Глава 3. КАК В БАСТИЛИИ
ИСПОЛНЯЛИСЬ ПРИКАЗЫ
Фуке
летел с неслыханной быстротой. По дороге он содрогался от ужаса, возвращаясь
все снова и снова к мысли о только что ставшем известным ему.
«Какими
же были, – думал он, – эти необыкновенные люди в молодости, раз даже
теперь, сделавшись, в сущности, стариками, умеют они создавать подобные планы и
выполняют их, не моргнув глазом?»
Неоднократно
он обращался к себе с вопросом, уж не сон ли все то, что рассказал ему Арамис,
не басня ли, не ловушка ли, и не найдет ли он, приехав в Бастилию, приказ о
своем аресте, согласно которому его, Фуке, запрут вместе со свергнутым королем.
Подумав
об этом, он направил с дороги несколько секретных распоряжений, воспользовавшись
для этого короткой остановкой, которую они сделали, чтобы сменить лошадей. Эти
распоряжения были адресованы им д'Артаньяну и тем войсковым командирам,
верность которых была вне подозрений.
«Таким
образом, – решил Фуке, – буду ли я заключен в Бастилию или нет, я
окажу королю услугу, которую требует от меня моя честь. Если я возвращусь
свободным, приказания прибудут после меня и никто, следовательно, не успеет их
распечатать; я смогу взять их назад, если же я задержусь, то всем, кому они
мною направлены, станет ясно, что случилось несчастье. В этом случае я могу
ожидать, что и мне и королю будет оказана помощь».
Приготовившись,
таким образом, к любым неожиданностям, Фуке подъехал к воротам Бастилии.
То, чего
никогда не случалось в Бастилии с Арамисом, случилось с Фуке. Тщетно называл он
себя, тщетно старался заставить узнать себя – его упорно отказывались
впустить внутрь крепости.
После
бесконечных уговоров, угроз и настояний ему удалось упросить одного
караульного, чтобы он сообщил о нем своему сержанту, а тот, в свою очередь,
отправился с докладом к майору. Что касается коменданта, то его так и не
решились тревожить ради такой безделицы.
Фуке,
сидя в карете у ворот крепости, злился, проклиная непредвиденную помеху и
ожидая возвращения ушедшего к майору сержанта. Наконец тот появился, угрюмый и
злой.
– Ну, –
нетерпеливо спросил Фуке, – что приказал майор?
– Сударь, –
ответил сержант, – майор рассмеялся мне в глаза и сказал, что господин
Фуке в Во. И если бы даже он оказался в Париже, то все равно не поднялся бы в
такую рань.
– Черт
возьми! Вы – стадо болванов! – крикнул министр и выскочил из кареты.
Прежде
чем сержант успел захлопнуть калитку, Фуке, проскользнув во двор через щель,
стремительно бросился вперед, несмотря на крики звавшего на помощь сержанта.
Фуке
бежал все дальше и дальше. Сержант, настигая его, крикнул часовому, охранявшему
вторую калитку:
– К
оружию, часовой, к оружию!
Часовой
встретил министра пикой; но Фуке, сильный и ловкий, ко всему же еще и разгневанный,
выхватил пику из рук солдата и ударил его по плечу. Сержант, подойдя слишком
близко, также получил свою порцию; оба стали истошно вопить, и на их крики
выбежал в полном составе весь караул.
Однако
между этими людьми нашелся один, знавший суперинтенданта в лицо; он закричал:
– Монсеньер!..
Ах, монсеньер! Остановитесь же, господа, что вы делаете?
И он
удержал остальных, собиравшихся отомстить за товарищей.
Фуке
велел пропустить его во внутренний двор, но услышал в ответ, что это запрещено.
Он велел позвать коменданта, который уже знал обо всем этом шуме возле ворот и
бежал вместе с майором, своим помощником, во главе отряда из двадцати человек,
убежденный, что на Бастилию было произведено нападение.
Безмо
сразу узнал Фуке и выронил обнаженную шпагу, которой размахивал весьма смело.
