Александр Дюма «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя»

Глава 20. В ЛАВКЕ «ЗОЛОТОЙ ПЕСТИК» НА ЛОМБАРДСКОЙ УЛИЦЕ СОСТАВЛЯЕТСЯ КОМПАНИЯ ДЛЯ ЭКСПЛУАТАЦИИ ИДЕИ Д'АРТАНЬЯНА

После минутного молчания, обдумав не одну мысль, а собрав все свои мысли, Д'Артаньян спросил:

– Любезный Планше, ты, без сомнения, слыхал об английском короле Карле Первом?

– Разумеется, сударь. Ведь вы покидали Францию, чтобы оказать ему помощь. Однако он все же погиб, да и вас едва не погубил.

– Именно так. Я вижу, что память у тебя хорошая, любезный Планше.

– Такие вещи не забываются даже при плохой памяти. Мне рассказал господин Гримо, – а ведь он не из болтливых, – как скатилась голова Карла Первого, как вы провели почти целую ночь на корабле, начиненном порохом, и как всплыл труп милейшего господина Мордаунта с золоченым кинжалом в груди. Разве такое забудешь!

– Однако есть люди, которые все это забыли.

– Разве те, которые ничего не видали или не слыхали рассказа Гримо.

– Тем лучше, если ты помнишь все это. Мне придется напомнить тебе только об одном: у короля Карла Первого остался сын.

– У него было, разрешите вам заметить, даже два сына, – возразил Планше. – Я видел меньшого, герцога Йоркского, в Париже, в тот день, когда он ехал в Пале-Рояль, и мне сказали, что он второй сын Карла Первого. Что касается старшего, то я имею честь знать его только по имени, но никогда в глаза его не видел.

– Вот о нем-то идет речь, Планше, об этом старшем сыне, который прежде назывался принцем Уэльским, а теперь называется королем английским, Карлом Вторым.

– Король без королевства, – нравоучительно заметил лавочник.

– Да, Планше, и можешь прибавить: несчастный принц, несчастнее, чем любой бедняк из самых нищих кварталов Парижа.

Планше безнадежно махнул рукой, как бы выражая привычное сострадание к иностранцам, с которыми не думаешь когда-либо соприкоснуться лично. К тому же в данной сентиментально-политической операции он не видел, как может развернуться коммерческий план д'Артаньяна, а именно этот план занимал его в первую очередь. Д'Артаньян понял Планше.

– Слушай же, – сказал Д'Артаньян. – Этот принц Уэльский, король без королевства, как ты верно выразился, заинтересовал меня. Я видел, как он просил помощи у Мазарини, этого скряги, и у Людовика Четырнадцатого, этого ребенка, и мне, человеку опытному в таких делах, показалось по умным глазам низложенного короля, по благородству, которое он сохранил, несмотря на все свои бедствия, что он человек смелый и способен быть королем.

Планше молча кивнул в знак согласия. Но все это еще не объясняло ему идеи д'Артаньяна.

Д'Артаньян продолжал:

– Так вот какой вывод сделал я из всего этого. Слушай хорошенько, Планше, потому что мы уже приближаемся к сути дела.

– Слушаю.

– Короли не так густо растут на земле, чтобы народы могли бы найти их всюду, где они понадобятся. Этот король без королевства, на мой взгляд, – хорошо сохранившееся зерно, которое даст недурные всходы, если его вовремя посадит в землю осторожная и сильная рука.

Планше по-прежнему кивал головою, по-прежнему не понимая, в чем дело.

– Бедное зернышко короля, подумал я и окончательно растрогался, но именно поэтому мне пришло в голову, не глупость ли я затеваю; вот я и решил посоветоваться с тобой, друг мой.

Планше покраснел от радости и гордости.

– Бедное зернышко короля! – повторил Д'Артаньян. – Не взять ли тебя да не перенести ли в добрую почву?

– Боже мой! – проговорил Планше и пристально взглянул на своего бывшего господина, как бы сомневаясь, в здравом ли он уме.

– Что с тобой?

– Ничего, сударь.

– Начинаешь ты понимать?

– Боюсь, что начинаю.

– А! Ты понимаешь, что я хочу возвратить престол Карлу Второму?

Планше привскочил на стуле.

– Ах, – сказал он с испугом, – так вот что называете вы реставрацией!

– А разве это не так называется?

– Правда, правда! Но подумали ли вы хорошенько?

– О чем?

– О том, что там делается.

– Где?

– В Англии.

– А что? Расскажи, Планше!

