Александр Дюма «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя»

Глава 4. ДОЖДЬ

В том же направлении, куда пошли король и Лавальер, но только не по дорожке, а прямо через лес, шагали двое людей, совершенно равнодушных к надвигавшейся туче. Они шли, наклонив головы, точно обдумывая что-то серьезное. Они не видели ни де Гиша, ни принцессы, ни короля, ни Лавальер.

Вдруг молния озарила воздух, и раздался глухой и отдаленный раскат грома.

– Ах, – заметил один из спутников, поднимая голову, – начинается гроза не вернуться ли нам в карету, дорогой д'Эрбле?

Арамис поднял глаза к небу и взглянул на тучу.

– О, – сказал он, – не стоит торопиться! – И, продолжая прерванный разговор, прибавил:

– Итак, вы думаете, что наше вчерашнее письмо сейчас уже дошло по назначению?

– Я уверен в этом.

– Кому вы поручили доставить его?

– Моему испытанному слуге, как я уже имел честь сообщить вам.

– Он принес ответ?

– Я еще не видел его; вероятно, малютка дежурила у принцессы или одевалась и заставила его подождать. Нужно было уезжать, и мы уехали. Поэтому мне неизвестно, что там произошло.

– Вы видели короля перед отъездом?

– Да.

– Как вы его нашли?

– Безупречным или бесчестным, смотря по тому, говорил ли он правду или лицемерил.

– А праздник?

– Состоится через месяц.

– Он напросился?

– С такой навязчивостью, что я чувствую тут наущение Кольбера.

– Я тоже так думаю.

– Ночь не рассеяла ваших иллюзий?

– Каких иллюзий?

– Относительно помощи, которую вы можете оказать мне в этом случае?

– Нет, я всю ночь писал, и все распоряжения отданы.

– Праздник обойдется мне в несколько миллионов.

Не забывайте этого.

– Я даю шесть… На всякий случай и вы раздобудьте два или три.

– Вы чародей, дорогой д'Эрбле!

Арамис улыбнулся.

– Но раз вы швыряетесь миллионами, – произнес Фуке с тревогой, – так почему же несколько дней точу назад вы не дали Безмо пятидесяти тысяч франков?

– Потому, что несколько дней тому назад я был беден, как Иов.

– А сегодня?

– Сегодня я богаче короля.

– Отлично, – кивнул Фуке, – я умею разбираться в людях. Я знаю, что вы не способны нарушить слово; я не хочу вырывать у вас вашу тайну; не будем больше говорить об этом.

В этот момент послышался глухой раскат, вскоре превратившийся в страшный удар грома.

– Ого! – воскликнул Фуке. – Я говорил вам!

– В таком случае вернемся к каретам.

– Не успеем, – возразил Фуке. – Вот уже дождь!

Действительно, небо, казалось, разверзлось, и крупные капли зашумели по вершинам деревьев.

– Ну, – сказал Арамис, – у нас есть время дойти до экипажа раньше, чем дождь проникнет сквозь листья.

– Лучше бы спрятаться в каком-нибудь гроте.

– Это верно, но есть ли тут грот? – спросил Арамис.

– Есть. В десяти шагах отсюда, – с улыбкой отвечал Фуке. – Да вот и он! – прибавил он, осмотревшись кругом.

– Как вы счастливы, что у вас такая хорошая память, – улыбнулся Арамис, в свою очередь. – А вы не боитесь, что ваш кучер, не видя нас, вообразит, будто мы пошли окольной дорогой, и поедет за придворными каретами?

– Нет, не боюсь; если я оставляю где-нибудь кучера и экипаж, то он двинется с места разве только по особому приказанию короля, да и то не наверное; к тому же, мне кажется, мы не одни зашли так далеко. Я слышу шаги и шум голосов.

И, произнося эти слова, Фуке оглянулся и раздвинул тростью густую листву, скрывавшую от них дорогу. Арамис одновременно с ним заглянул в образовавшееся отверстие.

– Женщина! – воскликнул Арамис.

– Мужчина! – воскликнул Фуке.

– Лавальер!

– Король!

