Глава 43. ГЕНО
Приказание
кардинала было спешное, и Гено не заставил себя ждать.
Он нашел
больного в постели, с посиневшим лицом, распухшими ногами, с судорогами в
желудке. У кардинала был жестокий приступ подагры. Он мучился ужасно и проявлял
нетерпение, как человек, не привыкший к страданиям. Увидев Гено, он воскликнул:
– Ну,
теперь я спасен!
Гено был
человек очень ученый и очень осторожный, который не нуждался в критике Буало,
чтобы заслужить подобную репутацию. Когда он встречался с болезнью, закрадись
она хоть в тело самого короля, он обращался с больным без всякой пощады. Он не
сказал, таким образом, Мазарини, как ждал министр: «Врач пришел, прощай
болезнь». Напротив, осмотрев больного с весьма мрачным видом, он воскликнул
только:
– О!
– В
чем дело, Гено? И что за лицо у вас?
– У
меня такое лицо, какое должно быть, чтобы лечить ваш недуг. У вас очень
серьезная болезнь, монсеньер.
– Подагра…
О да, подагра.
– С
осложнением, монсеньер.
Мазарини
приподнялся на локте и спросил с беспокойством:
– Неужели
я болен опаснее, чем думаю?
– Господин
кардинал, – ответил Гено, садясь у постели, – вы много потрудились в
своей жизни, вы много страдали.
– Но
я еще, кажется, не стар. Подумайте, мне только пятьдесят два года.
– О
господин кардинал, вам гораздо больше… Сколько лет продолжалась Фронда?
– Зачем
вы спрашиваете об этом?
– Из
медицинских соображений.
– Да
почти десять лет.
– Хорошо.
Считайте каждый год Фронды за три года… Выходит тридцать лет, значит, лишних
двадцать. Двадцать и пятьдесят два – семьдесят два года. Стало быть, вам
семьдесят два года, а это уже старость.
Говоря
это, он щупал пульс больного. Пульс показался ему таким плохим, что он тотчас
прибавил, несмотря на возражения Мазарини:
– Если
считать каждый год Фронды за четыре года, то вам будет восемьдесят два.
Мазарини,
побледнев, спросил еле слышным, голосом:
– Вы
говорите серьезно?
– Да,
к сожалению, – отвечал медик.
Кардинал
дышал так тяжело, что даже неумолимый доктор сжалился бы над ним.
– Болезни
бывают разные, – промолвил Мазарини. – С некоторыми можно справиться.
– Это
правда, монсеньер. И по отношению к человеку такого ума и мужества, как ваше высокопреосвященство,
не следует прибегать к уверткам.
– Не
правда ли? – воскликнул Мазарини почти весело. – Ибо в конечном счете
для чего существует власть, сила воли? Для чего существует талант, ваш талант,
Гено? И чему в конце концов служат наука и искусство, если больной, обладающий
всем этим, не может избежать угрожающей ему опасности?
Гено
пытался вставить слово, но Мазарини, не дав ему открыть рта, продолжал:
– Вспомните,
что я самый послушный из ваших больных. Я слепо повинуюсь вам…
– Знаю,
знаю, – кивнул Гено.
– Так
я выздоровею?
– Господин
кардинал, ни сила, ни воля, ни могущество, ни гений, ни наука не могут остановить
болезни, которую бог насылает на свое создание. Когда болезнь неизлечима, она
убивает, и тут ничего не поделаешь.
– Так
моя болезнь… смертельна? – спросил Мазарини.
– Да,
монсеньер.
Кардинал
упал в изнеможении, как человек, раздавленный огромной тяжестью. Но у Мазарини
была закаленная душа и мощный ум.
– Гено, –
сказал он, приподнимаясь, – вы позволите мне проверить ваше решение? Я
соберу ученейших врачей всей Европы и посоветуюсь с ними… Я хочу жить с помощью
каких бы то ни было лекарств!
– Вы
напрасно думаете, – отвечал Гено, – что я один решился бы произнести
приговор такой драгоценной жизни, как ваша. Я опрашивал ученейших медиков
Европы и Франции… двенадцать человек.
– И
что же?
– Они
считают, что болезнь ваша смертельна; в моем портфеле протокол консультации, подписанный
ими. Если вам угодно прочесть эту бумагу, вы увидите, сколько неизлечимых
болезней мы нашли у вас. Во-первых…
– Не
нужно! Не нужно! – вскричал Мазарини, отталкивая бумагу. – Не нужно,
Гено! Я сдаюсь!
И
глубокая тишина, во время которой кардинал собирался с духом и силами,
последовала за бурной взволнованностью предыдущей сцены.
– Есть
еще кое-что, – промолвил Мазарини, – есть знахари, шарлатаны.
В моей
стране те, от кого отказываются врачи, пробуют свой последний шанс у площадных
лекарей, которые десять раз убьют, но сто раз спасут жизнь.
– Разве
вы не заметили, ваше преосвященство, что я в течение последнего месяца сменил,
по крайней мере, десяток лекарств?
– Да…
И что же?
– А
то, что я истратил пятьдесят тысяч ливров, чтобы купить у всех этих плутов их
секреты. Список исчерпан, мои средства тоже. Вы не излечены, а без моего
искусства вы были бы мертвы.
– Это
конец, – промолвил тихо кардинал. – Это конец.
Он
бросил мрачный взгляд на все свои богатства.
– Надо
расстаться со всем этим! – прошептал он. – Я умираю, Гено? Я умер!
– О,
нет еще! – вымолвил доктор.
Мазарини
схватил его за руку.
– Когда
же? – спросил он, глядя расширившимися глазами прямо в лицо невозмутимого
медика.
– Таких
вещей не говорят, монсеньер.
– Обыкновенным
людям – нет. Но мне… Каждая минута моей жизни стоит сокровищ!.. Скажи мне,
Гено!
– Нет,
нет, монсеньер…
– Я
так хочу, скажи! О, дай мне хоть месяц, и за каждый из этих тридцати дней я
заплачу тебе по сто тысяч ливров!
– Бог
дает вам дни, а не я, – отвечал Гено. – Бог даст вам не больше двух
недель.
Кардинал
тяжело вздохнул и упал на подушку прошептав:
– Спасибо,
Гено, спасибо.
Затем,
когда медик собрался уходить, он приподнялся и сказал, устремив на него
пламенный взгляд:
– Никому
ни слова! Ни слова!
– Я
знаю эту тайну уже два месяца: вы видите, я умел хранить ее.
– Ступайте,
Гено, я позабочусь о вас. Велите Бриенну прислать мне чиновника, которого зовут
Кольбером. Ступайте.
|
