Глава 16. ФОНТЕНБЛО
Уже
четыре дня великолепные сады Фонтенбло были оживлены непрекращавшимися празднествами
и весельем. Г-н Кольбер был завален работой: по утрам – он подводил счеты
ночных расходов, днем составлял программы, сметы, нанимал людей, расплачивался.
Господин
Кольбер получил четыре миллиона и пытался расходовать их с разумною экономией.
Он
приходил в ужас от трат на мифологию. Каждый сатир и каждая дриада обходились
не менее чем по сотне ливров в день. Да костюмы стоили по триста ливров. Каждую
ночь фейерверки истребляли пороху и серы на сто тысяч ливров. Иллюминация по
берегам пруда обходилась в тридцать тысяч ливров. Эти праздники казались
великолепными. Кольбер от радости не мог владеть собой.
В разное
время дня и ночи можно было видеть, как принцесса и король отправлялись на охоту
или устраивали приемы разных фантастических персонажей, торжества, которые без
устали изобретали в течение двух недель и в которых проявлялись блестящий ум
принцессы и щедрость короля.
Принцесса,
героиня праздника, отвечала на приветственные речи депутаций от разных неведомых
народов: гарамантсз, скифов, гиперборейцев, кавказцев и патагонцов, которые
словно из-под земли появлялись перед нею. А король каждому из них дарил
бриллианты и разные дорогие вещи.
Депутации
декламировали стихи, в которых короля сравнивали с солнцем, а принцессу с луною.
О королевах и о принце совсем перестали говорить, словно король был женат не на
Марии-Терезии Австрийской, а на Генриетте Английской.
Счастливая
пара держалась за руки, обменивалась неуловимыми пожатиями. Молодые люди
большими глотками впивали этот сладостный напиток лести, который порождают
юность, красота, могущество и любовь. Все в Фонтенбло удивлялись влиянию на
короля, которое так неожиданно приобрела принцесса. Всякий говорил про себя,
что настоящей королевой была принцесса. И действительно, король подтверждал эту
странную истину каждой своей мыслью, каждым своим словом, каждым своим
взглядом. Он черпал свои желания, искал свое вдохновение в глазах принцессы, он
упивался ее радостью, если принцесса удостаивала его улыбкой.
А
принцесса? Наслаждалась ли она своим могуществом, видя весь мир у своих ног?
Она не могла признаться в этом себе самой; но она знала это и чувствовала одно:
что у нее нет больше никаких желаний и что она совершенно счастлива. Произошло
все это по воле короля, и в результате принц, который был вторым лицом в
государстве, оказался третьим.
И ему
стало еще хуже, чем в те дни, когда музыканты де Гиша играли у принцессы. Тогда
принц мог, по крайней мере, внушить страх тому, кто его раздражал. Но, изгнав
врага благодаря союзу с королем, принц почувствовал на плечах бремя, которое
было гораздо тяжелее прежнего.
Каждую
ночь принцесса возвращалась к себе совсем измученная. Поездки верхом, купанье в
Сене, спектакли, обеды под деревьями, балы на берегу большого канала,
концерты – все это могло бы свалить с ног здорового швейцарца, а не только
слабую, хрупкую женщину.
Положим,
что касается танцев, концертов, прогулок, женщина куда выносливее самого дюжего
молодца. Но и женские силы ограничены. Что же касается принца, то он не имел
удовольствия видеть принцессу даже по вечерам. Принцессе отвели покои в
королевском павильоне вместе с молодой королевой и королевой-матерью.
Шевалье
де Лоррен, разумеется, не покидал принца и вливал по капле желчь в его свежие
раны.
После
отъезда де Гиша принц сначала было повеселел и расцвел, но три дня пребывания в
Фонтенбло снова повергли его в меланхолию.
Однажды,
часа в два, принц, поздно вставший и посвятивший еще больше, чем обыкновенно,
внимания своему туалету, вспомнил, что на этот день не было ничего назначено; и
вот он задумал собрать свой двор и повезти принцессу ужинать в Море, где у него
был прекрасный загородный дом.
С этим
намерением он направился к королевскому павильону и был очень удивлен, не найдя
там ни души. Левая дверь вела в покои принцессы, правая – в покои молодой
королевы.
В
комнате жены он узнал от швеи, которая там работала, что в одиннадцать часов
утра все отправились купаться в Сене, что из этой прогулки устроили настоящий
праздник и что придворные экипажи ожидали у ворот парка.
«Счастливая
мысль! – подумал принц. – Жара ужасная, и я сам охотно выкупался бы».
Он
кликнул людей… Никто не явился. Он пошел к каретным сараям. Там конюх сказал
ему, что нет ни одной кареты и ни одного экипажа. Тогда он велел оседлать двух
лошадей, одну для себя, другую для камердинера. Конюх ему учтиво ответил, что и
лошадей нет.
Принц,
побледнев от гнева, снова отправился в королевские покои и дошел до самой молельни
Анны Австрийской.
