Глава 29. ПУТЕШЕСТВИЕ
На
следующий день, когда часы били одиннадцать, король в сопровождении обеих
королев и принцессы спустился по парадной лестнице к карете, запряженной
шестеркой лошадей, нетерпеливо бивших копытами землю. Весь двор в дорожных
костюмах ожидал короля. Блестящее зрелище представляло это множество оседланных
лошадей, экипажей, толпы нарядных мужчин и женщин со своею челядью –
лакеями и пажами.
Король
сел в карету с двумя королевами. Принцесса поместилась с принцем. Фрейлины последовали
примеру особ королевской фамилии и сели по две в приготовленные для них
экипажи. Карета короля: двинулась во главе кортежа, за ней карета принцессы,
дальше остальные, согласно требованиям этикета.
Было
жарко, легкий ветерок, который утром приносил свежесть, вскоре накалился от
лучей солнца, спрятавшегося за облаками, и только обжигал своим дуновением.
Горячий ветер поднимал тучи пыли, слепившей глаза путешественников.
Принцесса
первая стала жаловаться на духоту. Принц вторил ей, откинувшись на спинку кареты
с таким видом, точно собирался лишиться чувств, и все время с громкими вздохами
освежал себя солями и благовониями. Тогда принцесса весьма учтиво обратилась к
нему:
– Право,
принц, я думала, что в эту жару вы из любезности предоставите всю карету мне одной,
а сами поедете верхом.
– Верхом! –
испуганно воскликнул принц, показывая этим возгласом, насколько странным
кажется ему предложение принцессы. – Верхом! Что с вами, принцесса, у меня
вся кожа сойдет от этого раскаленного ветра.
Принцесса
рассмеялась.
– Возьмите
мой зонтик, – предложила она.
– А
кто будет его держать? – самым хладнокровным тоном отвечал принц.
– К
тому же у меня нет лошади.
– Как
нот лошади? – удивилась принцесса, которая, не добившись своего, хотела,
по крайней мере, подразнить супруга. – Нет лошади? Вы ошибаетесь, сударь,
вон ваш гнедой любимец.
– Мой
гнедой конь? – спросил принц, пробуя наклониться к дверце; однако это
движение причинило ему столько беспокойства, что он снова откинулся на спинку и
замер в неподвижности.
– Да, –
сказала принцесса, – ваш конь, которого ведет на поводу господин де
Маликорн.
– Бедный
конь! – отозвался принц, – Как ему, должно быть, жарко.
И с
этими словами он закрыл глаза, точно умирающий, готовый испустить последний
вздох.
Принцесса
лениво вытянулась в другом углу кареты и тоже закрыла глаза, но не для того,
чтобы спать, а чтобы отдаться на досуге своим мыслям.
Между
тем король, поместившийся на переднем сиденье кареты, так как задние места были
уступлены королевам, испытывал досаду, свойственную влюбленным, которые никак
не могут утолить жажду постоянно созерцать предмет своей любви и расстаются с
ним неудовлетворенные, чувствуя еще более жгучее желание.
Возглавляя,
как мы сказали, процессию, король не мог со своего места видеть кареты придворных
дам и фрейлин, которые ехали позади. Вдобавок ему нужно было отвечать на
постоянные обращения молодой королевы, которая была очень счастлива в
присутствии дорогого мужа и, забывая о придворном этикете, изливала на него всю
свою любовь и окружала всевозможными заботами, опасаясь, как бы его не отняли у
нее или как бы у него не возникла мысль покинуть ее.
Анна
Австрийская, которую мучили приступы глухой боли в груди, старалась казаться
веселой. Она угадывала нетерпение короля, но умышленно продлевала его пытку,
неожиданно начиная разговор как раз в те минуты, когда король отдавался грезам
о своей тайной любви.
Наконец
заботливость молодой королевы и уловки Анны Австрийской стали невыносимы для
короля, не умевшего сдерживать движений своего сердца.
Он
пожаловался сначала на жару; затем пошли другие жалобы. Однако Мария-Терезия не
догадалась о намерениях мужа. Поняв слова короля буквально, она стала
обмахивать Людовика веером из страусовых перьев.
