Глава 21. НИМФЫ ПАРКА
ФОНТЕНБЛО
С минуту
король упивался своим торжеством, – оно было полным. Потом он обернулся и
взглянул на принцессу, чтобы немного полюбоваться и ею.
В юности
люди любят, может, быть, более пылко и страстно, чем в зрелом возрасте, но у
них и все другие чувства тогда проявляются с такой же силой, и самолюбие не
уступает любви, не то что позднее, годам к тридцати – тридцати пяти, когда
любовь становится всепоглощающей.
Людовик
вспоминал о принцессе, но больше думал о себе; она же думала исключительно о
себе, а о короле даже не помышляла.
Во всем
этом переплетении царственных романов и царственного эгоизма жертвою был де
Гиш. Всем бросились в глаза волнение и растерянность бедняги, и это уныние было
тем более заметно, что никто никогда не видел его с опущенными руками,
повешенной головой, потухшим взором. Обычно ни у кого не было сомнений
относительно де Гиша, когда имелись в виду вопросы вкуса и элегантности.
Сначала большинство приписало его неудачу в балете просто придворной хитрости.
Но более проницательные, а таких при дворе немало, скоро догадались, что тут
что-то другое.
Наконец
все потонуло в бешеных аплодисментах. Королевы выразили милостивое одобрение,
публика – шумный восторг. Король удалился переодеться, и де Гиш,
предоставленный самому себе, подошел к принцессе. Она сидела в глубине сцены,
ожидая своего второго выхода и предвкушая новый триумф. Не мудрено, что она не
заметила или делала вид, что не замечает окружающего.
При виде
де Гиша две ее фрейлины, одетые дриадами, предупредительно исчезли.
Де Гиш
подошел ближе и поклонился ее королевскому высочеству. Но ее королевское высочество, –
заметила она его поклон или нет, – даже не повернула головы. Кровь застыла
в жилах несчастного; такое полное равнодушие ошеломило его. Ведь он был далеко,
не знал ничего, что происходило, и не мог ничего предугадать. Видя, что его
поклон остался без ответа, он приблизился еще на шаг и срывающимся голосом
произнес:
– Ваше
высочество, имею честь засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
На этот
раз ее королевское высочество соблаговолила поднять свои томные глаза на графа.
– Ах,
это вы, господин де Гиш, – промолвила она, – здравствуйте!
И тотчас
же отвернулась.
Граф
едва сдержался.
– Ваше
королевское высочество, вы восхитительно танцевали, – проговорил он.
– Вы
находите? – небрежно отозвалась она.
– Да,
ваша роль вполне соответствует характеру вашего королевского высочества.
Принцесса
обернулась и пристально посмотрела на де Гиша своими ясными глазами:
– Что
вы хотите этим сказать?
– Вы
играете богиню прекрасную, надменную и ветреную, – ответил он.
– Вы
говорите о Помоне, граф?
– Я
говорю о той богине, которую вы играете, ваше королевское высочество.
Принцесса
сделала гримасу.
– Но
ведь сами вы, сударь, – проговорила она, – превосходный танцор.
– О,
ваше высочество, я принадлежу к числу тех, которых совсем не замечают, а если и
заметили на мгновенье, то сейчас же забывают.
Он
глубоко и прерывисто вздохнул, торопливо поклонился и с трепещущим от горя
сердцем, с пылающей головой и горящим взором скрылся за декорацией.
Принцесса
только слегка пожала плечами. Заметив, что фрейлины из скромности отошли в
сторону, она позвала их взглядом.
Это были
девицы де Тонне-Шарант и де Монтале.
– Вы
слышали, сударыни? – спросила принцесса.
– Что
такое, ваше высочество?
– Что
сказал граф де Гиш?
– Нет,
не слыхали.
– Удивительно, –
проговорила принцесса сострадательным тоном, – как отразилось изгнание на
умственных способностях бедняги де Гиша. – И она продолжала, возвысив
голос, чтобы несчастный не упустил ни единого из ее слов:
– Во-первых,
он плохо вел свою партию, а кроме того, наговорил кучу вздора.
И она
встала, напевая мелодию, под которую собиралась сейчас танцевать.