– Извините, сударь, – что я пускаюсь в рассуждения, вовсе не касающиеся моей торговли. Но так как вы предлагаете мне торговое предприятие…

Ведь вы мне предлагаете торговое предприятие, не так ли?

– Богатейшее!

– Ну, раз вы предлагаете мне торговое предприятие, то я могу обсуждать его.

– Обсуждай, Планше; это поможет выяснить истину.

– С вашего позволения, сударь, я скажу, что, во-первых, там есть парламент.

– А потом?

– Армия.

– Хорошо. Нет ли еще чего?

– Народ.

– Все ли?

– Народ сверг и казнил короля, отца теперешнего. Так уж, наверное, он и этого не примет.

– Планше, друг мой, – отвечал д'Артаньян, – ты рассуждаешь так, словно у тебя на плечах головка сыра… Народу уже надоели эти господа, которые называются какими-то варварскими именами и поют псалмы. Я заметил, любезный Планше, что народ предпочитает шутки церковному пению. Вспомни Фронду: как пели в то время! Славное было времечко!

– Ну, не очень-то! Меня чуть было не повесили!

– Да» но все-таки не повесили! И наживаться ты начал под эти песни.

– Ваша правда, но вернемся к армии и парламенту.

– Я сказал, что беру двадцать тысяч ливров господина Планше и сам вношу такую же сумму; на эти сорок тысяч я наберу войско.

Планше всплеснул руками. Видя, что д'Артаньян говорит серьезно, он подумал, что лейтенант положительно сошел с ума.

– Войско?.. Ах, сударь! – произнес он с ласковой улыбкой, опасаясь разъярить этого сумасшедшего и довести его до припадка бешенства. Войско! А какое?

– В сорок человек.

– Сорок человек против сорока тысяч? Маловато! Вы один стоите тысячи человек, в этом я совершенно уверен; но где найдете вы еще тридцать девять человек, которые могли бы сравниться с вами? А если и найдете, кто даст вам денег заплатить им?

– Недурно сказано, Планше!.. Черт возьми, ты становишься льстецом!

– Нет, сударь, я говорю то, что думаю; как только вы с вашими сорока людьми начнете первое настоящее сражение, я очень боюсь…

– Так я не буду начинать настоящего сражения, любезный Планше, – отвечал гасконец с улыбкою. – Еще в древности были превосходные примеры искусных маневров, состоящих в том, чтобы избегать противника, а не нападать на него. Ты должен знать это, Планше; ведь ты командовал парижанами в тот день, когда они должны были драться с мушкетерами. Тогда ты так хорошо рассчитал маневры, что не двинулся с Королевской площади.

Планше засмеялся.

– Правда, – согласился он, – если ваши сорок человек будут всегда прятаться и действовать хитро, так можно надеяться, что никто их не разобьет. Но ведь вы хотите достичь какой-нибудь цели!

– Разумеется. Вот какой я придумал способ быстро восстановить короля Карла Второго на престоле.

– Какой? – вскричал Планше с удвоенным вниманием. – Расскажите ваш план. Но мне кажется, мы кое-что забыли.

– Что?

– Не стоит говорить о народе, который предпочитает веселые песни псалмам, и об армии, с которой мы не будем сражаться, но остается парламент, он-то ведь не поет.

– Но и не дерется. Как тебя, Планше, человека умного, может тревожить эта кучка крикунов, которую называют охвостьем и скелетом без мяса! Парламент меня не беспокоит.

– Ну, если так, не будем о нем говорить.

– Хорошо. Перейдем к самому главному. Помнишь ты Кромвеля, Планше?

– Много слыхал про него.

– Он был славный воин!

– И страшный обжора.

– Как так?

– Он разом проглотил всю Англию.

– Хорошо, Планше; а если б накануне того дня, как он проглотил Англию, кто-нибудь проглотил его самого?

– Ах, сударь, то он был бы больше его самого. Так говорит математика.

– Хорошо. Вот мы и пришли к нашему делу.

– Но Кромвель умер. Его поглотила могила.

– Любезный Планше, я с радостью вижу, что ты стал не только математиком, но и философом.

– Я употребляю в лавке много печатной бумаги; это просвещает меня.

– Браво! Стало быть, ты знаешь, – ты не мог научиться математике и философии, не научившись хоть немного истории, – что после великого Кромвеля явился другой, маленький?

– Да, его звали Ричардом, и он сделал то же, что и вы, господин д'Артаньян: подал в отставку.

– Хорошо! Очень хорошо! После великого, который умер, после маленького, который вышел в отставку, явился третий. Его зовут Монком. Он генерал очень искусный, потому что никогда не вступает в сражение; он отличнейший дипломат, потому что никогда не говорит ни слова, а желая сказать человеку: «Здравствуй», размышляет об этом двенадцать часов и наконец говорит: «Прощай». И все ахают, потому что слова его оказываются кстати.

