Глава 34. ОПЯТЬ УЖИН В
БАСТИЛИИ
На
башенных часах Бастилии пробило семь; знаменитые башенные часы, как, впрочем, и
вся обстановка этого ужасного места, были пыткой для несчастных узников,
напоминая им о страданиях, которые им предстоят в течение ближайшего часа; часы
Бастилии, украшенные лепкою во вкусе того времени, изображали св. Петра в
оковах.
Наступил
час ужина. Скрипя огромными петлями, – распахивались тяжелые двери, пропуская
подносы и корзины с различными кушаньями, качество которых, как мы знаем от
самого де Безмо, находилось в прямой зависимости от звания узника.
Нам
известны уже теории, разделяемые на этот счет почтенным Безмо, полновластным распорядителем
гастрономических удовольствий и шеф-поваром королевской тюрьмы. Поднимаемые по
крутым лестницам и набитые снедью корзины несли на дне честно наполненных важных
бутылок хоть немного забвения заключенным.
В этот
час ужинал и сам комендант. Сегодня он принимал гостя, и вертел на его кухне вращался
медленное обычного. Жареные куропатки, обложенные перепелами и, в свою очередь,
окружающие шпигованного зайчонка; куры в собственном соку, окорок, залитый
белым вином, артишоки из Страны Басков и раковый суп, не считая других супов, а
также закусок, составляли ужин коменданта.
Безмо
сидел за столом, потирая руки и не отрывая взгляда от ваннского епископа,
который, шагая по комнате в высоких сапогах, словно кавалерист, весь в сером,
со шпагою на боку, беспрестанно повторял, что он голоден, и выказывал признаки
живейшего нетерпения.
Господин
де Безмо де Монлезен не привык к откровенности его преосвященства ваннского
монсеньера, а между тем Арамис в этот вечер, придя в игривое настроение, делал
ему признание за признанием. Прелат снова стал похожим на мушкетера. Епископ
шалил, что касается до Безмо, то он с легкостью, свойственной вульгарным
натурам, в ответ на несколько большую, чем обычно, непринужденность в обращении
своего гостя, стал держать себя недопустимо развязно.
– Сударь, –
обратился он к Арамису, – ибо называть вас монсеньером я, говоря по
правде, сегодня вечером не решаюсь.
– Вот
и хорошо, – сказал Арамис, – зовите меня, пожалуйста, сударем; ведь я
в сапогах.
– Так
вот, сударь, знаете ли вы, кого вы мне сегодня напоминаете?
– Нет,
честное слово, не знаю! – ответил ваннский епископ, наливая себе
вина. – Надеюсь все же, что прежде всего я напоминаю вам приятного гостя.
– И
не одного, а двоих. Франсуа, друг мой, закройте окно; как бы ветер не
обеспокоил его преосвященство господина епископа.
– И
пусть он оставит нас, – добавил Арамис. – Ужин подан, а съесть его мы
сумеем и без лакея. Люблю посидеть в небольшом обществе, наедине с другом.
Безмо
почтительно поклонился.
– Мы
сможем сами поухаживать за собою, – продолжал Арамис.
– Идите,
Франсуа, – приказал Безмо, – итак, я говорил, что ваше преосвященство
напоминаете мне не одного, а двоих; один из них весьма знаменит – это
покойный кардинал, великий кардинал, тот, что взял Ла‑Рошель –
у него, кажется, были такие же сапоги, как у вас.
– Да,
клянусь честью! – воскликнул Арамис. – Ну а кто же второй?
– Второй –
это некий мушкетер, очень красивый, очень храбрый, очень дерзкий, очень
счастливый, который из аббата сделался мушкетером, а из мушкетера –
аббатом.
Арамис
снизошел до улыбки.
– Из
аббата, – продолжал Безмо, ободренный улыбкой его преосвященства епископа
ваннского, – из аббата епископом, а из епископа…
– Ах,
сделайте милость, остановитесь! – сказал Арамис.
