Глава 19. ЧТО МОЖНО
ПОЙМАТЬ, ОХОТЯСЬ ЗА БАБОЧКАМИ
Несколько
мгновений молодые люди не шевелились, охваченные мыслью о рождающейся любви,
которая населяет цветами двадцатилетнее воображение.
Генриетта
украдкой смотрела на Людовика. В глубине его сердца она видела любовь, как
опытный водолаз видит жемчужину на дне моря.
Она
поняла, что Людовик колеблется, быть может, даже терзается сомнениями и надо
слегка подтолкнуть это ленивое или робкое сердце.
– Итак?.. –
проговорила она, прерывая молчание.
– Что
вы хотите сказать? – спросил Людовик.
– Я
хочу сказать, что мне придется вернуться к принятому мной решению.
– К
какому решению?
– К
тому, которое я уже сообщила вашему величеству, когда между нами происходило первое
объяснение по поводу ревности принца.
– Что
же вы мне сказали тогда? – с беспокойством спросил Людовик.
– Разве
вы уже забыли, государь?
– Увы,
если это какое-нибудь новое несчастье, то, наверное, скоро вспомню.
– О,
это несчастье только для меня, государь, – отвечала Генриетта, но
несчастье необходимое.
– Да
скажите же наконец, что такое!
– Отъезд!
– Ах,
сделать это неумолимое решение?
– Поверьте,
государь, что я приняла это решение не без жестокой внутренней борьбы… Право,
государь, мне следует вернуться в Англию.
– Никогда,
никогда я не допущу, чтобы вы покинули Францию! – вскричал король.
– И
однако же, – продолжала принцесса тоном кроткой решимости, – это
совершенно необходимо, государь. Больше того, я убеждена, что такова воля вашей
матери.
– Воля! –
воскликнул король. – Вы произнесли странное слово в моем присутствии,
дорогая сестра!
– Но
разве, – ответила с улыбкой Генриетта, – вы не подчинились бы с
удовольствием воле доброй матери?
– Перестаньте,
бога ради; вы разрываете мне сердце. Вы говорите о своем отъезде с таким
спокойствием…
– Я
не рождена для счастья, государь, – грустно отвечала принцесса, с детства
я привыкла к тому, что самые дороге мои мечты не сбываются.
– Вы
говорите правду? И теперь отъезд помешал бы осуществиться дорогой вам мечте?
– Если
я отвечу «да», вас это утешит, государь?
– Жестокая!
– Тише,
государь, к нам идут.
Король
осмотрелся кругом.
– Нет,
никого, – сказал он. Потом, снова обращаясь к принцессе, продолжал:
– Послушайте,
Генриетта, ведь против ревности мужа есть и другие средства, кроме вашего
отъезда, который убил бы меня…
Генриетта
с сомнением пожала плечами.
– Да,
да, убил бы, – продолжал Людовик. – Неужели, повторяю, ваше
воображение… или, лучше сказать, ваше сердце не способно внушить вам что-нибудь
иное?
– Боже
мой, что, по-вашему, оно должно внушить мне?
– Скажите,
как доказать человеку, что его ревность не имеет основания?
– Прежде
всего, государь, ему не дают никаких поводов к ревности, то есть любят только
его.
– Я
ожидал иного.
– Чего
же вы ожидали?
– Ревнивца
можно успокоить, скрывая свое чувство к тому, кто возбуждает его ревность.
– Скрывать
трудно, государь.
– Счастье
всегда добывается с трудом. Что касается меня, то, клянусь вам, я могу, если нужно,
сбить с толку всех ревнивцев, сделав вид, что отношусь к вам так же, как к
любой другой женщине.
– Плохое,
слабое средство, – проговорила молодая женщина, покачивая прелестною головкою.
– Вам
никак не угодишь, дорогая Генриетта, – сказал Людовик с
неудовольствием. – Вы отвергаете все, что я предлагаю. Но, по крайней
мере, предложите что-нибудь сами… Я очень доверяю изобретательности женщин.
– Хорошо,
я придумала. Вы слушаете, государь?
– Что
за вопрос? Вы решаете мою судьбу и спрашиваете, слушаю ли я!
– Я
сужу по себе. Если бы я подозревала, что мой муж ухаживает за другой женщиной,
то меня могла бы успокоить только одна вещь?
– Какая?
