Глава 3. ГРОЗА
На
другой день с утра было пасмурно, сумрачно; так как в этот день была назначена
прогулка короля, то всякий, открывая глаза, прежде всего устремлял взор на
небо.
Над
деревьями висел густой душный туман, и солнце, едва заметное сквозь тяжелую
пелену, не в силах было рассеять его. Росы не было. Газоны стояли сухие, цветы
жаждали влаги. Птицы пели сдержаннее, чем обыкновенно, посреди неподвижной,
точно застывшей листвы. Не слышно было шороха и шума, этого дыхания природы,
порождаемого солнцем. Стояла мертвая тишина.
Проснувшись
и взглянув в окно, король был поражен сумрачностью природы. Однако все
распоряжения были сделаны, все было приготовлено, и, главное, Людовик очень
рассчитывал на эту прогулку, которая сулила ему много заманчивого; поэтому он
без колебания решил, что погода не имеет никакого значения и так как прогулка
назначена, она должна состояться.
Впрочем,
в некоторых излюбленных богом земных царствах бывают часы, когда кажется, будто
воля земного короля имеет влияние на божественную волю. У Августа был Вергилий,
говоривший: «Nocte puit tota redeunt spectacula mane»[27]. У Людовика XIV был
Буало, говоривший совсем другое, и бог, относившийся к нему почти так же
милостиво, как Юпитер к Августу.
Людовик
по обыкновению прослушал мессу, хотя, по правде говоря, воспоминание об одном
создании сильно отвлекало его от мыслей о создателе.
Во время
службы он не раз принимался считать минуты, а потом секунды, отделявшие его от
счастливого мгновения, когда должна была начаться прогулка, то есть того
мгновения, когда на дороге должна была появиться принцесса с фрейлинами.
Само
собой разумеется, что никто в замке не знал о ночном свидании короля с
Лавальер. Может быть, болтливая Монтале и разгласила бы о нем, но на этот раз
ее удержал Маликорн, предупредивший, что болтливость будет не в ее интересах.
Что же
касается Людовика XIV, то он был так счастлив, что простил или почти простил
принцессе ее вчерашнюю выходку. В самом деле, он должен был скорее быть
довольным ею. Не будь этой злой шалости, он не получил бы письма от Лавальер;
не будь этого письма, не было бы и аудиенции, а не будь этой аудиенции, он
оставался бы в неизвестности. Его сердце было так переполнено блаженством, что
там не оставалось места для досады, по крайней мере, в данную минуту.
Итак,
вместо того чтобы нахмуриться при виде невестки, Людовик решил обойтись с нею
еще дружелюбнее и любезнее, чем обыкновенно. Однако лишь при одном
условии – что она не заставит себя долго ждать.
Вот о
чем думал Людовик, слушая мессу, вот что заставляло его забывать во время церковной
службы о вещах, над которыми ему следовало размышлять в качестве
христианнейшего короля и старшего сына церкви.
Но бог
так снисходителен к юным заблуждениям, и все, что касается любви, даже любви
греховной, отечески им поощряется, что, выйдя от мессы и подняв глаза к небу,
Людовик увидел сквозь разорванные тучи уголок лазурного ковра, разостланного
под ногами господними.
Он
вернулся в замок и, так как прогулка была назначена в полдень, а часы
показывали только десять, усердно принялся за работу с Кольбером и Лионом.
Во время
работы Людовик медленно расхаживал от стола к окну, выходившему на павильон
принцессы; он заметил поэтому на дворе г-на Фуке, которого почтительно
приветствовали придворные, узнавшие о вчерашней аудиенции. Фуке с любезным и
счастливым видом направился, в свою очередь, приветствовать короля.
Завидев
Фуке, король инстинктивно обернулся к Кольберу. Кольбер улыбнулся и, казалось,
тоже был весь полон любезности и ликования. Это приятное настроение охватило
его после того, как один из его секретарей вручил ему бумажник, который он, не
открывая, спрятал в глубокий карман своих штанов.
Но так
как в радости Кольбера всегда содержалось что-то зловещее, то из двух улыбок Людовик
предпочел улыбку Фуке. Он знаком приказал суперинтенданту войти; затем
обратился к Лиону и Кольберу:
– Закончите
эту работу и положите ее на мой письменный стол, я прочту бумаги со свежей
головой.
И король
ушел.
По знаку
Людовика XIV Фуке быстро поднялся по лестнице. Арамис же, сопровождавший
суперинтенданта, затерялся в толпе придворных, так что король даже не заметил
его.
Король
встретился с Фуке на верхних ступеньках лестницы.
