Глава 43. ПОРТРЕТ
Во время
болезни, известной под названием любовь, припадки повторяются сначала очень
часто. Затем они становятся все более редкими. Установив это как общую аксиому,
будем продолжать наш рассказ.
На
следующий день, то есть в день, когда королем было назначено первое свидание у
де Сент-Эньяна, Лавальер, раздвинув ширмы, нашла на полу записку, написанную
рукой короля. Эта записка была просунута из нижнего этажа в щелку паркета.
Ничья нескромная рука, ничей любопытный взгляд не мог проникнуть туда, куда
проникла эта бумажка. Это была выдумка Маликорна. Не желая, чтобы король был
всем обязан де Сент-Эньяну, он по собственному почину решил взять на себя роль
почтальона.
Лавальер
с жадностью прочитала записку, в которой назначалось свидание в два часа дня и
давалось пояснение, как поднимать люк. «Оденьтесь понаряднее», – стояло в
приписке. Эти слова изучили девушку, но в то же время успокоили ее.
Время
двигалось медленно. Наконец назначенный час наступил. Пунктуальная, как жрица
Геро, Луиза подняла люк, едва только пробило два чага, и увидела внизу короля,
почтительно подавшего ей руку. Это внимание глубоко ее тронуло.
Когда
Лавальер спустилась, к ней, улыбаясь, подошел граф и с изысканным поклоном поблагодарил
за оказанную честь. Потом, обернувшись к королю, он прибавил:
– Государь,
он здесь.
Лавальер
с беспокойством взглянула на Людовика.
– Мадемуазель, –
сказал король, – я не без умысла просил вас оказать мне честь и спуститься
сюда. Я пригласил прекрасного художника, умеющего в совершенстве передавать
сходство, и желаю, чтобы вы разрешили ему написать ваш портрет. Впрочем, если
вы непременно этого потребуете, портрет останется у вас.
Лавальер
покраснела.
– Вы
видите, – добавил король, – мы будем здесь даже не втроем, а
вчетвером. Словом, если мы не наедине, здесь будет столько гостей, сколько вы
пожелаете.
Лавальер
тихонько пожала пальцы короля.
– Перейдем
в соседнюю комнату, если будет угодно вашему величеству, предложил де
Сент-Эньян.
Он
открыл дверь и пропустил гостей.
Король
шел за Лавальер, любуясь ее нежной розовой шеей, на которую спускались завитки
белокурых волос. Лавальер была в светло-сером шелковом платье; агатовое
ожерелье оттеняло белизну ее кожи. В маленьких изящных руках она держала букет
из анютиных глазок и бенгальских роз, над которыми, точно чаша с ароматами,
возвышался гарлемский тюльпан с серовато-фиолетовыми лепестками, стоивший
садовнику пяти лет усердных трудов, а королю пяти тысяч ливров.
В
комнате, только что открытой де Сент-Эньяном, стоял молодой человек в бархатном
костюме, с красивыми черными глазами и густыми черными волосами. Это был
художник.
Холст
был приготовлен, на палитре лежали краски. Художник поклонился мадемуазель де
Лавальер с любопытством артиста, изучающего свою модель, и сдержанно
поздоровался с королем, как с обыкновенным дворянином. Потом, подведя
мадемуазель де Лавальер к приготовленному для нее креслу, он попросил ее сесть.
Молодая
девушка села в кресло грациозно и непринужденно; в руках она держала цветы, ноги
вытянула на подушку, и художник, чтобы придать взгляду девушки большую
естественность, предложил ей чем-нибудь заняться. Людовик XIV с улыбкой
опустился на подушки у ног своей возлюбленной. Таким образом, Лавальер сидела,
откинувшись на спинку кресла, с цветами в руке, а король, подняв глаза, пожирал
ее взглядом. Художник несколько минут с удовольствием наблюдал эту группу, а де
Сент-Эньян смотрел на нее с завистью.
Художник
быстро сделал эскиз; затем после первых же мазков на сером фоне стало выступать
поэтичное лицо с кроткими глазами и розовыми щеками, обрамленное золотистыми
локонами.
Влюбленные
говорили мало и все смотрели друг на друга. Иногда глаза их делались такими
томными, что художнику приходилось прерывать работу, чтобы не изобразить вместо
Лавальер Эрицину. Тогда на выручку приходил де Сент-Эньян: он декламировал
стихи или рассказывал историйку в духе Патрю или Талемаиа де Рео.
Когда
Лавальер уставала, делали перерыв.
Аксессуарами
к этой картине служили поднос из китайского фарфора с самыми лучшими плодами,
какие можно было найти, херес, сверкавший топазами в серебряных кубках, но художнику
предстояло увековечить только лицо, самое эфемерное явление из всего
окружающего.
Людовик
упивался любовью, Лавальер – счастьем, де Сент-Эньян – честолюбием.
Так
прошло два часа; когда часы пробили четыре, Лавальер встала и подала королю
знак. Людовик поднялся, подошел к картине и сделал несколько комплиментов
художнику. Де Сент-Эньян похвалил сходство, очень заметное уже после первого
сеанса. Лавальер, в свою очередь, краснея, поблагодарила художника и удалилась
в соседнюю комнату, куда за ней пошел король, позвав де Сент-Эньяна.
– До
завтра, не правда ли? – обратился к Лавальер Людовик.
– Но
если ко мне придут, государь, и не застанут меня?
– Так
что же?