– Ах,
монсеньер! – пробормотал он. – Тысяча извинений.
– Сударь, –
сказал весь красный и обливаясь потом суперинтендант, – поздравляю вас, ваша
охрана служит на славу.
Безмо
побледнел, принимая эти слова за иронию, предвещавшую дикий гнев.
Но Фуке
отдышался и жестом подозвал часового, а также сержанта, потиравших плечи в местах
ушибов.
– Двадцать
пистолей часовому, – приказал он, – пятьдесят пистолей сержанту.
Поздравляю вас, господа; я замолвлю за вас словечко перед его величеством. А
теперь давайте побеседуем с вами, господин де Безмо.
И под
одобрительный шепот солдат он последовал за комендантом Бастилии.
Безмо
уже дрожал от стыда и тревоги. Последствия утреннего посещения Арамиса
начинали, казалось, сказываться, и притом такие последствия, которые и впрямь
должны были ужасать человека, состоящего на государственной службе.
Стало
еще хуже, когда Фуке, глядя на коменданта в упор, резко спросил:
– Сударь,
вы видели сегодня утром господина д'Эрбле?
– Да,
монсеньер.
– И
вам не внушает ужаса преступление, в котором вы принимали участие?
«Ну,
начинается!» – подумал Безмо.
– Какое
преступление, монсеньер? – пробормотал он.
– Преступление,
за которое вас подобает, сударь, четвертовать; подумайте хорошенько об этом.
Впрочем, теперь не время обрушивать на вас гнев. Сейчас же ведите меня к вашему
узнику.
– К
какому узнику? – задрожал Безмо.
– Вы
притворяетесь, что ни о чем не осведомлены! Превосходно, это самое лучшее, что
вы можете сделать. Если бы вы признались в том, что сознательно участвовали в
столь потрясающем деле, вам был бы конец. Но я сделаю вид, что верю в ваше
неведение.
– Умоляю
вас, монсеньер…
– Хорошо,
ведите меня к вашему узнику.
– К
Марчиали?
– Кто
такой Марчиали?
– Это
арестант, привезенный сегодня утром господином д'Эрбле.
– Его
зовут Марчиали? – удивился суперинтендант, смущенный наивной уверенностью
Безмо.
– Да,
монсеньер, он здесь записан под таким именем.
Фуке
проник своим взглядом до глубины души коменданта этой знаменитой королевской
тюрьмы. С проницательностью, свойственной людям, облеченным на протяжении
многих лет властью, он прочитал в этой душе искреннее недоумение. Впрочем,
посмотрев хотя бы одну только минуту на эту физиономию, можно ли было подумать,
что Арамис взял подобного человека в сообщники?
– Это
и есть тот самый узник, – спросил Фуке у Безмо, – которого господин
д'Эрбле увез третьего дня?
– Да,
монсеньер.
– И
которого он привез сегодня утром обратно, – живо добавил Фуке, тотчас же
постигший сущность плана епископа.
– Да,
да, монсеньер. Если монсеньер приехал затем, чтобы взять его у меня, я буду
бесконечно признателен монсеньеру. Я и так уже собирался писать по поводу этого
Марчиали.
– Что
же он делает?
– С
самого утра я в высшей степени недоволен им; у него такие припадки бешенства,
что кажется, будто Бастилия не выдержит и готова обрушиться.
– Я
действительно избавлю вас от него, – заявил Фуке.
– Ах,
тем лучше!
– Ведите
же меня в его камеру.
– Вы
все же дадите мне формальный приказ?
– Какой
приказ?
– Приказ
короля.
– Подождите,
я вам подпишу его.
– Этого
для меня недостаточно, монсеньер; мне нужен приказ короля.
Фуке
сделал вид, будто чрезвычайно рассержен.
– Вы
принимаете столько предосторожностей, когда дело идет об освобождении этого заключенного,
но покажите-ка мне приказ, на основании которого вы уже отпускали его отсюда!
Безмо
показал приказ об освобождении шотландца Сельдона.
– Сельдон –
это не Марчиали, – сказал Фуке.