– Государь, –
сказал Фуке, видя приветливую улыбку на лице Людовика, – вот уже несколько
дней ваше величество осыпает меня милостями. Теперь не юный король царствует во
Франции, а юный бог, бог наслаждения, счастья и любви.
Король
покраснел. Комплимент был очень лестным, но он слишком прямо бил в цель.
Король
проводил Фуке в маленький салон, отделявший его рабочий кабинет от спальни.
– Знаете
ли, почему я вас позвал? – спросил король, садясь на подоконник, чтобы не
упустить из виду цветник, куда выходили вторые двери из павильона принцессы.
– Нет,
государь… но уверен, что для чего-нибудь приятного, судя по милостивой улыбке
вашего величества.
– Вам
так кажется?
– Нет,
государь, я вижу это.
– В
таком случае вы ошибаетесь.
– Я,
государь?
– Да,
я призвал вас, напротив, чтобы поссориться с вами.
– Со
мной, государь?
– С
вами, и очень серьезно.
– Право,
ваше величество пугаете меня… По я готов слушать, уверенный в справедливости и
доброте вашего величества.
– Говорят,
господин Фуке, что вы затеваете большой праздник в Во?
Фуке
улыбнулся, как больной, ощутивший первые симптомы забытой им и возвращающейся
лихорадки.
– И
вы не приглашаете меня? – продолжал король.
– Государь, –
отвечал Фуке, – я не думал об этом празднике, и только вчера вечером один
из моих друзей (Фуке подчеркнул эти слова) напомнил мне о нем.
– Но
ведь вчера вечером я вас видел, и вы ничего не сказали мне об этом, господин
Фуке.
– Государь,
мог ли я надеяться, что ваше величество спуститесь со своих царственных высот и
удостоите своим посещением мое жилище?
– Простите,
господин Фуке, вы ни слова не говорили мне о вашем празднике.
– Повторяю,
я ничего не сказал об этом празднике королю, во-первых, потому, что еще ничего
не было решено, а во-вторых, я боялся отказа.
– Что
же заставило вас бояться отказа, господин Фуке? Берегитесь, я решил до конца выспросить
вас.
– Горячее
желание получить согласие короля на мое приглашение.
– Хорошо,
господин Фуке, я вижу, что нам очень легко прийти к соглашению. Вы горите желанием
пригласить меня на свой праздник, а я горю желанием побывать на нем; начинайте
же, я приму ваше приглашение.
– Как!
Ваше величество соблаговолите принять его? – пролепетал суперинтендант.
– Право, –
засмеялся король, – выходит, как будто я не только принимаю приглашение,
но сам напрашиваюсь.
– Ваше
величество удостаиваете меня величайшей чести! – вскричал Фуке. – Но
я принужден повторить слова господина де Ла Вьевиля, обращенные к вашему деду,
Генриху Четвертому: «Господи, я недостоин».
– А
я отвечу, господин Фуке, что, если вы устроите праздник, я приду к вам даже без
приглашения.
– Благодарю
вас, ваше величество, благодарю, – сказал Фуке, поднимая голову при вести
об этой милости, которая, но его мнению, должна была его разорить. – Но
кто же предупредил ваше величество?
– Молва,
господин Фуке; рассказывают чудеса о вас и о вашем доме. Вы возгордитесь, господин
Фуке, если узнаете, что король ревнует к вам?
– Это
сделает меня счастливейшим из смертных, государь, потому что в тот день, когда
король воспылает ревностью к владельцу Во, у того найдется подарок, достойный
короля.
– Итак,
господин Фуке, устраивайте праздник и распахните настежь двери вашего дома.
– Я
прошу ваше величество назначить день, – отвечал Фуке.
– Ровно
через месяц.
– Вашему
величеству не угодно выразить еще какое-нибудь желание?
– Нет,
господин суперинтендант. Я хочу только почаще видеть вас подле себя.
– Государь,
я имею честь принимать участие в прогулке вашего величества.
– Отлично;
так я ухожу, господин Фуке, а вот и дамы собираются.
Произнеся
эти слова, король с пылкостью влюбленного юноши побежал от окна за перчатками и
тростью, которые подал ему камердинер.
Со двора
доносился топот лошадей и шум колес по усыпанному песком двору.
Король
спустился вниз. Когда он появился на крыльце, все придворные замерли. Король пошел
прямо к молодой королеве. Что касается королевы матери, то, чувствуя себя
нездоровой, она не пожелала выезжать. Мария-Терезия села в карету вместе с
принцессой и спросила у короля, куда ему будет угодно ехать.
Как раз
в этот момент король увидел Лавальер, усталую и бледную после событий вчерашнего
дня; она садилась в коляску с тремя подругами. Людовик рассеянно ответил
королеве, что ему все равно, куда ехать, и что он будет чувствовать себя хорошо
всюду, где будет королева.
