Глава 4. МЕЛКИЕ СЧЕТЫ
Г-НА БЕЗМО ДЕ МОНЛЕЗЕНА
На
колокольне церкви св. Павла пробило семь, когда Арамис, в костюме простого
горожанина, с заткнутым за пояс охотничьим ножом, проехал верхом по улице
Пти-Мюск и остановился у ворот Бастилии.
Двое
караульных охраняли эти ворота.
Они
беспрепятственно пропустили Арамиса, который, не слезая с лошади, въехал во
двор и направился по узкому проходу к подъемному мосту, то есть к настоящему
входу в тюрьму.
Подъемный
мост был опущен, по бокам стояла стража. Часовой, охранявший мост снаружи,
остановил Арамиса и довольно грубо спросил, зачем он явился.
Арамис с
обычной вежливостью объяснил, что желал бы переговорить с г-ном Безмо де
Монлезеном.
Первый
караульный вызвал другого, стоявшего по ту сторону рва, в будке. Тот высунулся
в окошечко и внимательно осмотрел вновь прибывшего.
Арамис
повторил просьбу.
Тогда
часовой подозвал младшего офицера, разгуливавшего по довольно просторному двору;
офицер же, узнав, в чем дело, пошел доложить одному из помощников коменданта.
Выслушав
просьбу Арамиса, помощник коменданта спросил его имя и предложил ему немного
подождать.
– Я
не могу вам назвать своего имени, сударь, – сказал Арамис, – скажу
только, что мне необходимо сообщить господину коменданту чрезвычайно важное
известие, и могу поручиться, что господин Безмо будет очень рад меня видеть.
Скажу больше: если вы передадите ему, что я тот самый человек, которого он
ожидает к первому июня, он сам выйдет ко мне.
Офицер
не мог допустить, чтобы такое важное лицо, как комендант, стало беспокоиться
ради какого-то горожанина, приехавшего верхом.
– Вот
и прекрасно. Господин комендант собирается куда-то ехать: видите, во дворе
стоит запряженная карета, следовательно, ему не придется нарочно выходить к
вам, он вас увидит, когда будет проезжать мимо.
Арамис
кивнул головой в знак согласия; он и сам не хотел выдавать себя за важное лицо.
И он терпеливо стал дожидаться, опершись о луку седла.
Минут
через десять карета коменданта остановилась у крыльца. В дверях показался комендант.
Хозяин
крепости должен был подвергнуться тем же формальностям, что и посторонний: караульный
подошел к карете, когда она подъехала к подъемному мосту, а комендант отворил
дверцы, исполняя таким образом установленные им самим правила. Заглянув в
карету, часовой мог удостовериться, что никто не покидает Бастилию тайком.
Карета
покатила по подъемному мосту.
Но в ту
минуту, когда отворяли решетку, офицер подошел к карете, остановившейся вторично,
и сказал несколько слов коменданту. Комендант тотчас же выглянул из кареты и
увидел сидевшего верхом Арамиса. Он радостно вскрикнул и вышел или, вернее,
выскочил из экипажа, подбежал к Арамису, схватил его за руку и рассыпался перед
ним в извинениях. Он был почти готов поцеловать у него руку.
– Сколько
надо претерпеть, чтобы добраться до Бастилии, господин комендант! Наверное,
тем, кого посылают насильно, попасть туда значительно проще.
– Простите,
пожалуйста. Ах, монсеньер, как я рад, что вижу ваше преосвященство.
– Тес!
Вы не думаете о том, что вы говорите. Могут вообразить бог знает что, если
увидят епископа в таком обличье.
– Ах,
простите, извините, я действительно не подумал!.. На конюшню лошадь этого господина! –
крикнул Безмо.
– Не
надо, не надо! – запротестовал Арамис.
– Почему
не надо?
– Потому
что в этой сумке пять тысяч пистолей.
Комендант
так просиял, что если бы в эту минуту его увидели заключенные, они подумали бы,
что к нему приехал принц крови.
– Да,
да, вы правы. Лошадь к комендантскому дому! Угодно вам, дорогой д'Эрбле, сесть
в карету и проехать ко мне?
