Глава 7. ПАРРИ
Пока
незнакомец с любопытством смотрел на огоньки и прислушивался к уличному шуму, в
комнату вошел трактирщик Крополь с двумя лакеями, которые начале накрывать на
стол.
Незнакомец
не обратил на них никакого внимания.
Крополь
подошел к нему и с глубочайшим почтением шепнул ему на ухо:
– Сударь,
брильянт оценили.
– И
что же?
– Ювелир
его королевского высочества дает двести восемьдесят пистолей.
– Вы
получили деньги?
– Я
полагал, что должен это сделать, сударь. Впрочем, я взял их с условием: вы
можете вернуть деньги я получите брильянт обратно.
– Это
лишнее. Я поручил вам продать его.
– В
таком случае я исполнил или почти исполнил вашу волю, и хотя не продал
брильянта окончательно, однако же получил деньги.
– Так
возьмите из них сколько следует, – распорядился незнакомец.
– Господин,
я сделаю это, раз вы так решительно требуете.
Грустная
улыбка тронула губы незнакомца.
– Остальное
положите сюда.
Он
указал на сундук и отвернулся. Крополь открыл довольно тяжелый мешок и взял из
него плату за номер.
– Надеюсь,
сударь, – сказал он, – вы не огорчите меня, отказавшись поужинать. Вы
изволили отослать обед: это очень обидно для «Гостиницы Медичи». Извольте
взглянуть, сударь, ужин подан, и, осмелюсь прибавить, он недурен.
Незнакомец
спросил рюмку вина, отломил кусочек хлеба и остался у окна.
Скоро
раздались громкие звуки труб и фанфар. Вдали послышались крики.
Неясный
шум наполнил нижнюю часть города. Прежде всего незнакомец различил топот
приближавшихся коней.
– Король!
Король! – кричала шумная толпа.
– Король! –
повторил Крополь, бросив своего постояльца и все попытки деликатного обхождения
ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство.
На
лестнице с Крополем встретились и окружили его г-жа Крополь, Питрино, лакеи и
поварята.
Кортеж
подвигался медленно; его освещали тысячи факелов на улице и из окон.
За ротой
мушкетеров и отрядом дворян следовал портшез кардинала Мазарини, который, точно
карету, везли четыре вороных лошади.
Дальше
шли пажи и слуги кардинала.
За ними
ехала карета королевы-матери; фрейлины сидели у дверец, а приближенные ехали
верхом по обеим сторонам кареты.
За
королевой показался король на превосходной саксонской лошади с длинной гривой.
Кланяясь, юный государь обращал свое красивое лицо, освещенное факелами,
которые несли его пажи, к окнам, откуда кричали особенно громко.
Возле
короля, отступив шага на два, ехали принц Конде, Данжо и еще человек двадцать
придворных; их слуги и багаж замыкали торжественную процессию.
Во всем
этом великолепии было что-то воинственное.
Только
некоторые придворные постарше были в дорожных костюмах; все остальные были в
военных мундирах. На многих – кирасы и перевязи, как во времена Генриха IV
и Людовика XIII.
Когда
король проезжал мимо, незнакомец высунулся в окно, чтобы лучше видеть, потом закрыл
лицо руками. Сердце его переполнилось горькой завистью. Его опьяняли звуки
труб, оглушали восторженные крики народа; он на мгновение словно потерял
рассудок среди этого шума, блеска и роскоши.
– Да,
он – король! Король! – прошептал незнакомец с тоскливым отчаянием.
Прежде
чем он вышел из мрачной задумчивости, весь этот шум и все великолепие исчезли.
На перекрестке внизу под окнами незнакомца раздавались только нестройные
хриплые голоса, время от времени кричавшие:
– Да
здравствует король!
Осталось
также всего шесть факелов в руках обитателей «Гостиницы Медичи»: два в руках
Крополя, один у Питрино и по одному у каждого поваренка.
Крополь
беспрестанно повторял:
– Как
хорош король! Как он похож на своего славного родителя.
– Гораздо
лучше, – твердил Питрино.
– И
какая гордость в лице! – говорила г-жа Крополь, вступившая уже в пересуды
с соседями и соседками.
Крополь
выражал свои впечатления, не замечая старика с ирландской лошадью на поводу,
старавшегося пробраться сквозь толпу женщин и мужчин, стоявшую перед
«Гостиницей Медичи».
В эту
минуту из окна раздался голос незнакомца:
– Хозяин,
дайте возможность войти в вашу гостиницу.
Крополь
повернулся и, увидев старика, дал ему дорогу. Окно закрылось.
Старик
молча вошел.
Незнакомец
встретил старика на лестнице, заключил его в свои объятия и провел в комнату
прямо к креслу.
Тот не
захотел сесть.
– Нет,
нет, милорд, – сказал он. – Мне сидеть в вашем присутствии? Ни за
что! Ни за что!
– Парри! –
воскликнул незнакомец. – Прошу тебя, сядь! Ты приехал из Англии… из такой
дали… Ах! Не в твои лета переносить такие невзгоды, какие тебе приходится
терпеть на службе у меня!.. Отдохни!..
– Прежде
всего я должен дать вам отчет, милорд…
– Парри…
умоляю тебя… не говори мне ничего… Если бы ты привез хорошее известие, ты
заговорил бы иначе. Значит, вести твои печальные.
– Милорд, –
остановил его старик, – не торопитесь огорчаться. Не все еще потеряно.
Надо запастись волей, терпением, а главное – покорностью судьбе.
