Глава 38. НОЧЬ
Согласие
воцарилось среди палаток. Англичане и французы состязались в любезности по отношению
к высоким путешественницам и в предупредительности друг к другу.
Принцессу
встречали радостными кликами. Она явилась точно королева, окруженная всеобщим
почтением, точно богиня, вызывавшая чувство благоговения у тех, кто ей
поклоняется.
Королева-мать
очень ласково приветствовала французов. Франция была ее родиной, и она была в
Англии слишком несчастна, чтобы Англия могла заставить ее забыть о Франции. Она
научила свою дочь любить страну, где обе они когда-то нашли приют и где теперь
их ожидала блестящая будущность.
Когда
церемония кончилась, зрители рассеялись и трубные звуки и шум толпы стали лишь
доноситься издали, когда спустилась ночь, покрыв звездным пологом море, порт,
город и окрестные поля, – де Гиш вернулся к себе в палатку. Он упал на
табурет с выражением такой печали на лице, что Бражелон не сводил с него
взгляда, пока не услышал его глубоких вздохов.
Тогда он
подошел к нему. Граф сидел, откинувшись назад, прислонясь плечом к стене палатки
и опустив голову на руки: его грудь вздымалась, плечи вздрагивали.
– Ты
страдаешь, мой друг? – спросил Рауль.
– Жестоко.
– День
был утомительным, правда, – продолжал молодой человек, глядя на де Гиша.
– Да,
и сон меня освежит.
– Хочешь,
чтобы я ушел?
– Нет,
мне нужно поговорить с тобой.
– Но
прежде я должен кое о чем спросить тебя, де Гиш.
– Пожалуйста.
– Будь,
однако, откровенен.
– Как
всегда.
– Ты
знаешь, почему Бекингэм был в бешенстве?
– Подозреваю.
– Он
любит принцессу, думаешь ты?
– По
крайней мере, это можно предположить, глядя на него.
– И
тем не менее это не так.
– О,
на этот раз ты ошибаешься, Рауль. Я прочитал страдание в его глазах, в его
жестах, во всем, что я видел, начиная с сегодняшнего утра.
– Ты
поэт, мой дорогой, и видишь во всем поэзию.
– Главное,
я вижу любовь.
– Там,
где ее нет.
– Там,
где она есть.
– Полно,
де Гиш, ты ошибаешься.
– О
нет, я совершенно уверен! – вскричал де Гиш.
– Скажи
мне, граф, – спросил Рауль, пристально глядя на друга, – чем вызвана
твоя исключительная проницательность?
– Я
думаю, – не вполне уверенно произнес де Гиш, – самолюбием.
– Самолюбием?
Так ли это, де Гиш?
– Что
ты хочешь сказать?
– Я
хочу сказать, мой друг, что обычно ты не так печален, как сегодня вечером.
– Виной
тому усталость.
– Усталость?
– Да.
– Послушай,
друг мой, мы вместе бывали в походах. По восемнадцать часов мы не слезали с
коней; они падали от усталости и голода, мы только смеялись. Ты печален не от
усталости, граф.
– Значит,
от досады.
– От
какой досады?
– Вызванной
сегодняшним вечером.
– Безумием
лорда Бекингэма?
– Конечно.
Разве не обидно для нас, французов, представителей нашего короля, видеть, как
англичанин ухаживает за нашей будущей герцогиней, второй дамой королевства?
– Ты
прав, но мне кажется, что лорд Бекингэм не опасен.
– Да,
но он несносен. Приехав сюда, он чуть было не нарушил наших отношений с англичанами.
Без тебя, без твоей изумительной осторожности и твердости мы обнажили бы шпаги
посреди города.
– Ты
видел, он переменился.
– Да,
конечно, и это изумляет меня; что ты ему сказал? Ты говоришь, что страсть не
уступает с такой легкостью; значит, он не влюблен в нее?
Де Гиш
произнес эти слова с таким выражением, что Рауль поднял голову.
Благородное
лицо молодого человека выражало нескрываемое неудовольствие.
– Повторяю
тебе, граф, то, что я сказал ему. Слушай: «Герцог, вы смотрите с оскорбительным
вожделением на сестру своего короля; она не ваша невеста и не может быть вашей
возлюбленной. Вы оскорбляете нас, приехавших встретить молодую девушку, чтобы
проводить ее к будущему супругу».
– Ты
это сказал ему? – краснея, спросил де Гиш.
– В
точно таких выражениях; я даже пошел дальше.
