когда
посланные пришли к царю Дирбасу, царь помог юноше и девушке большими деньгами и
отослал их в сопровождении многих воинов. И они ехали, пока не достигли города,
и был этот день днём зрелища, великолепнее которого не видали. И царь Шамих
собрал всех певиц с инструментами для пения и устроил пиры, и так провели семь
дней. Каждый день царь Шамих награждал людей роскошными одеждами и оказывал им
милости. А потом Унс-аль-Вуджуд вошёл к аль-Вард-фи-ль-Акмам и обнял её, и они
сидели и плакали от чрезмерного счастья и радости, и аль-Вард-фи-ль-Акмам
произнесла такие стихи:
«Веселье пришло, уняв заботы и
горести,
И вместе сошлись мы вновь на горе
завистникам.
Сближения ветерок подул благовонный к
нам,
И сердце он оживил, и тело, и все
внутри.
И дружбы сияние блеснуло прекрасной
нам,
И бьёт барабан о нас со всех четырех
сторон.
Не думайте, что от горя ныне мы
плачем с ним —
Напротив, от радости глаза наши слезы
льют.
Ведь сколько увидели мы страхов, но
все ушло,
И вытерпели мы все, что горести нам
несло.
В минуту сближения забыла я навсегда
Все страхи и ужасы, седины несущие».
А когда аль-Вард-фи-ль-Акмам окончила своё стихотворение,
они обнялись и оставались обнявшись, пока не упали без чувств…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные
речи.
Триста восемьдесят первая ночь
Когда же настала триста восемьдесят первая ночь, она сказала:
«Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Унс-аль-Вуджуд и
аль-Вард-фи-ль-Акмам встретились, они обнялись и оставались обнявшись, пока не
упали без чувств от сладости встречи, а когда они очнулись от бесчувствия,
Унс-аль-Вуджуд произнёс такие стихи:
«О, как сладостны мне ночи дивные,
Когда милый справедливым стал ко мне!
Непрерывной стала близость наша тут,
И разлуки прекращение пришло.
И судьба к нам благосклонная идёт,
Хотя раньше отклонялась от нас.
И знамёна счастье ставит нам свои —
В чаше пили мы без примеси его.
Мы сошлись и жаловались на тоску
И на ночи, что нам горе принесли.
Мы забыли все былое, господа,
Милосердый нам минувшее простил.
Как приятна и как сладостна вам
жизнь!
Обладая, я сильнее лишь люблю».
А когда он окончил своё стихотворение, они обнялись и легли
в уединении и проводили время за беседой, стихами и тонкими повестями и
рассказами, пока не потонули в море страсти. И прошло над ними семь дней, и они
не отличали ночи от дня из-за охватившего их крайнего наслаждения и радости,
счастья и веселья, и были эти семь дней точно один день, за которым нет
второго, и они узнали, что пришёл седьмой день только по появлению певиц с
инструментами[399].
И аль-Вард-фи-ль-Акмам выразила великое удивление и произнесла такие стихи:
«Завистникам всем, доносчикам всем на
злобу
Достигли того, что жаждали мы с
любимым,
Добились мы сближения и объятий
И шелка, и парчи блестящей, новой,
На кожаной постели, что набита
Пером и пухом птиц, престранных
видом,
И от нужды в вине нас избавляет
Слюна любимого, что слаще мёда»
Сближенье так приятно, что не знаем
Ни дальнего, ни близкого мы часа
Уж семь ночей над нами пролетели,
А мы не знаем, сколько их, вот диво!
Поздравьте же с неделей и скажите:
«Продли, Аллах, сближение с любимым!»
А когда она окончила стихи, Унс-аль-Вуджуд поцеловал её
больше сотни раз, а затем он произнёс такие стихи:
«День радости пришёл и поздравлений,
Явился милый, от разлуки спасшись
Развлёк меня он радостью сближенья
И вед со мной приятную беседу.
И так меня вином поил он дружбы,
Что я исчез из мира, упоённый,
И радостно и весело легли мы,
И за вино взялись мы и за песни.
От крайнего восторга не умели
Мы отличить день первый от второго»
Во здравие любимому сближенье,
И пусть, как к нам, к нему придёт
веселье,
Пусть горечи не знает он разлуки,
И пусть господь его, как нас,
поздравит».
А когда Унс-аль-Вуджуд окончил это стихотворение, они
поднялись и вышли из своих покоев и пожаловали людям деньги и одежды и стали
давать и одарять. И альВард-фи-ль-Акмам приказала очистить для себя баню и
сказала Унс-аль-Вуджуду: «О прохлада моих глаз, я хочу видеть тебя в бане, мы
будем там наедине, и с нами никого не будет».
И увеличилась их радость, и аль-Вард-фи-ль-Акмам произнесла
такие стихи:
«О ты, кто издавна владеешь мною
(А новое от старого не помощь)»
О ты, кому замены не найду я,
Друзей иных себе не пожелаю,
Пойдём-ка в баню, свет моего глаза,
Увидим рай мы там, посреди ада[400]»
А после алоэ и недд возьмём мы,
Чтобы повеял дух его прекрасный.
И все грехи судьбы мы ей отпустим,
Благодаря владыку всеблагого,
И я окажу, тебя увидя в бане:
«Любимый, на здоровье я на пользу!»
А когда аль-Вард-фи-ль-Акмам окончила своё стихотворение,
они встали и пошли в баню и насладились в ней, и вернулись к себе во дворец и
прожили там в приятнейших радостях, пока не пришла к ним Разрушительница
наслаждений и Разлучитедьница собраний. Да будет же слава тому, кто не
изменяется и не прекращается и к кому все дела возвращаются!
|