Когда
нельзя было больше негодовать на жару, король сказал, что у него затекли ноги.
Так как в эту самую минуту карету остановили, чтобы переменить лошадей, то
королева предложила:
– Не
хотите ли пройтись? У меня тоже затекли ноги. Мы пойдем немного пешком, потом карета
догонит нас, и мы снова усядемся.
Король
нахмурил брови; жестокому испытанию подвергает неверного супруга ревнивая
женщина, если она достаточно владеет собой, чтобы не дать ему повода
рассердиться.
Тем не
менее король не мог отказаться. Он вышел из кареты, подал королеве руку и
сделал с нею несколько шагов, пока меняли лошадей. Он с завистью посматривал на
придворных, пользовавшихся счастьем ехать верхом.
Королева
вскоре заметила, что прогулка пешком доставляла королю так же мало удовольствия,
как и путешествие в карете. Поэтому она попросила его снова сесть и экипаж.
Король довел королеву до подножки, но не поднялся вслед за ней. Отойдя на три
шага, он стал искать в веренице экипажей тот, что так живо интересовал его.
В дверце
шестой кареты виднелось бледное лицо Лавальер. Замечтавшись, король не заметил,
что все уже готово и ждут только его. Вдруг в нескольких шагах от него раздался
почтительный голос. Это был г-н Маликорн, державший под уздцы двух лошадей.
– Ваше
величество спрашивали лошадь? – обратился он к королю.
– Лошадь?
Вы привели мою лошадь? – спросил король, не узнавая этого придворного, к
лицу которого он еще не привык.
– Государь, –
отвечал Маликорн, – вот конь к услугам вашего величества.
И
Маликорн указал на гнедого коня принца, которого заметила из кареты принцесса.
Это была великолепная, прекрасно оседланная лошадь.
– Но
ведь это не моя лошадь, – заметил король.
– Государь,
это лошадь из конюшни его высочества. Но его высочество не ездит верхом, когда
так жарко.
Король
ничего не ответил, но быстро подошел к коню. Маликорн тотчас же подал стремя;
через секунду его величество был уже в седле. Повеселев от этой удачи, король с
улыбкой подъехал к карете ожидавших его королев и, не замечая испуганного лица
Марии-Терезии, воскликнул:
– Какое
счастье! Я нашел лошадь. В карете я задыхался. До свидания, государыни!
И,
грациозно нагнувшись к крутой шее своего коня, моментально исчез.
Анна
Австрийская высунулась из окошка и посмотрела, куда он едет. Поравнявшись с шестой
каретой, он осадил коня и снял шляпу. Его поклон обращен был к Лавальер,
которая при виде короля вскрикнула от изумления и покраснела от удовольствия.
Монтале, сидевшая в другом углу кареты, поклонилась королю. Потом, как женщина
умная, притворилась, что вся поглощена пейзажем, открывавшимся из левого окна.
Разговор
короля и Лавальер, как все разговоры влюбленных, начался с красноречивых взглядов
и лишенных всякого смысла фраз. Король объяснил, что в карете он изнемогал от
жары и поездка верхом показалась ему необыкновенно приятной.
– Нашелся
благодетель, – сказал король, – который угадал мои желания.
Мне
очень хотелось бы знать, кто этот дворянин, сумевший так искусно услужить
королю и избавить его от жестокой скуки.
В эту
минуту Монтале как бы очнулась от своих мечтаний и устремила взор на короля.
Поскольку
король смотрел то на Лавальер, то на нее, она могла подумать, что вопрос обращен
к ней, и, следовательно, имела право ответить.
И она
ответила:
– Государь,
лошадь, на которой едет ваше величество, принадлежит принцу, и ее вел дворянин,
состоящий на службе его высочества.
– Не
знаете ли вы, мадемуазель, как его зовут?
– Господин
Маликорн, государь. Да вот он сам едет слева от кареты.
И она
показала на Маликорна, который действительно с блаженным лицом галопировал у
левой дверцы кареты, хорошо зная, что в эту минуту разговор идет о нем, но не
подавая виду, точно глухонемой.