– Ого! – сказал – Арамис. – Разве и король знает ваш грот? Это меня не удивило бы; ведь у него существуют довольно налаженные отношения с нимфами Фонтенбло.

– Не беда! – отозвался Фуке. – Войдем туда; если король не знает его, будем наблюдать, что произойдет. Если же знает, то – так как в гроте два выхода, – когда он войдет через один, мы выйдем через другой.

– А далеко еще чуда? – спросил Арамис. – Дождь уже начинает капать сквозь листья.

– Мы пришли.

Фуке приподнял ветви, и в скале можно было заметить углубление, совершенно закрытое вереском и плющом.

Фуке показал дорогу. Арамис пошел за ним.

Входя в грот, Арамис оглянулся.

– О, да они тоже идут в эту сторону!

– В таком случае уступим им место, – улыбнулся Фуке и потянул Арамиса за плащ. – Не думаю, однако, чтобы король знал мой грот.

– Действительно, – сказал Арамис, – они чего-то ищут; им надобно ветвистое дерево, вот и все.

Арамис не ошибался: король смотрел вверх, а не вокруг себя. Он держал Лавальер под руку: девушка скользила на влажной траве.

Людовик осмотрелся еще внимательнее и, заметив огромный развесистый дуб, увлек Лавальер к нему. Бедная девушка оглядывалась во все стороны; казалось, она и боялась и желала, чтобы их заметили, – чтобы рядом был кто-то еще.

Король привел ее к стволу дерева, под которым было совершенно сухо, точно ливня и не было. Сам он стал возле нее, сняв шляпу. Через несколько мгновений капли дождя стали пробиваться сквозь листву и падать на голову короля, но он не замечал их.

– Государь, – прошептала Лавальер, показывая на шляпу.

Но король поклонился и наотрез отказался надеть ее.

– Как нельзя более удобный случай предложить им наше место, – сказал Фуке на ухо Арамису.

– Как нельзя более удобный случай подслушать и не проронить ни слова из тога, что они будут говорить, – прошептал в ответ Арамис.

И оба замолчали; голос короля явственно доносился до них.

– Боже мой, мадемуазель, – говорил король, – я вижу, или, вернее, угадываю, ваше беспокойство; поверьте, я искренне жалею, что увел вас от остального общества и из-за меня вы можете промокнуть. Да вы уже промокли, может быть, вам холодно?

– Нет, государь.

– Но вы дрожите!

– Государь, я боюсь, что могут дурно истолковать мое отсутствие в тот момент, когда все, наверное, уже собрались.

– Я охотно предложил бы вам вернуться к каретам, мадемуазель, но взгляните и прислушайтесь, можно ли сейчас идти куда-нибудь?

Действительно, гром гремел, и дождь лил ручьями.

– К тому же, – продолжал король, – никто не посмеет сказать о вас дурное. Ведь вы с французским королем, то есть первым дворянином королевства.

– Конечно, государь, – отвечала Лавальер, – это великая честь для меня, но я боюсь не за себя.

– А за кого же?

– За вас, государь.

– За меня, мадемуазель? – с улыбкой сказал король. – Я не понимаю вас.

– Разве ваше величество забыли уже, что произошло вчера на вечере у ее высочества?

– Не говорите об этом, прошу вас, или лучше позвольте мне вспомнить, чтобы еще раз поблагодарить вас за ваше письмо и…

– Государь, – прервала его Лавальер, – дождь идет, а ваше величество без шляпы.

– Прошу вас не беспокоиться обо мне. Я боюсь, что вы промокнете.

– О, ведь я – крестьянка, – улыбнулась Лавальер. – Я привыкла бегать по луарским лугам и блуаским садам во всякую погоду. А что касается моего туалета, – прибавила она, глядя на свое скромное муслиновое платье, то ваше величество видите, что за него мне нечего опасаться.

– Действительно, мадемуазель, я уже не раз замечал, что вы всем обязаны самой себе, а не туалету. Вы не кокетка. Я считаю это большим достоинством.

– Государь, не делайте меня лучше, чем я есть на самом деле. Скажите просто: вы не можете быть кокеткой.

– Почему?

– Потому, что я не богата, – с улыбкой отвечала Лавальер…

– Значит, вы сознаетесь, что любите красивые вещи? – с живостью воскликнул король.

