 Увеличить |
Глава 25. ПОЛИТИЧЕСКИЕ
СОПЕРНИКИ
Д'Артаньян,
обещавший Безмо возвратиться к десерту, сдержал свое слово. Едва подали коньяки
и ликеры, составлявшие гордость комендантского погреба, как в коридоре
послышалось звяканье шпор, и на пороге появился капитан мушкетеров.
Атос и
Арамис отменно тонко вели игру, и все же ни тому, ни другому не удалось проникнуть
в тайны собеседника. Они пили, ели, говорили о Бастилии, о последней поездке в
Фонтенбло, о празднестве, которое предполагал устроить у себя в Во Фукс.
Разговор все время не покидал общих тем, и никто, кроме Безмо, не коснулся ни
разу ничего такого, что могло бы представлять личный интерес для
присутствующих.
Д'Артаньян
влетел среди общей беседы, все еще бледный и взволнованный своим свиданием с
королем Безмо поторопился придвинуть ему стул. Д'Артаньян залпом осушил
предложенный ему комендантом полный стакан вина.
Атос и
Арамис заметили, что Д'Артаньян сам не свой. Не заметил этого лишь Безмо, который
видел в д'Артаньяне капитана мушкетеров его величества, и ничего больше, и
старался всячески угодить ему. Принадлежать к окружению короля означало, на
взгляд Безмо, располагать неограниченными правами. Хотя Арамис и увидел
волнение д'Артаньяна, угадать причину его он все же не мог. Только Атос
полагал, что знает ее. Возвращение д'Артаньяна и в особенности возбужденное
состояние этого всегда невозмутимого человека как бы говорили ему: «Я только
что обратился к королю с просьбой, и король отказал мне в ней». Убежденный в
правильности своей догадки, Атос усмехнулся, встал из-за стола и сделал знак
д'Артаньяну как бы затем, чтобы напомнить ему, что у них есть и другие дела,
кроме того, чтобы ужинать вместе.
Д'Артаньян
понял Атоса и ответил ему также знаком. Арамис и Безмо, заметив этот немой
диалог, вопросительно посмотрели на них. Атос, решив, что пришла пора объяснить
действительное положение дел, произнес с любезной улыбкой:
– Истина,
господа, заключается в том, что вы, Арамис, только что ужинали в обществе государственного
преступника, который к тому же ваш узник, господин де Безмо.
У Безмо
вырвалось восклицание, выражавшее и удивление и одновременно радость. Добрейший
Безмо гордился своею тюрьмой. Не говоря уж о выгодах, доставляемых ему заключенными,
он был тем счастливее, чем больше их было, и чем более знатными они были, тем
большей гордостью он проникался.
Что до
Арамиса, то, приняв подобающий обстоятельствам вид, он сказал:
– Дорогой
Атос, простите меня, но я был, можно сказать, убежден, что произошло именно то,
что и взаправду имеет место. Какая-нибудь выходка Рауля или мадемуазель
Лавальер, разве не так?
– Увы! –
вздохнул Атос.
– И
вы, – продолжал Арамис, – вы, как настоящий вельможа и дворянин,
забыв о том, что в наш век существуют только придворные, отправились к королю и
выложили ему все то, что думаете о его поведении?
– Вы
угадали, друг мой.
– Таким
образом, – начал Безмо, дрожа при мысли о том, что он дружески поужинал с
человеком, навлекшим на себя немилость его величества, – таким образом, граф…
– Таким
образом, дорогой комендант, – сказал Атос, – мой друг, господин
Д'Артаньян, передаст вам бумагу, которая высовывается из-за борта его кожаной
куртки и является, конечно, не чем иным, как приказом о моем заключении.
Безмо
привычным жестом протянул руку.
Д'Артаньян
и в самом деле вытащил из-за пазухи оба королевских приказа: один из них он
протянул коменданту. Безмо развернул бумагу и вполголоса начал читать ее,
поглядывая поверх нее на Атоса и останавливаясь время от времени:
– «Приказ
содержать в моей крепости Бастилии…» Очень хорошо… «в моей крепости Бастилии…
господина графа де Ла Фер». Ах, сударь, какая печальная честь для меня
содержать вас в Бастилии!
