Глава 15. ИЗГНАННИК
Не успел
Д'Артаньян сойти с лестницы, как король позвал своего приближенного.
– Я
дам вам поручение, – сказал король.
– Я
к услугам вашего величества.
– Тогда
подождите.
Молодой
король сел писать письмо. Из груди его вырвалось несколько вздохов, но в глазах
сверкало торжество.
«Господин
кардинал!
Следуя
вашим добрым советам и особенно покоряясь вашей твердости, я победил и одолел
слабость, недостойную короля. Вы так хорошо устроили мою будущность, что
благодарность остановила меня в ту минуту, когда я хотел разрушить ваш труд. Я
понял, что был неправ, пожелав идти не тем путем, который вы указали мне. Какое
несчастье было бы для всей Франции и для моего семейства, если бы раздор
вспыхнул между мной и моим министром.
Однако
это, конечно, случилось бы, если бы я взял в жены вашу племянницу. Я прекрасно
это понял и с настоящей минуты не буду противиться своему жребию. Я готов
вступить в брак с инфантой Марией-Терезией. Вы можете немедленно начать
переговоры.
Любящий
вас
Людовик».
Король
прочитал письмо, потом собственноручно запечатал его.
– Отдайте
это письмо кардиналу, – приказал он.
Приближенный
вышел.
У дверей
Мазарини он встретил Бернуина, который ждал его с волнением.
– Что? –
спросил он.
– Письмо
от короля к господину кардиналу, – отвечал приближенный.
– Письмо!
Мы ждали его после сегодняшней утренней прогулки его величества.
– А,
вы знаете, что король…
– В
качестве первого министра мы обязаны все знать. В этом письме его величество,
вероятно, просит, умоляет?
– Не
знаю, но король не раз вздохнул в то время, как писал.
– Да,
да, мы знаем, что это значит. Вздыхать можно от счастья так же, как от горя.
– Однако
король по возвращении не был похож на счастливого человека.
– Вы,
верно, не рассмотрели? И вы видели его величество, только когда он возвратился:
во время прогулки с ним находился только лейтенант мушкетеров. Но я смотрел в
зрительную трубу кардинала, когда глаза его преосвященства уставали. Уверяю
вас, оба плакали: и король и дама.
– И
что же, плакали они тоже от счастья?
– Нет,
от любви: они давали друг другу клятвы самой нежной любви, которые король готов
сдержать очень охотно. И это письмо – начало исполнения клятв.
– А
что думает господин кардинал об этой страсти, которая, впрочем, ни для кого не
тайна?
Бернуин
взял под руку королевского посланца и, подымаясь с ним по лестнице, сказал вполголоса:
– Если
говорить откровенно, кардинал надеется на полный успех этого дела. Знаю, что
нам придется воевать с Испанией, но что за беда? Война отвечает желаниям
дворянства. Кардинал даст своей племяннице королевское приданое, быть может,
даже лучше королевского. Будут деньги, празднества и битвы. Все будут довольны.
– А
мне кажется, – возразил приближенный, покачивая головою, – что такое
маленькое письмецо не может заключать в себе столько важных вещей.
– Друг
мой, – ответил Бернуин, – я уверен в том, что говорю. Господин
д'Артаньян рассказал мне все.
– Что
же именно?
– Я
обратился к нему от имени кардинала и спросил, что там произошло.
Разумеется,
я не открыл ему наших тайных замыслов, он ведь ловкий пройдоха. «Любезный
господин Бернуин, – отвечал он мне, – король до безумия влюблен в
Марию Манчини. Вот все, что я могу вам сказать». – О, неужели вы думаете, –
сказал я, – что ради этой любви он способен нарушить волю
кардинала?» – «Ах, не спрашивайте меня! Я думаю, что король готов на все!
Он чрезвычайно упрям, и когда чего-нибудь хочет, так непременно настоит на
своем. Если он задумал жениться на Марии Манчини, так непременно женится». С
этими словами лейтенант простился со мной и пошел к конюшне; там он оседлал
лошадь, вскочил на нее и пустился как стрела, словно за ним гнался сам дьявол.
– Значит,
вы думаете…
– Что
лейтенант знает гораздо больше того, что сказал мне…
– И,
по-вашему мнению, господин д'Артаньян…
– Вероятно,
скачет теперь за изгнанными красавицами и подготовляет все необходимое для
успеха королевской любви.
Беседуя
таким образом, оба наперсника подошли к кабинету кардинала.
Мазарини
уже не мучила подагра; он в волнении ходил по комнате, прислушиваясь у дверей и
заглядывая в окна.
Бернуин
ввел к нему посланного, которому приказано было вручить письмо лично кардиналу.
Мазарини взял письмо, но, прежде чем распечатать его, изобразил на своем лице ничего
не выражающую улыбку, за которой так удобно скрывать любые переживания. Поэтому
на его лице никак не отразились те чувства, которые возбудило в нем письмо.
– Хорошо! –
произнес он, перечитав письмо два раза… – Превосходно!
Скажите
его величеству, что я благодарю его за послушание королеве-матери и исполню его
волю.