– Государь, я нахожу красивым только то, что для меня доступно; все слишком высокое…

– Для вас безразлично?

– Мне чуждо, так как недостижимо.

– А я нахожу, мадемуазель, – сказал король, – что вы не занимаете при моем дворе подобающего вам положения. Я, несомненно, слишком мало осведомлен о заслугах вашей семьи. Мой дядя отнесся слишком пренебрежительно к вашим родственникам.

– О нет, государь! Его королевское высочество герцог Орлеанский всегда был благосклонен к господину де Сен-Реми, моему отчиму. Услуги были скромные, и мы были за них вполне вознаграждены. Не всем дано счастье с блеском служить королю. Я, конечно, не сомневаюсь, что если бы представился случай, то мои родственники не остановились бы ни перед чем, но нам не выпало этого счастья.

– Короли должны исправлять несправедливости, мадемуазель, – проговорил король, – и я охотно беру на себя эту обязанность по отношению к вам.

– Нет, государь, – с живостью воскликнула Лавальер, – оставьте, пожалуйста, все, как есть.

– Как, мадемуазель? Вы отказываетесь от того, что я должен, что я хочу сделать для вас?

– Все, чего я желала, государь, было для меня сделано в тот день, когда я удостоилась чести быть принятой ко двору принцессы.

– Но если вы отказываетесь для себя, примите, по крайней мере, для ваших родственников знак моей признательности.

– Государь, ваши великодушные намерения ослепляют и страшат меня, ибо если ваше величество по своей благосклонности сделаете что-нибудь для моих родственников, то у нас появятся завистники, а у вашего величества – враги. Оставьте меня, государь, в безвестности. Пусть мои чувства к вам останутся светлыми и бескорыстными.

– Вот удивительные речи! – воскликнул король.

– Справедливо, – шепнул Арамис на ухо Фуке. – Вряд ли король привык к ним.

– А что, если и на мою записку она ответит в таком же роде? – спросил Фуке.

– Не будем забегать вперед, дождемся конца, – возразил Арамис.

– К тому же, дорогой д'Эрбле, – прибавил суперинтендант, мало расположенный верить в искренность чувств, выраженных Лавальер, – иногда бывает очень выгодно казаться бескорыстной в глазах короля.

– Это самое думал и я, – отвечал Арамис. – Послушаем, что будет дальше.

Король еще ближе придвинулся к Лавальер и поднял над ней свою шляпу, так как дождь все больше протекал сквозь листву.

Лавальер взглянула своими прекрасными голубыми глазами на защищавшую ее королевскую шляпу, покачала головой и вздохнула.

– Боже мой! – сказал король. – Какая печальная мысль может проникнуть в ваше сердце, когда я защищаю его своим собственным?

– Я отвечу вам, государь. Я уже касалась этого вопроса, такого щекотливого для девушки моих лет. Но ваше величество приказали мне замолчать.

Государь, ваше величество не принадлежите себе; государь, вы женаты; чувство, которое удалило бы ваше величество от королевы и увлекло бы ко мне, было бы источником глубокого огорчения для королевы.

Король попытался перебить Лавальер, но та с умоляющим жестом продолжала:

– Королева нежно любит ваше величество, королева следит за каждым шагом вашего величества, удаляющим вас от нее. Ей выпало счастье встретить прекрасного супруга, и она со слезами молит небо сохранить ей его; она ревнива к малейшему движению вашего сердца.

Король снова хотел заговорить, но Лавальер еще раз решилась остановить его.

– Разве не преступление, – спросила она, – при виде такой нежной и благородной любви давать королеве повод для ревности? О, простите мне это слово, государь. Боже мой, я знаю, невозможно, или, вернее, должно быть невозможно, чтобы величайшая в мире королева ревновала к такой ничтожной девушке, как я. Но королева – женщина, и, как у всякой женщины, сердце ее может открыться для подозрений, которые могут быть внушены ядовитыми речами злых людей. Во имя неба, государь, не уделяйте мне так много внимания! Я этого не заслуживаю.

