Глава 18. ДВЕ ГАБАРЫ
Д'Артаньян
уехал; Фуке тоже покинул Париж. Он ехал с поразительной скоростью, которая все
возрастала и возрастала благодаря нежной заботливости друзей.
Первое
время эта поездка или, правильнее сказать, это бегство было омрачено постоянным
страхом перед всеми лошадьми и каретами, появлявшимися позади беглецов. И
действительно, было маловероятно, чтобы Людовик XIV, имея намерение схватить
свою жертву, позволил им ускользнуть; молодой лев уже постиг искусство охоты; к
тому же у него были достаточно ревностные ищейки, на которых он мог вполне
положиться.
Но
понемногу опасения этого рода рассеялись; суперинтендант так быстро продвигался
вперед, и расстояние между ним и его преследователями, если только они в самом
деле существовали, так возросло, что никто уже, очевидно, не мог бы догнать
его. Что же касается объяснения его внезапной поездки, то друзья придумали
прекрасный ответ на всякий вопрос, который мог бы в связи с нею последовать:
разве не едет он в Нант и разве самая скорость, с которой он едет, не
свидетельствует о его усердии!
Он
прибыл в Орлеан усталый, но успокоенный. Там он нашел, благодаря заботам
посланного им вперед человека, отличную восьмивесельную габару.
На этих
несколько неуклюжих и широких судах в форме гондолы имелась небольшая каюта,
находившаяся на палубе и напоминавшая собой рубку, и, кроме нее, еще одно
помещение на корме, нечто вроде шалаша или палатки.
Габары
плавали по Луаре между Орлеаном и Лантом, и это путешествие, которое теперь показалось
бы томительно долгим, было по тем временам и приятнее и удобнее езды по большим
дорогам в каретах с жалкими почтовыми клячами и дурными рессорами. Фуке сел на
такую габару, и она тотчас же отчалила. Гребцы, зная, что им досталась честь
везти суперинтенданта финансов, старались изо всех сил, так как магическое
слово финансы сулило им щедрое вознаграждение, и они хотели получить его по
заслугам.
Габара
летела, рассекая воды Луары. Безоблачная погода и один из тех роскошных
восходов солнца, которые зажигают багряным заревом окрестности, придавали реке
облик ничем не смущаемой безмятежности и покоя.
Течение
и лодка несли Фуке, как крылья уносят птицу; так доплыл он без всяких происшествий
де Божанси.
Суперинтендант
надеялся прибыть в Нант раньше кого бы то ни было; там он рассчитывал
повидаться с нотаблями и заручиться поддержкой виднейших представителей
генеральных штатов; он хотел сделаться необходимым для них, что было нетрудно
человеку его дарований, и отсрочить грозящую катастрофу, если ему не удастся
совсем отвести ее.
– В
Нанте, – говорил Гурвиль, – вы или мы с вами вместе выведаем, кроме
того, намерения ваших врагов: у нас будут наготове лошади, чтобы добраться до
непроходимого Пуату, лодка, чтобы добраться до моря, а раз мы будем у моря,
недалеко и Бель‑Иль, неприступная крепость. К
тому же, вы видите, никто не следит за вами и никто вас не преследует.
Но едва
он успел произнести эти слова, как вдалеке за излучиной реки показались мачты
большой габары, плывшей так же, как они, вниз по течению. Гребцы лодки Фуке,
увидев эту габару, стали обмениваться удивленными восклицаниями.
– Что
случилось? – спросил Фуке.
– Дело
в том, монсеньер, – ответил хозяин лодки, – что тут и впрямь что-то
совершенно невиданное – габара мчится, как ураган.
Гурвиль
вздрогнул и вышел на палубу, чтобы узнать, что же там происходит. Фуке не поднялся
с места, но попросил Гурвиля со сдержанной подозрительностью:
– Посмотрите,
в чем дело, дорогой друг.
Габара
только что вышла из-за излучины. Она шли так быстро, что за ней дрожала освещенная
солнцем белая борозда – след, оставляемый ею.
– Так
они идут, черт возьми! – повторил хозяин. – Как же они, черт, идут!
