Глава 35. ГЕНЕРАЛ
ОРДЕНА
Наступило
молчание, во время которого Арамис не спускал глаз с коменданта. Тому, казалось,
все еще не хотелось прервать посередине ужин, и он искал более или менее
основательный предлог, чтобы дотянуть хотя бы до десерта.
– Ах! –
воскликнул он, найдя, по-видимому, такой предлог. – Да ведь это же
невозможно!
– Как
невозможно, – сказал Арамис, – что же тут, дорогой друг,
невозможного?
– Невозможно
в такой поздний час выпускать заключенного. Не зная Парижа, куда он сейчас
пойдет?
– Пойдет
куда сможет.
– Вот
видите, это все равно что отпустить на волю слепого.
– У
меня карета, и я отвезу его, куда он укажет.
– У
вас ответ всегда наготове. Франсуа, передайте господину майору, пусть он
откроет камеру господина Сельдона, номер три, в Бертодьере.
– Сельдон? –
равнодушно переспросил Арамис. – Вы, кажется, сказали Сельдон?
– Да.
Так зовут того, кого нужно освободить.
– О,
вы, вероятно, хотели сказать – Марчиали.
– Марчиали?
Что вы! Нет, нет, Сельдон.
– Мне
кажется, что вы ошибаетесь, господин де Безмо.
– Я
читал приказ.
– И
я тоже.
– Я
прочел там имя Сельдона, да еще написанное такими вот буквами!
И
господин де Безмо показал свой палец.
– А
я прочитал Марчиали, и такими вот буквами.
И Арамис
показал два пальца.
– Давайте
выясним, – сказал уверенный в своей правоте Безмо, – вот приказ, и
стоит только еще раз прочесть его…
– Вот
я и читаю Марчиали, – развернул бумагу Арамис. – Смотрите-ка!
Безмо
взглянул, и рука его дрогнула.
– Да,
да! – произнес он, окончательно поверженный в изумление. – Действительно
Марчиали. Так и написано: «Марчиали!»
– Ага!
– Как
же так? Человек, о котором столько твердили, о котором ежедневно напоминали! Признаюсь,
монсеньер, я решительно отказываюсь понимать.
– Приходится
верить, раз видишь собственными глазами.
– Поразительно!
Ведь я все еще вижу этот приказ и имя ирландца Сельдона. Вижу. Ах, больше того,
я помню, что под его именем было чернильное пятно, посаженное пером.
– Нет,
пятна тут не видно, – заметил Арамис.
– Как
так не видно? Я даже поскреб песок, которым его присыпали.
– Как
бы то ни было, дорогой господин де Безмо, – сказал Арамис, – и что бы
вы там ни видели, а приказ предписывает освободить Марчиали.
– Приказ
предписывает освободить Марчиали, – машинально повторил Безмо, пытаясь собраться
с мыслями.
– И
вы этого узника освободите. А если ваше доброе сердце подсказывает вам
освободить заодно и Сельдона, то я ни в какой мере не стану препятствовать
этому.
Арамис
подчеркнул эту фразу улыбкой, ирония которой окончательно открыла Безмо глаза и
придала ему храбрости.
– Монсеньер, –
начал он, – Марчиали – это тот самый узник, которого на днях так таинственно
и так властно домогался посетить некий священник, духовник нашего ордена.
– Я
не знаю об этом, сударь, – ответил епископ.
– Однако
это случилось не так давно, дорогой господин д'Эрбле.
– Это
правда, но у нас так уж заведено, чтобы сегодняшний человек не знал, что делал
вчерашний.
– Во
всяком случае, – заметил Безмо, – посещение духовника иезуита
осчастливило этого человека.
Арамис,
не возражая, снова принялся за еду и питье. Безмо, не притрагиваясь больше ни к
чему из стоявшего перед ним на столе, снова взял в руки приказ и принялся
тщательно изучать его.
Это
разглядывание при обычных обстоятельствах, несомненно, заставило бы покраснеть
нетерпеливого Арамиса; но ваннский епископ не впадал в гнев из-за таких
пустяков, особенно если приходилось втихомолку признаться себе самому, что
гневаться было чрезвычайно опасно.
– Ну
так как же, освободите ли вы Марчиали? – поинтересовался Арамис. – О,
да у вас выдержанный херес с отличным букетом, любезнейший комендант!