– Мне
нужно было бы прежде всего убедиться, что он не интересуется этой женщиной.
– Да
ведь это самое я говорил вам сейчас.
– Да,
но только я бы не успокоилась, пока не увидела бы, что он ухаживает за другою.
– Ах,
я понимаю вас, Генриетта, – с улыбкой подхватил Людовик. – Это
средство, конечно, остроумно, но жестоко.
– Почему?
– Вы
излечиваете ревнивца от подозрений, по наносите ему рану в сердце. Страх его
пройдет, но остается боль, а это, по-моему, еще хуже.
– Согласна.
Но зато он не заметит, даже подозревать не будет, кто его настоящий враг, и не
помешает истинной любви. Он направит свое внимание в ту сторону, где оно никому
и ничему не повредит. Словом, государь, моя система, против которой вы, к моему
удивлению, возражаете, вредна для ревнивца, но полезна для влюбленных. А кто
же, государь, кроме вас, когда-нибудь жалел ревнивца? Это особая болезнь,
гнездящаяся в воображении, и, как все воображаемые болезни, она неизлечима.
Дорогой государь, я вспоминаю по этому поводу афоризм моего ученого доктора
Доли, очень остроумного человека. «Если у вас две болезни, – говорил
он, – выберите одну, которая вам больше нравится, я вам оставлю ее. Она
поможет мне справиться с другой».
– Хорошо
сказано, дорогая – Генриетта, – с улыбкою отвечал король. Я завтра же
назначу ему пенсию за его афоризм. Вот и вы, Генриетта, изберите меньшее из
зол. Вы не отвечаете, улыбаетесь. Я догадываюсь: меньшее из зол –
пребывание во Франции? Ну и отлично. Это зло я вам оставлю, а сам примусь
лечить большее зло и сегодня же подыщу предмет для отвлечения внимания
ревнивцев обоего пола, которые преследуют вас.
– Тес…
На этот раз к нам и вправду подходят, – сказала принцесса и наклонилась,
чтобы сорвать барвинок в густой траве.
И в
самом деле, с вершины горки по направлению к ним мчалась целая толпа дам и
кавалеров. Причиною этого набега был великолепный виноградный сфинкс, похожий
сверху на сову и с нижними крылышками, напоминающими лепестки розы.
Эта
редкая добыча попалась в сачок мадемуазель де Тонне-Шарант, которая с гордостью
показывала ее своим менее счастливым соперницам. Царица охоты уселась в
двадцати шагах от скамьи, на которой помещались Людовик и Генриетта,
прислонилась к роскошному дубу, обвитому плющом, и приколола бабочку к своей
длинной трости. Мадемуазель де Тонне-Шарант была очень хороша собою. Поэтому
кавалеры покинули прочих дам и столпились около нее в кружок, под предлогом
поздравить ее с удачею.
Король и
принцесса, улыбаясь, смотрели на эту сцену, как взрослые смотрят на игры детей.
– Что
вы скажете о мадемуазель де Тонне-Шарант, Генриетта? – спросил король.
– Скажу,
что волосы у нее слишком светлые, – отвечала принцесса, сразу указывая на
единственный недостаток, который можно было поставить в упрек почти совершенной
красоте будущей г-жи де Монтеспан.
– Да,
слишком белокура, это верно, но все же, по-моему, красавица.
– О
да, и кавалеры так и кружатся около нее. Если бы мы охотились вместо бабочек за
ухаживателями, смотрите-ка, сколько бы мы наловили их возле нее.
– А
как вы думаете, Генриетта, что сказали бы, если бы король вмешался в толпу этих
ухаживателей и бросил свой взор на красавицу? Принц продолжал бы ревновать?
– О,
государь, мадемуазель де Тонне-Шарант средство очень сильное, вздохнула принцесса. –
Ревнивец, конечно, вылечился бы, но, пожалуй, явилась бы ревнивица!
– Генриетта,
Генриетта! – воскликнул Людовик. – Вы наполняете мое сердце радостью.
Да, да, вы правы, мадемуазель де Тонне-Шарант слишком прекрасна, чтоб служить
ширмой.
– Ширмой
короля, – с улыбкой отвечала Генриетта. – Эта ширма должна быть
красива.
– Так
вы мне советуете ее? – спросил Людовик.