– Что
будет со мной?
– Какая
вы трусиха, Луиза!
– А
если за мной пришлет принцесса?
– Неужели
не наступит день, когда вы сами попросите меня не считаться ни с чем и не расставаться
с вами? – воскликнул король.
– В
тот день, государь, я буду безумна, и вы не должны будете слушать меня.
– До
завтра, Луиза.
Лавальер
вздохнула; потом, не имея сил сопротивляться просьбе короля, чуть слышно произнесла:
– Раз
вы этого хотите, государь, до завтра.
И с
этими словами поднялась по лестнице и исчезла.
– Что
вы скажете, государь? – спросил де Сент-Эньян, когда она скрылась.
– Скажу,
что вчера я считал себя счастливейшим из смертных.
– Неужели
сегодня ваше величество считает себя самым несчастным из них? – с улыбкой
сказал граф.
– Нет.
Но эта любовь – неутолимая жажда; напрасно я ловлю капли влаги, которые
твоя изобретательность доставляет мне: чем больше я пью, тем больше мне хочется
пить.
– Государь,
в этом отчасти повинны вы сами. Ваше величество сами создали настоящее положение
вещей.
– Ты
прав.
– Поэтому
в подобных случаях, государь, лучшее средство быть счастливым – считать
себя удовлетворенным и ждать.
– Ждать?
Тебе, значит, знакомо слово «ждать»?
– Полно,
государь, полно, не огорчайтесь. Я уже придумал кое-что, придумаю и еще.
Король
безнадежно покачал головой.
– Как,
государь? Вы уже недовольны?
– Доволен,
дорогой де Сент-Эньян. Но придумывай скорее, придумывай новое.
– Государь,
я обещаю вам подумать, вот все, что я могу сказать.
Не имея
возможности любоваться оригиналом, король захотел еще раз взглянуть на портрет.
Он указал художнику на некоторые недостатки и ушел. После этого до Сент-Эньян
отпустил художника.
Мольберт,
краски, палитра еще не были убраны, как из-за портьеры высунулась голова Маликорна.
Де Сент-Эньян принял его с распростертыми объятиями, но в то же время с
некоторой грустью. Облако, омрачившее царственное солнце, в свою очередь,
затмило и его верного спутника. Маликорн сразу заметил этот налет грусти на
лице де Сент-Эньяна.
– Что
это, граф, вы так мрачны? – поинтересовался он.
– Не
мудрено, мой милый. Поверите ли вы, что король недоволен.
– Недоволен
лестницей?
– Нет,
напротив, лестница ему очень понравилась.
– Значит,
убранство комнат пришлось ему не по вкусу?
– На
него он даже не обратил внимания. Нет, королю не понравилось…
– Понимаю,
граф: ему не понравилось, что на любовном свидании присутствовало два свидетеля.
Как же вы, граф, не предусмотрели этого?
– Как
мог я предусмотреть, дорогой Маликорн, если я в точности исполнил предписание короля.
– Его
величество действительно настаивал на вашем присутствии?
– Очень
настаивал.
– И
пригласил также художника, которого я сейчас встретил?
– Потребовал,
господин Маликорн, потребовал!
– В
таком случае я отлично понимаю причину недовольства его величества.
– Каким
же образом он мог остаться недоволен буквальным исполнением своего распоряжения?
Ничего не понимаю.
Маликорн
почесал затылок.
– В
котором часу король назначил свидание? – спросил он.
– В
два часа.
– А
вы ожидали короля с какого часа?
– С
половины второго.
– Неужели?
– Как
же иначе? Хорош был бы я, если бы опоздал!
Несмотря
на все уважение к де Сент-Эньяну, Маликорн не удержался и пожал плечами.
– А
художнику король тоже велел прийти к двум часам? – спросил он.
– Нет.
Но я привел его сюда к двенадцати. Лучше, чтобы художник подождал два часа, чем
король одну минуту.
Маликорн
залился беззвучным смехом.
– Лучше,
мой милый, поменьше смейтесь и побольше говорите, – обиженно заметил де
Сент-Эньян.
– Вы
требуете?
– Умоляю.
– Так
вот что, граф: если вы желаете, чтобы король был доволен, то в следующий же
раз, когда он придет…
– Он
придет завтра.
– Итак,
если вы хотите, чтобы король завтра был доволен…
– Хочу
ли я? Что за вопрос!
– Ну
так завтра, когда придет король, у вас должно найтись самое неотложное дело и
вам во что бы то не стало надо будет отлучиться.
– Что
вы говорите?
– На
двадцать минут.
– Оставить
короля одного на целых двадцать минут?! – в ужасе воскликнул де
Сент-Эньян.
– Ну,
ладно, допустим, что я ничего не сказал, – проговорил Маликорн,
направляясь к двери.
– Нет,
нет, дорогой Маликорн, напротив, выскажитесь до конца, я начинаю понимать. А художник,
художник?
– Ну,
а художник пусть запоздает на полчаса.
– Вы
думаете, на полчаса?
– Да,
я думаю.
– Дорогой
мой, я так и сделаю.
– И
я уверен, что не пожалеете. Вы мне позволите зайти завтра справиться?
– Конечно.
– Имею
честь быть вашим покорным слугой, господин де Сент-Эньян.
И
Маликорн удалился с почтительным поклоном.
– Положительно,
этот малый умнее меня, – молвил де Сент-Эньян, убежденный его доводами.
|