– Говорю
вам, сударь, я вижу в вас кардинала.
– Оставим
это, любезнейший господин де Безмо. И хотя, как вы заметили, на мне сегодня кавалерийские
сапоги, тем не менее я не хотел бы ссориться с церковью даже на один этот
вечер.
– А
все‑таки у вас дурные намерения, монсеньер.
– О,
сознаюсь, дурные, как все мирское.
– Вы
бродите по городу, по переулкам, в маске?
– Вот
именно, в маске.
– И
по-прежнему пускаете в ход вашу шпагу?
– Пожалуй,
что так, но только в тех случаях, когда меня вынуждают к этому. Будьте добры,
кликните Франсуа.
– Вино
перед вами.
– Он
мне нужен не для вина: здесь очень жарко, а окно между тем закрыто.
– Когда
я ужинаю, то всегда закрываю окно, чтобы не слышать, как проходит патруль или
прибывают курьеры.
– Вот
как… значит, если окно открыто, вы слышите их?
– Слишком
хорошо, а это всегда неприятно. Вы понимаете?
– Но
здесь положительно задыхаешься. Франсуа!
Франсуа
немедленно явился на зов.
– Откройте,
прошу вас, окно, любезнейший Франсуа, – произнес Арамис. – Ведь вы
разрешите, господин де Безмо?
– Монсеньер,
вы здесь у себя дома, – ответил комендант.
Франсуа
отворил окно.
– Знаете, –
заговорил де Безмо, – теперь, после того как граф де Ла Фер возвратился к
своим пенатам в Блуа, вы, пожалуй, будете чувствовать себя совсем одиноким.
Ведь он давний ваш друг, не так ли?
– Вы
знаете это не хуже меня, Безмо; ведь вы служили в мушкетерах в одно время с
нами.
– Ну,
с друзьями я ни бутылок, ни лет не считаю.
– И
вы правы. Но я испытываю к графу де Ла Фер не только любовь, я глубоко уважаю
его.
– Ну
а я, как ни странно, – сказал комендант, – предпочитаю ему шевалье
д'Артаньяна. Вот человек, который пьет хорошо и долго. Такие люди, по крайней
мере, не таят своих мыслей.
– Безмо,
напоите меня нынешним вечером: давайте пировать, как бывало; обещаю, что если у
меня на сердце есть какая-нибудь печаль, вы сможете увидеть ее, как увидели бы
брильянт на дне своего стакана.
– Браво! –
крикнул Безмо.
Он налил
себе полный стакан вина и выпил его, радуясь от всего сердца при мысли о том,
что грехопадение его преосвященства епископа совершается не без его участия.
Поглощенный
своими мыслями и вином, он не заметил, что Арамис внимательно прислушивается к
каждому звуку, доносящемуся с главного двора крепости.
Часов
около восьми, в то время как Франсуа подавал пятую бутылку вина, во двор въехал
курьер, и хотя прибытие его сопровождалось изрядным шумом, Безмо ничего не
услышал.
– Черт
его побери! – проговорил Арамис.
– Что?
Кого? – встрепенулся Безмо. – Надеюсь, не вино, которое вы сейчас
пьете, и не того, кто им угощает вас?
– Нет;
ту лошадь и только ее, которая производит не меньше шума, чем эскадрон в полном
составе.
– Ну,
так это курьер, – буркнул, не прекращая возлияний, Безмо. – Черт бы его
унес! И поскорее, чтобы нам больше не слышать о нем. Ура! Ура!
– Вы
обо мне забываете, любезный Безмо. У меня стакан пуст, – молвил Арамис,
указывая на свой хрустальный бокал.
– Клянусь,
вы меня восхищаете… Франсуа, вина!
Вошел
Франсуа.
– Вина,
каналья, и самого лучшего!
– Слушаю,
сударь, но… там приехал курьер.
– Я
сказал: к черту!