– Монсеньер, –
отвечал Безмо, – я выпущу заключенного Марчиали лишь после того, как повидаю
курьера, доставившего приказ, и, допросив его, удостоверюсь в том…
– Приказы
пересылаются запечатанными, и о содержании их курьер не осведомлен. В чем же вы
сможете удостовериться?
– Пусть
так, монсеньер; в таком случае, я отошлю его назад в министерство, и пусть господин
де Лион либо отменит, либо подтвердит этот приказ.
– А
кому это нужно? – холодно спросил Арамис.
– Это
нужно, чтобы не впасть, монсеньер, в ошибку, это нужно, чтобы тебя не могли обвинить
в недостатке почтительности, которую всякий подчиненный должен проявлять по
отношению к вышестоящим, это нужно, чтобы неукоснительно выполнять обязанности,
возлагаемые на тебя службой.
– Прекрасно;
вы говорите с таким красноречием, что я положительно восхищаюсь вами. Вы правы,
подчиненный должен быть почтителен по отношению к вышестоящим: он виновен, если
впадает в ошибку, и подлежит наказанию, если не выполняет своих обязанностей
или позволяет себе преступить законы, к соблюдению которых его обязывает
служба.
Безмо
удивленно посмотрел на епископа.
– Из
этого вытекает, – продолжал Арамис, – что для успокоения собственной
совести вы намерены посоветоваться с начальством?
– Да,
монсеньер.
– И
что если лицо, стоящее выше вас, прикажет вам выполнить то-то и то-то, вы
окажете ему полное повиновение?
– Можете
в этом не сомневаться.
– Хорошо
ли вы знаете королевскую руку, господин де Безмо?
– Да,
монсеньер.
– Разве
на этом приказе об освобождении нет подписи короля?
– Есть,
но, быть может, она…
– Подложная?
Не это ли вы имели в виду?
– Это
бывало.
– Вы
правы. Ну а что вы скажете о подписи де Лиона?
– Я
вижу и ее на этой бумаге; но если можно подделать королевскую подпись, то с еще
большим основанием можно предположить, что и подпись де Лиона подложная.
– Вы
делаете поистине гигантские успехи в логике, дорогой господин де Безмо, –
сказал Арамис, – и ваша аргументация неоспорима. Но какое, собственно, у
вас основание считать подписи на этом приказе подложными?
– Очень
серьезное: отсутствие подписавших его ничто не доказывает, что подпись его величества –
подлинная, и здесь нет господина де Лиона, который мог бы удостоверить, что это
действительно королевская подпись.
– Ну,
господин де Безмо, – проговорил Арамис, смерив коменданта орлиным
взглядом, – я настолько близко принимаю к сердцу ваши сомнения, что сам
возьмусь за перо, если вы подадите мне его.
Безмо
подал перо.
– И
лист бумаги, – добавил Арамис.
Безмо
подал бумагу.
– И
я сам, находясь в вашем присутствии и не подавая по этой причине повода к каким-либо
сомнениям и колебаниям, напишу вам приказ, которому вы, я полагаю, окажете
подобающее доверие, сколь бы недоверчивым вы ни были.
Безмо
побледнел перед этой непоколебимой уверенностью. Ему показалось, что голос только
что улыбавшегося и веселого Арамиса стал зловещим и мрачным, что восковые
свечи, освещавшие комнату, превратились в погребальные, а стаканы с вином –
в полные крови чаши.
Арамис
принялся писать. Оцепеневший Безмо, нагнувшись над его плечом, читал слово за
словом: «AMDG» – писал епископ и начертил крест под четырьмя буквами,
означавшими ad majorem Dei gloriam[37].
Затем он продолжал:
«Нам
угодно, чтобы приказ, присланный г-ну де Безмо де Монлезен, королевскому коменданту
замка Бастилии, был признан действительным и немедленно приведен в исполнение.
Подпись:
д'Эрбле,
божией
милостью генерал ордена».
Безмо
был так потрясен, что черты его лица исказились до неузнаваемости: он стоял с
полуоткрытым ртом и остановившимися глазами, не шевелясь, не издавая ни звука.
В обширной зале слышалось только жужжание мухи, носившейся вокруг свеч.
Арамис,
не удостаивая даже взглянуть на того, кого он обрекал на столь жалкую участь, вынул
из кармана небольшой футляр с черным воском; он запечатал письмо, приложив
печать, висевшую у него на груди под камзолом, и, когда процедура была
закончена, молча отдал его Безмо.