– Сесть
в карету, чтобы проехать через двор? Неужели вы считаете меня таким инвалидом,
господин комендант? Нет, нет, пойдем пешком, непременно пешком.
Тогда
Безмо предложил свою руку, но прелат отказался. Так дошли они до дома
коменданта: Безмо – потирая руки и искоса поглядывая на лошадь,
Арамис – созерцая голые черные стены.
Довольно
обширный вестибюль и прямая лестница из белого камня вели в комнаты Безмо.
Хозяин
миновал прихожую, столовую, где накрывали на стол, открыл потайную дверь и заперся
со своим гостем в большом кабинете, окна которого выходили на дворы и конюшни.
Безмо
усадил прелата с той подобострастной вежливостью, секрет которой знают только
очень добрые или признательные люди. Кресло, подушку под ноги, столик на
колесах – все это комендант приготовил сам. Но с особенной заботливостью,
словно священнодействуя, Безмо положил на столик мешок с золотом, который один
из его солдат внес в комнату с таким благоговением, как священник несет святые
дары.
Солдат
вышел. Безмо запер за ним дверь, задернул на окне занавеску и посмотрел Арамису
в глаза, чтобы увидеть, не нуждается ли прелат еще в чем-нибудь.
– Итак,
монсеньер, – сказал он, не садясь, – вы по-прежнему верны своему
слову?
– В
делах, дорогой Безмо, аккуратность не добродетель, а просто обязанность.
– Да,
в делах, я понимаю; но разве у нас с вами дела? Вы просто оказываете мне
услугу, монсеньер.
– Полно,
полно, дорогой Безмо! Признайтесь, что, несмотря на всю мою аккуратность, вы
все-таки волновались.
– По
поводу вашего здоровья, – пробормотал Безмо.
– Я
хотел приехать еще вчера, но никак не мог, потому что очень устал, –
улыбнулся Арамис.
Безмо
подложил другую подушку за спину своего гостя.
– Зато
сегодня я решил приехать к вам пораньше, – продолжал Арамис.
– Вы
превосходный человек, монсеньер.
– Только
я спешил, по-видимому, напрасно.
– Почему?
– Ведь
вы собирались куда-то ехать?
Безмо
покраснел.
– Действительно, –
сказал он, – собирался.
– Значит,
я вам помешал. Если бы я это знал, я бы ни за что не приехал, – продолжал
Арамис, пронизывая взглядом бедного коменданта.
– Ах,
ваше преосвященство, вы никогда не можете помешать мне!
– Признайтесь,
вы собирались ехать, чтобы раздобыть где-нибудь денег.
– Нет, –
пробормотал Безмо, – клянусь вам, я ехал…
– Господин
комендант поедет к господину Фуке или нет? – раздался снизу чей-то голос.
Безмо
как ужаленный бросился к окну.
– Нет,
нет! – в отчаянии закричал он. – Какой дьявол говорит там о господине
Фуке? Пьяны вы, что ли? Кто смеет беспокоить меня, когда я занят делом?
– Вы
собирались к господину Фуке? – спросил Арадяис. – К аббату или к
суперинтенданту?
Безмо
страшно хотел солгать, однако не решился.
– К
господину суперинтенданту, – проговорил он.
– Ну,
значит, вам нужны были деньги, раз вы собирались ехать к тому лицу, которое
дает их.
– Клянусь
вам, что я бы никогда не решился попросить денег у господина Фуке. Я хотел
только узнать у него наш адрес, вот и все.
– Мой
адрес у господина Фуке? – вскричал Арамис, вытаращив глаза.
– Да
как же! – заговорил Безмо, смущенный взглядом прелата. – Разумеется,
у господина Фуке.
– Ничего
в этом дурного нет, дорогой Безмо. Только понять не могу, почему вы хотели обратиться
за моим адресом к господину Фуке?
– Чтобы
написать вам.
– Это
понятно, – с улыбкой кивнул Арамис, – но не спрашиваю, зачем вам
понадобился мой адрес, спрашиваю, почему вы хотели обратиться за ним к
господину Фуке?
– Ах, –
отвечал Безмо, – потому что Бель-Иль принадлежит господину Фуке.