– Что
мне сказать вам, государь? Дать такой совет – значит, дать оружие против
себя. Было бы безумством или самомнением рекомендовать вам для отвода глаз
женщину, гораздо более красивую, чем та, которую вы будто бы любите.
Король
искал руку принцессы, ее взгляд и прошептал ей на ухо несколько нежных слов,
так тихо, что автор, который должен все знать, не расслышал их.
Потом он
громко прибавил:
– Ну
хорошо, выберите сами ту, которая должна будет излечить наших ревнивцев. Я буду
за ней ухаживать, посвящу ей все время, какое у меня останется от дел, ей буду
отдавать цветы, сорванные для вас, ей буду нашептывать о нежных чувствах,
которые вызовете во мне вы. Только выбирайте повнимательнее, иначе, предлагая
ей розу, сорванную моею рукою, я буду невольно смотреть в вашу сторону, мои
руки, мои губы будут тянуться к вам, хотя бы мою тайну угадала вся вселенная.
Когда
эти слова, согретые любовной страстью, слетали с уст короля, принцесса
краснела, трепетала, счастливая, гордая, упоенная. Она ничего не могла найти в
ответ: ее гордость, ее жажда поклонения были удовлетворены.
– Я
выберу, – сказала она, поднимая на него свои прекрасные глаза, только не
так, как вы просите, потому что весь этот фимиам, который вы собираетесь
сжигать на алтаре другой богини, – ах, государь, я ревную к ней, – я
хочу, чтобы он весь вернулся ко мне, чтобы не пропала ни одна его частица. Я
выберу, государь, с вашего королевского соизволения такую, которая будет
наименее способна увлечь вас и оставит мой образ нетронутым в вашей душе.
– По
счастью, – заметил король, – у вас сердце но злое, иначе я трепетал
бы от вашей угрозы. Кроме того, среди окружающих нас женщин трудно отыскать
неприятное лицо.
Пока
король говорил, принцесса встала со скамьи, окинула взглядом лужайку и
подозвала к себе короля.
– Подойдите
ко мне, государь, – сказала она, – видите вы там, у кустов жасмина,
хорошенькую девушку, отставшую от других? Она идет одна, опустив голову, и
смотрит себе под ноги, точно потеряла что-нибудь.
– Мадемуазель
де Лавальер? – спросил король.
– Да.
– О!
– Разве
она не нравится вам, государь?
– Да
вы посмотрите на нее, бедняжку. Она такая худенькая, почти бесплотная.
– А
разве я толстая?
– Но
она какая-то унылая.
– Полная
противоположность мне; меня упрекают, что я чересчур весела.
– Вдобавок
хромоножка. Смотрите, она нарочно всех пропустила вперед, чтобы не заметили ее
недостатка.
– Ну
так что же? Зато она не убежит от Аполлона, как быстроногая Дафна.
– Генриетта,
Генриетта! – с досадой воскликнул король. – Вы нарочно выбрали самую
уродливую из ваших фрейлин.
– Да,
но все же это моя фрейлина – заметьте это.
– Так
что же?
– Чтобы
видеть ваше новое божество, вам придется волей-неволей приходить ко мне; скромность
не позволит вам искать свиданий наедине, и вы будете видеться с нею только в
моем домашнем кружке и говорить не только с нею, а и со мною. Словом, все
ревнивцы увидят, что вы приходите ко мне не ради меня, а ради мадемуазель де
Лавальер.
– Хромоножки.
– Она
только чуть-чуть прихрамывает.
– Она
никогда рта не раскрывает.
– Но
зато когда раскроет, то показывает прелестнейшие зубки.
– Генриетта!..
– Ведь
вы сами предоставили мне выбор.
– Увы,
да!
– Подчиняйтесь
же ему без возражений.
– О,
я подчинился бы даже фурии, если бы вы ее выбрали!
– Лавальер
кротка, как овечка. Не бойтесь, она не станет противиться, когда вы ей
объявите, что любите ее.
И
принцесса захохотала.
– Вы
оставите мне дружбу брата, постоянство брата и благосклонность короля, не
правда ли?
– Я
оставлю вам сердце, которое бьется только для вас.
– И
вы полагаете, что наше будущее обеспечено?
– Надеюсь.
– Ваша
мать перестанет смотреть на меня как на врага?
– Да.
