Глава 33. ИЕЗУИТ
ОДИННАДЦАТОГО ГОДА
Чтобы не
томить читателя, мы прежде всего поспешим ответить на первый вопрос.
Закутанным
в плащ путешественником был Арамис, который, расставшись с Фуке, вынул из
саквояжа полный костюм, переоделся, вышел из замка и направился в гостиницу
«Красивый павлин», где уже неделю тому назад заказал себе два помещения.
Тотчас
же после изгнания Маликорна и Маникана Арамис подошел к францисканцу и спросил
его, где он предпочитает остановиться, в большой комнате или же в маленькой.
Францисканец
спросил, где расположены эти комнаты. Ему ответили, что маленькая комната на
втором этаже, а большая на третьем.
– В
таком случае я выбираю маленькую, – сказал монах.
Арамис
не спорил.
– Маленькую
комнату, – покорно повторил он, обращаясь к хозяину.
И,
почтительно поклонившись, пошел к себе.
Францисканца
немедленно отнесли в маленькую комнату.
Не
правда ли, читателю покажется удивительной почтительность прелата к простому
монаху, да еще монаху нищенствующего ордена, которому без всякой с его стороны
просьбы предоставили комнату, являвшуюся предметом упований стольких
путешественников?
Как
объяснить, далее, это неожиданное появление Арамиса в гостинице «Красивый
павлин», тогда как он мог свободно поместиться в замке вместе с г-ном Фуке?
Францисканец
не издал ни единого стона, когда его поднимали по лестнице, хотя можно было
видеть, что он жестоко страдал и что каждый раз, когда носилки задевали о стену
или о перила лестницы, все его тела сотрясалось от этих толчков.
Когда,
наконец, его внесли в комнату, он обратился к носильщикам:
– Помогите
мне сесть в это кресло.
Крестьяне
опустили носилки на пол и, осторожно подняв больного, усадили его в кресло,
стоявшее у изголовья кровати.
– Теперь, –
попросил он, – позовите ко мне хозяина.
Они
повиновались.
Через
пять минут на пороге появился содержатель «Красивого павлина».
– Друг
мой, – сказал ему францисканец, – рассчитайтесь, пожалуйста, с этими
парнями; это вассалы графства Мелун. Они нашли меня без памяти на дороге и, не
зная, будут ли их труды оплачены, хотели нести меня к себе.
Но я
знаю, во что обходится бедным гостеприимство, оказываемое ими больному, и предпочел
гостиницу, где, кроме того, меня ожидали.
Хозяин с
удивлением посмотрел на францисканца. Монах осенил себя крестным знамением,
сделав его особенным образом. Хозяин перекрестился точно так же.
– Да,
правда, – отвечал он, – вас ждали, отец мой; но мы надеялись
встретить вас в добром здравии.
И так
как крестьяне с удивлением смотрели на эту внезапную почтительность богатого содержателя
гостиницы к бедному монаху, то францисканец вынул из глубокого кармана
несколько золотых монет и, показав их крестьянам, сказал:
– Вот,
друзья мои, чем я заплачу за заботу обо мне. Поэтому успокойтесь и не бойтесь
оставить меня здесь. Мой орден, по делам которого я путешествую, не хочет,
чтобы я просил милостыню; помощь, оказанная мне вами, тоже заслуживает
вознаграждения, поэтому возьмите два луидора и ступайте с миром.
Крестьяне
не решались принять деньги; тогда хозяин взял от францисканца две золотые монеты
и сунул их в руку одного из парней. Носильщики удалились с вытаращенными от
недоумения глазами.
Дверь
закрылась, францисканец задумался. Потом он провел по пожелтевшему лбу своей сухой
от лихорадки рукой и погладил седеющую курчавую бороду судорожно сведенными
пальцами.
Его
запавшие от болезни и волнения глаза, казалось, были прикованы к какой-то
мучительной, навязчивой мысли.
– Какие
доктора есть у вас в Фонтенбло? – спросил он наконец.
– У
нас их трое, отец мой.
– Назовите
мне их.
– Прежде
всего Линиге.
– Еще!
– Кармелит,
по имени брат Гюбер.
– Потом?
– Светский
врач, по фамилии Гризар.
– А-а-а!
Гризар! – прошептал монах. – Позовите мне скорее господина Гризара!
Хозяин
почтительно поклонился.
– Кстати,
какие здесь поблизости священники?
– Какие
священники?
– Да,
каких орденов?
– Есть
иезуиты, августинцы и кордельеры; но, отец мой, ближе всего иезуиты. Итак, прикажете
позвать иезуитского духовника?
– Да,
ступайте.
Хозяин
вышел.
Читатель
догадывается, что по знаку креста, которым они обменялись между собой, хозяин и
больной узнали, что они оба принадлежат к страшному обществу иезуитов.
Оставшись
один, францисканец вынул из кармана связку бумаг и внимательно перечитал некоторые
из них. Однако недуг сломил его волю: глаза его помутились, холодный пот
выступил на лбу, и он почти лишился чувств, запрокинув голову назад и бессильно
свесив руки по обеим сторонам кресла.