– Неужели, мадемуазель, – вскричал король, – вы не понимаете, что, говоря таким образом, – вы превращаете мое уважение к вам в преклонение?

– Государь, вы приписываете моим словам значение, которого они не имеют; вы считаете меня лучше, чем я есть. Смилуйтесь надо мной, государь! Если бы я не знала, что король – самый великодушный человек во всей Франции, то подумала бы, что ваше величество хотите посмеяться надо мной…

– Конечно, вы этого не думаете, я в этом уверен! – воскликнул Людовик.

– Государь, я буду принуждена думать так, если ваше величество будет говорить со мной таким языком.

– Значит, я самый несчастный король во всем христианском мире, – заключил Людовик с непритворной грустью, – если не могу внушить доверие к своим словам женщине, которую я люблю больше всего на свете и которая разбивает мне сердце, отказываясь верить в мою любовь.

– Государь, – сказала Лавальер, тихонько отстраняясь от короля, который все ближе подвигался к ней, – гроза как будто утихает, и дождь перестает.

Но в то самое мгновенье, когда бедная девушка, пытаясь совладать со своим сердцем, проявлявшим слишком большую готовность идти навстречу желаниям короля, произносила эти слова, гроза позаботилась опровергнуть их; синеватая молния Озарила лес фантастическим блеском, и удар грома, напоминавший артиллерийский залп, раздался над самой головой короля и Лавальер, как будто его привлекла высота укрывавшего их дуба.

Молодая – девушка испуганно вскрикнула.

Король одной, рукой прижал ее к сердцу, а другую протянул над ее головой, точно защищая ее от удара молнии.

Несколько мгновений стояла тишина, во время которой эта пара, очаровательная, как все молодое и исполненное любви, замерла в неподвижности.

Фуке и Арамис тоже застыли, созерцая Лавальер и короля.

– О государь! – прошептала Лавальер. – Вы слышите?

И она уронила голову на его плечо.

– Да, – сказал король, – вы видите, что гроза не утихает.

– Государь, это – предупреждение.

Король улыбнулся.

– Государь, это голос бога, грозящего нам карой.

– Пусть, – отвечал король. – Я принимаю этот удар грома за предупреждение и даже за угрозу, если через пять минут он повторится с – такой же силой; в противном же случае позвольте мне думать, что гроза – только гроза, и ничего больше.

И король поднял голову, точно вопрошая небо.

Но небо как бы вступило в заговор с Людовиком; в течение пяти минут после удара, напугавшего влюбленных, не слышно было ни одного раската, а когда гром загремел снова, то звук его был гораздо глуше, как будто в течение этих пяти минут гроза, подстегиваемая порывами ветра, унеслась за целых десять лье.

– Что же, Луиза, – прошептал король, – будете вы еще пугать меня гневом небес? Если вы уж непременно хотите видеть в молнии предзнаменование, то неужели вы все еще считаете, что она – предзнаменование несчастья?

Молодая девушка подняла голову; в это время дождь хлынул сквозь листья и заструился по лицу короля.

– О государь, государь! – воскликнула она с выражением непреодолимого страха, взволновавшего Людовика до глубины души. – Неужели это ради меня король остается с непокрытой головой под проливным дождем? Ведь я – такое ничтожество!

– Вы – божество, – отвечал король, – обратившее в бегство грозу. Вы богиня, возвращающая солнце и тепло.

Действительно, в этот момент блеснул солнечный луч, и падавшие с деревьев капли засверкали, как брильянты.

– Государь, – сказала почти побежденная Лавальер, делая над собой последнее усилие. – Государь, еще раз прошу вас, подумайте о тех неприятностях, которые вашему величеству придется перенести из-за меня. Боже мой, в эту минуту вас ищут, вас зовут. Королева, наверное, беспокоится, а принцесса… о, принцесса!.. – почти с ужасом вскричала молодая девушка.

Это слово произвело некоторое впечатление на короля; он вздрогнул и отпустил Лавальер, которую до тех пор держал в своих объятиях.

– Принцесса, сказали вы?

– Да, принцесса; принцесса тоже ревнует, – многозначительно заметила Лавальер.

И ее робкие и целомудренно опущенные глаза решились вопросительно взглянуть на короля.

