Глава 17. ФИЛОСОФИЯ
СЕРДЦА И УМА
Человека,
побывавшего в опасных передрягах, столкновение с Кольбером могло только позабавить.
Поэтому
весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д'Артаньян
внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на
пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда
улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.
– Наконец-то
вы пришли, мой дорогой господин, – сказал он при виде д'Артаньяна.
– Да,
но ненадолго, дружище, – ответил мушкетер, – поужинаю, лягу соснуть
часиков на пять, а на рассвете – на коня и марш в путь… А что, моей лошади
дали полторы порции, как я велел?
– Ах,
сударь, – сказал Планше, – вы отлично знаете, что ваша лошадь
любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром,
орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса.
Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.
– Ну,
хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне.
Готов ли
ужин?
– Готов.
Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.
– Славный
ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там – спать.
За
ужином д'Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь
решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив
ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д'Артаньян чокнулся с ним
и спросил:
– Друг
Планше, ты что-то хочешь сказать мне и не решаешься? Выкладывай, в чем дело!
– Мне
кажется, – отвечал Планше, – вы опять отправляетесь в какую-то
экспедицию.
– Допустим.
– У
вас опять какая-то новая идея?
– Возможно,
мой друг.
– Придется
опять рискнуть капиталом? Вкладываю пятьдесят тысяч ливров в ваше новое
предприятие!
Сказав
это, Планше радостно потер руки.
– Тут
есть одна загвоздка, Планше, – возразил д'Артаньян.
– Какая
же?
– А
та, что замысел не мой и я не могу в него вложить ничего своего.
Эти
слова исторгли из груди Планше глубокий вздох.
Отведав
легкий наживы, Планше не захотел остановиться в своих желаниях, но при всей
своей алчности он обладал добрым сердцем и искренне любил д'Артаньяна. Поэтому
он не мог удержаться от бесконечных советов и напутствий. Ему очень хотелось
овладеть хоть частицей тайны, окружавшей новое предприятие его бывшего
господина. Но все пущенные им в ход уловки и хитрости не привели ни к чему:
д'Артаньян оставался непроницаем.
Так
прошел вечер. После ужина д'Артаньян занялся укладкой своих вещей, потом пошел
в конюшню, потрепал до шее лошадь и осмотрел ее ноги и подковы; затем,
пересчитав деньги, улегся в постель, задул лампу и через пять минут спал таким
крепким сном, каким спят в двадцать лет, сном человека, не знающего ни забот,
ни угрызений совести.
Наступило
утро. С первыми лучами солнца д'Артаньян был уже на ногах.
Взяв под
мышку свой дорожный мешок, он тихо спустился с лестницы под звуки громкого
храпа, несшегося из всех углов дома. Оседлав лошадь и закрыв ворота конюшни и
двери лавки, он рысцой пустился в далекий путь в Бретань.
Прежде
всего он направился к дому Фуке и бросил в почтовый ящик у подъезда злополучный
ордер, вырванный им накануне из цепких пальцев интенданта. В конверте,
адресованном на имя Фуке, никто не мог заподозрить этого ордера, даже
проницательный Планше, Д'Артаньян вернул этот документ Фуке, не
скомпрометировав себя и раз навсегда избавившись от всяких упреков.
Сделав это,
он сказал самому себе:
«Ну, а
теперь будем полной грудью вдыхать утренний воздух: он несет с собой здоровье и
беззаботность, И постараемся быть похитрее в расчетах.
Пора
выработать план кампании. Но прежде следует представить себе неприятельских полководцев,
с которыми нам придется иметь дело.
Из них
на первом месте стоит Фуке. Что же такое господин Фуке? Это красивый мужчина,
которого очень любят женщины, прославляют все поэты, большой умница, которого
ненавидят глупцы.
Я не
женщина, не поэт и не глупец, поэтому не питаю ни любви, ни ненависти к
суперинтенданту и, следовательно, нахожусь в таком же точно положении, в каком
был маршал Тюренн перед битвой с испанцами. Он не питал к ним ненависти, однако
же задал им славную трепку.
Теперь,
чего хочет король? Это не мое дело. А чего хочет Кольбер? О, Кольбер хочет
именно того, чего не хочет Фуке. Чего же хочет Фуке? Это очень важно знать. Он
хочет того же, что и король».
Закончив
этот монолог, д'Артаньян расхохотался и взмахнул хлыстом. Он был уже далеко от
города и ехал по большой дороге, вспугивая сидевших на изгородях птиц и
прислушиваясь к звону золота в своей кожаной сумке.
Надо
признаться, что всякий раз, когда д'Артаньян попадал в подобную переделку,
чувствительность не была его главным пороком.
– Гм, –
произнес он, – кажется, эта экспедиция не из опасных, и мое путешествие
можно будет сравнить с той пьесой, которую водил меня смотреть в Лондоне Монк;
помнится, она называлась «Много шуму из ничего».
|