Гиш
слышал все это. Стрела глубоко вонзилась в его сердце. Тогда, раздосадованный,
рискуя испортить весь праздник, он бросился бежать, раздирая в клочья
прекрасные одеяния своего Вертумна и теряя по дороге ветки винограда, фиговые и
миндальные листья и все прочие атрибуты изображаемого им бога.
Через
четверть часа он снова был в театре.
Принцесса
оканчивала свое па.
Она
заметила графа, но не взглянула на него, а он, в свою очередь, взбешенный,
повернулся к ней спиною, когда она, в сопровождении своих нимф и сотни
льстецов, проходила мимо.
В то же
самое время на другом конце театра, у пруда, сидела женщина, устремив взоры на
одно ярко освещенное окно. То было окно королевской ложи.
Выходя
из театра, чтобы подышать свежим воздухом, де Гиш прошел мимо этой женщины и
поклонился ей. Она поднялась с видом человека, застигнутого врасплох за
мечтами, которые хотелось бы скрыть даже от себя самого.
Гиш
узнал ее и остановился.
– Добрый
вечер, мадемуазель! – приветливо проговорил он.
– Добрый
вечер, граф!
– Ах,
мадемуазель де Лавальер, – обратился к ней де Гиш, – как я счастлив,
что встретил вас!
– Я
тоже очень рада нашей встрече, граф, – сказала молодая девушка, делая шаг,
чтобы удалиться.
– О,
останьтесь, умоляю вас! – попросил де Гиш. – Вы любите уединение. Ах,
как я понимаю это; такие наклонности свойственны всем женщинам с добрым
сердцем. Ни одной из них не будет скучно вдали от светских удовольствий. О,
мадемуазель, мадемуазель!
– Да
что с вами, граф? – испуганно спросила Лавальер. – Вы, видимо,
расстроены?
– Я?
Нет, нет, я совсем не расстроен.
– В
таком случае, господин де Гиш, позвольте мне выразить вам свою благодарность. Я
знаю, что только благодаря вашему ходатайству меня назначили фрейлиной
принцессы.
– Да,
правда, я припоминаю, очень рад, мадемуазель. Вы, вероятно, любите кого-нибудь?
– Я?
– Ах,
простите, я не знаю, что говорю; тысячу раз прошу прощения.
Принцесса
была права, совершенно права; это жестокое изгнание повредило мои умственные
способности.
– Но
мне кажется, граф, что король принял вас благосклонно?
– Вы
полагаете?.. Благосклонно… кажется, благосклонно… да.
– Разумеется,
благосклонно; ведь вы, по-моему, вернулись без его позволения?
– Это
правда, и мне кажется, что вы правы, мадемуазель. А не видели ли вы где-нибудь
здесь виконта де Бражелона?
При этом
имени Лавальер вздрогнула.
– К
чему этот вопрос? – проговорила она.
– О
боже мой! Неужели я оскорбил вас? – спохватился де Гиш. – В таком
случае я несчастный человек, достойный сожаления.
– Да,
вы несчастны и достойны сожаления, господин де Гиш, вы, по-видимому, ужасно страдаете.
– Ах,
мадемуазель, почему у меня нет преданной сестры, верного друга…
– У
вас есть друзья, господин де Гиш, и как раз виконт де Бражелон, о котором вы
только что говорили, ваш настоящий друг.
– Да,
действительно это один из лучших моих друзей. До свидания, мадемуазель, до свидания.
Мое почтение.
И он как
безумный бросился в сторону пруда. Его черная тень скользила по ярко освещенным
деревьям и расплывалась на сверкавшей поверхности пруда.
Лавальер
сочувственно проводила его глазами.
– Да,
да, – проговорила она, – он страдает, и я начинаю догадываться, из-за
чего.
Тут к
ней подбежали ее подруги, девицы де Монтале и де Тонне-Шарант.
Они
только что сменили костюмы нимф на обычные платья и, возбужденные этой прекрасной
ночью и своим успехом, прибежали за своей подругой.
– Как!
Вы уже здесь! – воскликнули они, – А мы думали, что придем первые на
условленное место.
– Я
здесь уже четверть часа, – отвечала Лавальер.
