Глава 12. В ПОМЕСТЬЕ
ПЛАНШЕ
Всадники
подняли головы и убедились, что Планше сказал совершенную правду.
Через
десять минут они были на Лионской улице, напротив гостиницы «Красивый павлин».
Высокая изгородь из густых кустов бузины, боярышника и хмеля образовывала
черную непроходимую преграду, за которой виднелся белый дом с черепичной
крышей.
Два окна
этого дома выходили на улицу. Света в них не было. Между ними виднелась маленькая
дверь под навесом, опиравшимся на колонки.
Планше
соскочил с коня, как бы собираясь постучать в эту дверь; потом раздумал, взял
свою лошадь под уздцы и прошел еще шагов тридцать. Его спутники поехали за ним.
Подойдя
к воротам, Планше поднял деревянную щеколду, единственный их запор, и толкнул
одну из створок. После этого он ступил в небольшой дворик и ввел за собой
лошадь; крепкий запах навоза говорил, что где-то неподалеку стойло.
– Здорово
пахнет, – звучно произнес Портос, в свою очередь, соскакивая с коня, –
право, я готов подумать, что попал в свой пьерфонский коровник.
– У
меня только одна корова, – поспешил скромно заметить Планше.
– А
у меня тридцать, или, вернее, я не считал.
Когда
оба всадника были во дворе, Планше закрыл за ними ворота.
Соскочив
с седла с обычной ловкостью, д'Артаньян жадно вдыхал деревенский воздух и радостно
срывал одной рукой веточки жимолости, а другой шиповник, как парижанин,
попавший на лоно природы. Портос принялся обеими руками обирать стручки гороха,
вившегося по жердям, и тут же уничтожал его вместе с шелухой.
Планше
растолкал какого-то старого калеку, покрытого тряпьем, который спал под навесом
на груде мха. Узнав Планше, старик стал величать его наш хозяин, к большому
удовлетворению лавочника.
– Отведи-ка
лошадей в конюшню, старина, да хорошенько накорми их, сказал Планше.
– Да,
славные кони, – заговорил старик, – нужно накормить их до отвала.
– Не
очень усердствуй, дружище, – заметил ему д'Артаньян, – довольно будет
охапки соломы да овса.
– И
студеной воды моему скакуну, – добавил Портос, – мне кажется, что ему
жарко.
– Не
беспокойтесь, господа, – заявил Планше, – папаша Селестен –
бывший кавалерист. Он умеет обращаться с лошадьми. Пожалуйте в комнаты.
И он
повел друзей по очень тенистой аллее, пересекавшей огород, затем небольшой лужок
и, наконец, приводившей к садику, за которым виднелся дом, чей фасад выходил на
улицу. По мере приближения к дому можно было через открытые окна нижнего этажа
рассмотреть внутренность комнаты, так сказать, приемной поместья Планше.
Комната
мягко освещалась лампой, стоявшей на столе и видной издали, и казалась воплощением
приветливости, спокойствия, достатка и счастья.
Всюду,
куда падал свет от лампы, – на старинный ли фаянс, на мебель, сверкавшую
чистотой, на оружие, повешенное на ковре, – играли блестящие точки.
В окна
заглядывали ветви жасмина, стол был покрыт ослепительно белой камчатной скатертью.
На скатерти стояли два прибора. Желтоватое вино отливало янтарем на гранях
хрустального графина, и большой синий фаянсовый кувшин с серебряной крышкой был
наполнен пенистым сидром.
Возле
стола в кресле с широкой спинкой спала женщина лет тридцати. Ее цветущее лицо сияло
здоровьем и свежестью. На коленях у нее лежала большая кошка, свернувшись
клубочком, и громко мурлыкала, что, в сочетании с полузакрытыми глазами,
означало на кошачьем языке: «Я совершенно счастлива».
Друзья
остановились перед окном, остолбенев от изумления. Увидя выражение их лиц,
Планше почувствовал себя польщенным.
– Ах,
проказник Планше, – засмеялся д'Артаньян, – теперь я понимаю причину
твоих отлучек!
– Ого,
какая белая скатерть, – прогремел Портос.
При
звуке этого голоса кошка умчалась, хозяйка моментально проснулась, и Планше
любезно провел гостей в комнату с накрытым столом.
– Позвольте
мне, дорогая, – сказал он, – представить вам шевалье д'Артаньяна,
моего покровителя.
Д'Артаньян
взял руку дамы с галантностью придворного кавалера, как если бы он был представлен
принцессе.
– Господин
барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, – продолжал Планше.
Портос,
в свою очередь, отвесил поклон, которым осталась бы довольна сама Анна Австрийская.
Теперь
наступила очередь Планше. Он без стеснения поцеловал даму, впрочем, предварительно
испросив знаком позволения у д'Артаньяна и Портоса. Позволение, конечно, было
дано.
Д'Артаньян
улыбнулся Планше:
– Вот
человек, который умеет жить!
– Сударь, –
со смехом отвечал Планше, – жизнь – капитал, и человек должен
помещать его самым выгодным образом.