Тогда
королева приказала стремянным ехать в сторону Апремона.
Стремянные
поскакали вперед.
Король
сел на лошадь. Несколько минут он ехал рядом с каретой королевы и принцессы,
держась у дверцы.
Небо
прояснилось; однако в воздухе висела какая-то дымка, похожая на грязную кисею;
в солнечных лучах кружились блестящие пылинки. Стояла удушливая жара. Но так
как король, по-видимому, не обращал внимания на погоду, то она не тревожила и
остальных, и кортеж по приказанию королевы направился к Апремону.
Толпа
придворных шумела и была весела; видно было, что каждый хотел забыть язвительные
речи, раздававшиеся накануне.
Особенно
очаровательна была принцесса. В самом деле, она видела короля у дверцы и, поскольку
ей не приходило в голову, что он едет возле кареты ради королевы, надеялась,
что ее рыцарь вернулся к ней.
Но через
какие-нибудь четверть лье король милостиво улыбнулся, поклонился, приостановил
лошадь и пропустил карету королевы, затем карету старших фрейлин, а затем и
прочие экипажи, которые, видя, что король не трогается с места, хотели
остановиться, в свою очередь. Но король подал знак продолжать путь.
Когда
карета, где сидела Лавальер, поравнялась с ним, король приблизился к ней.
Король поклонился дамам и собирался ехать рядом с каретой фрейлин, как он ехал
рядом с каретой принцессы, как вдруг весь кортеж разом остановился Очевидно,
королева, обеспокоенная отсутствием короля, отдала приказ подождать его.
Король
велел спросить, зачем она это сделала.
– Хочу
пройтись пешком, – был ответ.
Она,
очевидно, надеялась, что король, ехавший верхом подле кареты фрейлин, не
решится идти пешком вместе с ними.
Кругом
был лес. Прогулка обещала быть прекрасной, особенно для мечтателей и для влюбленных.
Три
красивые аллеи, длинные, тенистые и извилистые, расходились в разные стороны от
места, на котором процессия остановилась. Сквозь кружево листвы виднелись
кусочки голубого неба.
В
глубине аллеи то и дело пробегали испуганные дикие козы, на секунду
останавливались посреди дороги, подняв голову, затем мчались как стрелы, одним
прыжком скрываясь в чаще леса; время от времени кролик? философ, сидя на задних
лапках, потирал передними мордочку и нюхал воздух, чтобы узнать, не бежит ли
собака за этими людьми, потревожившими ею размышления, его обед и его любовные
дела, и нет ли у кого-нибудь из них ружья под мышкой.
Вслед за
королевой все общество вышло из карет.
Мария-Терезия
оперлась на руку одной из фрейлин и, искоса взглянув на короля, который,
по-видимому, совсем не заметил, что является предметом внимания королевы,
углубилась в лес по первой тропинке, открывшейся перед ней. Перед ее
величеством шли двое стремянных и палками приподнимали ветки и раздвигали
кусты, загораживавшие дорогу.
Выйдя из
кареты, принцесса увидела подле себя г-на де Гиша, который поклонился ей и
предложил ей свои услуги.
Принц,
восхищенный своим вчерашним купаньем, объявил, что идет к реке, и, отпустив де
Гиша, остался в замке с шевалье де Лорреном и Маниканом. Он больше не испытывал
и тени ревности. Поэтому его напрасно искали в кортеже; впрочем, принц редко
принимал участие в общих развлечениях, так что его отсутствие скорее
обрадовало, чем огорчило.
По
примеру королевы и принцессы, каждый устроился по своему вкусу.
Как мы
сказали, король находился возле Лавальер. Соскочив с лошади, когда отворились
дверцы кареты, он предложил ей руку. Монтале и Тонне-Шарант тотчас же отошли в
сторону, первая – по корыстным соображением, а другая – из
скромности, одна хотела сделать приятное королю, другая досадить ему.
В
течение последнего получаса погода тоже приняла решение, висевшая в воздухе
дымка мало-помалу сгустилась на западе, потом, как бы увлекаемая течением
воздуха, стала медленно и тяжело приближаться. Чувствовалась гроза; но так как
король не замечал ее, то и никто не считал себя вправе ее заметить.
Поэтому
прогулка продолжалась; иногда, впрочем, время от времени поднимали глаза к
небу. Более робкие прогуливались у экипажей, в которых они надеялись укрыться в
случае грозы. Но большая часть кортежа, видя, что король отважно углубился в
лес с Лавальер, последовала за королем.
Заметив
это, король взял Лавальер под руку и увлек на боковую тропинку, куда уже никто
не посмел пойти за ним.
|