– Сударь,
однако…
– Пусть
передаст дежурному, завтра посмотрим. Завтра у нас будет время, завтра будет
светло, – ответил солдату Безмо, причем заключительные слова он произнес
нараспев.
– Ах,
сударь, сударь… – проворчал невольно солдат.
– Будьте
осторожнее! – сказал Арамис.
– В
чем, дорогой господин д'Эрбле? – спросил полупьяный Безмо.
– Письмо,
посланное коменданту цитадели с курьером, бывает порой приказом…
– Почти
всегда.
– А
разве приказы посылаются не министрами?
– Да,
конечно, но…
– А
разве министры не скрепляют своей подписью подписи короля?
– Может
быть, вы и правы. Но все это очень досадно, когда сидишь вот так, перед вкусной
едой, наедине с другом. Ах, сударь, простите, я позабыл, что это я угощаю вас
ужином и что говорю с будущим кардиналом.
– Оставим
это, любезный Безмо, и вернемся к вашему солдату по имени Франсуа.
– Но
что же он сделал?
– Он
ворчал.
– Напрасно!
– Да,
но так как он все же ворчал, то возможно, что там происходит что-нибудь
необычное. Может быть, Франсуа нисколько не виноват в том, что ворчал, а
виноваты вы, не пожелав его выслушать.
– Виноват?
Я виноват перед Франсуа? Это уж слишком!
– Виноваты
в уклонении от служебных обязанностей. Простите, но я счел долгом сделать вам
замечание, которое кажется мне довольно серьезным.
– Возможно,
что я не прав! – заикаясь, сказал Безмо. – Приказ короля священен. Но
приказ, который приходит за ужином, повторяю снова, чтоб его черт…
– Если
б вы позволили себе нечто подобное по отношению к великому кардиналу, – а,
дорогой мой Безмо? – да если б к тому же приказ оказался спешным…
– Я
это сделал, чтобы не беспокоить епископа; разве, черт возьми, это не
оправдание?
– Не
забывайте, Безмо, что и я носил когда-то мундир и привык иметь дело с
приказами.
– Значит,
вы желаете…
– Я
желаю, друг мой, чтобы вы выполнили ваш долг. Да, я прошу вас исполнить его,
хотя бы ради того, чтобы вас не осудил этот солдат.
Франсуа
все еще ждал.
– Пусть
принесут приказ короля, – сказал, приосаниваясь, Безмо и прибавил шепотом:
– Знаете, что в нем будет написано? Что-нибудь в таком роде: «Будьте
осторожны с огнем поблизости от порохового склада». Или: «Следите за таким-то,
он быстро бегает». Ах, когда бы, монсеньер, вы только знали, сколько раз меня
внезапно будили посреди самого сладкого, самого безмятежного сна; сломя голову
летели сюда гонцы лишь затем, чтобы передать мне записку, содержащую в себе
следующие слова: «Господин де Безмо, что нового?» Видно, что люди, которые
теряют время для писания подобных приказов, никогда сами не ночевали в
Бастилии. Узнали б они тогда толщину моих стен, бдительность офицеров и
количество патрулей. Ну, ничего не поделаешь, монсеньер! Это и есть их
настоящее ремесло мучить меня, когда я спокоен, и тревожить, когда я
счастлив, – прибавил Безмо, кланяясь Арамису. – Предоставим же им
занижаться их ремеслом.
– А
вы занимайтесь вашим, – добавил, улыбаясь, епископ; при этом он устремил
на Безмо настолько пристальный взгляд, что слова Арамиса, несмотря на ласковый
тон, прозвучали для коменданта как приказание.
Франсуа
возвратился. Безмо взял у него посланный к нему министром приказ. Он неторопливо
распечатал его и столь же неторопливо прочел.
Арамис,
делая вид, что пьет, сквозь хрусталь бокала наблюдал за хозяином.
– Ну,
что я вам говорил! – проворчал Безмо.
– А
что? – спросил ваннский епископ.
– Приказ
об освобождении. Скажите на милость, хороша новость, чтобы из-за нее беспокоить
нас?
