Глава 17. СОПЕРНИКИ В
ЛЮБВИ
Прошло
не более двух часов, как Людовик XIV расстался с де Сент‑Эньяном.
Но, обуреваемый первым пылом любви, он испытывал настоятельную потребность
непрерывно говорить о Лавальер, когда не видел ее.
Единственный
человек, с которым он мог позволить себе откровенность подобного рода, был де
Сент‑Эньян; итак, де Сент‑Эньян
стал ему насущно необходим.
– Ах,
это вы, граф! – воскликнул король, обрадованный и тем, что видит де Сент‑Эньяна,
и тем, что не видит больше Кольбера, хмурое лицо которого неизменно портило ему
настроение. – Так это вы? Тем лучше! Вы пришли очень кстати. Вы участвуете
в нашей поездке?
– В
какой поездке, ваше величество?
– В
поездке, которую мы предпримем в Во, где суперинтендант устраивает для нас
празднество. Ах, де Сент‑Эньян, ты увидишь наконец
празднество, рядом с которым наши развлечения в Фонтенбло – забавы
каких-нибудь приказных.
– В
Во! Суперинтендант устраивает для вашего величества празднество в Во?
Только-то?
– Только-то!
Ты очарователен, напуская на себя равнодушие. Да знаешь ли ты, знаешь ли, что
едва станет известно об этом приеме в Во, назначенном суперинтендантом на
следующее воскресенье, как все наши придворные начнут грызть друг другу горло,
лишь бы получить приглашение? Повторяю тебе, де Сент‑Эньян,
ты участвуешь в этой поездке.
– Да,
ваше величество, если не совершу прежде более отдаленной и менее
привлекательной.
– Какой
же?
– На
берега Стикса, ваше величество.
– Куда? –
воскликнул со смехом Людовик XIV.
– Нет,
серьезно, ваше величество; меня побуждают отправиться в эти края, и притом в
такой решительной форме, что я, право, не знаю, как отказаться.
– Я
не понимаю тебя, мой милый. Я знаю, правда, ты сегодня в ударе, но не спускайся
с вершин поэзии в укутанные мглою долины.
– Если
ваше величество соблаговолите меня выслушать, я больше не стану вас мучить.
– Говори!
– Помнит
ли король барона дю Валлона?
– Еще
бы! Он отменный слуга короля, моего отца, и, честное слово, собутыльник не
худший. Ты говоришь о том, который обедал у нас в Фонтенбло?
– Вот
именно. Но ваше величество забыли упомянуть еще об одном его качестве – он
предупредительный и любезный убийца!
– Как!
Господин дю Валлон желает убить тебя?
– Или
сделать так, чтобы меня убили, что то же самое.
– Ну
что ты?
– Не
смейтесь, ваше величество, я говорю чистую правду.
– И
ты говоришь, что он добивается твоей смерти!
– В
данный момент достойный дворянин только об этом и думает.
– Будь
спокоен. В случае чего я сумею тебя защитить, если он в этом деле не прав.
– Ваше
величество изволили произнести слово «если».
– Разумеется.
Отвечай же мне, мой бедный де Сент‑Эньян, отвечай так, как если бы
дело касалось кого-либо другого, а не тебя. Прав он или не прав?
– Пусть
судит об этом ваше величество.
– Что
ты сделал ему?
– О,
ему ничего. Но, по-видимому, одному из его друзей.
– Это
то же, что ему самому, а его друг – один из четырех знаменитых?
– Нет,
это сын одного из четырех знаменитых, всего-навсего сын.
– Но
что же ты сделал ему?
– Я
помог одному лицу отнять у него возлюбленную.
– И
ты признаешься в этом?
– Нужно
признаваться, раз это правда.
– В
таком случае ты виноват.
– Значит,
я виноват?
– Да,
и по правде сказать, если он прикончит тебя…
– Ну?
– То
будет прав.
– Ах,
вот вы как рассудили, ваше величество?
– А
ты недоволен моим решением?
– Я
нахожу, что оно слишком поспешно.
– Суд
скорый и правый, как говорил мой дед Генрих Четвертый.
– В
таком случае, пусть король сейчас же подпишет помилование моему противнику, который
ждет меня близ Меньших Братьев, чтобы убить меня.
– Его
имя и лист пергамента.
– Ваше
величество, пергамент – на вашем столе, а что касается имени…
– Что
же касается его имени?
– То
это виконт де Бражелон, ваше величество.
– Виконт
де Бражелон! – воскликнул король, переходя от смеха к глубокой
задумчивости.
Затем,
после минутного молчания, он вытер пот, выступивший на его лбу, и невнятно пробормотал:
– Бражелон!
– Ни
больше ни меньше, ваше величество.
– Бражелон,
жених…
– Боже
мой, да! Бражелон, жених…
– Но
ведь Бражелон находится в Лондоне?
