Глава 34. КАК ПРОВЕЛ
ЛЮДОВИК ВРЕМЯ ОТ ПОЛОВИНЫ ОДИННАДЦАТОГО ДО ДВЕНАДЦАТИ
Вернувшись
от Лавальер, король застал у себя Кольбера, который ожидал его распоряжений по
поводу назначенного на следующий день церемониала.
Как мы
уже сказали, речь шла о приеме голландского и испанского послов. Людовик XIV
имел серьезные поводы для недовольства Голландией. Штаты уже несколько раз
пускались на всевозможные уловки в своих отношениях с Францией и, как бы не
придавая значения могущему последовать разрыву, снова отступали от союза с
христианнейшим королем и затевали интриги с Испанией.
После
того как Людовик XIV обрел всю полноту власти, то есть после смерти Мазарини,
он сразу же столкнулся с этим положением вещей.
Молодому
человеку нелегко было разрешить вопрос; но так как в эту эпоху нация была единодушна
с королем, то тело с готовностью исполняло все решения, которые принимала
голова. Достаточно было вспышки гнева, прилива молодой и живой крови к мозгу, и
прежний политический курс менялся, создавалась новая комбинация. Роль дипломата
той эпохи сводилась к подготовка переговоров, которые могли быть полезны
государям.
В своем
тогдашнем настроении Людовик не способен был принимать мудрые решения. Еще
взволнованный ссорой с Лавальер, он расхаживал по кабинету, с жадностью
отыскивая предлог для взрыва после долгого периода сдержанности.
Увидя
короля, Кольбер сразу понял положение и угадал намерения монарха. Он стал лавировать.
Когда государь спросил, что следует сказать завтра послу, помощник интенданта
выразил удивление, каким образом г-н Фуке не осведомил ни о чем его величество.
– Господину
Фуке, – сказал он, – известно все, что касается Голландии; вся
корреспонденция попадает в его руки.
Король,
привыкший к нападкам Кольбера на г-на Фуке, пропустил это замечание мимо ушей.
Увидя,
какое впечатление произвели его слова, Кольбер пошел на попятную, заявив, что
г-н Фуке не так уж виноват, как это кажется с первого взгляда, если принять во
внимание его теперешние заботы. Король насторожился.
– Какие
заботы? – спросил он.
– Государь,
люди всегда люди, и у господина Фуке наряду с большими достоинствами есть и
недостатки.
– У
кого их нет, господин Кольбер!
– У
вашего величества они тоже есть, – смело заявил Кольбер, умевший
приправить грубую лесть легким порицанием.
Король
улыбнулся.
– Какой
же недостаток у господина Фуке? – спросил он.
– Все
тот же, государь; говорят, он влюблен.
– В
кого?
– Не
знаю наверное, государь; я мало вмешиваюсь в любовные дела.
– Но
раз вы говорите, значит, вы что-нибудь знаете?
– Только
по слухам.
– Что
же вы слышали?
– Одно
имя.
– Какое?
– Не
помню.
– Все
же скажите.
– Как
будто имя одной из фрейлин принцессы.
Король
вздрогнул.
– Вам
известно больше, чем вы хотите сказать, господин Кольбер, прошептал он.
– Уверяю
вас, государь, нет!
– Но
ведь фрейлины принцессы известны все наперечет, и если я назову вам их имена,
вы, может быть, припомните.
– Нет,
государь.
– Постарайтесь.
– Напрасный
труд, государь. Когда речь заходит об имени скомпрометированной дамы, моя
память делается железной шкатулкой, от которой потеряли ключ.
По лицу
короля прошло облако; потом, желая показать, что он вполне владеет собой, Людовик
тряхнул головой и сказал:
– Перейдем
теперь к голландским делам.
– Прежде
всего, государь, в котором часу вашему величеству угодно будет принять послов?
– Рано
утром.
– В
одиннадцать часов?
– Это
слишком поздно… В девять.
– Это
слишком рано.
– Для
друзей это безразлично; с друзьями можно не церемониться; если же враги
обидятся, тем лучше. Признаться, я охотно покончил бы со всеми этими болотными
птицами, которые надоели мне своим криком.
– Государь,
будет сделано, как угодно вашему величеству. Значит, в девять часов… Я отдам
распоряжение. Аудиенция будет торжественная?
– Нет.
Я хочу объясниться с ними, не ухудшая положения вещей, что всегда случается в
присутствии слишком большого числа людей. В то же время я хочу добиться
ясности, чтобы больше не возвращаться к этому вопросу.
– Ваше
величество назначите лиц, которые будут присутствовать на этом приеме?
– Я
составлю список… Теперь поговорим о послах. Чего им нужно?
