Глава 13. ЧТО ВИДНО ИЗ
ДОМА ПЛАНШЕ
На
следующее утро трое героев спали крепким сном.
Трюшен
предусмотрительно закрыла ставни, боясь, как бы первые солнечные лучи не повредили
уставшим глазам.
Поэтому
под пологом Портоса и балдахином Планше было темно, как в погребе, когда д'Артаньяна
разбудил нескромный луч, проникший через ставни; он мигом соскочил с кровати,
точно собираясь идти первым на приступ. И он приступом взял комнату Портоса,
которая была рядом с его спальней. Портос крепко спал и храпел так, что стены
дрожали. Он пышно раскинулся всем своим исполинским телом, свесив сжатую в
кулак руку на ковер подле кровати. Д'Артаньян разбудил Портоса, который с
трудом стал протирать глаза.
Тем
временем Планше оделся и пришел приветствовать своих гостей, которые после вчерашнего
вечера еще нетвердо держались на ногах.
Несмотря
на раннее утро, весь дом был уже полон суеты, кухарка устроила безжалостную
резню в птичнике, а папаша Селестен рвал в саду вишни.
Портос в
игривом настроении протянул руку Планше, а Д'Артаньян попросил позволения
поцеловать мадам Трюшен, которая не сочла возможным отказать в этой просьбе.
Фламандка подошла к Портосу и так же благосклонно разрешила поцеловать себя.
Портос поцеловал мадам Трюшен с глубоким вздохом.
После
этого Планше взял друзей за руки:
– Я
покажу вам свой дом, вчера вечером было темно, как в печи, и мы ничего не могли
рассмотреть. При свете дня все меняется, и вы останетесь довольны.
– Начнем
с перспективы, – предложил Д'Артаньян, – вид из окна прельщает меня
больше всего. Я всегда жил в королевских домах, а короли недурно выбирают
пейзажи.
– Я
тоже всегда любил виды, – подхватил Портос. – В моем пьерфонском
поместье я велел прорубить четыре аллеи, с которых открывается великолепная
перспектива.
– Вот
вы сейчас увидите мою перспективу, – сказал Планше.
И он
подвел гостей к окну.
– Да
это Лионская улица, – удивился д'Артаньян.
– На
нее выходит два окна, вид неказистый: одна только харчевня, вечно оживленная и
шумная, соседство не из приятных. У меня выходило на улицу четыре окна, два я
заделал.
– Пойдем
дальше, – сказал Д'Артаньян.
Они
вернулись в коридор, который вел в комнаты, и Планше открыл ставни.
– Э,
да что же это? – спросил Портос.
– Лес, –
отвечал Планше. – На горизонте вечно меняющая цвет полоса, желтоватая
весной, зеленая летом, красная осенью и белая зимой.
– Отлично,
но эта завеса мешает смотреть дальше.
– Да, –
сказал Планше, – но отсюда видно…
– Ах,
это широкое поле… – протянул Портос. – Что это там? Кресты, камни…
– Да
это кладбище! – воскликнул Д'Артаньян.
– Именно, –
подтвердил Планше. – Уверяю вас, что смотреть на него очень интересно. Не
проходит дня, чтобы здесь не зарыли кого-нибудь.
Фонтенбло
довольно густо населен. Иногда приходят девушки, одетые в белое, с хоругвями,
иногда богатые горожане с певчими, иногда придворные офицеры.
– Мне
это не по вкусу, – поморщился Портос.
– Да,
это не очень весело, – согласился Д'Артаньян.
– Уверяю
вас, что кладбище навевает святые мысли, – возразил Планше.
– О,
не спорю!
– Ведь
всем нам придется помереть, – продолжал Планше, – и где-то я прочел
изречение, которое мне запомнилось: «Мысль о смерти – благотворная мысль».
– Да,
это так, – вздохнул Портос.
– Однако, –
заметил Д'Артаньян, – мысль о зелени, цветах, реках, голубом небе и
широких долинах тоже благотворная мысль…
– Если
бы у меня все это было, я ни от чего бы не отказался, – сказал
Планше, – но так как в моем распоряжении только это маленькое кладбище,
тоже цветущее, мшистое, тенистое и тихое, то я им довольствуюсь и размышляю,
например, о горожанах, живущих на Ломбардской улице, которые слышат ежедневно
только грохот двух тысяч телег да шлепанье по грязи пятидесяти тысяч прохожих.
– Не
буду вам возражать, – кивнул Портос.
– Именно
поэтому, – скромно улыбнулся Планше, – я и отдыхаю немного при виде
мертвых.
– Экий
молодчина этот Планше, – воскликнул д'Артаньян, – он положительно
рожден поэтом и лавочником!
– Сударь, –
сказал Планше, – я из тех людей, которые созданы, чтобы радоваться всему,
что они встречают на своем земном пути.
Д'Артаньян
уселся на подоконник и стал размышлять по поводу философии Планше.
– Да,
никак, нам сейчас покажут комедию! – закричал Портос. – Я как будто
бы слышу пение.
– Да,
да, поют, – подтвердил Д'Артаньян.
– Это
похороны по последнему разряду, – пренебрежительно взглянул Планше. –
На кладбище только священник, причетник и один певчий. Бы видите, господа, что
покойник или покойница были не принцы.