– Так
что ж?
– Бель-Иль
находится в ваннской епархии, а так как вы ваннский епископ…
– Дорогой
Безмо, раз вам было известно, что я ваннский епископ, вам не нужно было узнавать
мой адрес у господина Фуке.
– Может
быть, монсеньер, – окончательно смешался Безмо, – я совершил
какую-нибудь неделикатность? В таком случае прошу у вас извинения.
– Полно!
Какую вы могли совершить неделикатность? – спокойно спросил Арамис.
С
улыбкой глядя на коменданта, Арамис недоумевал, каким образом Безмо, не зная
его адреса, знал, однако, что его епархия была в Ванне.
«Постараемся
выяснить это», – сказал он себе.
Затем
прибавил вслух:
– Слушайте,
дорогой комендант, не свести ли нам наши маленькие счеты?
– К
вашим услугам, монсеньер. Но сначала скажите мне, ваше преосвященство…
– Что?
– Не
окажете ли вы мне честь позавтракать у меня, по обыкновению?
– С
удовольствием.
– Милости
прошу!
Безмо
трижды позвонил.
– Что
это значит? – спросил Арамис.
– Это
значит, что у меня завтракает гость и что нужно сделать приготовления.
– Пожалуйста,
дорогой комендант, не хлопочите так для меня.
– Что
вы! Я считаю своей обязанностью принять и угостить вас как можно лучше. Никакой
принц не сделал бы для меня того, что сделали вы.
– Полноте!
Поговорим о чем-нибудь другом. Как идут ваши дела в Бастилии?
– Недурно!
– Значит,
от заключенных есть доход?
– Неважный.
– Вот
как!
– Кардинал
Мазарини не отличался большой суровостью.
– Вы,
значит, предпочли бы более подозрительное правительство, вроде нашего прежнего
кардинала?
– Да.
При Ришелье все шло прекрасно. Братец его высокопреосвященства нажил себе целое
состояние.
– Поверьте,
дорогой комендант, – сказал Арамис, придвигаясь к Безмо, – молодой
король стоит старого кардинала. Если старости свойственны ненависть,
осмотрительность, страх, то молодости присущи недоверчивость, гнев, страсти. Вы
вносили в течение этих трех лет ваши доходы Лувьеру и Трамбле?
– Увы,
да.
– Значит,
у вас не оставалось никаких сбережений?
– Ах,
ваше преосвященство! Уплачивая этим господам пятьдесят тысяч ливров, клянусь
вам, я отдаю им весь свой заработок. Еще вчера вечером я говорил то же самое
господину д'Артаньяну.
– Вот
как! – воскликнул Арамис, глаза которого загорелись, но тотчас же
потухли. – Так вы вчера виделись с д'Артаньяном? Ну, как же он поживает?
– Превосходно.
– И
что вы ему говорили, господин Безмо?
– Я
говорил ему, – продолжал комендант, не замечая своей оплошности, –
что я слишком хорошо содержу своих заключенных.
– А
сколько их у вас? – небрежно спросил Арамис.
– Шестьдесят.
– Ого,
кругленькая цифра!
– Ах,
монсеньер, бывало и по двести.
– Но
все же и при шестидесяти жить можно не жалуясь.
– Разумеется,
другому коменданту каждый арестант приносил бы по полтораста пистолей.
– Полтораста
пистолей!
– А
как же? Считайте: на принца крови мне отпускают пятьдесят ливров в день.
– Но
как будто у вас здесь нет принцев крови? – сказал Арамис слегка дрогнувшим
голосом.
– Слава
богу, нет! Вернее, к несчастью, нет.
– Как
к несчастью?
– Ну,
конечно. Мои доходы возросли бы.
– Справедливо.
Итак, на каждого принца крови пятьдесят ливров.
– Да.
На маршала Франции тридцать шесть ливров.
– Но
ведь в настоящее время у вас нет и маршалов?
– Увы,
нет! Правда, на генерал-лейтенантов и бригадных генералов мне отпускается по двадцать
четыре ливра, а их у меня два.
– Вот
как!
