Глава 11. КРЫСА И СЫР
Д'Артаньян
и Портос пошли пешком.
Когда
д'Артаньян, переступив порог лавки «Золотой пестик», объявил Планше, что г-н дю
Баллон путешественник, которому следует оказывать как можно больше внимания, а
Портос задел пером шляпы потолок, – что-то вроде тяжелого предчувствия
омрачило удовольствия, которые Планше готовил себе на завтра. Но у нашего
лавочника было золотое сердце, и, несмотря на внутреннее содрогание, тотчас же
подавленное им, Планше принял Портоса сердечно и почтительно.
Портос
сначала держался немного натянуто, помня расстояние, отделявшее в те времена барона
от торговца. Но мало-помалу он стал вести себя непринужденно, видя, с каким
усердием и предупредительностью Планше хлопочет около него.
Особенно
оценил он разрешение, пли, вернее, предложение, запускать огромные руки в ящики
с сушеными и засахаренными фруктами, в мешки с миндалем и орехами, в пакеты со
сластями. Вот почему, несмотря на приглашение Планше подняться на антресоли,
Портос предпочел просидеть весь вечер в лавке, где его пальцы всегда находили
то, что чуял его нос и видели глаза.
Прекрасные
провансальские винные ягоды, орехи из Фореста и туренские сливы развлекали
Портоса в течение пяти часов подряд. Его зубы, как жернова, сокрушали орехи,
скорлупу которых он сплевывал на пол, и она трещала под ногами всех, кто
проходил мимо. Портос захватывал губами целую гроздь муската в полфунта весом и
одним глотком отправлял ее в желудок.
Объятые
ужасом приказчики только молча переглядывались, забившись в угол. Они не знали
Портоса и никогда до сих пор не видели его. Порода титанов, носивших панцири и
латы Гуго Капета, Филиппа-Августа и Франциска I, начинала исчезать. Поэтому они
спрашивали себя, не людоед ли это из волшебных сказок, в ненасытном желудке
которого исчезнет все содержимое магазина Планше, вместе с бочками и ящиками.
Щелкая,
жуя, грызя, кусая и глотая, Портос время от времени говорил бакалейщику:
– У
вас славная торговля, дружище Планше.
– Он
скоро обанкротится, если так будет продолжаться, – ворчал старший
приказчик, которому Планше обещал передать магазин. В полном отчаянии он
подошел к Портосу, заслонявшему путь к прилавку. Он надеялся, что Портос
встанет и это движение отвлечет его от истребления сладостей.
– Что
вам угодно, мой друг? – любезно спросил Портос.
– Я
хотел бы пройти, сударь, если это не слишком побеспокоит вас.
– Справедливое
желание, – сказал Портос, – и оно ничуть не обеспокоит меня.
И с
этими словами он схватил приказчика за пояс, поднял на воздух, осторожно
перенес через свои колени и поставил на землю. Он произвел эту операцию,
улыбаясь все так же благодушно. У бедного малого от страха ноги подкосились, и
он беспомощно опустился на мешок с пробками.
Однако,
видя кротость великана, он набрался храбрости и сказал:
– Сударь,
будьте осторожнее.
– Почему,
друг мой? – спросил Портос.
– У
вас внутри сейчас загорится.
– Как
так? – удивился Портос.
– Все
эти пряности разжигают, сударь.
– Какие?
– Изюм,
орехи, миндаль.
– Да;
но если миндаль, орехи, изюм разжигают…
– Несомненно,
сударь.
– То
мед освежает.
И,
протянув руку к открытому бочонку меда, куда была опущена лопаточка, Портос
загреб ею добрые полфунта.
– Мой
друг, – сказал он, – теперь я попрошу у вас воды.
– Ведро,
сударь? – с наивным видом спросил приказчик.
– Нет,
довольно будет графина, – добродушно отвечал Портос.
И,
поднеся графин ко рту, как трубач подносит рожок, он одним глотком осушил его.