– Хороша
для того, кого она касается непосредственно, и против этого вы, вероятно, не станете
возражать, мой дорогой комендант.
– Да
еще в восемь вечера!
– Это
из милосердия.
– Из
милосердия, пусть будет так; но его оказывают негодяю, томящемуся от скуки, а
не мне, развлекающемуся в доброй компании, – сердито бросил Безмо.
– Разве
это освобождение потеря для вас? Что же, узник, которого теперь у вас отбирают,
содержался в особых условиях?
– Как
бы не так! Дрянь, жалкая крыса; он сидел на пяти франках в день.
– Покажите, –
попросил Арамис, – или, быть может, это нескромность?
– Нисколько,
читайте.
– Тут
написано: спешно. Вы видели?
– Восхитительно!
Спешно! Человек, который сидит у меня добрые десять лет! И его спешат
выпустить, и притом сегодня же, и притом в восемь вечера!
И Безмо,
пожав плечами с выражением царственного презрения, бросил приказ на стол и
снова принялся за еду.
– У
них бывают такие порывы, – проговорил он все еще с полным ртом. – В один
прекрасный день хватают человека, кормят его десять лет сряду, а мне
беспрестанно пишут: «Следите за негодяем!» или: «Держите его построже!» А
затем, когда привыкнешь смотреть на узника как на человека опасного, тут вдруг,
без всякого повода и причины, вам объявляют: «Освободите». И еще надписывают на
послании: «Спешно!» Признайтесь, монсеньер, что тут ничего другого не остается,
как только пожать плечами.
– Что
поделаешь! – вздохнул Арамис. – Возмущаешься, а приказ все-таки
выполняешь.
– Конечно!
Разумеется, выполняешь!.. Но немного терпения!.. Не следует думать, будто я
раб.
– Боже
мой, любезнейший господин де Безмо, кто же думает о вас нечто подобное. Всем известна
свойственная вам независимость.
– Благодарение
господу!
– Но
известно также и ваше доброе сердце.
– Ну,
что о нем говорить!
– И
ваше повиновение вышестоящим. Видите ли, Безмо, кто был солдатом, тот останется
им на всю жизнь.
– Вот
поэтому я и оказываю беспрекословное повиновение, и завтра, на рассвете, узник
будет освобожден.
– Завтра?
– На
рассвете.
– Но
почему не сегодня, раз на пакете и на самом приказе значится спешно?
– Потому
что сегодня мы с вами ужинаем, и для нас это также достаточно спешное дело.
– Дорогой
мой Безмо, хоть я сегодня и в сапогах, все же я не могу не чувствовать себя духовным
лицом, и долг милосердия представляется мне вещью более неотложной, чем
удовлетворение голода или жажды. Этот несчастный страдал достаточно долго; вы
сами только что говорили, что в течение целых десяти лет он был вашим
нахлебником. Сократите же ему хоть немного его страдания! Счастливая минута
ожидает его, дайте же ему поскорей насладиться ею, и господь вознаградит вас за
это годами блаженства в раю.
– Таково
ваше желание?
– Я
прошу вас об этом.
– Сейчас,
посреди нашего ужина?
– Умоляю
вас; поступок такого рода стоит десяти benedicite[36].
– Пусть
будет по-вашему. Только нам придется доедать ужин холодным.
– О,
пусть это вас не смущает!
Безмо
откинулся на спинку своего кресла, чтобы позвонить Франсуа, и повернулся лицом
к входной двери.
Приказ
лежал на столе. Арамис воспользовался теми несколькими мгновениями, пока Безмо
не смотрел в его сторону, и обменял лежавшую на столе бумагу на другую,
сложенную совершенно таким же образом и вынутую им из кармана.
– Франсуа, –
сказал комендант, – пусть пришлют ко мне господина майора и тюремщиков из
Бертодьеры.
Франсуа,
поклонившись, пошел выполнять приказание, и собеседники остались одни.
|