Должно быть, им здорово платят. Я не думал до этого, что могут быть весла лучше
ваших, но вот эти доказывают мне, пожалуй, обратное.
– Еще
бы! – воскликнул один из гребцов. – Их двенадцать, а нас только
восемь.
– Двенадцать! –
удивился Гурвиль. – Двенадцати гребцов! Это просто непостижимо!
Восемь –
это было предельное число гребцов на габарах, и даже король довольствовался теми
же восемью веслами. Такая честь была оказана и суперинтенданту финансов,
впрочем, скорее ввиду спешности его поездки, чем для того, чтобы достойно
принять его.
– Что
это значит? – сказал Гурвиль, тщетно стараясь разглядеть путешественников
под парусиной уже хорошо видной палатки.
– Основательно
же они спешат, – заметил хозяин габары. – Только это никак не король.
Фуке
вздрогнул.
– Почему
вы думаете, что там нет короля? – поинтересовался Гурвиль.
– Прежде
всего потому, что нет белого знамени с лилиями, которое всегда развевается на королевских
габарах.
– И, –
добавил Фуке, – потому, что еще вчера король был в Париже.
Гурвиль
бросил на него взгляд, который должен был означать: «Но ведь и вы там были вчера».
– А
из чего видно, что они так уж спешат? – спросил он, чтобы выиграть время.
– Из
того, сударь, – ответил хозяин, – что эти люди должны были выехать
гораздо позже, чем мы, а между тем они почти догнали нас.
– Но
кто вам сказал, что они не выехали из Божанси или, быть может, даже Ниора?
– Ниже
Орлеана мы не видели ни одной столь же быстроходной габары. Эти люди едут из
Орлеана и очень торопятся, сударь.
Фуке и
Гурвиль обменялись взглядами. Хозяин лодки заметил их беспокойство. Гурвиль,
чтобы ввести его в заблуждение, как бы походя бросил ему:
– Это,
должно быть, кто-нибудь из наших друзей; он побился об заклад, что догонит нас.
Ну что ж, заставим его проиграть пари и не дадим ему одержать верх над нами.
Хозяин
не успел раскрыть рта для ответа, что это решительно невозможно, как Фуке высокомерно
произнес:
– Если
кто-нибудь хочет приблизиться к нам, давайте предоставим ему эту возможность.
– Можно
попробовать, монсеньер, – робко вставил хозяин габары. – Эй, вы,
пошевеливайтесь!
– Нет, –
приказал Фуке, – напротив, сейчас же остановитесь!
– Монсеньер,
что за безумие! – прошептал Гурвиль.
– Остановитесь
сейчас же! – настойчиво повторил Фуке.
Восемь
весел разом остановились и, сопротивляясь точению, дали габаре обратный ход.
Она застыла на месте.
Двенадцать
гребцов на другой габаре сначала не заметили этого маневра первой габары и
продолжали сильными рывками продвигать лодку вперед, так что она подошла на
расстояние мушкетного выстрела. У Фуке было плохое зрение. Гурвилю мешало
солнце, светившее ему прямо в глаза; один лишь хозяин с зоркостью, присущей
людям, привыкшим бороться с разбушевавшимися стихиями, отчетливо видел
пассажиров соседней габары.
– Я
их хорошо вижу! – воскликнул он. – Их только двое.
– А
я ничего не вижу, – заметил Гурвиль.
– Скоро
и вы их увидите: еще несколько ударов веслами, и между ними и нами останется каких-нибудь
двадцать шагов.
Но
предсказанного хозяином не случилось; вторая габара сделала то же, что по
приказанию Фуке сделала первая, и, вместо того чтобы приблизиться к мнимым
друзьям, резко остановилась посредине реки.
– Ничего
не понимаю! – сказал хозяин.
– И
я, – проговорил следом за ним Гурвиль.
– Вы
так хорошо видите пассажиров этой габары, хозяин, – попросил из своей
каюты Фуке, – постарайтесь же, пока мы не удалились от них, описать их
наружность.
– Мне
казалось, что их там всего двое; теперь, однако, я вижу лишь одного.
– Каков
он собой?
– Черноволосый,
широкий в плечах человек с короткою шеей.