– В самом деле, это не худо, – сказал Планше. – Но я знаю другого политика, очень похожего на него.

– Не Мазарини ли?

– Он самый.

– Ты прав, Планше. Только Мазарини не имеет видов на французский престол; а это, видишь ли, меняет все дело. Так вот, Монк, у которого на тарелке лежит, точно жаркое, вся Англия, который готовится проглотить ее, этот Монк, заявляющий приверженцам Карла Второго и самому Карлу Второму: «Nescio vos»…^[3]– Я не понимаю по-английски, – сказал Планше.

– Да, но я понимаю, – отвечал д'Артаньян. – Nescio vos значит: не знаю вас… Вот этого-то Монка, самого важного человека в Англии, после того как он проглотил ее…

– Что же?

– Друг мой, я еду в Англию и с моими сорока спутниками похищаю его, связываю и привожу во Францию, где перед моим восхищенным взором открываются два выхода.

– И перед моим! – вскричал Планше в восторге. – Мы посадим его в клетку и будем показывать за деньги!

– Об этой третьей возможности я и не подумал. Ты нашел ее, Планше!

– А хорошо придумано?

– Прекрасно. Но мое изобретение еще лучше.

– Посмотрим, говорите.

– Во-первых, я возьму с него выкуп.

– Сколько?

– Да такой молодец стоит сто тысяч экю.

– О, разумеется!

– Или, что еще лучше, отдам его королю Карлу Второму. Когда королю не придется бояться ни славного генерала, ни знаменитого дипломата, он сам найдет средство вступить на престол, а потом отсчитать мне эти сто тысяч экю. Вот какая у меня идея! Что ты скажешь о ней, Планше?

– Идея бесценная, сударь! – вскричал Планше, трепеща от восторга. Но как пришла она вам в голову?

– Она пришла мне в голову как-то раз утром, на берегу Луары, когда наш добрый король Людовик Четырнадцатый вздыхал, ведя под руку Марию Манчини.

– Ах, сударь, смею уверить вас, что идея бесподобна, но…

– А, ты говоришь «но»?

– Позвольте… Ее можно сравнить со шкурой того огромного медведя, которую, помните, надо было продать, но раньше содрать с еще живого медведя. А ведь взять Монка – это не шутка.

– Разумеется, но я наберу войско.

– Да, да, понимаю, вы захватите его врасплох. О, в таком случае успех обеспечен, потому что в таких подвигах никто с вами не сравнится.

– Мне везло в них, правда, – отвечал д'Артаньян с гордой простотой. Ты понимаешь, что если бы в этом деле со мной были мой милый Атос, бесстрашный Портос и хитрый Арамис, то мы бы быстро закончили его. Но они куда-то исчезли, и никто не знает, где их найти. Поэтому я возьмусь за дело один. Скажи мне только: выгодно ли оно? Можно ли рискнуть капиталом?

– Слишком выгодно.

– Как так?

– Блестящие дела редко удаются.

– Но это удастся наверное, и вот доказательство: я за него берусь. Ты извлечешь немалую выгоду, да и я тоже. Скажут: «Вот что совершил господин д'Артаньян в старости». Обо мне будут рассказывать легенды. Я попаду в историю, Планше. Я жажду славы!

– Ах, сударь! – вскричал Планше. – Как подумаю, что здесь, среди моей патоки, чернослива и корицы обсуждается такой великий проект, лавка моя кажется мне дворцом!

– Но берегись, Планше, берегись! Если узнают хоть что-нибудь, то Бастилия ждет нас обоих. Берегись, друг мой, ведь мы составляем заговор против министров: Монк – союзник Мазарини. Берегись!

– Когда имеешь честь служить вам, так ничего не боишься; а когда имеешь удовольствие вести с вами денежные дела, так умеешь молчать.

– Хорошо. Это касается тебя больше, чем меня: я через неделю буду уже в Англии.

– Поезжайте, сударь, и чем скорее, тем лучше.

– Так деньги готовы?

– Завтра будут готовы: вы их получите из моих рук. Желаете получить золотом или серебром?

– Золотом удобнее. Но как мы оформим все это? Подумай-ка!

– Очень просто: вы дадите мне расписку, вот и все.

– Нет, нет, – живо сказал д'Артаньян. – Я во всем люблю порядок.

– И я тоже; но с вами…

– А если я там умру, если меня убьет мушкетная Пуля, если я обопьюсь пивом?