Комендант
посмотрел на печать тусклым и безумным взглядом; руки его тряслись. Последний
проблеск сознания мелькнул на его лице; вслед за тем, словно пораженный громом,
он тяжело рухнул в кресло.
– Полно,
полно, – сказал Арамис после длительного молчания, во время которого
комендант понемногу пришел в себя, – не заставляйте меня поверить, будто
присутствие генерала ордена так же страшно, как присутствие самого господа
бога, и что люди, увидев его, умирают. Мужайтесь! Встаньте, дайте мне руку и
повинуйтесь.
Ободренный,
если и не вполне успокоенный, Безмо повиновался приказанию Арамиса, поцеловал
его руку и встал.
– Немедленно? –
пробормотал он.
– О,
никогда не следует пересаливать, мой гостеприимный хозяин; садитесь на ваше
прежнее место, и давайте окажем честь этому чудеснейшему десерту.
– Монсеньер,
я не в силах оправиться после такого удара; я смеялся, шутил с вами, я осмелился
быть на равной с вами ноге.
– Молчи,
старый приятель, – возразил епископ, почувствовавший, что струна натянута
до предела и что грозит опасность порвать ее, – молчи! Пусть каждый из нас
живет своей собственной жизнью: тебе – мое покровительство и моя дружба,
мне – твое беспрекословное повиновение. Уплатим же честно нашу взаимную дань
и предадимся веселью.
Безмо
задумался: ему представились все последствия, какие могут обрушиться на него за
то, что он уступил домогательствам и по подложному приказу освободил
заключенного, и, сопоставив с этим гарантию, которую давал официальный приказ
генерала, он счел ее недостаточно веской.
Арамис
угадал, какие мысли мучила коменданта.
– Дорогой
мой Безмо, – заговорил он, – вы простак. Бросьте же наконец вашу
привычку предаваться раздумьям, когда я сам даю себе труд думать за вас.
Безмо
снова склонился пред Арамисом.
– Что
же мне делать? – спросил он.
– Как
вы освобождаете ваших узников?
– У
меня есть регламент.
– Отлично,
действуйте по регламенту, дорогой мой.
– Если
это особа важная, то я отправляюсь к ней в камеру вместе с майором и лично освобождаю
ее.
– Но
разве этот Марчиали важная птица? – небрежно заметил Арамис.
– Не
знаю, – отвечал комендант. Он произнес эти слова таким тоном, точно хотел
сказать: «Вам это известно лучше моего».
– Раз
так, если вы не знаете этого, то, по-моему, вам следует поступить с Марчиали
так же, как вы поступаете с мелкими сошками.
– Хорошо.
Регламент велит, чтобы тюремщик или кто-нибудь из числа младших офицеров
привели заключенного в канцелярию к коменданту.
– Ну
что ж, это весьма разумно. А затем?
– А
затем узнику вручают ценные вещи, отобранные у него при заключении в крепость,
платье, а также бумаги, если приказ министра не содержит каких-либо иных
указаний.
– Что
же говорит приказ министра относительно этого Марчиали?
– Ничего:
этот несчастный прибыл сюда без ценностей, без бумаг, почти без одежды.
– Видите,
как удачно все складывается! Право, Безмо, вы делаете из мухи слона.
Оставайтесь же здесь и прикажите привести узника в канцелярию.
Безмо
повиновался. Он позвал своего лейтенанта и отдал ему приказание, которое тот,
не задумываясь, передал по назначению. Спустя полчаса со двора донесся звук
раскрываемой двери: это была дверь темницы, выпустившей на волю свою
многолетнюю жертву.
Арамис
задул свечи, освещавшие комнату; он оставил только одну‑единственную
свечу, поместив ее позади двери. Этот трепетный свет не позволял взгляду
сосредоточиться на окружающих предметах. Он множил их и изменял их очертания.
Послышались
приближавшиеся шаги.
– Ступайте
навстречу своим подчиненным, – проговорил Арамис, обращаясь к Безмо.
Комендант
повиновался. Сержант и тюремщики удалились. Безмо возвратился в сопровождении
узника. Арамис стоял в тени; он видел все, но сам был невидим.
Безмо
взволнованным голосом ознакомил молодого человека с приказом, возвращавшим ему
свободу. Узник выслушал его не шевельнувшись, не проронив ни слова.
– Клянетесь
ли вы, – таково требование регламента, – сказал комендант, –
никогда, ни при каких обстоятельствах не разглашать того, что вы видели или
слышали в стенах Бастилии?