– А
Мария-Терезия не будет больше говорить по-испански в присутствии моего мужа,
который не любит слышать иностранную речь, так как ему все кажется, что его
бранят?
– Может
быть, он прав, – проговорил король.
– Наконец,
будут ли по-прежнему обвинять короля в преступных чувствах, если мы питаем друг
к другу только чистую симпатию, без всяких задних мыслей?
– Да,
да, – пробормотал король – Правда, станут говорить другое.
– Что
еще, государь? Неужели нас никогда не оставят в покое?
– Будут
говорить, – продолжал король, – что у меня очень дурной вкус.
Ну, да
что значит мое самолюбие перед вашим спокойствием?
– Моей
честью, государь, хотите вы сказать, честью нашей семьи. И притом, поверьте, вы
напрасно заранее настраиваете себя против Лавальер; она прихрамывает, но она,
право, не лишена некоторого ума. Впрочем, к чему прикасается король, то
превращается в золото.
– Помните,
Генриетта, что я еще у вас в долгу, вы могли бы заставить меня заплатить гораздо
дороже за ваше пребывание во Франции.
– Государь,
к нам подходят… Еще одно слово.
– Слушаю.
– Вы
благоразумны и осмотрительны, государь, но вам теперь придется вооружиться всем
вашим благоразумием и всей вашей осмотрительностью.
– О,
с сегодняшнего же вечера я примусь за свою роль, – со смехом воскликнул
Людовик. – Вы увидите, что у меня есть призвание к роли пастушка. У нас
сегодня после обеда большая прогулка в лес, а потом ужин и в десять часов
балет.
– Я
знаю.
– Итак,
сегодня же вечером мое любовное пламя взовьется выше наших фейерверков и будет
гореть ярче плошек вашего друга Кольбера. У королев и у принца от его блеска
глаза заболят.
– Будьте
осторожны, государь!
– Боже
мой, что же я сделал?
– Мне
придется взять назад похвалы, которые я вам только что расточала… Я назвала вас
благоразумным, осмотрительным… А вы начинаете с такого безумства! Разве страсть
может загореться в одно мгновение, как факел? Разве такой король, как вы,
сможет сразу, без всякой подготовки, пасть к ногам такой девушки, как Лавальер?
– Генриетта,
Генриетта! Я ловлю вас на слове… Мы еще не начали кампанию, а вы уже нападаете
на меня.
– Нет,
я только предостерегаю вас Пусть пламя разгорается постепенно, понемногу, а не
мгновенно Если вы проявите такой пыл, никто не поверит, что вы влюбились, а
подумают, что вы помешались, если только сразу не разгадают всей вашей игры.
Люди иногда не столь глупы, как кажутся.
Король
принужден бью признать, что принцесса мудра, как ангел, и хитра, как дьявол.
Он
поклонился.
– Хорошо,
пусть будет так, – согласился он. – Я обдумаю план атаки.
Генералы,
например, мой кузен Конде, пожелтеют, сидя над своими стратегическими картами,
прежде чем двинут с места хоть одну из тех пешек, которые зовутся армейским корпусом;
я хочу составить план всей кампании.
Вы
знаете, что Страна Нежных Чувств разделена на множество областей. Ну вот, я
прежде всего остановлюсь в деревне Ухаживаний, на хуторе Любовных Записочек, а
потом уже направлюсь по дороге к Откровенной Любви. Тут путь ясен, вы знаете.
Мадемуазель Скюдери никогда бы мне не простила, если бы я перескочил через
станцию.
– Вот
теперь мы на верном пути, государь. Но не пора ли нам расстаться?
– Увы,
пора; нас все равно разлучат.
– Действительно, –
сказала Генриетта, – сюда торжественно несут сфинкса мадемуазель де
Тонне-Шарант, под пение труб, как принято на охотничьих праздниках.
– Значит,
решено: сегодня, во время прогулки по лесу, я проберусь в чащу и, застав
Лавальер одну, без вас…
– Я
ее удалю от себя. Это уж моя забота.
– Прекрасно!
Я пойду к ней при всех ее подругах и пущу в нее первую стрелу.
– Только
цельтесь хорошенько, не промахнитесь, попадите прямо в сердце, –
засмеялась принцесса.
Тут она
рассталась с королем и пошла навстречу веселому кортежу, шествовавшему с трубными
звуками, восклицаниями и подобающими случаю церемониями.
|