– Но
Марчиали не освобожден, монсеньер, он здесь.
– Вы
же говорите, что господин д'Эрбле увозил его и затем привез снова?
– Я
не говорил этого.
– Вы
сказали об этом с такой определенностью, что мне кажется, будто я и сейчас еще
слышу, как вы произносите эти слова.
– Я
обмолвился.
– Господин
де Безмо, берегитесь!
– Я
ничего не боюсь, монсеньер, у меня отчетность в полном порядке.
– Как
вы смеете говорить подобные вещи?
– Я
бы сказал то же самое и перед богом. Господин д'Эрбле привез мне приказ об
освобождении шотландца Сельдона, и Сельдон выпущен на свободу.
– Я
вам говорю, что Марчиали также был выпущен из Бастилии.
– Это
требуется доказать, монсеньер.
– Дайте
мне увидеть его.
– Монсеньер,
тот, кто правит всем королевством, должен бы знать, что посещение заключенных
без разрешения короля не дозволено.
– Но
господин д'Эрбле… он-то входил к заключенному!
– Это
тоже требуется доказать, монсеньер.
– Еще
раз, господин де Безмо, будьте осторожны в выборе слов.
– За
меня мои дела, монсеньер.
– Господин
д'Эрбле – конченый человек.
– Конченый
человек! Господин д'Эрбле? Непостижимо!
– Вы
станете отрицать, что подчинились его влиянию?
– Я
подчиняюсь, монсеньер, лишь правилам королевской службы; я исполняю свой долг;
предъявите мне приказ короля, и вы войдете в камеру Марчиали.
– Послушайте,
господин комендант, даю вам честное слово, что, если вы впустите меня к узнику,
я в ту же минуту вручу вам приказ короля.
– Предъявите
его немедленно, монсеньер.
– Вот
что, господин де Безмо. Если вы сейчас же не исполните моего требования, я велю
арестовать и вас, и всех офицеров, находящихся под вашей командой.
– Прежде
чем совершить это насилие, монсеньер, соблаговолите принять во внимание, –
сказал побледневший Безмо, – что мы подчинимся лишь приказу его
величества. Так почему же вы не хотите достать приказ короля, чтобы увидеть
этого Марчиали, раз вам все равно придется добыть королевский приказ, чтобы
причинить столько неприятностей ни в чем не повинному человеку, каковым
является ваш покорный слуга? Обратите ваше милостивое внимание на то, что вы
пугаете меня до смерти, монсеньер; я дрожу; еще немного, и я упаду в обморок.
– Вы
еще больше задрожите, господин де Безмо, когда я вернусь сюда с тридцатью
пушками и десятью тысячами солдат…
– Боже
мой, теперь уже монсеньер теряет рассудок!
– Когда
я соберу против вас и ваших проклятых бойниц весь парижский народ, взломаю ваши
ворота и велю повесить вас на зубцах угловой башни.
– Монсеньер,
монсеньер, ради бога!
– Я
даю вам на размышление десять минут, – сказал Фуке совершенно спокойным
голосом. – Вот я сажусь в это кресло и жду. Если через десять минут вы
будете продолжать так же упорствовать, я выйду отсюда. Можете сколько угодно
считать меня сумасшедшим, но вы увидите, к чему поведет ваше упрямство.
Безмо в
отчаянье топнул ногой, но ничего не ответил.
Видя
это, Фуке схватил со стола перо и бумагу и написал:
«Приказ
господину купеческому старшине собрать ополчение горожан и идти на Бастилию,
чтобы послужить его величеству королю».