– У
вас будет терпеливый и непритязательный узник, сударь, – заверил Атос своим
ласковым и спокойным голосом.
– И
такой, который не пробудет у вас и месяца, дорогой комендант, – продолжал
Арамис, в то время как Безмо, держа перед собою приказ, переписывал в тюремную
ведомость королевскую волю.
– И
дня не пробудет, или, вернее, и ночи, – заключил Д'Артаньян, предъявляя
второй приказ короля, – потому что теперь, дорогой господин де Безмо, вам
придется переписать также и эту бумагу и немедленно освободить графа.
– Ах! –
вскричал Арамис. – Вы избавляете меня от хлопот, дорогой Д'Артаньян.
И он с
многозначительным видом пожал руку сперва мушкетеру, потом Атосу.
– Как! –
удивленно спросил Атос. – Король мне возвращает свободу?
– Читайте,
дорогой друг, – сказал Д'Артаньян.
Атос
взял приказ и прочел.
– Да, –
кивнул он, – вы правы.
– И
вас это сердит? – улыбнулся д'Артаньян.
– О
нет, напротив! Я не желаю зла королю, а величайшее зло, какое можно пожелать
королям, – это чтобы они творили несправедливость. Но вам это далось
нелегко, разве не так? Признайтесь же, друг мой!
– Мне?
Отнюдь нет, – повернулся к нему мушкетер. – Король исполняет любое
мое желание.
Арамис
посмотрел д'Артаньяну в лицо и увидел, что это неправда. Что до Безмо, то он не
спускал глаз с д'Артаньяна, в таком восторге он был от человека, заставляющего
короля исполнять любое свое желание.
– Король
посылает Атоса в изгнание? – спросил Арамис.
– Нет,
об этом не было речи; король не произнес этого слова, – сказал
д'Артаньян. – Но я думаю, что графу и впрямь лучше всего… если только он
не собирается благодарить короля…
– Говоря
по правде, не собираюсь, – горько усмехнулся Атос.
– Так
вот, я считаю, что графу лучше всего удалиться на время в свой замок, –
продолжал д'Артаньян. – Впрочем, Атос, говорите, настаивайте. Если вам
приятнее жить где-нибудь в другом месте, я уверен, что добьюсь соответствующего
разрешения короля.
– Нет,
благодарю вас, дорогой д'Артаньян, – ответил Атос, – для меня нет
ничего приятнее, чем вернуться к моему одиночеству, под раскидистые деревья на
берегу Луары; если господь лучший целитель душевных ран, то природа –
лучшее лекарство от них. Значит, сударь, – обратился Атос к Безмо, –
я свободен?
– Да,
граф, полагаю, что так; надеюсь, по крайней мере, – проговорил комендант,
вертя во все стороны обе бумаги, – при условии, разумеется, что у
господина д'Артаньяна не припасено еще одного приказа.
– Нет,
дорогой господин Безмо, нет, – засмеялся мушкетер, – вам следует
держаться второго приказа, и на нем мы с вами поставим точку.
– Ах,
граф, – сказал Атосу Безмо, – да знаете ли вы, чего вы лишаетесь? Я
назначил бы вам ежедневное содержание в тридцать ливров, как генералам; да что
там! – пятьдесят, как положено принцам, и вы бы всякий раз ужинали, как
поужинали сегодня.
– Уж
позвольте мне, сударь, предпочесть мой скромный достаток.
Повернувшись
затем к д'Артаньяну, Атос произнес:
– Пора,
друг мой.
– Пора, –
подтвердил д'Артаньян.
– Не
доставите ли вы мне радости быть моим спутником, дорогой друг? – спросил
д'Артаньяна Атос.
– Лишь
до ворот: достигнув их, я скажу вам то же, что сказал королю:
«Я при
исполнении служебных обязанностей».
– А
вы, дорогой Арамис, – сказал, улыбаясь, Атос, – могу ли я
рассчитывать на вас как на спутника: ведь Ла Фер по дороге в Ванн.
