Глава 33. БЕГСТВО
Лавальер
вышла вместе с патрулем.
Патруль
направился по улице Сент-Оноре направо, Лавальер машинально повернула налево.
Лавальер приняла решение, ее намерения определились: она хотела поступить в
монастырь кармелиток в Шайо, настоятельница которого была известна строгостью,
наводившей страх на придворных.
Лавальер
совсем не знала Парижа. Она никогда не выходила пешком и не нашла бы дороги
даже в более спокойном состоянии. Не удивительно, что она сразу повернула не в
ту сторону, куда было нужно. Ей хотелось как можно скорей удалиться от дворца,
все равно куда. Она слышала, что Шайо расположен на берегу Сены, и направилась
к Сене. Она свернула на улицу Кок к так как не могла пройти через Лувр, то
направилась к церкви Сен-Жермен-Люксерруа, по пустырю, где впоследствии Перро
построил знаменитую колоннаду.
Вскоре
она вышла на набережную. Она была возбуждена и шла быстро, едва чувствуя слабость,
которая, время от времени заставляя ее слегка прихрамывать, напоминала о
вывихе, полученном ею в детстве.
В другие
часы ее внешность вызвала бы подозрение даже у наименее проницательных людей,
привлекла бы взгляды самых нелюбопытных прохожих. Но в половине третьего утра
парижские улицы почти безлюдны; на них попадаются только трудолюбивые
ремесленники, отправляющиеся на дневной заработок, или же бездельники,
возвращающиеся домой после разгульной ночи. Для первых день начинается; для
вторых он кончается.
Лавальер
боялась всех встречных, так как она по неопытности не могла бы отличить честного
человека от негодяя. Нищета была для нее пугалом, и все люди, которых она
встречала, казались ей бедняками.
Несмотря
на беспорядок в туалете, она была одета изящно, так как на ней было то же
платье, в котором она являлась накануне к вдовствующей королеве; кроме того, ее
бледное лицо и красивые глаза, видневшиеся из-под плаща, который она
приподняла, чтобы смотреть в а дорогу, возбуждали различные чувства у прохожих:
нездоровое любопытство у одних, жалость у других.
Так
дошла Лавальер, страшно волнуясь, торопясь и спотыкаясь, до Гревской площади.
Время от времени она останавливалась, прижимала руку к сердцу, прислонялась к
стене, чтобы передохнуть, и затем еще быстрее устремлялась вперед.
На
Гревской площади Лавальер столкнулась с тремя подвыпившими оборванцами, которые
сходили с барки, причаленной к набережной. Барка была нагружена вином, и было
видно, что эти люди отдали честь ее грузу.
Нестройными
голосами они воспевали Бахуса и, спустившись на набережную, загородили дорогу
молодой девушке. Лавальер остановилась. Они тоже остановились при виде женщины
в придворном костюме. Потом взялись за руки и окружили Лавальер, напевая:
Бедняжка,
ты скучаешь,
Пойдем
посмеемся вместе.
Лавальер
поняла, что эти люди помешают ей идти дальше. Она сделала несколько попыток к
бегству; но все они были безуспешны. Ноги у нее подкосились, она почувствовала,
что сейчас упадет, и отчаянно закричала. Но в то же мгновенье окружавшее ее
кольцо разорвалось под чьим-то мощным натиском. Один из оскорбителей кубарем
полетел налево, другой покатился направо, к реке, третий пошатнулся.
Перед
девушкой стоял офицер мушкетеров, с нахмуренными бровями, угрожающе сжатыми
губами и поднятой рукой. При виде мундира, особенно же испытав силу человека,
носившего его, пьяницы разбежались.
– Вот
тебе раз! – воскликнул офицер. – Да ведь это мадемуазель де Лавальер!
Ошеломленная
тем, что произошло, пораженная звуками своего имени, Лавальер подняла глаза и
узнала д'Артаньяна.
– Да,
сударь, это я.
И она
схватила его за руку.
– Вы
защитите меня, господин д'Артаньян? – произнесла она умоляющим голосом.
– Конечно;
но куда же вы идете в такой ранний час?
– В
Шайо.
– В
Шайо, через Ране? Ведь вы, мадемуазель, удаляетесь от него.
– В
таком случае, сударь, будьте добры, укажите мне дорогу и проводите меня.
– С
большим удовольствием!
– Но
как вы очутились здесь? По какой милости неба вы подоспели мне на помощь?
Право, мне кажется, что я вижу сон или схожу с ума.
– Я
очутился здесь, мадемуазель, потому что у меня дом на Гревской площади. Вчера я
пришел сюда за квартирной платой и здесь заночевал. Теперь мне хочется пораньше
попасть во дворец, чтобы проверить караулы.
– Спасибо, –
сказала Лавальер.
«Я
объяснил ей, что я делал, – подумал Д'Артаньян, – но что делала она и
зачем идет в Шайо в такой час?»
Он подал
ей руку. Лавальер оперлась на нее и быстро пошла. Однако чувствовалось, что она
была очень слаба. Д'Артаньян предложил ей отдохнуть; она отказалась.
– Вы,
должно быть, не знаете, где Шайо? – поинтересовался Д'Артаньян.
– Не
знаю.
– Туда
очень далеко.
– Все
равно!
– По
крайней мере лье.
– Ничего,
я дойду.
Д'Артаньян
больше не спорил; по тону голоса он всегда отличал серьезно принятые решения.
Он
скорее нес, чем провожал Лавальер.
Наконец
показались холмы.
– К
кому вы идете, мадемуазель? – спросил д'Артаньян.
