Глава 22. ГДЕ БЕЛКА
ПАДАЕТ, А УЖ ВЗЛЕТАЕТ
Было два
часа пополудни. Король в большом нетерпении ходил взад и вперед по своему кабинету
и иногда приотворял дверь в коридор, чтобы взглянуть, чем занимаются его
секретари. Кольбер, сидя на том самом месте, на котором утром так долго сидел
де Сент‑Эньян, тихо беседовал с де
Бриенном.
Король
резко открыл дверь и спросил:
– О
чем вы тут говорите?
– Мы
говорим о первом заседании штатов, – сказал, вставая, де Бриенн.
– Превосходно! –
отрезал король и вернулся к себе в кабинет.
Через
пять минут раздался колокольчик, призывавший Роза; это был его час.
– Вы
кончили переписку? – спросил король.
– Нет
еще, ваше величество.
– Посмотрите,
не вернулся ли господин д'Артаньян.
– Пока
нет, ваше величество.
– Странно! –
пробормотал король. – Позовите господина Кольбера.
Вошел
Кольбер; он ожидал этого момента с утра.
– Господин
Кольбер, – возбужденно сказал король, – надо было бы все-таки выяснить,
куда запропастился господин Д'Артаньян.
– Где
искать его, ваше величество?
– Ах,
сударь, разве вам не известно, куда я послал его? – насмешливо улыбнулся
Людовик.
– Ваше
величество не говорили мне об этом.
– Сударь,
есть вещи, о которых догадываются, и вы в этом особенный мастер.
– Я
мог догадываться, ваше величество, но я не позволю себе принимать свои догадки
за истину.
Едва
Кольбер произнес эти слова, как голос гораздо более грубый, чем голос Людовика,
прервал разговор между монархом и его ближайшим помощником.
– Д'Артаньян! –
радостно вскрикнул король.
Д'Артаньян,
бледный и возбужденный, обратился к королю:
– Это
вы, ваше величество, отдали приказание моим мушкетерам?
– Какое
приказание?
– Относительно
дома господина Фуке.
– Я
ничего не приказывал, – ответил Людовик.
– А,
а! – произнес Д'Артаньян, кусая себе усы. – Значит, я не ошибся, этот
господин – вот где корень всего!
И он
указал на Кольбера.
– О
каком приказании идет речь? – снова спросил король.
–
Приказание перевернуть дом, избить слуг и служащих господина Фуке, взломать
ящики, предать мирное жилье потоку и разграблению. Черт возьми, приказание
короля.
– Сударь! –
проговорил побледневший Кольбер.
– Сударь, –
перебил Д'Артаньян, – один король, слышите, один король имеет право приказывать
моим мушкетерам. Что же касается вас, то я решительно запрещаю вам что-либо в
этом роде и предупреждаю вас относительно этого в присутствии его величества
короля. Дворяне, носящие шпагу, это не бездельники с пером за ухом.
– Д'Артаньян!
Д'Артаньян! – пробормотал король.
– Это
унизительно, – продолжал мушкетер. – Мои солдаты обесчещены! Я не
командую наемниками или приказными из интендантства финансов, черт подери!
– Но
в чем дело? Говорите же наконец! – решительно приказал король.
– Дело
в том, ваше величество, что этот господин… господин, который не мог угадать приказаний,
отданных вашим величеством, и потому, видите ли, не знал, что мне поручено
арестовать господина Фуке; господин, который заказал железную клетку для того,
кого вчера еще почитал начальником, – этот господин отправил де Роншера на
квартиру господина Фуке и ради изъятия бумаг суперинтенданта изъял заодно и всю
его мебель. Мои мушкетеры с утра окружили дом. Таково было мое приказание. Кто
же велел им войти в дом господина Фуке? Почему, заставив их присутствовать при
этом бесстыднейшем грабеже, сделали их сообщниками подобной мерзости? Черт
возьми! Мы служим королю, но не служим господину Кольберу!
– Господин
Д'Артаньян, – строго остановил капитана король, – будьте осторожны в
выборе выражений! В моем присутствии подобные объяснения и в таком тоне не
должны иметь места.