Минут
пять он оставался без движения, пока не вернулся хозяин, ведя с собой врача,
который едва успел одеться. Шум их шагов и струя воздуха, ворвавшаяся в
открытую дверь, привели больного в чувство. Он поспешно схватил разбросанные
бумаги и своей тонкой иссохшей рукой засунул их под подушки кресла.
Хозяин
вышел, оставив больного с доктором.
– Подойдите
ближе, господин Гризар, – попросил францисканец доктора, – нельзя
терять ни минуты; ощупайте меня, выслушайте, осмотрите и поставьте диагноз.
– Наш
хозяин, – отвечал врач, – сказал мне, что я имею честь оказывать
помощь члену нашего общества.
– Да,
члену общества, – подтвердил францисканец. – Итак, скажите правду: я
чувствую себя очень плохо; мне кажется, что я умираю.
Доктор
взял руку монаха и пощупал его пульс.
– О! –
сказал он. – Опасная лихорадка.
– Что
вы называете опасной лихорадкой? – спросил больной, властно смотря на
врача.
– Члену
первого или второго года я сказал бы: неизлечимая лихорадка, – ответил
доктор, вопросительно посмотрев монаху в глаза.
– А
мне? – перебил францисканец.
Врач
колебался.
– Посмотрите
на мои седины, на мой лоб, изборожденный мыслями, – продолжал монах, –
взгляните на мои морщины, по которым я веду счет перенесенным испытаниям; я
иезуит одиннадцатого года, господин Гризар.
Врач
вздрогнул.
Действительно,
иезуиты одиннадцатого года были посвящены во все дела ордена, это были люди,
для которых наука не содержит больше тайн, общество – преград,
повиновение – границ.
– Итак, –
почтительно поклонился Гризар, – я нахожусь перед лицом магистра?
– Да,
и действуйте сообразно с этим.
– И
вам угодно знать?..
– Мое
действительное положение.
– В
таком случае, – сказал врач, – я скажу, что у вас воспаление мозга,
другими словами – острый менингит, дошедший до высшей точки.
– Значит,
нет надежды, не правда ли? – спросил францисканец.
– Я
этого не утверждаю, – отвечал доктор, – однако, принимая во внимание
возбуждение мозга, короткое дыхание, учащенный пульс, лихорадочный жар,
пожирающий вас…
– От
которого я уже три раза терял сегодня сознание, – перебил францисканец.
– Вот
поэтому я считаю ваше состояние опасным. Но почему вы не остановились по дороге?
– Меня
здесь ждали, и я должен был приехать.
– Хотя
бы пришлось заплатить жизнью?
– Даже
ценой жизни.
– В
таком случае, принимая во внимание все эти симптомы, я скажу, что положение
почти безнадежно.
Францисканец
криво улыбнулся.
– То,
что вы сказали, было бы, может быть, вполне достаточно даже для иезуита
одиннадцатого года, но для меня этого слишком мало, и я имею право требовать
большего. Говорите правду, будьте откровенны, как если бы вы говорили перед
лицом самого бога. К тому же я уже послал за духовником.
– О,
я все же надеюсь, – пробормотал доктор.
– Отвечайте, –
приказал больной, величественным жестом показывая на золотое кольцо, печать
которого до тех пор была обращена внутрь, – на ней был выгравирован знак
общества Иисуса.
Гризар
вскрикнул:
– Генерал!
– Тише, –
попросил францисканец, – теперь вы понимаете, что вам нужно сказать все.
– Монсеньер,
монсеньер, зовите духовника, – прошептал Гризар, – потому что через
два часа, когда повторится приступ лихорадки, у вас начнется бред, и вы
скончаетесь во время пароксизма.
– Хорошо, –
сказал больной, на мгновение нахмурив брови, – значит, в моем распоряжении
еще два часа?
– Да,
если вы примете лекарство, которое я вам пришлю.
– И
лекарство даст мне два часа?
– Два
часа.
– Я
приму его, будь оно хоть ядом, потому что эти два часа нужны не только для
меня, но и для славы ордена.
– О,
какая потеря! – прошептал доктор. – Какая катастрофа для нас!
– Потеря
одного человека, не больше, – отвечал францисканец. – И господь
позаботится о том, чтобы бедный монах, покидающий вас, нашел достойного
преемника. Прощайте, господин Гризар; это уже господня милость, что я встретил
вас. Врач, не причастный к нашей святой конгрегации, не сказал бы мне правды о
моем состоянии, а рассчитывая еще на несколько дней жизни, я не принял бы
необходимых предосторожностей. Вы – ученый, господин Гризар, это делает
честь всем нам; мне было бы неприятно видеть, что один из членов нашего ордена
в своем деле посредственность.
Прощайте,
господин Гризар, прощайте, пришлите мне поскорее ваше лекарство.
– Благословите
меня, по крайней мере, монсеньер!
– Мысленно –
да… Ступайте… Мысленно, повторяю вам… Animo, господин Гризар… virbus
impossibile[21].
И он
снова повалился в кресло, почти потеряв сознание.
Доктор
Гризар колебался, не зная, что предпринять: оказать ли ему немедленную помощь
или же бежать и приготовить обещанное лекарство Он, очевидно, решил приготовить
лекарство, так как поспешно вышел из комнаты и скрылся на лестнице.
|