Планше был неприятно поражен; чувства собственника и самолюбие заворочались в
его сердце, но поскольку он свято чтил древние традиции гостеприимства, то
притворился, что весь поглощен разговором с д'Артаньяном, и повторял без
устали:
– Ах,
сударь, какая радость!.. Ах, сударь, какая честь!..
– А
в котором часу мы будем ужинать, Планше? – спросил Портос. – У меня
уже аппетит разыгрался.
Старший
приказчик всплеснул руками. Двое других забрались под прилавки, боясь, как бы
Портос не потребовал свежего мяса.
– Мы
здесь только слегка закусим, – успокоил их д'Артаньян, – а поужинаем
в поместье Планше.
– Так
мы едем в ваше поместье, Планше? – спросил Портос. – Тем лучше.
– Вы
окажете мне большую честь, господин барон.
Слова
господин барон произвели сильное впечатление на приказчиков, которые усмотрели
в невероятном аппетите признак высокого происхождения.
Титул
успокоил их. Они никогда не слыхивали, чтобы людоеда величали господин барон.
– Я
возьму в дорогу немного печенья, – небрежно сказал Портос. И с этими
словами он высыпал целый ящик анисового печенья в широкий карман своего
кафтана.
– Моя
лавка спасена! – радостно воскликнул Планше.
– Да,
как сыр, – подтвердил старший приказчик.
– Какой
сыр?
– Голландский,
в который забралась крыса, и мы нашли от него только корку.
Планше
осмотрел лавку и решил, что сравнение несколько преувеличено.
Старший
приказчик понял, что происходило в уме хозяина.
– Беда,
коли вернется, – сказал он ему.
– У
вас есть фрукты? – спросил Портос, поднимаясь на антресоли, где была
подана закуска.
– Увы! –
подумал бакалейщик, бросая на д'Артаньяна умоляющий взгляд, на который тот не
обратил, однако, внимания.
После
закуски пустились в путь.
Было уже
поздно, когда трое всадников, выехавших из Парижа в шесть часов, добрались до
Фонтенбло. Дорогой все были веселы. Общество Планше нравилось Портосу, потому
что лавочник был с ним очень почтителен и с любовью рассказывал о своих лугах,
лесах и кроличьих садках. У Портоса были вкусы и гордость помещика.
Увидя, что
его спутники разговорились между собой, д'Артаньян, бросив поводья, позабыл о
Портосе и Планше и обо всем на свете. Луна мягко светила сквозь голубоватую
листву деревьев. Травы благоухали, и лошади бежали бодро.
Портос и
Планше добрались до заготовки сена. Планше признался Портосу, что, достигнув
зрелого возраста, он действительно забросил земледелие ради торговли, но что
его детство прошло в Пикардии, среди роскошных лугов, где травы доходили
человеку до пояса, и под зелеными яблонями с румяными плодами; поэтому он дал
себе слово – разбогатев, тотчас вернуться на лоно природы и окончить жизнь
так же, как он ее начал: поближе к земле, куда возвращаются все люди.
– Э,
да вы скоро выходите в отставку, мой милый Планше? – сказал Портос.
– Как
так?
– Мне
сдается, что вы составляете себе маленький капиталец.
– Да, –
отвечал Планше, – потихоньку.
– К
чему же вы стремитесь и на какой цифре собираетесь остановиться?
– Сударь, –
начал Планше, не отвечая на этот весьма интересный вопрос, – сударь, меня
очень огорчает одна вещь.
– Какая
же? – спросил Портос, оглядываясь, как будто желая отыскать вещь,
огорчавшую Планше, и вручить ему ее.
– В
прежние времена, – отвечал лавочник, – вы называли меня просто
Планше, и тогда вы сказали бы: «К чему ты стремишься, Планше, и на какой цифре
собираешься остановиться?»