– Я
действовал для блага моего короля, – сказал Кольбер взволнованным
голосом. – И мне чрезвычайно прискорбно, что столь враждебное отношение я
встречаю со стороны офицера его величества, тем более что я лишен возможности
отомстить за себя из уважения к королю.
– Уважения
к королю! – вскричал д'Артаньян с горящими от гнева глазами. –
Уважение к королю состоит прежде всего в том, чтобы внушать уважение к его
власти, внушать любовь к его священной особе. Всякий представитель
единодержавной власти олицетворяет собой эту власть, и когда народы проклинают
карающую их длань, господь бог упрекает за это длань самого короля, понимаете?
Нужно ли, чтобы солдат, загрубевший за сорок лет службы, привыкший к крови и к
ранам, читал вам проповедь этого рода, сударь? Нужно ли, чтобы милосердие было
с моей стороны, а свирепость с вашей? Вы приказали арестовать, связать,
заключить в тюрьму людей ни в чем не повинных!
– Быть
может, сообщников господина Фуке… – начал Кольбер.
– Кто
вам сказал, что у господина Фуке существуют сообщники, кто вам сказал, наконец,
что он действительно в чем-то виновен? Это ведомо одному королю, и лишь его
суд – праведный суд. Когда он скажет: «Арестуйте и заключите в тюрьму таких
врагов, тогда вы послушно исполните его приказание. Не говорите мне о вашем
уважении к королю и берегитесь, если в ваших словах содержится хоть
какая-нибудь угроза, ибо король не допустит, чтобы дурные слуги грозили тем,
кто безупречно служит ему. И если бы – упаси боже! – мой государь не
ценил своих слуг по достоинству, я сам сумел бы внушить к себе уважение.
С этими
словами д'Артаньян принял горделивую позу: глаза его горели мрачным огнем, рука
покоилась на эфесе шпаги, губы лихорадочно вздрагивали; он изображал свой гнев
более яростным, чем это было в действительности.
Униженный
и терзаемый бешенством Кольбер откланялся королю, как бы прося у него дозволения
удалиться.
Людовик,
в котором боролись оскорбленная гордость и любопытство, еще колебался, на чью
сторону ему стать. Д'Артаньян увидел, что король в нерешимости. Оставаться
дольше было бы грубой ошибкой; следовало восторжествовать над Кольбером, и
единственным средством для достижения этого было – так сильно задеть
короля за живое, чтобы его величеству не оставалось иного, как сделать выбор
между противниками.
И
д'Артаньян, последовав примеру Кольбера, также откланялся королю.
Но
Людовику не терпелось получить точные и подробные сведения об аресте суперинтенданта
финансов, об аресте того, перед кем он сам одно время трясся от страха, и он
понял, что возмущение д'Артаньяна отсрочит по крайней мере на четверть часа
рассказ о тех новостях, которые так хотелось ему узнать. Итак, забыв про
Кольбера, который не мог сообщить ничего особенно нового, он удержал у себя
капитана своих мушкетеров.
– Расскажите
сначала об исполнении возложенного на вас поручения, и лишь после этого я
позволю вам отдохнуть.
Д'Артаньян,
который был уже на пороге королевского кабинета, услыхав слова короля, возвратился
назад, тогда как Кольбер оказался вынужденным уйти. Лицо интенданта стало
багровым, его черные злые глаза блеснули под густыми бровями; он заторопился,
склонился пред королем, проходя мимо д'Артаньяна, наполовину выпрямился и
вышел, унося в душе смертельное оскорбление.
Д'Артаньян,
оставшись наедине с королем, мгновенно смягчился и уже с совершенно другим
видом обратился к нему:
– Ваше
величество, вы – молодой король. По заре узнает человек, будет ли день
погожим или ненастным. Что станут думать о вашем будущем царствовании народы,
отданные десницею божьей под ваше владычество, если увидят, что между собою и
ними вы ставите злобных и жестоких министров?
Но
поговорим обо мне, саше величество; прекратим разговор, который кажется вам
бесполезным, а быть может, и неприличным. Поговорим обо мне. Я арестовал
господина Фуке.
– Вы
потратили на это достаточно много времени, – ядовито заметил король.