– От
союза с Испанией Голландия ничего не выигрывает; от союза с Францией она много
теряет.
– Как
так?
– Вступив
в союз с Испанией, Штаты будут защищены владениями своего союзника; при всем
своем желании они не могут захватить их. От Антверпена до Роттердама только
один шаг через Шельду и Маас. Если они пожелают запустить зубы в испанский
пирог, то вы, государь, зять испанского короля, можете через два дня явиться с
кавалерией в Брюссель. Следовательно, им хочется поссорить вас с Испанией и
заронить у вас подозрение, чтобы отбить охоту вмешиваться в ее дела.
– Разве
не проще было бы, – отвечал король, – заключить со мной прочный союз,
который давал бы мне кое-какие преимущества, а для них был бы выгоден во всех
отношениях?
– Нет;
ведь если бы Франция приобрела случайно общую границу с Голландией, то ваше величество
оказались бы неудобным соседом. Молодой, пылкий, воинственный французский
король может нанести чувствительные удары Голландии, особенно если он
приблизится к ней.
– Все
это я прекрасно понимаю, господин Кольбер, и ваши рассуждения превосходны. Но
скажите мне, пожалуйста, каковы ваши выводы?
– Решения
вашего величества всегда отличаются мудростью.
– Что
мне будут говорить эти послы?
– Они
скажут вашему величеству, что очень желают союза с вами, но это ложь; они будут
говорить испанцам, что трем державам необходимо соединиться и помешать
процветанию Англии; это тоже ложь, потому что Англия является в настоящее время
естественным союзником вашего величества, у нее есть флот, тогда как у вас его
нет. Именно Англия может служить противовесом могуществу Голландии в Индии.
Наконец, Англия – монархическое государство, с которым у вашего величества
родственные связи.
– Хорошо,
но что бы вы ответили им?
– Я
с большой сдержанностью ответил бы им, государь, что Голландия не очень
расположена к французскому королю, что голландское общественное мнение
недружелюбно к вашему величеству, что в Голландии были отчеканены медали с
оскорбительными надписями.
– С
оскорбительными для меня надписями? – вскричал возбужденный король.
– Нет,
государь; «оскорбительные» – неподходящее слово, я обмолвился.
Я хотел
сказать с надписями, чрезмерно лестными для голландцев.
– Ну,
гордость голландцев меня мало трогает, – со вздохом сказал король.
– И
ваше величество тысячу раз правы… Однако, – это королю известно лучше, чем
мне, – чтобы добиться уступок, в политике позволительны несправедливости.
Пожаловавшись на голландцев, ваше величество приобретет в их глазах большой
авторитет.
– Что
же это за медали? – спросил Людовик. – Ведь если я заговорю о них,
мне нужно знать все точно.
– Право,
не знаю в точности, государь… Какой-то крайне заносчивый девиз… В этом весь
смысл, слова несущественны.
– Отлично.
Я сделаю ударение на слове медаль, а они пусть понимают, как хотят.
– Поймут!
Ваше величество может также ввернуть несколько слов о распространяемых памфлетах.
– Никогда!
Памфлеты грязнят их авторов гораздо больше, чем тех, против кого они направлены.
Благодарю вас, господин Кольбер, вы можете идти.
– Государь!
– Прощайте!
Не забудьте о назначенном часе; я прошу вас присутствовать на приеме.
– Государь,
я жду от вашего величества списка приглашенных.
– Да,
да.
Король
задумался, но совсем не о списке. Часы пробили половину двенадцатого. На лице короля
можно было прочесть страшную борьбу между гордостью и любовью.
Разговор
на политические темы успокоил Людовика; бледное, искаженное лицо Лавальер
говорило его воображению совсем не о голландских медалях и памфлетах. Десять
минут он размышлял, следует ли ему вернуться к Лавальер. Но Кольбер почтительно
напомнил ему о списке, и король покраснел при мысли, что он до такой степени
занят своей любовью, когда нужно думать о государственных делах.
Он стал
диктовать:
– Королева-мать…
королева… принцесса… госпожа де Мотвиль… мадемуазель де Шатильон… госпожа де
Навайль. Мужчины: принц… господин де Граммон… господин де Маникан… господин де
Сент-Эньян… и дежурные офицеры.
– А
министры? – спросил Кольбер.
– Это
само собой разумеется, и секретари.
– Государь,
я пойду распорядиться, все будет исполнено.
Часы
пробили двенадцать. В этот самый час бедняжка Лавальер умирала от горя.
Король
отправился в спальню. Уже целый час королева ждала его. Со вздохом Людовик шел
к ней; но, вздыхая, он благословлял себя за свое мужество, хвалил себя за то,
что проявляет в любви такую же твердость, как в политике.
|