– У
меня этим вечером, – ответил прелат, – свидание в Париже, и я не могу
пренебречь этим свиданием, не нанеся серьезного ущерба весьма важным делам.
– Тогда,
дорогой друг, позвольте заключить вас в объятия и удалиться. Господин де Безмо,
благодарю вас за вашу любезность и особенно за яства, которыми вы потчуете
бастильских узников и с которыми меня познакомили.
Обняв Арамиса
и пожав руку Безмо, выслушав от того и другого пожелание счастливо доехать,
Атос с д'Артаньяном откланялись и удалились.
Расскажем
теперь о том, что произошло в доме Атоса и Рауля де Бражелона в то самое время,
когда в Бастилии разыгрывалась развязка сцены, начало которой мы наблюдали в
королевском дворце.
Как мы
видели, Гримо сопровождал своего господина в Париж и, как мы сказали выше, присутствовал
при отъезде Атоса; он видел, как д'Артаньян покусывал ус, он видел, как его
господин сел в карету; вглядевшись в лицо того и другого и зная эти лица
достаточно долгое время, он понял, несмотря на их внешнюю невозмутимость, что
произошло нечто важное.
После
отъезда Атоса он принялся размышлять. Он вспомнил, как странно Атос попрощался
с ним, вспомнил о том смущении, которое он заметил в хозяине, человеке со столь
четкими мыслями и такой несгибаемой волей, смущении, неприметном для всех, но
только не для него. Он знал, что Атос не взял с собой никаких вещей, а между
тем у него создалось впечатление, что он уезжает не на час и даже не на день.
По тону, каким, обращаясь к Гримо, Атос произнес слово «прощай», чувствовалось,
что он уезжает надолго.
Все это
пришло в голову Гримо одновременно с нахлынувшим на него чувством глубокой
привязанности к Атосу, с тем ужасом пред пустотою и одиночеством, которые
постоянно занимают воображение тех, кто любит; короче говоря, все эти мысли и
ощущения повергли честного Гримо в грусть и посеяли в нем тревогу.
Не
найдя, однако, никаких указаний, которые могли бы направить его, не заметив и
не обнаружив ничего, что могло бы укрепить в нем сомнения, Гримо отдался своему
воображению и стал строить догадки относительно случившегося с его господином.
Ведь воображение – это прибежище или, вернее, наказание для сердец, полных
привязанности. И впрямь никогда еще не случалось, чтобы человек с привязчивым
сердцем представлял себе своего друга счастливым или веселым. И никогда голубь,
который пустился в полет, не внушает голубю, оставшемуся на месте, ничего,
кроме страха перед ожидающей его участью.
Итак,
Гримо перешел от тревоги к страху. Он восстановил в памяти последовательность
хода событий: письмо д'Артаньяна к Атосу, письмо, которое так огорчило Атоса,
затем посещение Атоса Раулем, посещение, после которого Атос потребовал свои
ордена и придворное платье; потом свидание с королем, свидание, после которого
Атос воротился домой в таком мрачном расположении духа, далее объяснение отца с
сыном, объяснение, после которого Атос с такой грустью обнял Рауля, а Рауль с
такой грустью ушел к себе; наконец, появление д'Артаньяна, пощипывающего усы,
после чего граф де Ла Фер уехал вместе с д'Артаньяном в карете. Все это в
совокупности представляло собою драму в пять актов, достаточно ясную и
прозрачную даже для менее искушенных и тонких психологов, чем Гримо.
И Гримо
прибег к решительным средствам. Он принялся перетряхивать придворное платье
своего господина, чтобы разыскать там письмо д'Артаньяна. Письмо все еще лежало
в кармане, и он прочитал следующее:
«Дорогой
друг! Рауль потребовал от меня сведений о поведении мадемуазель де Лавальер во
время пребывания нашего юного друга в Лондоне. Я бедный капитан мушкетеров, и
уши мои весь день набивают казарменными и альковными сплетнями. Если бы я
сообщил Раулю все, что думаю и что слышал, бедный мальчик не вынес бы этого. К
тому же я служу королю и не могу обсуждать его поведение. Если сердце велит вам
действовать, действуйте. Дело в большей мере затрагивает вас, чем меня, и
притом вас почти столько же, сколько Рауля».