Безмо
пожал плечами; тогда Фуке снова взялся за перо и на этот раз написал:
«Приказ
герцогу Бульонскому и принцу Конде стать во главе швейцарцев и гвардии и идти
на Бастилию, чтобы послужить его величеству королю…»
Безмо
принялся размышлять. Фуке между тем писал:
«Приказ
всем солдатам, горожанам, а также дворянам схватить и задержать, где бы они ни
находились, шевалье д'Эрбле, ваннского епископа, и его сообщников, к которым
принадлежат, во-первых, г-н де Безмо, комендант Бастилии, подозреваемый в
измене, мятеже и оскорблении его величества…»
– Остановитесь,
монсеньер! – воскликнул Безмо. – Я ничего в этом не понимаю; но в ближайшие
два часа может случиться столько несчастий, хотя б их причиной и было безумие,
что король, который будет судить меня, увидит, был ли я виноват, нарушая
установленный им порядок, дабы предотвратить неизбежную катастрофу. Пойдемте в
башню, монсеньер: вы увидите Марчиали.
Фуке
бросился вон из комнаты, и Безмо пошел вслед за ним, вытирая холодный пот,
струившийся со лба.
– Какое
ужасное утро! – говорил он. – Какая напасть!
– Идите
скорее! – торопил коменданта Фуке.
Безмо
сделал знак сторожу, чтобы тот шел вперед. Он боялся своего спутника. Фуке это
заметил и сурово сказал:
– Довольно
ребячиться! Оставьте этого человека; берите же ключи в руки и показывайте дорогу.
Надо, чтобы никто, понимаете, чтобы никто не был свидетелем сцены, которая
сейчас произойдет в камере Марчиали.
– Ах, –
нерешительно произнес Безмо.
– Опять!
Скажите еще раз нет, и я уйду из Бастилии; я сам доставлю по назначению составленные
мной приказы.
Безмо
опустил голову, взял ключи и начал подниматься вместе с министром по лестнице,
ведшей в верхние этажи башни.
По мере
того как они взбирались все выше по этой извивающейся бесконечной спиралью
лестнице, приглушенные стоны становились собственными криками и ужасающими
проклятиями.
– Что
это? – спросил коменданта Фуке.
– Это
ваш Марчиали, вот как вопят сумасшедшие!
Фуке
вздрогнул. В крике более страшном, чем все остальные, он узнал голос короля Франции.
Он остановился и вырвал связку ключей из рук окончательно растерявшегося Безмо.
Последнего охватил страх, как бы этот новый безумец не проломил ему одним из
ключей, чего доброго, череп.
– Ах! –
вскрикнул он. – Господин д'Эрбле мне об этом не говорил.
– Ключ! –
закричал Фуке. – Где ключ от двери, которую я хочу отомкнуть?
– Вот
он.
Ужасный
вопль, сопровождаемый бешеными ударами в дверь, породил еще более ужасное эхо
на лестнице.
– Уходите! –
сказал Фуке угрожающим голосом.
– Ничего
не имею против, – пробормотал Безмо. – Итак, двое бешеных останутся с
глазу на глаз, и я убежден, что один прикончит другого.
– Уходите! –
повторил еще раз Фуке. – Если вы вступите на эту лестницу раньше, чем я позову
вас, помните: вы займете место самого последнего из заключенных в Бастилии.
– Я
умру, тут и говорить нечего, – бормотал комендант, удаляясь шатающейся
походкой.
Вопли
узника раздавались все громче. Фуке убедился, что Безмо дошел до последних ступенек.
Он вставил ключ в замок первой двери. Тогда он явственно услышал хриплый голос
Людовика, который звал, исходя бессильного яростью:
– На
помощь! Я король! На помощь!
Ключ
первой двери не подходил ко второй. Фуке пришлось отыскивать нужный ключ в
связке, отобранной им у Безмо.
В это
время король, не помня себя, безумный, бешеный, кричал диким, нечеловеческим голосом:
– Фуке
засадил меня в эту клетку! На помощь против Фуке! Я король! На помощь к королю
против Фуке!
Этот рев
разрывал сердце министра. Он сопровождался ужасными ударами в дверь, наносимыми
обломком стула, которым король пользовался, словно тараном. Наконец Фуке выбрал
нужный ключ. Совершенно обессилевший король был уже неспособен произносить
членораздельные звуки, он только рычал:
– Смерть
Фуке! Смерть негодяю Фуке!
Дверь
отворилась.
|