Узник
заметил распятие; он поднял руку и поклялся.
– Теперь,
сударь, вы свободны располагать собою; куда намерены вы отправиться?
Узник
оглянулся по сторонам, точно искал покровительства, на которое, очевидно, рассчитывал.
Арамис
выступил из скрывавшей его тени.
– Я
здесь, – поклонился он, – и готов оказать вам услугу, сударь, которую
вам будет угодно потребовать от меня.
Узник
слегка покраснел, но без колебания подошел к Арамису и взял его под руку.
– Да
хранит вас господь под своею святою дланью! – произнес он голосом,
поразившим Безмо своей твердостью и заставившим его содрогнуться.
Арамис,
пожимая руку Безмо, спросил:
– Не
повредит ли вам мой приказ? Не боитесь ли вы, что в случае, если бы пожелали у
вас пошарить, он будет обнаружен среди ваших бумаг?
– Я
хотел бы оставить его у себя, монсеньер, – ответил Безмо. – Если бы
его у меня нашли, это было бы верным предвестием моей гибели, но в этом случае
вы стали бы моим могущественным и последним союзником.
– Как
ваш сообщник, не так ли? – пожимая плечами, сказал Арамис. – Прощайте,
Безмо!
Ожидавшие
во дворе лошади нетерпеливо били копытами.
Безмо
проводил епископа до крыльца.
Арамис,
пропустив в карету своего спутника первым, вошел в нее следом за ним и, не отдавая
кучеру никаких других приказаний, молвил:
– Трогайте!
Карета
загремела по булыжнику мощеных дворов. Впереди нее шел офицер с факелом, отдавая
возле каждой караульни приказание пропустить.
Все
время, пока перед ними одна за другою открывались рогатки, Арамис сидел чуть
дыша; можно было расслышать, как у него в груди колотится сердце. Узник,
забившись в угол, не подавал признаков жизни. Наконец толчок, более резкий, чем
все предыдущие, оповестил их о том, что последняя сточная канава осталась уже
позади. За каретой захлопнулись последние ворота, выходившие на улицу Сент‑Антуан.
Ни справа, ни слева нигде больше не было стен; повсюду небо, повсюду свобода,
повсюду жизнь.
Лошади,
сдерживаемые сильной, рукой, медленно трусили до середины предместья. Отсюда
они пошли рысью.
Мало‑помалу,
оттого ли, что они постепенно разгорячились, или оттого, что их подгоняли, они
набирали все большую и большую скорость, и уже в Берси карета, казалось,
летела. Не замедляя хода, неслись они так вплоть до Вильнев‑Сен‑Жорж,
где их ожидала подстава. Затем вместо пары дальше к Мелену карету повезла уже
четверка. На мгновение они остановились посреди Сенарского леса. Приказание
остановиться было отдано, очевидно, заранее, так как Арамис не подал к этому ни
малейшего знака.
– Что
случилось? – спросил узник, точно пробуждаясь от долгого сна.
– Монсеньер,
прежде чем ехать дальше, я должен побеседовать с вашим высочеством.
– Подождем
более удобного случая, сударь.
– Лучшего
случая не представится, ваше высочество; мы среди леса, и никто не услышит нас.
– А
кучер?
– Кучер
этой подставы глухонемой.
– Я
к вашим услугам, господин д'Эрбле.
– Угодно
ли вам остаться в карете?
– Да,
мне здесь удобно, и я ее полюбил; ведь в ней я вернулся на волю.
– Подождите,
монсеньер… нужно принять еще одну меру предосторожности. Мы на большой дороге;
тут могут проехать верховые или кареты и, увидев нас, подумают, что с нами стряслась
какая-нибудь беда. Если они предложат нам помощь, это будет для нас чрезвычайно
стеснительно.
– Прикажите
кучеру выехать на какую-нибудь боковую дорогу.
– Я
так и предполагал, монсеньер.
Прикоснувшись
к немому, Арамис указал ему, что нужно сделать. Тот, сойдя с козел, взял
лошадей под уздцы и отвел их на заросшую густою травой извилистую тропу, где в
эту безлунную ночь царила тьма столь же непроницаемая, как за пологом, который
чернее черных чернил.
– Слушаю
вас, – сказал принц Арамису, – но чем это вы занялись?
– Разряжаю
свои пистолеты, так как теперь, монсеньер, они нам уже не понадобятся.
|