– Он
самый, – кивнул король. – Я запомнил его лицо и не забуду его имени.
Король
нежно посмотрел на Лавальер.
Ора
сделала свое дело: она вовремя бросила имя Маликорна, и оно упало на хорошую
почву; ему оставалось только пустить корни и принести плоды.
Поэтому
Монтале снова откинулась в свой угол и знаками приветствовала Маликорна, только
что имевшего счастье понравиться королю. Она шепнула ему:
– Все
идет хорошо.
Слова
эти сопровождались мимикой, которая должна была изображать поцелуй.
– Увы,
мадемуазель, – вздохнул король; – вот и конец сельской свободе; ваши
обязанности на службе у принцессы станут более сложными, и мы больше не будем
видеться.
– Ваше
величество так любите принцессу, – заметила Луиза, – что будете часто
навещать ее; а проходя через комнату, ваше величество…
– Ах, –
нежно сказал король, понизив голос, – встречаться не значит только
видеться, а для вас этого, кажется, достаточно.
Луиза
ничего не ответила; у нее готов был вырваться вздох, но она подавила его.
– У
вас большое самообладание, – произнес король.
Лавальер
грустно улыбнулась.
– Употребите
эту силу на любовь, – продолжал он, – и я буду благодарить бога за
то, что он дал ее вам.
Лавальер
промолчала и только посмотрела на короля. Людовик, точно обожженный этим
взглядом, провел рукой по лицу и, пришпорив лошадь, ускакал вперед.
Откинувшись
на спинку кареты и полузакрыв глаза, Лавальер любовалась красивым всадником с
развевающимися от ветра перьями на шляпе. Бедняжка любила и упивалась своей
любовью. Через несколько мгновений король вернулся.
– Своим
молчанием вы терзаете меня. Вы, наверное, изменчивы, и вам ничего не стоит порвать
добрые отношения… словом, я страшусь рождающейся во мне любви.
– Государь,
вы ошибаетесь, – отвечала Лавальер, – если я полюблю, то на всю
жизнь.
– Если
полюбите! – надменно воскликнул король. – Значит, теперь вы не
любите.
Она
закрыла лицо руками.
– Вот
видите, – сказал король, – я был прав, вы изменчивы, капризны, может
быть, кокетка. Ах, боже мой, боже мой!
– О
нет, успокойтесь, государь; нет, нет, нет!..
– И
вы можете обещать, что никогда не изменитесь по отношению ко мне?
– Никогда,
государь!
– И
никогда не будете жестокой?
– Нет,
нет!
– Хорошо;
вы знаете, я люблю обещания, люблю охранять клятвой все, что трогает мое
сердце. Обещайте мне или лучше поклянитесь, что если когда-нибудь в предстоящей
жизни, полной жертв, тайн, горестей, препятствий и недоразумений, мы провинимся
чем-нибудь друг перед другом, будем неправы, – поклянитесь мне, Луиза…
Лавальер
вся затрепетала; в первый раз слышала она свое имя из уст короля.
Людовик
же, сняв перчатку, протянул руку в карету.
– Поклянитесь, –
продолжал он, – что, поссорившись, мы непременно будем искать к вечеру
примирения, приложим старания, чтобы свидание или письмо, если мы будем далеко
друг от друга, принесло нам утешение и успокоение.
Лавальер
схватила своими похолодевшими пальцами горевшую руку влюбленного короля и нежно
пожала ее; это рукопожатие было прервано движением лошади Людовика, испугавшейся
вращавшегося колеса.
Лавальер
поклялась.
– Теперь,
государь, – попросила она, – вернитесь к королеве; я чувствую, что
там собирается гроза и мне она несет несчастья и беды.
Людовик
повиновался, поклонился Монтале и пустил лошадь вдогонку за каретой королев. В
одной из карет он увидел заснувшего принца.
Но
принцесса не спала, и когда король проезжал мимо, она обратилась к нему:
– Какая
чудесная лошадь, государь!.. Да ведь это гнедой конь принца!
А
молодая королева спросила только:
– Ну,
что, вам лучше, дорогой государь?
|