– Да,
но ручаюсь вам, ваше величество, сейчас он там уже не находится.
– И
он в Париже?
– Точнее
сказать, близ монастыря Меньших Братьев, где, как я имел честь доложить, он
ожидает меня.
– Зная
решительно все?
– И
многое другое сверх этого! Быть может, ваше величество желаете взглянуть на
послание, которое он мне оставил?
И де
Сент‑Эньян вытащил из кармана уже
известную нам записку Рауля.
– Когда
ваше величество прочтете эту записку, я буду иметь честь сообщить, каким
образом я ее получил.
Король,
явно волнуясь, прочел записку и сразу спросил:
– Ну?
– Ваше
величество знаете некий замок чеканной работы, замыкающий некую дверь черного
дерева, которая отделяет некую комнату от некоего бело‑голубого
святилища?
– Разумеется,
от будуара Луизы?
– Да,
ваше величество. Так вот, в замочной скважине этой двери я и нашел записку. Кто
всунул ее туда? Виконт де Бражелон или дьявол? Но так как записка пахнет
амброю, а не серой, я решил, что это сделано, очевидно, не дьяволом, а
господином де Бражелоном.
Людовик
склонил голову и грустно задумался. Быть может, в этот момент в его сердце шевельнулось
что-то вроде раскаяния.
– Ах, –
вздохнул он, – значит, тайна раскрыта!
– Ваше
величество, я сделаю все от меня зависящее, чтобы она умерла в груди, которая
ее заключает, – сказал де Сент‑Эньян с чисто испанской отвагой.
Он шагнул к двери, но король жестом остановил его.
– Куда
вы идете? – поинтересовался он.
– Туда,
где меня ждут, ваше величество.
– Для
чего?
– Надо
полагать, чтобы драться.
– Драться! –
вскричал король. – Погодите минуту, граф.
Де Сент‑Эньян
покачал головой, как ребенок, недовольный, когда ему мешают упасть в колодец
или играть с острым ножом.
– Но,
ваше величество…
– Прежде
всего, – сказал король, – я еще должным образом не осведомлен.
– О,
пусть ваше величество спрашивает, и я разъясню все, что знаю.
– Кто
вам сообщил, что господин де Бражелон проник в эту комнату?
– Записка,
которую я нашел в замке, о чем я уже имел честь докладывать вам, государь.
– Что
тебя убеждает, что это он всунул ее туда?
– Кто
другой решился бы выполнить подобное поручение?
– Ты
прав. Как же он мог проникнуть к тебе?
– Вот
это чрезвычайно существенно, так как все двери были заперты на замок и ключи
находились в кармане у Баска, моего лакея.
– Значит,
твоего лакея подкупили.
– Невероятно,
ваше величество!
– Что
же здесь невероятного?
– Потому
что, если б его подкупили, он мог бы понадобиться еще не раз в будущем, и бедного
малого не стали бы губить, так явно показывая, что воспользовались именно им.
– Правильно.
Значит, остается единственное предположение.
– Посмотрим,
ваше величество, то ли это предположение, которое возникло и у меня.
– Он
проник к тебе, пройдя лестницу.
– Увы,
ваше величество, мне кажется это более чем вероятным.
– Значит,
все-таки кто-то продал тайну нашего люка?
– Продал
или, может быть, подарил.
– Почему
такое различие?
– Потому
что иные лица стоят так высоко, что не могут продать; они могут лишь подарить.
– Что
ты хочешь сказать?
– О,
ваше величество обладаете достаточно тонким умом, чтобы самостоятельно
догадаться и избавить меня, таким образом, от затруднения назвать…
– Ты
прав. Принцесса!
– Ах! –
вздохнул Сент‑Эньян.
– Принцесса,
которая обеспокоена твоим переездом.
– Принцесса,
которая располагает ключами от комнат всех своих фрейлин и которая достаточно
могущественна, чтобы открыть то, чего, кроме вашего величества и ее высочества,
никто не мог бы открыть.
– И
ты думаешь, что моя сестра заключила союз с Бражелоном?
– Да,
ваше величество, да…
– И
даже сообщила ему все эти тонкости?
– Быть
может, она сделала даже больше.
– Больше…
Договаривай.
– Быть
может, она сама проводила его.
– Куда?
Вниз? К тебе?
– Вы
думаете, что это невозможно, ваше величество?
– О!
– Слушайте,
ваше величество. Вы знаете, что принцесса любит духи?
– Да,
эту привычку она переняла у моей матери.
– И
в особенности вербену?
– Да,
это ее излюбленный запах.
– Так
вот, моя квартира благоухает вербеной.
Король
задумался, потом, помолчав немного, сказал:
– Почему
бы принцессе Генриетте становиться на сторону Бражелона и проявлять враждебность
ко мне?