– Ах! Поверьте, в этом случае я буду так огорчен вашей смертью, что забуду о деньгах.

– Благодарю, Планше, но порядок прежде всего. Мы сейчас напишем условие, которое можно назвать актом нашей компании.

Планше принес бумагу, перо и чернила.

Д'Артаньян взял перо, обмакнул его и написал:

«Отставной лейтенант королевских мушкетеров, г-н Д'Артаньян, ныне живущий на Тиктонской улице в гостинице „Козочка“, и торговец г-н Планше, живущий на Ломбардской улице, при лавке под вывескою „Золотой пестик“, условились о нижеследующем.

Составляется компания с капиталом в сорок тысяч ливров для эксплуатации идеи г-на д'Артаньяна. Г-н Планше, познакомившись с этой идеей и вполне ее одобряя, вручает г-ну д'Артаньяну двадцать тысяч ливров. Он не должен требовать ни возвращения капитала, ни уплаты процентов до тех пор, пока г-н д'Артаньян на вернется из Англии, куда теперь едет.

Господин д'Артаньян, со своей стороны, обязуется приложить свои двадцать тысяч ливров к деньгам, полученным от г-на Планше. Г-н д'Артаньян употребит эту сумму в сорок тысяч ливров по своему благоусмотрению, обязуясь, однако, выполнить нижеизложенное условие.

Когда г-н д'Артаньян каким бы то ни было способом возвратит его величеству королю Карлу II английский трон, он должен выплатить г-ну Планше всего…»

– Всего полтораста тысяч ливров, – наивно произнес Планше, видя, что д'Артаньян остановился.

– Нет, черт возьми! – сказал д'Артаньян. – Прибыль нельзя делить пополам, это было бы несправедливо.

– Однако, сударь, мы участвуем в деле поровну, – робко заметил Планше.

– Правда, но выслушай следующий пункт, любезный Планше; если он покажется тебе не совсем справедливым, мы вычеркнем его.

И д'Артаньян написал:

«Поскольку г-н д'Артаньян жертвует компании, кроме, капитала в двадцать тысяч ливров, свое время, уменье и свою шкуру, а все эти предметы для него весьма ценны, особенно последняя, то г-н д'Артаньян из трехсот тысяч ливров оставит себе двести тысяч, то есть на его долю придется две трети всей суммы».

– Очень хорошо, – сказал Планше.

– Справедливо?

– Вполне справедливо.

– И ты удовлетворишься сотней тысяч?

– Еще бы! Помилуйте! Получить сто тысяч ливров за двадцать тысяч!

– В один месяц, понимаешь ли?

– Как! В месяц?

– Да, я прошу у тебя только месяц срока.

– Сударь, – великодушно сказал Планше, – я даю вам шесть недель.

– Благодарю, – любезно ответил мушкетер.

Компаньоны еще раз перечли акт.

– Превосходно, сударь, – одобрил Планше. – Покойный Кокнар, первый муж баронессы дю Валлон, не мог бы лучше составить эту бумагу.

– Если так, подпишемся.

Оба подписали акт.

– Таким образом, – заключил д'Артаньян, – я никому ничем не буду обязан.

– Но я буду обязан вам, – сказал Планше.

– Как знать! Как я ни забочусь о своей шкуре, Планше, однако я все же могу оставить ее в Англии, и ты все потеряешь. Кстати, я вспомнил о самом нужном, самом важном пункте. Давай-ка я припишу его:

«Если г-н д'Артаньян погибнет во время предприятия, то компания ликвидируется, и г-н Планше заранее прощает тени г-на д'Артаньяна двадцать тысяч ливров, которые он, Планше, внес в кассу поименованной компании».

Последний пункт заставил Планше нахмуриться, но, взглянув на блестящие глаза своего компаньона, на его мускулистую руку, на его крепкое тело, он приободрился и без сожаления, уверенно подписал последний пункт.

Д'Артаньян сделал то же самое. Так был составлен и первый известный в истории общественный договор. Быть может, впоследствии несколько исказили его форму и содержание.

– А теперь, – сказал Планше, наливая д'Артаньяну последний стакан анжуйского вина, – извольте ложиться спать.

– Да нет же, – ответил д'Артаньян, – ибо теперь остается самое трудное, и я хочу обдумать это самое трудное.

– Ну вот! – заметил Планше. – Я так вам верю, господин д'Артаньян, что не отдал бы моих ста тысяч фунтов за девяносто.

– Черт меня побери! – воскликнул д'Артаньян. – Я считаю, что ты прав.

Д'Артаньян взял свечу, прошел в свою комнату и лег в постель.