– Но принцесса, мне кажется, – возразил Людовик, делая усилие над собой, – не имеет никакого права…

– Увы! – прошептала Лавальер.

– Неужели, – спросил король почти с упреком, – и вы считаете, что сестра вправе ревновать брата?

– Государь, я не смею заглядывать в тайники вашего сердца.

– Неужели вы верите этому? – воскликнул король.

– Да, государь, я думаю, что принцесса ревнует, – твердо сказала Лавальер.

– Боже мой, – забеспокоился король, – неужели ее обращение с вами дает повод для таких подозрений? Принцесса обошлась с вами дурно, и вы приписываете это ревности?

– Нет, государь, я так мало значу в ее глазах!

– О, если так!.. – энергично произнес Людовик.

– Государь, – перебила Лавальер, – дождь перестал? и, кажется, сюда идут.

И, позабыв всякий этикет, она схватила короля за руку.

– Так что же, мадемуазель, – отвечал король, – пусть идут. Кто осмелится найти что-нибудь дурное в том, что я был в обществе мадемуазель де Лавальер?

– Помилуйте, государь! Все найдут странным, что вы так вымокли, что вы пожертвовали собой ради меня.

– Я только исполнил свой долг дворянина, – вздохнул Людовик, – и горе тому, кто забудется и станет осуждать поведение своего короля.

Действительно, в этот момент показалось несколько придворных, которые с любопытством осматривали лес; заметив короля и Лавальер, они, по-видимому, нашли то, что искали.

Это были посланные королевы и принцессы; они сняли шляпы в знак того, что увидели его величество.

Но, несмотря на смущение Лавальер, Людовик по-прежнему стоял в своей нежно-почтительной позе. Затем, когда все придворные собрались на аллее, когда все увидели знаки почтения, которые король оказывал молодой девушке, оставаясь перед ней с обнаженной головой во время грозы, Людовик предложил ей руку, ответил кивком головы на почтительные поклоны придворных и, все так же держа шляпу в руке, проводил ее до кареты.

Гроза прошла, но дождь продолжался, и придворные дамы, которым этикет не позволял сесть в карету раньше короля, стояли без плащей и накидок под этим ливнем, от которого король заботливо защищал своей шляпой самую незначительную среди них.

Как и все остальные, королева и принцесса должны были созерцать эту преувеличенную любезность короля; принцесса до такой степени была поражена, что, забывшись, толкнула королеву локтем и проговорила:

– Поглядите, вы только поглядите!

Королева закрыла глаза, точно у нее закружилась голова. Она поднесла руку к лицу и села в карету. Принцесса последовала за ней. Король вскочил на лошадь и, не оказывая предпочтения ни одной из карет, поскакал вперед. Он вернулся в Фонтенбло, бросив поводья, задумчивый, весь поглощенный своими мыслями.

Когда толпа удалилась и шум карет стал затихать, Арамис и Фуке, убедившись, что никто не может их увидеть, вышли из грота. Молча добрались они до аллеи. Арамис, казалось, хотел проникнуть взглядом в самую чащу леса.

– Господин Фуке, – сказал он, удостоверившись, что они одни, – нужно во что бы то ни стало получить обратно ваше письмо к Лавальер.

– Нет ничего проще, – отвечал Фуке, – если слуга еще не передал его.

– Это необходимо во всех случаях, понимаете?

– Да, король любит эту девушку. Не правда ли?

– Очень. Но еще хуже, что и эта девушка страстно любит короля.

– Значит, мы меняем тактику?

– Без всякого сомнения, нельзя терять времени. Вам нужно увидеть Лавальер и, не делая попыток добиться ее благосклонности, что теперь невозможно, заявить ей, что вы – самый преданный ее друг и самый покорный слуга.

– Я так и сделаю, – отвечал Фуке, – и без всякого неудовольствия; у этой девушки, мне кажется, золотое сердце.

– А может быть, много ловкости, – раздумывал вслух Арамис, – но тогда дружба с нею еще нужней.

Помолчав немного, он прибавил:

– Или я ошибаюсь, или эта малютка сведет с ума короля. Ну, скорей карету – и в замок!