– Парри, –
отвечал незнакомец, – я пробрался сюда один, сквозь тысячу засад и
опасностей. Веришь ли ты, что у меня есть воля? Я думал об этом путешествии
десять лет, невзирая на предостережения и препятствия: веришь ли ты в мое
терпение? Сегодня вечером я продал последний брильянт моего отца, потому что
мне нечем было заплатить за квартиру и трактирщик выгнал бы меня.
Парри
вздрогнул от негодования. Молодой человек ответил ему пожатием руки и улыбкой.
– У
меня остается еще двести семьдесят четыре пистоля, и мне кажется, что я богат;
я не отчаиваюсь, Парри. Веришь ли ты, что я покорен судьбе?
Старик
поднял дрожащие руки к небу.
– Говори, –
попросил незнакомец, – не скрывай от меня ничего. Что случилось?
– Рассказ
мой будет очень краток, милорд. Но, ради бога, не дрожите так!
– Я
дрожу от нетерпения, Парри. Говори же скорее: что сказал тебе генерал?
– Сначала
он не хотел меня принимать.
– Он
подумал, что ты шпион?
– Да,
милорд. Но я написал ему письмо.
– Ты
обстоятельно изложил в нем мое положение и мои желания?
– О
да! – отвечал Парри с печальной улыбкой. – Я описал все и точно
изложил вашу мысль…
– И
что же, Парри?
– Генерал
вернул мне письмо через своего адъютанта и передал мне, что велит арестовать
меня, если я еще хоть день пробуду в тех местах, где он командует.
– Арестовать! –
прошептал молодой человек. – Арестовать!.. Тебя… самого верного из моих
слуг!
– Да,
милорд!
– И
ты подписал письмо своим именем, Парри?
– Полностью,
милорд. Адъютант знавал меня в Сент-Джемсе и, – прибавил старик с глубоким
вздохом, – в Уайт-Холле!
Молодой
человек опустил голову и печально задумался.
– Да,
так поступил Монк при посторонних, – сказал он, пытаясь обмануть самого
себя. – Но наедине… что он сделал? Говори.
– Увы,
милорд, – отвечал Парри, – он прислал четырех всадников, и они дали
мне лошадь, на которой я приехал сюда, как вы изволили видеть.
Всадники
доставили меня галопом до небольшой пристани Тенби, там скорее бросили, чем
посадили, в рыбачью лодку, которая отправлялась во Францию, в Бретань, и
вот – я здесь!
– О! –
прошептал молодой человек, конвульсивно прижимая руку к груди, чтобы из нее не
вырвался стон. – И больше ничего, Парри?
– Ничего,
милорд.
После
этого немногословного ответа Парри наступило продолжительное молчание. Слышен
был только стук каблуков незнакомца, в бешенстве шагавшего по паркету.
Старик
хотел переменить разговор, пробуждавший слишком мрачные мысли.
– Милорд, –
спросил он, – что это за шум в городе? Что это за люди кричат: «Да
здравствует король!»? О каком короле идет речь? И почему такая иллюминация?
– Ах,
Парри, ты не знаешь, – иронически ответил молодой человек. Французский
король посетил сей добрый город Блуа; все эти золоченые седла, все трубные
звуки в его честь; шпаги всех этих дворян принадлежат ему. Его мать едет перед
ним в карете, роскошно украшенной золотом и серебром. Счастливая мать! Министр
собирает для него миллионы и везет его к богатой невесте. Вот отчего радуется
весь этот народ, любит своего короля, встречает его восторженными гласами, кричит:
«Да здравствует король! Да здравствует король!»
– Хорошо,
хорошо, милорд, – сказал Парри, еще лее смущенный такими словами.
– Ты
знаешь, – продолжал незнакомец, – что время этого праздника в честь
короля Людовика четырнадцатого моя мать и моя сестра сидят без денег, хлеба. Ты
знаешь, что через две недели, когда всей Европе станет известно то, что ты
рассказал мне сейчас, я буду обесчещен и осмеян…
Парри!..
Бывали ли примеры, чтобы человек моего звания был принужден…
– Милорд,
умоляю вас…
– Ты
прав, Парри, я жалкий трус, и если я сам ничего не делаю для себя, то кто
поможет мне? Нет, нет, Парри, у меня есть руки… есть шпага…
И, с
силой ударив себя по руке, он снял со стены шпагу.
– Что
вы хотите сделать, милорд?
– Что
я хочу сделать, Парри? То, что все делают в моем семействе. Моя мать живет общественным
подаянием; сестра моя собирает милостыню для матери; где-то у меня есть еще
братья, которые тоже питаются милостыней. И я, старший в роде, тоже примусь,
подражая им, собирать подаяние.
С этими
словами, перешедшими в жуткий нервный смех, молодой человек пристегнул шпагу,
взял шляпу с сундука, набросил на плечи черный плащ, который он носил в пути,
и, пожав обе руки старику, смотревшему на него с тревогой, попросил:
– Добрый
мой Парри, прикажи затопить камин, ешь, пей, спи, будь счастлив. Будем счастливы,
мой верный, мой единственный друг! Мы богаты, как короли.
Он
ударил рукой по мешку с деньгами, тяжело упавшему на пол, и разразился зловещим
хохотом, испугавшим несчастного Парри.
Пока все
в доме кричали, пели и готовились принимать путешественников и их лакеев, незнакомец
потихоньку вышел через залу и на улицу и исчез из глаз старика, смотревшего в
окно.
|