В этот
момент темное облако закрыло собою солнце. Гурвиль, продолжавший смотреть,
прикрыв рукою глаза, увидел то, что искал, и, бросившись с палубы в каюту Фуке,
произнес взволнованным голосом:
– Это
Кольбер!
– Кольбер? –
повторил Фуке. – Как странно! Нет, это никак не возможно!
– А
я утверждаю, что это он, и никто иной; и он тоже узнал меня и скрылся в палатке,
что на корме. Быть может, король посылает его, чтобы передать нам повеление
возвратиться.
– В
таком случае он подошел бы поближе, а не стоял бы неподвижно на месте. Что ему
нужно?
– Он,
должно быть, следит за нами.
– Я
не люблю неясностей! – воскликнул Фуке. – Пойдем прямиком на него!
– О,
не делайте этого, монсеньер, не останавливайтесь, молю вас; его габара полна
вооруженных людей.
– Неужели
вы думаете, что он арестует меня? Почему же он не делает этого?
– Монсеньер,
я считаю, что идти навстречу чему бы то ни было, даже собственной гибели,
значит уронить ваше достоинство.
– А
терпеть, чтобы за тобой следили, как за преступником?
– Ничто
не говорит о том, что за вами следят; немного терпения, монсеньер.
– Что
же нам делать?
– Больше
не останавливаться; вы плывете с такой быстротой исключительно из-за желания
выполнить поскорее приказ короля. Придется налечь на весла. Скоро все
выяснится.
– Это
верно. Раз они продолжают стоять, поехали! Трогайте!
По знаку
хозяина гребцы снова взялись за весла: подгоняемое дружными усилиями отдохнувших
людей судно быстро понеслось по реке. Не успела габара Фуке отойти на сто
шагов, как вторая, двенадцативесельная, также тронулась с места. Это состязание
длилось весь день; расстояние между судами не уменьшалось и не увеличивалось.
Под
вечер Фуке решил узнать намерения своего преследователя. Он приказал гребцам приблизиться
к берегу, как бы затем, чтобы выйти на землю; габара Кольбера повторила маневр
и поплыла наперерез к тому же самому берегу.
Случайно
в том месте, в котором Фуке якобы имел намерение высадиться, конюх замка Ланже
вел на поводу по цветущему прибрежному лугу трех лошадей. Должно быть, люди из
двенадцативесельной габары подумали, что Фуке направляется к лошадям,
приготовленным для его бегства, так как четверо или пятеро человек, вооруженных
мушкетами, соскочили на берег.
Фуке,
довольный тем, что принудил врага к демонстрации, принял это, как говорится, к
сведению и велел продолжать плавание. Люди Кольбера возвратились на свое судно,
и состязание между двумя габарами возобновилось с новым упорством.
Видя
происходящее, Фуке почувствовал, что опасность совсем уже нависла над ним, и он
едва слышно сказал пророческим тоном:
– Ну,
Гурвиль, не говорил ли я за нашим последним ужином, не говорил ли я, что я
накануне гибели?
– О,
монсеньер!
– Эти
два судна, следующие одно за другим и так упорно соревнующиеся друг с другом,
как если бы Кольбер и я оспаривали между собой приз на гонках, не олицетворяют
ли они две наши судьбы, и не думаешь ли ты, мой добрый Гурвиль, что одного из
нас в Нанте ожидается крушение?
– Исход
этой гонки, – возразил Гурвиль, – все же остается неясным; вы
предстанете перед генеральными штатами, вы воочию покажете всем, что вы такое;
ваше красноречие и ваши таланты послужат вам мечом и щитом, и вы сможете
защищаться, а быть может, и победить. Бретонцы вас совершенно не знают; но
пусть они познакомятся с вами, и ваша сторона возьмет верх. О, Кольберу нужно
быть начеку, его габара может опрокинуться так же легко, как наша! Обе они
несутся с исключительной быстротой; его, правда, немного быстрее, чем ваша;
посмотрим, какая из них первой встретит крушение.