– Конечно,
конечно, в прежнее время я бы сказал так, – с некоторым смущением отвечал
Портос, – но в прежние времена…
– В
прежние времена я был лакеем господина д'Артаньяна, вы хотите сказать?
– Да.
– Но
хотя я теперь не лакей его, я все же слуга; больше того, с тех пор…
– С
тех пор, Планше?..
– С
тех пор я имел честь быть его компаньоном.
– Как, –
воскликнул Портос, – д'Артаньян занялся торговлей?
– И
не думал, – откликнулся д'Артаньян, которого эти слова вывели из задумчивости;
он вступил в разговор с ловкостью и быстротой, отличавшими все движения его ума
и тела, – совсем не д'Артаньян занялся торговлей, а, напротив; Планше
пустился в политику.
– Да, –
с гордостью и удовлетворением подтвердил: Планше, – мы вместе произвели
маленькую операцию, которая принесла мне сто тысяч, а господину д'Артаньяну
двести тысяч ливров.
– Вот
как? – удивился Портос.
– Поэтому,
господин барон, – продолжал лавочник, – прошу вас снова называть меня
Планше, как в прежние времена, и говорить мне «ты». Вы не поверите, какое
удовольствие доставит мне это!
– Если
так, я согласен, дорогой Планше, – отвечал Портос.
И он
поднял руку, чтобы дружески похлопать Планше по плечу. Однако лошадь вовремя
рванулась, и это движение помешало намерению всадника, так что его рука
опустилась на круп лошади. Конь так и присел.
Д'Артаньян
расхохотался и стал вслух высказывать свои мысли:
– Берегись,
Планше; если Портос очень полюбит тебя, он будет тебя ласкать, а от его ласк
тебе не поздоровится: Портос остался таким же Геркулесом, как был.
– Но
ведь Мушкетон до сих пор жив, – сказал Планше, – а между тем господин
барон его очень любит.
– Конечно, –
подтвердил Портос со вздохом, от которого все три лошади сразу встали на дыбы, –
и еще сегодня утром я говорил д'Артаньяну, как мне скучно без него. Но скажи
мне, Планше…
– Спасибо,
господин барон, спасибо.
– Какой
ты славный малый! Скажи, сколько у тебя десятин под парком?
– Под
парком?
– Да.
Потом мы сосчитаем луга и леса.
– Где
это, сударь?
– В
твоем поместье.
– Но
у меня нет ни парка, ни лугов, ни лесов, господин барон.
– Что
же тогда у тебя есть, – спросил Портос, – и почему ты говоришь о
своем поместье?
– Я
не говорил о поместье, господин барон, – возразил немного пристыженный
Планше, – а просто об усадебке.
– А,
понимаю, – сказал Портос, – ты скромничаешь.
– Нет,
господин барон, я говорю сущую правду: у меня две комнаты для друзей, вот и
все.
– Где
же тогда гуляют твои друзья?
– Прежде
всего в королевском лесу; там очень хорошо.
– Да,
это прекрасный лес, – согласился Портос, – почти такой же, как мой
лес в Берри.
Планше
вытаращил глаза.
– У
вас есть такой лес, как в Фонтенбло, господин барон? – пролепетал он.
– Целых
два, но лес в Берри я люблю больше.
– Почему? –
учтиво спросил Планше.
– Прежде
всего потому, что я не знаю, где он кончается, а потом – он полон
браконьеров.
– А
почему же это изобилие браконьеров делает лес таким для вас приятным?
– Потому,
что они охотятся на мою дичь, а я на них, так что в мирное время у меня как бы
война в миниатюре.
В этот
момент Планше поднял голову, заметил первые дома Фонтенбло, которые отчетливо
обрисовывались на фоне неба. Над их темной и бесформенной массой возвышались
острые кровли замка, шиферные плиты которых блестели при луне, как чешуйки
исполинской рыбы.
– Господа, –
возгласил Планше, – имею честь сообщить, что мы приехали в Фонтенбло.
|