Де Гиш
вздохнул.
– Я
сказал ему: «Какими глазами посмотрите вы на нас, если заметите в нашей среде
человека, достаточно безумного или достаточно несчастного, чтобы испытывать
что-нибудь, кроме самого чистого уважения, к принцессе, будущей супруге нашего
господина?..»
Эти
слова так явно относились к де Гишу, что граф побледнел, задрожал и машинально
протянул руку Раулю, закрыв другою глаза и лоб.
– «Но, –
продолжал Рауль, не останавливаясь при виде этого движения друга, – слава
богу, французы, которых называют легкомысленными, нескромными, беспечными,
умеют слушаться голоса разума и нравственности в вопросах чести. И, –
прибавил я, – знайте, герцог, мы, французские дворяне, служа своим королям,
приносим в жертву не только жизнь и богатство, но и наши страсти. Когда же
демон подсказывает нам дурную мысль, которая воспламеняет сердце, мы тушим это
пламя, хотя бы залив его собственной кровью. Таким образом, мы сразу спасаем
честь своей родины, своего повелителя и нашу собственную. Вот, милорд, как
поступаем мы. Так должен поступать каждый мужественный человек». Вот, мой
дорогой де Гиш, – продолжал Рауль, – что я сказал герцогу Бекингэму,
и он признал справедливость моих слов.
Де Гиш,
до сих пор слушавший Рауля склонив голову, выпрямился. Он схватил руку Рауля.
Его щеки, прежде мертвенно-бледные, теперь пылали.
– Ты
хорошо говорил, – сказал он сдавленным голосом. – Ты славный друг,
Рауль; благодарю тебя. Но теперь, умоляю, оставь меня одного.
– Ты
этого хочешь?
– Да,
мне нужно отдохнуть. Сегодня многое взволновало мне ум и сердце. Когда мы увидимся
завтра, я буду другим человеком.
– Хорошо,
я ухожу, – простился Рауль.
Граф
сделал шаг к своему другу и от души обнял его.
В этом
объятии Рауль почувствовал трепет великой страсти, с которой боролся де Гиш.
Скоро
весь город заснул. В комнатах принцессы, выходивших окнами на площадь, виднелся
слабый свет притушенной лампы. Этот бледный отблеск был живым образом тихого
сна молодой девушки, жизнь которой наполовину замерла, когда девушка заснула.
Бражелон
вышел из палатки медленным, размеренным шагом человека, который хочет видеть,
но стремится остаться незамеченным. Скрытый плотным пологом шатра, он смотрел
на лежавшую перед ним площадь; через мгновение он увидел, что полог палатки де
Гиша затрепетал и слегка раздвинулся.
В
полутьме вырисовался силуэт графа; глаза де Гиша были устремлены на слабо
освещенную гостиную принцессы. Этот свет, мерцавший в окнах, казался графу
звездой. Вся душа де Гиша отразилась в его глазах.
Рауль,
скрытый темнотой, угадывал страстные помыслы де Гиша, связывавшие палатку молодого
посла с балконом принцессы таинственными и волшебными нитями сердечного
влечения; они были исполнены такой силы и напряжения, что, наверное, навевали
любовные грезы на ароматное ложе принцессы.
Но не
только де Гиш и Рауль не спали в эту ночь. В одном из домов на площади было раскрыто
окно; в этом доме жил Бекингэм. На фоне света, лившегося из окна, резко
выделялся силуэт герцога, который, опираясь на резной, украшенный бархатом
оконный переплет, тоже посылал к балкону принцессы страстные желания и безумные
фантазии своей любви.
Бражелон
невольно улыбнулся.
«Бедное
сердце, которое осаждают со всех сторон», – подумал он о принцессе.
Потом, с
сочувствием вспомнив о герцоге Орлеанском, мысленно прибавил:
«И
бедный муж: ему грозит большая опасность. Хорошо, что он высокородный принц и у
него есть целая армия для охраны своего сокровища».
Бражелон
некоторое время наблюдал за обоими воздыхателями, прислушиваясь к пронзительному
храпу Маникана, звучавшему так самоуверенно, точно у Маникана был голубой
костюм вместо фиолетового. Потом он тоже улегся в постель, думая, что, может
быть, две или три пары глаз, таких же пламенных, как глаза де Гиша и Бекингэма,
подстерегали его собственное сокровище в Блуаском замке.
– При
этом Монтале не очень надежный гарнизон, – прошептал он со вздохом.
|