– И
никто не провожает покойника.
– Нет,
вон идет кто-то, – показал Портос.
– Верно,
какой-то человек в плаще, – подтвердил Д'Артаньян.
– Не
стоит смотреть, – сказал Планше.
– А
мне интересно, – с живостью перебил его д'Артаньян, облокачиваясь на
подоконник.
– Ага,
вы входите во вкус, – весело проговорил Планше. – Вот и со мной так
было: в первые дни мне было грустно креститься с утра до вечера, а заунывное
пение вонзалось мне в мозг, как гвоздь. Теперь это пение баюкает меня, и я
нигде не видел таких красивых птичек, как на кладбище.
– Ну,
а мне не весело, – заявил Портос, – я лучше спущусь.
Планше
одним прыжком оказался подле Портоса и, предложив ему руку, пригласил в сад.
– Как,
вы остаетесь здесь? – обратился Портос к д'Артаньяну.
– Да,
мой друг; я скоро приду к вам.
– О,
господин Д'Артаньян не останется в убытке! – заметил Планше. Уже хоронят?
– Нет
еще.
– Ах
да, могильщик ждет, чтобы гроб обвязали веревками… Глядите-ка, на другом конце
кладбища показалась женщина.
– Да,
да, Планше! – живо проговорил Д'Артаньян. А теперь оставь меня, оставь! Я
начинаю погружаться в душеспасительные размышления, не мешай мне.
Планше
ушел, а Д'Артаньян из-за полуоткрытой ставни стал с любопытством наблюдать за
похоронами.
Двое
могильщиков сняли гроб с носилок и опустили ношу в яму.
Человек
в плаще, единственный зритель этой мрачной сцены, стоял в нескольких шагах,
прислонившись спиной к высокому кипарису и тщательно закрыв лицо от могильщиков
и духовенства. Похороны были совершены в какие-нибудь пять минут. Могилу
засыпали, церковный причт двинулся в обратный путь. Могильщик сказал священнику
несколько слов и тоже ушел. Человек в плаще поклонился проходящим и положил в
руку могильщика монету.
– Что
за чудеса! – пробормотал Д'Артаньян. – Ведь это Арамис!
Арамис
(это был действительно он) остался один.
Однако
ненадолго, потому что едва он отвернулся, как близ него на дороге послышались шаги
и шелест женского платья. Он тотчас же с церемонной вежливостью снял шляпу и
проводил даму под тень каштанов и лип, посаженных у чьей-то роскошной гробницы.
– О,
да, никак, епископ ваннский назначил свиданье! – промолвил
Д'Артаньян. – Он все тот же аббат Арамис, который бегал за женщинами в
Нуази-ле-Сек. Да, – прибавил мушкетер, – странное, однако, свидание
на кладбище.
И он
расхохотался…
Разговор
продолжался больше получаса. Д'Артаньян не мог разглядеть лица дамы, потому что
она стояла к нему спиной. Но по неподвижности собеседников, по размеренности их
жестов, по их сдержанности он понял, что они говорили не о любви. По окончании
разговора дама низко поклонилась Арамису.
– Э,
да у них кончается, как настоящее любовное свидание… сначала кавалер преклоняет
колено; потом смиряется дама и о чем-то молит его…
Кто же
эта дама? Я пожертвовал бы ногтем, чтобы увидеть ее.
Но увидеть
ее было невозможно. Арамис пошел вперед; женщина опустила вуаль и пошла вслед
за ним. Д'Артаньян не мог больше выдержать: он подбежал к окну, выходившему на
Лионскую улицу. Арамис вошел в гостиницу.
Дама
направилась в противоположную сторону, должно быть, к карете, запряженной
парой, которая виднелась у опушки леса. Она шла медленно, опустив голову, в
глубокой задумчивости.
– Мне
во что бы то ни стало нужно узнать, кто эта женщина, – сказал мушкетер.
И без
дальнейших колебаний он направился вслед за ней. По дороге он обдумывал, каким
способом заставить ее поднять вуаль.
– Она
не молода, – рассуждал д'Артаньян. – Это великосветская дама.
Знакомая,
ей-богу, знакомая походка.
Звон его
шпор и шаги гулко раздавались на пустынной улице. Вдруг ему улыбнулась удача,
на которую он не рассчитывал. Шум шагов встревожил даму. Она вообразила, что за
ней кто-то гонится или следит, – это, впрочем, было верно, – и
оглянулась. Д'Артаньян подскочил, словно ему в икры попал заряд дроби, и, круто
повернувшись, прошептал:
– Госпожа
де Шеврез.
Д'Артаньян
во что бы то ни стало решился разузнать все. Он попросил папашу Селестена
осведомиться у могильщика, кого хоронили сегодня утром.
– Бедного
францисканского монаха, – последовал ответ, – у которого не было даже
собаки, любившей его на земле и проводившей до последнего жилища.
«Если бы
это было так, – подумал д'Артаньян, – Арамис не присутствовал бы на
его похоронах. Его преосвященство епископ ваннский не отличается собачьей
преданностью; а насчет собачьего чутья – другое дело».
|