Д'Артаньян
посмотрел на него и ответил:
– Я
вижу, что употребил неудачное выражение; я сказал, что арестовал господина
Фуке, тогда как подобало сказать, что я сам был арестован господином Фуке; это
будет правильнее. Итак, я восстанавливаю голую истину: я был арестован
господином Фуке.
На этот
раз удивился Людовик XIV. Д'Артаньян мгновенно понял, что происходило в душе
его повелителя. Он не дал ему времени для расспросов.
Он
рассказал ему с тем красноречием и тем поэтическим пылом, которыми, быть может,
он один обладал в то время, о бегстве Фуке, о преследовании, о бешеной скачке,
наконец, о не имеющем себе равного благородстве суперинтенданта, который добрый
десяток раз мог бежать, который двадцать раз мог убить его, своего
преследователя, но который тем не менее предпочел тюрьму или что-нибудь еще
худшее, дабы не протерпел унижения тот, кто стремился отнять у него свободу.
По мере
того как капитан говорил, королем все больше и больше овладевало волнение. Он
жадно ловил каждое слово, произносимое д'Артаньяном, постукивая при этом
ногтями своих судорожно прижатых друг к другу рук.
– Из
этого явствует – так, по крайней мере, я думаю, – что человек,
который вел себя описанным образом, безусловно порядочный человек и не может
быть врагом короля. Вот мое мнение, и я повторяю его пред вами, мой государь. Я
знаю, что король ответит на это, – и я заранее склоняюсь перед его
словами: «Государственная необходимость». Ну что ж! В моих глазах это причина,
достойная величайшего уважения. Я солдат, я получил приказание, и это
приказание выполнено, правда, вопреки моей воле, но выполнено. Я умолкаю.
– Где
сейчас господин Фуке? – спросил после секундного молчания Людовик XIV.
– Господин
Фуке, государь, пребывает в железной клетке, изготовленной для него господином
Кольбером, и катит, увлекаемый четверкою быстрых коней, по дороге в Анжер.
– Почему
вы не поехали с ним, почему бросили его на дороге?
– Потому
что ваше величество не приказывали мне ехать в Анжер. И лучшее доказательство
правоты моих слов – то, что вы уже разыскивали меня… Кроме того, у меня
было еще одно основание.
– Какое?
– Пока
я с ним, несчастный господин Фуке никогда бы не сделал попытки бежать.
– Что
же из этого?
– Ваше
величество должны понимать и, конечно, понимаете и без меня, что самое мое пламенное
желание – это узнать, что господин Фуке на свободе. Вот я и поручил его
самому бестолковому бригадиру, какого только смог найти среди моих мушкетеров.
Я сделал это, чтобы узник получил возможность бежать.
– Вы
с ума сошли, д'Артаньян! – вскричал король, скрещивая на груди руки. –
Можно ли произносить вслух столь ужасные вещи, даже если имеешь несчастье
думать что-либо подобное?
– Ваше
величество, я глубоко убежден, что вы не ожидаете от меня враждебности по отношению
к господину Фуке после всего, что он сделал для меня и для вас. Нет, не
поручайте мне держать господина Фуке под замком, если вы твердо хотите, чтобы
он был взаперти и впредь. Сколь бы крепкою ни была клетка, птичка в конце
концов все равно найдет способ вылететь из нее.
– Удивляюсь, –
сказал мрачно король, – как это вы не последовали за тем, кого господин
Фуке хотел посадить на мой трон. Тогда вы располагали бы всем, чего вы так
жаждете: привязанностью и благодарностью. На службе у меня, однако, вам
приходится иметь дело с вашим господином и повелителем, сударь.
– Если
бы господин Фуке не отправился за вами в Бастилию, – отвечал д'Артаньян с
твердостью в голосе, – лишь один человек сделал бы это, и этот
человек – я, ваше величество. И вам это прекрасно известно.