Фуке,
взяв руку Гурвиля в свою, произнес:
– Друг
мой, все уже заранее предрешено; вспомним пословицу: «Кто первое, тот и
правее». Впрочем, Кольбер, надо думать, не имеет желания обогнать меня. Он
человек в высшей степени осторожный, этот Кольбер.
Он
оказался прав. Обе габары шли до самого Нанта, наблюдая одна за другой. Когда
лодка Фуке подходила к пристани, Гурвиль все еще продолжал надеяться, что ему
удастся тотчас же найти в Нанте убежище для Фуке и подготовить подставы на
случай, если придется бежать.
Но у
самого причала второе судно нагнало, и Кольбер, сойдя на берег, подошел к Фуке
и поклонился ему с величайшим почтением. Этот поклон был настолько приметным и
изъявления почтения настолько подчеркнуто, что вокруг них на набережной сразу
же собралась толпа.
Фуке
полностью сохранял власть над собой; он понимал, что и в последние минуты его величия
у него есть обязанности по отношению к себе самому и что ему не подобает забыть
о своем достоинстве. Он считал, что если ему суждено упасть, то он должен
упасть с такой высоты, чтобы его падение раздавило хоть кого-нибудь из врагов.
Если рядом с ним г-н Кольбер, тем хуже для г-на Кольбера.
Подойдя
к нему, суперинтендант спросил, презрительно сощурив глаза:
– Так
это вы, господин Кольбер?
– Чтобы
приветствовать вас, монсеньер.
– Вы
были в этой габаре?
И он
указал на пресловутое двенадцативесельное речное судно.
– Да,
монсеньер.
– С
двенадцатью гребцами? Какая роскошь, господин Кольбер. Некоторое время я
склонен был думать, что эта королева-мать или сам король.
– Монсеньер… –
пробормотал Кольбер, лицо которого покрылось густой краской.
– Это
путешествие недешево обойдется тем, кто за него платит, господин
интендант, – продолжал Фуке. – Но в конце концов вы здесь, и это
важнее всего. Вы видите, впрочем, что, несмотря на то что у меня было только
восемь гребцов, я все же прибыл чуть раньше.
И он
повернулся к нему спиной, оставив его в сомнении, заметила ли первая габара все
увертки второй или нет. По крайней мере, он не доставил Кольберу
удовлетворения, какое мог бы доставить, если бы показал, что боится его.
Кольбер,
на которого было вылито столько презрения, тем не менее не смутился.
– Я
прибыл несколько позже, чем вы, монсеньер, – продолжал он, – потому
что останавливался всякий раз, как вы останавливались.
– Почему
же, господин Кольбер? – воскликнул Фуко, разгневанный такой
дерзостью. – Почему же, ведь у вас было больше людей, почему вы не догнали
и не перегнали меня?
– Из
почтительности, – сказал интендант и поклонился до самой земли.
Фуке сел
в карету, которую неизвестно как и почему ему выслал город, и направился в нантскую
ратушу в сопровождении большой толпы, уже несколько дней волновавшейся в
ожидании открытия штатов. Как только Фуке устроился в ратуше, Гурвиль вышел в
город с намерением приготовить лошадей по дороге в Пуатье и Ванн и лодку в
Пембефе. Он вложил в эти приготовления столько старания и благородства и
окружил их такой непроницаемой тайной, что никогда Фуке, мучимый приступом
лихорадки, не был так близок к спасению, как в эти часы, и ему помешал лишь
великий разрушитель человеческих планов – случай.
Ночью по
городу распространился слух, будто король едет на почтовых лошадях, и притом
очень быстро, и прибудет уже через десять или двенадцать часов. Собравшиеся в
ожидании короля народ приветствовал громкими криками мушкетеров, только что
прибывших со своим командиром г-ном д'Артаньяном и расставленных на всех постах
в качестве почетного караула.
Будучи
человеком отменно учтивым, д'Артаньян около десяти часов утра явился к Фуке,
чтобы засвидетельствовать суперинтенданту свое почтение.
Хотя
министр страдал от приступа лихорадки и был весь в поту, он все же пожелал
принять д'Артаньяна, который был очарован этой оказанной ему честью, как увидит
читатель, ознакомившись с разговором, который произошел между ними.
|