Посланный
вышел.
Едва
дверь закрылась, как кардинал, не имевший нужды притворяться при Бернуине, сбросил
маску и мрачно крикнул:
– Позвать
Бриенна!
Секретарь
тотчас явился.
– Я
оказал сейчас, – сообщил ему Мазарини, – такую важную услугу
государству, какой никогда еще не оказывал. Вот письмо, свидетельствующее о
ней; вы отнесете его королеве и, когда она прочтет, положите его в папку под
литерою Б, где лежат документы и бумаги, касающиеся моей службы Франции.
Бриенн
вышел. Он не мог удержаться, чтобы не прочитать по дороге это интересное
письмо, так как оно не было запечатано. Разумеется, и Бернуин, живший в ладу со
всеми, подошел к секретарю поближе, так что мог через его плечо прочесть письмо.
Новость быстро разнеслась по дворцу, и Мазарини даже боялся, что она дойдет до
королевы прежде, чем Бриенн успеет показать ей письмо сына.
Вскоре
был отдан приказ об отъезде, и принц Конде, явившись к моменту пробуждения короля,
пометил в своей записной книжке Пуатье как следующий пункт, где их величества
решили остановиться и отдохнуть.
Так в
несколько минут закончилась интрига, сильно занимавшая всех дипломатов Европы.
Самый очевидный ее результат состоял в том, что лейтенант мушкетеров лишился
места и жалованья. Правда, взамен того и другого он получил независимость.
Скоро мы
узнаем, как д'Артаньян воспользовался ею. Теперь же, с позволения читателя, вернемся
в «Гостиницу Медичи», где открылось окно как раз в ту же минуту, когда во
дворце отдавали приказание об отъезде короля.
Окно
отворилось в комнате Карла II. Несчастный король провел всю ночь в раздумье. Он
сидел, опустив голову на руки и облокотившись на стол.
Больной
и дряхлый Парри заснул в углу комнаты, утомленный духом и телом.
Странной
была участь этого верного слуги: он видел, что и для второго поколения его королей
начинается ряд страшных бедствий, терзавших первое. Когда король поразмыслил
над своей неудачей, когда понял, в каком ужасном одиночестве он очутился,
простившись с последней надеждой, у него закружилась голова, и он откинулся на
спинку кресла, в котором сидел.
Тут
судьба сжалилась над несчастным и послала ему сон. Он проснулся только в
половине седьмого, когда солнце уже осветило комнату. Парри, не двигавшийся с
места, чтобы не разбудить короля, с невыразимой грустью смотрел на глаза
молодого монарха, покрасневшие от бессонницы, на его щеки, побледневшие от
страданий и лишений.
Стук
тяжелых телег, спускавшихся к Луаре, разбудил Карла. Он встал, осмотрелся, как
человек, который все забыл, увидел Парри, пожал ему руку и приказал
рассчитаться с Крополем.
Крополь,
взявши с Парри по счетам, поступил вполне честно, повторив только свое замечание,
что оба путешественника ничего не ели, в чем он видел двойное неудобство: обиду
для своей кухни и необходимость брать за обеды, которые не были съедены, но все
же были приготовлены.
Парри
заплатил, не возражая.
– Надеюсь, –
сказал король, – что лошади наши питались не так, как мы. По вашему счету
я не вижу, чтобы они кормились, а нам, путешественникам, отправляющимся очень
далеко, плохо иметь голодных лошадей.
При
подобном подозрении Крополь принял величественный вид и ответил, что «Гостиница
Медичи» оказывает одинаковое гостеприимство людям и лошадям.
Король и
старый слуга сели на коней и, выехали на Парижскую дорогу, не встретив на пути
ни одного человека ни на улицах, ни в предместьях города.
Для
Карла II последний удар был тем сильнее, что он означал новое изгнание.
Несчастные
хватаются за малейшую надежду, как счастливые – за величайшее благополучие,
и если приходится покинуть место, где эта надежда ласкала их сердце, они
испытывают ту смертельную тоску, какую чувствует изгнанник, едва лишь вступит
на корабль, что должен увезти его в изгнание. Вероятно, сердце, раненное уже
множество раз, сильнее ощущает малейший укол, ибо оно считает благом хоть
минутное отсутствие зла, которое есть всего лишь отсутствие страдания. Ибо в
конечном счете посреди самых ужасных невзгод бог бросил нам надежду, как ту
каплю воды, что бессердечный богач в аду просил у Лазаря.
На
мгновение надежда блеснула перед Карлом, когда Людовик ласково принял его. Она
как будто начала осуществляться, как вдруг отказ Мазарини превратил этот мираж
в несбыточную мечту. Обещание Людовика XIV, тотчас же взятое назад, показалось
Карлу II насмешкой, так же как его корона, скипетр, друзья, как все, что
окружало его в детстве и покинуло в изгнании. Все показалось Карлу II
насмешкой, все, кроме холодного и мрачного покоя, который сулила ему смерть.
Вот о
чем думал несчастный король, когда, опустив голову и бросив поводья, он ехал
под теплыми и ласковыми лучами майского солнца
|