Сквозь
полуоткрытую портьеру он увидел невестку, стоявшую на коленях перед королевой-матерью.
Насколько он мог рассмотреть, молодая женщина горько плакала.
Королевы
не видели и не слышали его.
Он замер
у дверей и стал подслушивать. Это печальное зрелище возбуждало его любопытство.
Молодая
королева в слезах жаловалась:
– Да,
король пренебрегает мною, король весь поглощен удовольствиями, в которых я не
принимаю никакого участия.
– Терпение,
терпение, дочь моя, – отвечала ей Анна Австрийская по-испански и
по-испански же прибавила несколько слов, которых принц не понял.
Королева
отвечала ей новыми жалобами, в которых принц разобрал только слово «banos»[17], повторяемое
с выражением досады и раздражения.
«Banos, –
подумал принц. – Это означает купанье». И он старался соединить в одно
целое обрывки услышанных им фраз.
Во
всяком случае, легко было догадаться, что королева горько жалуется и что если
Анна Австрийская не могла ее утешить, то изо всех сил пыталась сделать это.
Принц
испугался, как бы его не застали врасплох, и кашлянул. Обе королевы обернулись.
При виде принца молодая королева быстро встала и вытерла глаза.
Принц
слишком хорошо знал придворный мир, чтобы задавать вопросы, и слишком хорошо
усвоил правила приличия, чтобы хранить молчание, поэтому он учтиво
приветствовал королев.
Королева-мать
ласково улыбнулась ему.
– Что
вам, сын мой? – спросила она.
– Мне?..
Да ничего… – пробормотал принц. – Я искал…
– Кого?
– Я
искал принцессу.
– Принцесса
отправилась купаться.
– А
король? – спросил принц тоном, повергшим молодую королеву в трепет.
– И
король, и весь двор уехали купаться, – отвечала Анна Австрийская.
– А
вы что же, государыня? – сказал принц.
– О,
я служу пугалом для всех, кто развлекается!
– Да
и я, по-видимому, тоже, – проговорил принц.
Анна
Австрийская сделала знак своей невестке, и та ушла, заливаясь слезами.
Принц
нахмурил брови.
– Вот
грустный дом, – сказал он. – Как вы находите, матушка?
– Да…
нет же… нет… здесь каждый ищет развлечения.
– Вот
это-то и огорчает тех, кому чужие развлечения не по вкусу.
– Как
вы странно выражаетесь, милый Филипп!
– Право
же, матушка, я говорю то, что думаю.
– Да
в чем же дело?
– Спросите
у моей невестки, которая сейчас вам рассказывала о своих горестях.
– О
каких горестях?..
– Ну
да, я ведь слышал. Случайно, но все слышал. Слышал, как она жаловалась на эти
знаменитые купанья принцессы.
– Ах,
все это глупости!..
– Ну
нет, плачут не всегда от глупости… Королева все произносила слово «banos». Ведь
это значит купанье?
– Повторяю
вам, сын мой, – сказала Анна Австрийская, – что ваша невестка
мучается ребяческою ревностью.
– Если
так, государыня, – отвечал принц, – то я смиренно сознаюсь в том же.
– Вы
тоже терзаетесь ревностью из-за этих купаний?
– Еще
бы! Король едет купаться с моей женой и не берет с собой королеву! Принцесса отправляется
купаться с королем и даже не считает нужным предупредить меня об этом! И вы хотите,
чтобы моя невестка была довольна? И вы хотите, чтобы я был спокоен?
– Но,
милый Филипп, – остановила его Анна Австрийская, – вы говорите вздор.
Вы заставили прогнать Бекингэма, из-за вас отправили в ссылку господина де
Гиша. Уж не хотите ли вы теперь и короля выслать из Фонтенбло?
– О,
мои притязания не идут так далеко, государыня, – произнес принц
раздраженно. – Но сам я могу уехать отсюда и уеду.
– Из
ревности к королю! К брату!
– Да,
из ревности к королю, к брату! Да, ваше величество, из ревности!
– Знаете,
принц, – воскликнула Анна Австрийская, притворяясь возмущенной и разгневанной, –
я начинаю думать, что вы действительно сошли с ума и поклялись не давать мне
покоя. Я ухожу, потому что решительно не знаю, что мне делать с вашими выдумками.
С этими
словами она поднялась с места и вышла, оставив принца в бешеной ярости.
Минуту
он стоял словно оглушенный. Придя в себя, он вернулся к конюшням, отыскал конюха
и опять потребовал карету или лошадь. Получив в ответ, что ни лошади, ни кареты
нет, он выхватил кнут из рук конюха и начал гонять несчастного по двору, не
слушая его криков. Наконец, выбившись из сил, весь в поту, дрожа как в
лихорадке, он прибежал к себе, переколотил фарфор, бросился на постель, как
был, в сапогах со шпорами, и закричал:
– Помогите!
|