– К
кармелиткам, сударь.
– К
кармелиткам?! – с изумлением повторил д'Артаньян.
– Да;
и раз господь послал вас на моем пути, примите мою благодарность и прощайте.
– К
кармелиткам! Вы прощаетесь! Значит, вы хотите постричься?.. вскричал
Д'Артаньян.
– Да,
сударь.
– Вы!!!
В этом
вы, за которым мы поставили три восклицательных знака, чтобы придать ему как
можно больше выразительности, заключалась целая поэма.
Оно
воскресило у Лавальер старые воспоминания о Блуа и ее недавнее прошлое в Фонтенбло;
оно говорило ей: «Вы могли бы быть счастливы с Раулем и стать такой
могущественной с Людовиком, и вы хотите постричься!»
– Да,
сударь, – отвечала она, – я. Я хочу стать служительницей божьей; я
отказываюсь от мира.
– Но
не ошибаетесь ли вы относительно своего призвания? Не обманываетесь ли относительно
воли божьей?
– Нет,
потому что бог послал мне вас навстречу. Без вас я, наверное, не попала бы
сюда. Значит, бог хотел, чтобы я дошла до цели.
– Сомневаюсь, –
сказал в ответ Д'Артаньян, – ваше рассуждение кажется мне чересчур хитроумным.
– Во
всяком случае, – продолжала Лавальер, – вы теперь посвящены в мои
планы. Мне остается только попросить вас о последней любезности, заранее
принося вам благодарность.
– Говорите,
мадемуазель.
– Король
не знает о моем бегстве из дворца.
Д'Артаньян
отступил в удивлении.
– Король, –
продолжала Лавальер, – не знает, что я собираюсь постричься.
– Король
не знает!.. – вскричал Д'Артаньян. – Берегитесь, мадемуазель, вы не
предусмотрели всех последствий вашего поступка. Без ведома короля ничего нельзя
предпринимать, особенно придворным.
– Я
больше не придворная, сударь.
Д'Артаньян
смотрел на девушку с все возраставшим удивлением.
– Не
беспокойтесь, сударь, – говорила она, – все предусмотрено, и к тому
же теперь было бы поздно менять решение. Дело сделано.
– Что
же вам угодно, мадемуазель?
– Сударь,
я умоляю вас дать мне клятву – из жалости, из великодушия, из чувства
чести.
– В
чем?
– Поклянитесь
мне, господин Д'Артаньян, что вы не расскажете королю о встрече со мной и о
том, что я в монастыре кармелиток.
Д'Артаньян
покачал головой.
– Я
не дам вам такой клятвы, – отказался он.
– Почему
же?
– Потому
что я знаю короля, знаю вас, знаю себя самого, знаю человеческую природу вообще;
нет, такой клятвы я вам не дам.
– В
таком случае, – произнесла Лавальер с силой, которой от нее нельзя было
ожидать, – вместо того, чтобы благословлять вас до конца моих дней, скажу
вам – будьте прокляты! Вы делаете меня несчастнейшей из всех женщин!
Мы уже
говорили, что д'Артаньян умел различать голос сердца; восклицание Лавальер
взволновало его. Он увидел, как исказилось ее лицо, как дрожь пробежала по ее
хрупкому и нежному телу; он понял, что сопротивление убьет ее.
– Пусть
будет по-вашему, – согласился он. – Будьте спокойны, мадемуазель, я
ничего не скажу королю.
– Спасибо
вам, спасибо! – воскликнула Лавальер. – Вы великодушнейший из всех
людей.
И в
порыве радости она схватила руку д'Артаньяна и крепко пожала ее.
Мушкетер
был тронут.
– Вот
тебе раз! – удивился он. – Она начинает тем, чем другие кончают. Как
тут не растрогаться!
В
припадке горя Лавальер присела было на камень, во собралась с силами, встала и
направилась к монастырю, очертания которого обрисовывались на бледнеющем небе.
Д'Артаньян издали следил за нею. Дверь в монастырскую приемную была приоткрыта.
Лавальер скользнула туда, как тень, и, поблагодарив д'Артаньяна легким
движением руки, скрылась.
Оставшись
один, д'Артаньян задумался над только что происшедшим.
– Вот
так положение! – размышлял он. – Хранить такую тайну – все равно
что носить в кармане раскаленный уголь и надеяться, что он не прожжет платья.
Выдать же тайну после того, как поклялся хранить ее, было бы бесчестно. Обыкновенно
хорошие мысли приходят мне в голову мгновенно; однако на этот раз, если я не
ошибаюсь, придется порядком потрудиться, прежде чем я найду решение вопроса…
Куда направить путь?.. Ей-богу, в Париж; это правильная дорога… Только придется
бежать бегом… А бежать лучше на четырех ногах, чем на двух. К несчастью, у меня
теперь только две… Коня! «Корону за коня!» – сказал бы я, как говорят в
театре…
Впрочем,
это будет стоить мне подешевле… У заставы Конферанс стоит пикет мушкетеров, и
там я найду целый десяток лошадей.
Приняв
это решение, Д'Артаньян тотчас же направился к пикету, выбрал лучшую лошадь и
через десять минут был во дворце. На башне дворца пробило пять.
Д'Артаньян
осведомился о короле. Король лег в обычный час, после аудиенции, данной им
Кольберу, и, вероятно, еще спал.
– Да, –
сказал мушкетер, – она не обманула меня. Король ничего не знает. Если бы
ему была известна хоть половина того, что произошло, во дворце все были бы на
ногах.
|