Гримо
вырвал у себя полпрядки волос. Он вырвал бы больше, если бы волосы у него были
хоть чуточку гуще.
«Вот
где, – сказал он себе, – нужно искать разгадку! Мадемуазель натворила
неладное. То, что говорят о ней и короле, – сущая правда. Наш молодой
господин обманут. Он, наверное, проведал об этом. Граф отправился к королю и
высказал ему начистоту все, что думает. Ах, боже мой, граф вернулся без шпаги!»
От этого
открытия на лбу у преданного слуги выступил пот. Он больше не размышлял: он
нахлобучил на голову шляпу и побежал к Раулю.
После
ухода Луизы Рауль успел укротить в себе если не любовь, то страдание и,
мысленно оглядывая опасный путь, на который увлекли его безумие и возмущение,
сразу увидел своего отца в бессильной борьбе с королем, борьбе, начатой к тому
же самим Атосом. В этот момент прозрения несчастный юноша вспомнил таинственные
знаки Атоса, неожиданное посещение д'Артаньяна, и его воображению представилось
то, чем кончается всякое столкновение между монархом и подданным.
«Д'Артаньян
на дежурстве, стало быть, прикован к своему посту, – думал Рауль, – и
он не поехал бы к графу де Ла Фер ради удовольствия повидаться с ним. Он
пустился в путь лишь потому, что должен был сообщить ему нечто такое, чего он,
Рауль, не знает. Это нечто, при столь сложном стечении обстоятельств, таило в
себе по меньшей мере угрозу, а может быть, и прямую опасность».
Рауль
содрогнулся при мысли о том, что он вел себя как отъявленный эгоист, что забыл
об отце из-за своей несчастной любви, что искал забвения в горькой усладе
отчаяния, тогда как ему следовало, быть может, встать на защиту Атоса и
отразить удар, направленный прямо в него.
Эта
мысль заставила его встрепенуться. Он пристегнул к поясу шпагу и побежал к дому
отца. По дороге он столкнулся с Гримо, который с другого конца, но с тем же
жаром бросился на поиски истины. Они обнялись. Оба они оказались в одной и той
же точке параболы, описанной их воображением.
– Гримо! –
вскричал Рауль.
– Господин
Рауль! – воскликнул Гримо.
– Как
граф?
– Вы
его видели?
– Нет,
а где он?
– Я
и сам разыскиваю его.
– А
господин д'Артаньян?
– Уехал
с ним вместе.
– Когда?
– Через
десять минут после вас.
– Верхом?
– Нет,
в карете.
– Куда
же они направились?
– Не
знаю.
– Взял
ли отец с собой деньги?
– Нет.
– Шпагу?
– Нет.
– Гримо!
– Господин
Рауль!
– Мне
кажется, что д'Артаньян приехал…
– Чтобы
арестовать графа, не так ли?
– Да,
Гримо.
– Я
готов в этом поклясться.
– Какой
дорогой они поехали?
– По
набережным.
– К
Бастилии?
– Господи
боже! Да!
– Поторапливайся!
Бежим!
– Бежим!
– Но
куда? – спросил удрученный Рауль.
– Отправимся
сперва к шевалье д'Артаньяну, быть может, мы что-нибудь там и узнаем.
– Нет,
если он скрыл от меня правду, находясь у отца, он и дальше будет таить ее.
Пойдем к.… О, господи, но я сегодня окончательно обезумел! Гримо!
– Что
еще?
– Я
забыл о господине дю Валлон.
– Господине
Портосе?
– Который
все еще ожидает меня. Увы! Я тебе говорил, что я окончательно обезумел.
– Ожидает
вас? Где же?
– У
Меньших Братьев в Венсенском лесу!
– Господи
боже!.. К счастью, это недалеко от Бастилии.
– Скорее!
Скорее!
– Сударь,
я велю оседлать лошадей.
– Да,
друг мой, иди позаботься о лошадях.
|