Король
осекся. На эти откровенные и искренние слова возразить ему было нечего. Слушая
д'Артаньяна, он вспомнил прежнего д'Артаньяна, того, кто стоял за пологом его
кровати, – то было в Пале‑Рояле, когда парижский народ,
предводимый кардиналом де Рецем, пришел убедиться в том, что король находится
во дворце; д'Артаньяна, которому он махал рукой из кареты по пути в собор
Богоматери, при въезде в Париж; солдата, покинувшего его в Блуа; лейтенанта,
которого он снова призвал к себе, когда смерть Мазарини отдала в его руки
власть; человека, который неизменно был честен, предан и смел.
Людовик
подошел к двери и вызвал к себе Кольбера.
Кольбер
был в коридоре, где работали секретари. Он тотчас же явился на зов.
– Кольбер,
вы сделали обыск у господина Фуке?
– Да,
ваше величество.
– Каковы
его результаты?
– Господин
де Роншера, посланный с вашими мушкетерами, государь, вручил мне бумаги, –
ответил Кольбер.
– Я
ознакомлюсь с ними… А теперь дайте-ка мне вашу руку.
– Мою
руку, ваше величество?
– Да,
и я вложу ее в руку шевалье д'Артаньяна. Ведь вы, д'Артаньян, – обратился
король с ласковою улыбкой к своему испытанному солдату, который, завидев этого
приказного, снова принял надменный вид, – ведь вы, в сущности, не знаете
этого человека; познакомьтесь же с ним.
И он
указал ему на Кольбера.
– Он
был посредственным слугой на второстепенных ролях, но он будет великим
человеком, если я предоставлю ему высокое положение.
– Ваше
величество, – пролепетал Кольбер, потерявший голову от удовольствия и
страха пред ожидающим его будущим.
– Я
понимаю, почему так было до этой поры, – прошептал д'Артаньян на ухо
королю, – он завидовал.
– Вот
именно, и зависть связывала его, не давая расправить как следует крылья.
– Отныне
он будет крылатой змеей, – пробормотал мушкетер, все еще движимый
остатками ненависти к недавнему своему врагу.
Но у
Кольбера, подходившего к нему в этот момент, было теперь совсем иное лицо, нисколько
не похожее на то, которое капитан привык видеть; оно показалось ему добрым,
мягким, покладистым; в его глазах светился такой благородный ум, что
д'Артаньян, отлично разбиравшийся в человеческих лицах, был смущен и почти
поколеблен в своих дурных предубеждениях.
Кольбер
пожал ему руку и произнес:
– То,
что было сказано вам королем, доказывает, насколько его величество знает людей.
Бешеная борьба, которую я вел вплоть до этого дня против злоупотреблений, но не
против людей, доказывает, что я хотел подготовить моему королю великое
царствование, а моей стране – великое благоденствие. У меня широкие
замыслы, господин д'Артаньян, и вы увидите, как они расцветут под солнцем
гражданского мира. И если я не рассчитываю и не обладаю счастьем заслужить
дружбу честных людей, то я убежден, что в худшем случае заслужу их уважение. А
за их восхищение я с готовностью отдам свою жизнь, сударь.
Эта
перемена, это внезапное возвышение, это молчаливое одобрение короля заставили
мушкетера основательно призадуматься. Он учтиво поклонился Кольберу, не
спускавшему с него глаз. Король, увидев, что они помирились, не стал их
задерживать; из королевского кабинета они вышли вместе.
За
порогом его новый министр остановил капитана и сказал:
– Возможно
ли, господин д'Артаньян, чтобы человек с таким острым глазом, как вы, не понял
меня с первого взгляда?
– Господин
Кольбер, – отвечал капитан, – солнечный луч, светящий прямо в глаза,
мешает разглядеть самый яркий костер. Человек, стоящий у власти, излучает
сияние, вы это знаете, и раз вы достигли ее, зачем вам преследовать и дальше
несчастного, которого постигла немилость и который упал с такой высоты?