– За
ними идут советники парламента, на которых ассигнуется мне по пятнадцать
ливров.
– А
сколько их у вас?
– Четыре.
– Я
и не знал, что на советников отпускается так много.
– Да.
Но на рядовых судей, адвокатов и духовных лиц мне дают только по десять ливров.
– И
их у вас семь человек? Прекрасно.
– Нет,
скверно.
– Почему?
– Ведь
все же это не простые люди. Чем они хуже советников парламента?
– Вы
правы; я не вижу оснований оценивать их на пять ливров меньше.
– Понимаете
ли, за хорошую рыбу мне приходится платить четыре или пять ливров, за хорошего
цыпленка полтора ливра. Я, положим, развожу их у себя на птичьем дворе, но
все-таки надо покупать корм, а вы не можете себе представить, какая здесь
пропасть крыс.
– А
почему бы вам не завести полдюжины кошек?
– Как
же, станут кошки есть крыс! Я вынужден был отказаться от них.
Вот и
посудите, как мой корм уничтожается крысами. Пришлось выписать из Англии терьеров,
чтобы они душили крыс. Но у этих собак зверский аппетит: они едят, как арестант
пятой категории, не считая того, что иногда душат кроликов и кур.
Нельзя
было определить, слушал Арамис или нет: опущенные глаза свидетельствовали о его
внимании, а нервные движения пальцев – о том, что он поглощен какой-то
мыслью.
– Итак, –
продолжал Безмо, – сносная птица обходится мне в полтора ливра, а хорошая
рыба – в четыре или пять. В Бастилии еда полагается три раза в день;
заключенным делать нечего, вот они и кушают; человек, на которого отпускается
десять ливров, обходится мне «в семь с половиной ливров.
– А
ведь только что вы сказали мне, что десятиливровых вы кормите так же, как и
пятнадцатиливровых.
– Да.
– Значит,
на последних вы зарабатываете семь с половиной ливров?
– Надо
же изворачиваться! – буркнул Безмо, видя, что попался.
– Вы
правы, дорогой комендант. Ведь у вас есть и такие арестанты, на которых
отпускается меньше десяти ливров?
– Как
же: горожане и стряпчие.
– Сколько
же на них отпускается?
– По
пяти ливров.
– А
они тоже хорошо едят?
– Еще
бы! Только, понятно, им не каждый день дают камбалу да пулярок или испанское вино,
но три-то раза в неделю у них бывает хороший стол.
– Но
ведь это филантропия, дорогой комендант. Вы разоритесь!
– Нет.
Если пятнадцатиливровый не доел своего цыпленка или десятиливровый оставил
что-нибудь, я посылаю эго пятиливровым; для бедняг это целый пир. Что поделать!
Надо быть сострадательным.
– А
сколько приблизительно остается вам от пяти ливров?
– Тридцать
су.
– Какой
же вы честный человек, Безмо!
– Благодарю
вас, ваше преосвященство. Мне кажется, что вы правы. Но знаете ли, о ком я
больше всего пекусь?
– О
ком?
– О
мелких торговцах и писарях, на которых отпускается по три ливра.
Им не
часто случается видеть рейнских карпов или ла-маншских осетров.
– А
разве от пятиливровых не бывает остаточков?
– Ах,
монсеньер, не думайте, что я такой скряга; эти мещане и писари не помнят себя
от счастья, когда я даю им крылышко куропатки, козье филе или кусочек пирога с
трюфелями, – словом, такие блюда, какие им и во сне не снились; они едят,
пьют, кричат за десертом «да здравствует король!» и благословляют Бастилию;
каждое воскресенье я их угощаю двумя бутылками шампанского, которое обходится
мне по пяти су. О, эти бедняги превозносят меня и с большим сожалением выходят
из тюрьмы. Знаете, что я подметил?
– Что?
– Я
подметил… это мне очень на руку. Я подметил, что некоторые заключенные, по
выходе на свободу, очень скоро снова попадают сюда. И все это из-за моей кухни.
Ей-богу!
Арамис
недоверчиво улыбнулся.
– Вы
улыбаетесь?
– Да.
– Уверяю
вас, что некоторые имена заносятся у нас в список три раза в течение двух лет.