– И
ты получаешь с него огромные проценты, – захохотал Портос так, что стены
задрожали.
Планше
снова подошел к своей хозяйке.
– Дорогая,
вот эти два человека долго руководили моей жизнью. Я не раз говорил вам о них.
– И
упоминали еще два имени, – произнесла дама с заметным фламандским
акцентом.
– Мадам –
голландка? – спросил д'Артаньян.
– Я
из Антверпена, – отвечала дама.
– И
она называется мадам Гехтер, – добавил Планше.
– Не
называйте так мадам, – сказал д'Артаньян.
– Почему? –
спросил Планше.
– Потому
что это имя старит ее.
– Я
зову ее Трюшен[28].
– Очаровательное
имя, – вздохнул Портос.
– Трюшен, –
продолжал Планше, – приехала ко мне из Фландрии со своими добродетелями и
двумя тысячами флоринов. Она бежала от несносного мужа, который ее бил. Как
уроженец Пикардии, я всегда любил артуазок. От Артуа до Фландрии один только
шаг. Она приезжала жаловаться и плакать к своему крестному, лавочнику на
Ломбардской улице, где я теперь торгую, она поместила в мое дело две тысячи
флоринов, я их умножил, и вот теперь она получает десять тысяч.
– Браво,
Планше!
– Она
свободна, богата, у нее есть корова, она командует служанкой и папашей
Селестеном. Все мои рубашки вытканы ею, зимой она вяжет мне чулки, видится со
мной каждые две недели и так мила, что считает себя счастливой.
– Я
действительно счастлива… – кивнула Трюшен.
Портос
стал крутить ус.
«Ах,
черт, – подумал д'Артаньян, – что это затевает Портос?..»
Между
тем Трюшен, сообразив, в чем дело, пошла торопить кухарку, принесла еще два прибора
и уставила стол изысканными кушаньями, превратившими ужин в пир. Сливочное
масло, солонина, анчоусы, тунец, затем все товары из лавки Планше. Цыплята,
овощи, речная рыба, лесная дичь – словом, все, что может дать деревня.
Вдобавок Планше вернулся из погреба с десятью бутылками, покрытыми густым слоем
пыли.
Их вид
обрадовал сердце Портоса.
– Я
голоден, – воскликнул он.
И уселся
подле г-жи Трюшен, бросая на нее убийственные взгляды. Д'Артаньян сел по другую
сторону от нее. Осчастливленный Планше скромно поместился напротив.
– Не
досадуйте, – сказал он, – если во время ужина Трюшен часто будет
вставать из-за стола: она желает, чтобы вам как следует были приготовлены
постели.
Действительно,
хозяйка много раз поднималась наверх, и со второго этажа доносился скрип
передвигаемых кроватей. А трое мужчин ели и пили; особенно усердствовал Портос.
Было любо смотреть на них. От десяти бутылок осталось лишь одно воспоминание,
когда Трюшен вернулась с сыром.
Несмотря
на выпитое вино, д'Артаньян сохранил все свое самообладание.
Портос
же, напротив, в значительной степени утратил его. Гости затянули песню, вспоминали
бои и сражения. Д'Артаньян посоветовал Планше снова совершить путешествие в
погреб. И так как лавочник потерял способность маршировать, как пехотинец, то
капитан мушкетеров предложил проводить его.
Итак,
они ушли, напевая песенки такими голосами, что испугался бы сам дьявол Трюшен
осталась за столом с Портосом. Когда двое любителей вин возились в темном
погребе, выбирая лучшие бутылки, до них вдруг донеслось звонкое чмоканье.
«Портос
вообразил, что он в Ла-Рошели», – подумал д'Артаньян.
Они
поднялись, нагруженные бутылками. Планше так увлекся пением, что ничего не
видел и не слышал. Д'Артаньян же сохранил остроту зрения и ясно заметил, что
левая щека Трюшен была гораздо краснее, чем правая. А Портос молодцевато
улыбался и обеими руками крутил усы Трюшен тоже улыбалась великолепному
сеньору.
Пенистое
анжуйское вино превратило трех собутыльников сначала в трех чертей, а потом в
три бревна. У д'Артаньяна едва хватило силы взять свечу и осветить Планше его
собственную лестницу. Планше тащил Портоса, которого подталкивала также
развеселившаяся Трюшен.
Д'Артаньяну
принадлежала честь нахождения комнаты и кроватей Портос довалился в постель, и
его друг с трудом раздел его Лежала постели, д'Артаньян говорил себе:
«Ах,
черт, ведь я клялся никогда больше не пить желтого вина, которое пахнем
ружейным кремнем. Фи! Что, если бы мои мушкетеры увидели своего капитана в
таком состоянии? – И, задвигая полог, прибавил:
– К
счастью, они ничего не увидят».
Трюшен
унесла на руках Планше, раздела его, задернула полог и закрыла двери спальни.
– Веселая
вещь деревня, – говорил Портос, вытягивая ноги так, что с треском
отвалилась спинка кровати, но на этот шум никто не обратил внимания, так весело
было в поместье Планше.
В два
часа ночи все в доме храпели.
|