Произнося
эти слова, на которые де Сент‑Эньян легко мог бы ответить:
«женская ревность», король испытывал своего друга, стараясь проникнуть в
глубину его души, чтобы узнать, не постиг ли он тайны его отношений с
невесткой. Но де Сент‑Эньян был незаурядным придворным
и не решался по этой причине входить в семейные тайны.
К тому
же он был достаточно близким приятелем муз, чтобы не задумываться – и
притом весьма часто – над печальной судьбою Овидия, глаза которого пролили
столько слез во искупление вины, состоявшей в том, что им довелось увидеть во
дворце Августа неведомо что. И так как он обнаружил свою проницательность,
доказав, что вместе с Бражелоном в его комнате побывала также принцесса, ему
предстояло теперь расплатиться с лихвой за собственное тщеславие и ответить на
поставленный прямо и определенно вопрос: «Почему принцесса стала на сторону
Бражелона и проявляет враждебность ко мне?»
– Почему?
Но ваше величество забываете, что граф де Гиш лучший друг виконта де Бражелона.
– Я
не вижу тут связи.
– Ах,
простите, ваше величество! Но я думал, что господин де Гиш также большой друг
принцессы.
– Верно!
Все ясно. Удар нанесен оттуда.
– А
чтобы его отразить, не думает ли король, что следует нанести встречный удар?
– Да,
но не такой, какие наносятся в Венсенском лесу, – ответил король.
– Ваше
величество забываете, что я дворянин и что меня вызвали на дуэль.
– Это
тебя не касается.
– Меня
ждут близ Меньших Братьев, ваше величестве, и ждут больше часа; и так как в
этом виноват я и никто другой, то я навлеку на себя бесчестье, если не
отправлюсь туда, где меня ожидают.
– Честь
дворянина прежде всего состоит в повиновении королю.
– Ваше
величество!
– Приказываю
тебе остаться.
– Ваше
величество…
– Повинуйся!
– Как
прикажете, ваше величество.
– Кроме
того, я хочу расследовать эту историю, хочу дознаться, как посмели с такою неслыханной
дерзостью обойти меня, как посмели проникнуть в святилище моей любви. И не
тебе, де Сент‑Эньян, наказывать тех, то решился
на это, ибо не на твою честь они покусились; моя честь – вот что задето!
– Умоляю
ваше величество не обрушивать вашего гнева на виконта де Бражелона; в этом деле
он, быть может, погрешил против благоразумия, но в остальном его поведение
честно и благородно.
– Довольно!
Я сумею отличить правого от виноватого! Мне не помешает в этом даже самый
безудержный гнев. Но ни слова принцессе!
– Что
же мне делать с виконтом де Бражелоном? Он будет искать меня и…
– Я
поговорю с ним сегодня же или сам, или через третье лицо.
– Еще
раз умоляю ваше величество о снисходительности к нему.
– Я
был снисходительным достаточно долго, граф, – нахмурился Людовик
XIV. – Пришло время, однако, показать некоторым лицам, что у себя в доме
хозяин все-таки я!
Едва
король произнес эти слова, из которых с очевидностью вытекало, что к новой
обиде присоединились воспоминания и о былых, как на пороге его кабинета
появился слуга.
– Что
случилось? – спросил король. – И почему входят, хотя я не звал?
– Ваше
величество, – сказал слуга, – приказали мне раз навсегда впускать к
вам графа де Ла Фер, когда у него будет надобность переговорить с вами.
– Дальше.
– Граф
до Ла Фер просят принять его.
Король и
де Сент‑Эньян обменялись взглядами, в
которых было больше беспокойства, чем удивления. Людовик на мгновение
заколебался, но, почти сразу приняв решение, обратился к де Сент‑Эньяну:
– Пойди
к Луизе и сообщи ей обо всем, что затевается против нас; не скрывай от нее, что
принцесса возобновляет свои преследования и что она объединилась с людьми,
которым лучше было бы оставаться нейтральными.
– Ваше
величество…
– Если
эти вести испугают Луизу, постарайся успокоить ее. Скажи, что любовь
короля – непробиваемый панцирь. Если она знает уже обо всем (а я предпочел
бы, чтобы это было не так) или уже подверглась с какой-нибудь стороны
нападению, скажи ей, де Сент‑Эньян, – добавил король,
содрогаясь от гнева и возбуждения, – скажи ей, что на этот раз я не
ограничусь тем, что буду защищать ее от нападок, я отомщу, и отомщу так сурово,
что отныне никто не посмеет даже взглянуть на нее!
– Это
все, ваше величество?
– Все.
Иди к ней сейчас же и сохраняй верность – ты, живущий в этом аду и не
имеющий, как я, надежды на рай.
Де Сент‑Эньян
рассыпался в изъявлениях преданности. Он приложился к руке короля и, сияя,
вышел из королевского кабинета.
|