– Хотел
бы я взглянуть на этот список!
– Что
ж, пожалуй! Хотя у нас запрещается показывать такие документы посторонним
лицам.
– Еще
бы!
– Но
если вы, монсеньер, желаете увидеть собственными глазами…
– С
большим удовольствием.
– Вот,
извольте!
Безмо
подошел к шкафу и вынул оттуда большую книгу.
Арамис
ждал с горячим нетерпением.
Безмо
вернулся, положил книгу на стол, полистал ее и остановился на букве М.
– Вот,
взгляните: Мартинье, январь тысяча шестьсот пятьдесят девятого и июнь тысяча
шестьсот шестидесятого. Мартинье, март тысяча шестьсот шестьдесят первого –
памфлеты, мазаринады и т.д. Вы понимаете, что это только предлог. Кто за
мазаринады попадает в Бастилию? Просто сам молодчик наклепал на себя, чтобы
попасть сюда. А с какой целью? С целью лакомиться моей едой за три ливра.
– За
три ливра! Несчастный!
– Да,
ваше преосвященство; поэты тоже принадлежат к последнему разряду, им полагается
тот же стол, что мещанам и писарям; но я уже говорил вам, что как раз о них я
больше всего забочусь.
Тем
временем Арамис как бы машинально перелистывал страницы, делая вид, что совсем
не интересуется именами.
– В
тысяча шестьсот шестьдесят первом году, как видите, записано восемьдесят
имен, – сказал Безмо. – В тысяча шестьсот пятьдесят девятом году тоже
восемьдесят.
– А,
Сельдон! – проговорил Арамис. – Как будто знакомое имя. Вы не
говорили мне об этом юноше?
– Говорил.
Бедняга студент, который сочинил… Как называются два латинских стиха, которые
рифмуют?
– Дистихом.
– Именно.
– Бедняга!
За дистих!
– Как
вы легко смотрите на это! А знаете ли вы, что он сочинил это двустишие на
иезуитов?
– Все
равно, наказание очень уж строгое.
– Не
жалейте его. В прошлом году мне показалось, будто вы интересуетесь им.
– Да.
– А
так как ваше внимание для меня важнее всего, монсеньер, то я тотчас же перевел
его на пятнадцать ливров.
– Значит,
на такое содержание, как вот этого, – проговорил Арамис, продолжая
перелистывать и остановившись на одном имени рядом с Мартинье.
– Именно
на такое.
– Что
он итальянец, этот Марчиали? – спросил Арамис, показывая пальцем на
фамилию, привлекшую его внимание.
– Тсс! –
прошептал Безмо.
– Почему
такая таинственность? – понизил голос Арамис, невольно сжимая руку в
кулак.
– Мне
кажется, я вам уже говорил про этого Марчиали.
– Нет,
я в первый раз слышу это имя.
– Очень
может быть. Я говорил вам о нем, не называя имени.
– Что
же, это старый греховодник? – пытался улыбнуться Арамис.
– Нет,
напротив, он молод.
– Значит,
он совершил большое преступление?
– Непростительное.
– Убил
кого-нибудь?
– Что
вы!
– Совершил
поджог?
– Бог
с вами!
– Оклеветал!
– Да
нет же! Он…
И Безмо,
приставив руки ко рту, прошептал:
– Он
дерзает быть похожим на…
– Ах,
помню, помню! – сказал Арамис. – Вы мне действительно говорили о нем
в прошлом году; но его преступление показалось мне таким ничтожным.
– Ничтожным?
– Или,
вернее, неумышленным…
– Ваше
преосвященство, такое сходство никогда не бывает неумышленным.
– Ах,
я и забыл! Но, дорогой хозяин, – сказал Арамис, закрывая книгу, –
кажется, нас зовут.
Безмо
взял книгу, быстро положил ее в шкаф, запер его и ключ спрятал в карман.
– Не
угодно ли вам теперь позавтракать, монсеньер? – обратился он к
Арамису. – Вы не ослышались, нас действительно зовут к завтраку.
– С
большим удовольствием, дорогой комендант.
И они
пошли в столовую.
|
