Глава 15. О ТОМ, КАК
БРИЛЬЯНТ Д'ЭМЕРИ ПОПАЛ В РУКИ Д'АРТАНЬЯНА
Пока на
Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков
собрались у калитки, которая вела в соседний сад.
Вложив
свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду
лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто
перелез через забор, кто проскользнул в калитку.
Всадник
вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через
стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам,
опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью
главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.
Услышав
стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул
всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:
– Ну
что, Даникан?
– Все
кончено, – отвечал тот.
– Они
спасены?
– Нет,
напротив, повешены.
– Повешены! –
повторил аббат, побледнев.
Внезапно
отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным
от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору,
который велся через окно.
– Негодяи! –
вскричал аббат. – Так-то вы дрались!
– Мы
дрались, как львы.
– Вернее,
как трусливые псы!
– Сударь…
– Сто
хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох.
Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?
– Он
сдержал слово, господин аббат: он мертв.
– Мертв?
Кто его убил?
– Какой-то
демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках.
В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из-под земли сотню
мушкетеров.
Фуке
поднял голову, на лбу у него выступил пот.
– О,
Лиодо! О, д'Эмери! – прошептал он. – Они умерли, и я обесчещен!
Аббат
обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему:
– Полно,
не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели,
значит, бог…
– Молчите,
аббат, молчите! – воскликнул Фуке. – Ваши утешения –
богохульство… Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как
совершилось это ужасное дело.
– Но,
брат мой…
– Повинуйтесь,
сударь!
Аббат
сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги.
В это
время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать
министра от слишком бурного проявления отчаяния.
Фуке,
раздавленный горем, старался сохранить спокойствие.
В
комнату вошел Даникан.
– Докладывайте, –
обратился к нему Гурвиль.
– Сударь, –
начал гонец, – нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при
этом: «Да здравствует Кольбер!»
– Похитить,
чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? – прервал Гурвиль.
– Да,
таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль
убит.
Это
известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля.
– Чтобы
сжечь их живьем? – повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности
подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении.
– Ну,
конечно, чтобы сжечь живьем! – грубо оборвал его аббат.
– Так,
так, сударь, – сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников
разгадать, в каком духе вести рассказ.
– Ну,
рассказывайте же, – повторил Гурвиль.
– Осужденных, –
продолжал Даникан, – привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи
сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили.
– Народ
имел на то свои основания, – заметил аббат. – Продолжайте.
– Стрелков
было оттеснили; в доме, который должен был служить костром для осужденных,
вспыхнул пожар, но тут, откуда ни возьмись, тот сумасшедший, тот дьявол, тот
гигант, о котором я говорил, – он оказался хозяином этого самого
дома, – с помощью еще какого-то молодого человека выбросил из окна
поджигателей, кликнул из толпы мушкетеров, выпрыгнул сам из окна на площадь и
принялся так работать шпагой, что стрелки взяли верх, Менвиль пал на месте, осужденных
отбили и в три минуты казнили.
Несмотря
на свое самообладание, Фуке не мог сдержать глухого стона.
– А
как зовут хозяина этого дома? – спросил аббат.
– Не
знаю, я его не видал; я все время оставался на страже в саду и знаю обо всем с
чужих слов. Мне было приказано, как только все будет кончено, скакать к вам,
чтобы рассказать, как было дело. И вот я здесь.
– Хорошо,
больше нам ничего не нужно от вас, – сказал аббат, все более и более
падавший духом при мысли, что он сейчас останется с глазу на глаз с братом.
– Вот
вам двадцать пистолей, – сказал Гурвиль. – Ступайте и старайтесь
впредь так же, как в этот раз, защищать подлинные интересы короля…
– Слушаю,
сударь, – сказал гонец, кланяясь и пряча деньги в карманы.
Не успел
он выйти из комнаты, как Фуке очутился между аббатом и Гурвилем.
Оба
одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить.
– Нет,
не оправдывайтесь, – вскричал Фуке, – и не сваливайте вину на других!
Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об
их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения
совести. Оставьте меня, аббат.
– Но,
надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил
весь наш превосходно задуманный план? Благое дело – любить своих друзей,
но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов.
– Довольно,
аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы
должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример.
Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия.
– Никакие
запрещения, – проворчал аббат, – не могут помешать мне отомстить
врагу за оскорбление нашей фамильной чести.
– А
я, – произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, – при малейшем
нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению,
аббат.
Аббат
поклонился, покраснев.
Фуке
сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту
минуту, лакей громко доложил:
– Господин
д'Артаньян.
– Это
кто такой? – небрежно спросил министр у Гурвиля.
– Отставной
лейтенант мушкетеров его величества, – тем же тоном ответил Гурвиль.
Не
придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше.
– Виноват,
монсеньер, – сказал Гурвиль. – Я полагаю, что этот мушкетер,
оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии.