– Мне,
сударь? О, я никогда не стану его преследовать. Я хотел управлять финансами, и
управлять ими единолично, потому что я и в самом деле честолюбив и особенно
потому, что я глубоко верю в присущие мне достоинства. Я знаю, что золото всей
страны окажется предо мною, а я люблю смотреть на золото короля. Если мне
доведется прожить еще тридцать лет, то ни один денье в течение этих тридцати
лет не прилипнет к моим рукам: на это золото я построю хлебные склады,
величественные здания, города; я углублю гавани; я создам флот, я снаряжу
корабли, которые понесут имя Франции к самым далеким народам и племенам; я
создам библиотеки и академии; я сделаю Францию первой страной в мире, и притом
самой богатой. Вот причины моей нелюбви к господину Фуке, который мешал мне
действовать. А потом, когда я буду великим и сильным, когда Франция будет
велика и сильна, тогда и я также воскликну: «Милосердие!»
– Вы
произнесли это слово. Давайте попросим у короля свободу для господина Фуке. Он
преследует его, думая только о вас.
– Сударь, –
ответил Кольбер, – вы знаете, что это вовсе не так и что король испытывает
личную ненависть к господину Фуке. И не мне говорить вам об этом.
– Она
утомит короля, он забудет о ней.
– Король
ничего не забывает, господин д'Артаньян… Погодите, король вызывает дежурных к
себе и отдаст сейчас какое-то приказание: я не влиял на него, не так ли?
Слушайте!
Король
действительно вызвал секретарей.
– Господин
д'Артаньян? – спросил он.
– Я
здесь, ваше величество.
– Дайте
двадцать мушкетеров господину де Сент‑Эньяну для охраны господина Фуке.
Д'Артаньян
и Кольбер обменялись взглядами.
– Из
Анжера, – распорядился король, – пусть перевезут арестованного в
Париж, в Бастилию.
– Вы
были правы, – шепнул Кольберу капитан мушкетеров.
– Сент‑Эньян, –
продолжал король, – вы пристрелите всякого, кто заговорит с господином
Фуке в пути.
– А
я, ваше величество, я тоже должен молчать? – спросил де Сент‑Эньян.
– Вы,
сударь, будете говорить с ним только в присутствии мушкетеров.
Де Сент‑Эньян
поклонился и вышел, чтобы приступить к исполнению полученного им приказания.
Д'Артаньян
тоже хотел удалиться, но король задержал его.
– Сударь, –
приказал он, – отправляйтесь незамедлительно и примите под мою руку остров
и крепость Бель-Иль-ан-Мер, принадлежавшие господину Фуке.
– Хорошо,
ваше величество. Я поеду один?
– Вы
возьмете с собой столько войск, сколько понадобится, чтобы не потерпеть
неудачи, если крепость окажет сопротивление.
Шепот
льстивого недоверия к возможности подобного факта раздался между придворными.
– Такие
вещи случались, – подтвердил д'Артаньян.
– Я
видел их собственными глазами в дни моего детства и не желаю видеть их снова.
Вы меня поняли? Идите, сударь, и возвращайтесь не иначе, как с крепостными
ключами.
Кольбер
подошел к д'Артаньяну.
– Вот
поручение, – сказал он, – за которое, если вы его выполните как
следует, вы получите маршальский жезл.
– Почему
вы говорите: если вы его выполните как следует?
– Потому
что это поручение весьма трудное. К тому же на Бель-Иле ваши друзья, а таким
людям, как вы, господин д'Артаньян, не так-то просто перешагнуть через трупы
друзой ради того, чтобы добиться успеха.
Д'Артаньян
опустил голову; Кольбер возвратился в кабинет короля.
Спустя
четверть часа капитан получил приказ, предписывающий в случае сопротивления
взорвать до основания крепость Бель-Иль. Этим приказом ему также вручалось
право казнить или миловать местных жителей и беглецов, укрывшихся в крепости;
особо предписывалось не выпускать из нее ни души.
«Кольбер
был прав, – подумал д'Артаньян. – Мой маршальский жезл стоил бы жизни
моим друзьям. Только здесь забывают, что они не глупее птиц и не станут
дожидаться руки птицелова, чтобы расправить крылья и улететь.
И эту
руку я им так хорошо покажу, что у них будет достаточно времени, чтобы увидеть
ее. Бедный Портос! Бедный Арамис! Нет, моя слава не будет стоить вам ни одного
перышка».
Приняв
это решение, д'Артаньян собрал войска короля, погрузил их в Пембефе и, не
потеряв ни минуты, снялся с якоря и поплыл на всех парусах.
|