– Разве
вам не понравились танцы?
– Нет.
– А
весь спектакль?
– Тоже
не понравился. Я предпочитаю смотреть на этот темный лес, в глубине которого
там и сям вспыхивают огоньки, точно мигают глаза какого-то таинственного
существа.
– Какая
она поэтичная особа, наша Лавальер, – усмехнулась де Тонне-Шарант.
– Несносная! –
возразила Монтале. – Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают
и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
– Нет,
я не такая, – заявила де Тонне-Шарант. – Кто меня любит, должен мне
льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится…
– Ну,
что же ты не договариваешь? – сказала Монтале.
– Это
очень трудно, – перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. –
Договори за меня, ведь ты такая умная.
– А
вам, Луиза, нравится кто-нибудь? – спросила Монтале.
– Это
никого не касается, – проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой
скамьи, на которой она просидела весь балет. – Слушайте, ведь мы
условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых Настрое, мы дружны,
погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным
светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка. Мы убежим туда, где
нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале,
шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои
надежды.
– И
тайны.
– Я
тоже часто мечтаю, – начала мадемуазель де Тонне-Шарант, – но…
– Она
ничего не рассказывает, – заметила Монтале, – и то, о чем думает
мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
– Тес! –
остановила их Лавальер. – Мне послышались шаги.
– Скорее,
скорее в кусты! – скомандовала Монтале. – Присядьте, Атенаис, вы
такая высокая.
Мадемуазель
де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
В ту же
минуту показались два молодых человека, опустив голову, они шли под руку по песчаной
аллее вдоль берега.
Девушки
прижались друг к другу и затаили дыхание.
– Это
господин де Гиш, – шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Это
господин де Бражелон, – в свою очередь, шепнула де Лавальер.
Молодые
люди приближались, оживленно беседуя между собою.
– Сейчас
она была здесь, – сказал граф. – Это не был призрак, я говорил с нею,
но, может быть, я напугал ее.
– Каким
образом?
– Ах,
боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно
быть, она меня не поняла и испугалась.
– Не
волнуйтесь, друг мой. Она добрая и проспит вас; она умница, она поймет.
– А
что, если она слишком хорошо поняла?
– Ну
что же?
– А
вдруг она расскажет?
– Вы
не знаете Луизы, граф, – заметил Рауль. – Луиза само совершенство. У
нее нет недостатков.
Молодые
люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
– Что
это значит, Лавальер? – заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Виконт
де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
– Мы
вместе воспитывались, – отвечала мадемуазель де Лавальер, – мы знали
друг друга еще детьми.
– А
кроме того, господин де Бражелон твой жених.
– А
я и не знала! Это правда, мадемуазель?
– Как
вам сказать, – отвечала Луиза, покраснев, – господин де Бражелон
сделал мне честь, просил моей руки, но…
– Но
что?
– По-видимому,
король…
– Что
король?
– Король
не хочет дать согласия на этот брак.
– Почему?
При чем тут король? – проворчала Ора. – Да разве король имеет право
вмешиваться в подобные вещи?.. «Пулитика – пулитикой, – как говаривал
Мазарини, а любовь – любовью». Раз ты любишь господина де Бражелона и он
тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис
расхохоталась.
– Ей-богу,
я говорю серьезно, – продолжала Монтале, – и думаю, что в данном
случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
– Воспользуемся
тем, что эти господа ушли, – сказала Луиза, – перебежим луг и
скроемся в чаще.
– Тем
более, – заметила Атенаис, – что около замка и театра мелькают
какие-то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
– Бежим! –
воскликнули девушки.
И,
грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой
глухой частью парка.
Лавальер,
более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла
бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне-Шарант пришлось подождать ее.
В этот
момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по
направлению к замку.
Издали
доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и
принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно
постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка;
когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого
певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к
пению.
Лань,
забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, в лисица, лежа в
своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала
присутствие этой невидимой публики.
Наши
лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали; но, успокоившись, со смехом продолжали
путь.
Так они
дошли да королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи
Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV – по
прекрасной Габриель д'Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и
дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
|