– Черт
с ним! – возразил министр. – Он явился совсем не вовремя.
– Позвольте,
монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице
которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга.
– Передавайте
что хотите, – сказал Фуке.
– Передайте
ему, – произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, – что
денег нет, особенно для мушкетеров.
Но не
успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату
вошел д'Артаньян.
– О
господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с
тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю
и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу.
И,
довольно небрежно поклонившись, он вышел.
– Гурвиль,
верните этого человека, – приказал Фуке.
Гурвиль
догнал д'Артаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, д'Артаньян обернулся и
узнал Гурвиля.
– Хороши
порядки, сударь, у ваших господ финансистов, – сказал мушкетер. – Я
прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он
встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик,
готовый стянуть что-нибудь из серебра.
– Но
вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин д'Артаньян? Вы сказали,
что идете к нему?
– Да,
я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые
поджигают чужие дома, крича: «Да здравствует Кольбер!»
Гурвиль
насторожился.
– Ах,
вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади?
– Ну
конечно.
– Но
разве эти события как-нибудь коснулись вас?
– Кольбер
превращает мой дом в костер, и это, по-вашему, не касается меня!
– Ваш
дом… Ваш дом хотели сжечь?
– Ну
да.
– Значит,
это вы владелец кабачка под вывеской «Нотр-Дам»?
– Да,
я стал им с неделю тому назад.
– Уж
не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь
живьем осужденных?
– Поставьте
себя на мое место, господин Гурвиль. Я – военный и в то же время домовладелец.
Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как
собственник – охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе
обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков.
– Так
это вы выбросили кого-то из окна?
– Да,
я, – скромно отвечал д'Артаньян.
– И
убили Менвиля!
– Пришлось,
к сожалению, – заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления.
– Словом,
это вы были причиной того, что осужденные повешены?
– Да,
вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил
этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их
хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение.
– Не
стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, – сказал Гурвиль, желая
избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар.
– Нет,
нет, – вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь
разговор. – Напротив, прошу вас войти, господин д'Артаньян.
– Простите,
господин министр, – заговорил д'Артаньян, – но мне время дорого. Я
должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить
следуемые мне деньги.
– Вы
можете получить их здесь, сударь, – сказал Фуке.
Д'Артаньян
с удивлением взглянул на министра.
– Вам
дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, – продолжал Фуке.
– А
между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем.
Д'Артаньян
поклонился.
– У
вас есть ордер? – спросил Фуке.
– Да,
господин министр.
– Я
сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.
Сделав
Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д'Артаньяна в свой кабинет.
– Сколько
вам следует получить, сударь? – спросил он.
– Что-то
вроде пяти тысяч ливров, монсеньер.
– Это,
вероятно, оставшееся за казною жалованье?
– Нет,
это жалованье за четверть года вперед.
– Вы
получаете за четверть года пять тысяч ливров? – спросил министр,
внимательно всматриваясь в мушкетера. – Значит, король назначил вам
двадцать тысяч ливров в год?
– Да,
монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком
много?
– Я? –
с горькой улыбкой возразил Фуке. – Если б я умел распознавать людей, если
б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я
ветрености, – словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою
жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не
королю, а мне.
Д'Артаньян
слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий
яд, действующий даже на самых сильных духом людей.
Министр
выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.
Гасконец
развернул один из них.
– Здесь
золото, – сказал он.
– Да,
оно меньше обременит вас, сударь.
– Но
ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять.
– Я
хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.
– Монсеньер,
вы подавляете меня своей любезностью.
– Я
только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко
мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень
вспыльчивым, своенравным характером.
– Монсеньер, –
возразил д'Артаньян, – поверьте, меня огорчают только ваши извинения.
– Так
я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.
– Любезность?
О, монсеньер!
Фуке
снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей.
– Сударь, –
обратился он к д'Артаньяну, – этот брильянт был подарен мне другом
детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.
Голос
его заметно дрогнул.
– Услугу? –
с удивлением произнес д'Артаньян. – Я оказал услугу одному из ваших
друзей?
– Да,
и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.
– Как
же звали вашего друга?
– Д'Эмери.
– Но
ведь это один из казненных!
– Да,
одна из жертв… Итак, господин д'Артаньян, в память услуги, оказанной вами
Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства
расположения ко мне.
– Но,
монсеньер…
– Примите,
примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может,
вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.
– Но,
господин Фуке…
– Прощайте,
господин д'Артаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя,
что его сердце разрывается от скорби.
С этими
словами министр вышел из кабинета, оставив д'Артаньяна с двадцатью тысячами
ливров и с перстнем в руке.
– Гм! –
в мрачном раздумье произнес мушкетер. – Ничего не могу понять… Одно могу
сказать: это благородный человек… Пойду-ка теперь к Кольберу… Может быть, он
объяснит мне что-нибудь.
И он
направился к выходу.
|