Глава 41. ПРОГУЛКА С
ФАКЕЛАМИ
Восхищенный
только что услышанным и очарованный открывающимися перспективами, де Сент-Эньян
направился к квартире де Гиша. Четверть часа тому назад граф не уступил бы
своего помещения за миллион, теперь же, если бы потребовалось, он готов был
купить за миллион эти вожделенные комнаты.
Но ему
не было предъявлено таких требований. Г-н де Гиш не знал еще, где ему отвели помещение
и, кроме того, был так болен, что ему было не до переселения.
Поэтому
де Сент-Эньян без труда получил комнаты де Гиша, а свои переуступил г-ну Данжо,
который вручил управляющему графа куш в шесть тысяч ливров и считал, что
заключил очень выгодную сделку. Комнаты Данжо остались за де Гишем. Но трудно
было поручиться, что после всех этих перемещений де Гиш действительно будет
жить в них. Что же касается г-на Данжо, то он был в таком восторге, что ему не
пришло даже в голову заподозрить де Сент-Эньяна в преследовании каких-либо
корыстных целей.
Через
час после принятия решения де Сент-Эньян уже был хозяином новых комнат. А через
десять минут после того, как он стал хозяином, Маликорн входил к нему с
обойщиком.
В это
время король не раз требовал де Сент-Эньяна, но в квартире де Сент-Эньяна посланные
находили Данжо, который направлял их в комнаты де Гиша. От этого произошла
задержка, так что король уже выразил неудовольствие, когда де Сент-Эньян вошел
к своему повелителю, весь запыхавшись.
– Значит,
и ты покидаешь меня, – сказал Людовик XIV тем жалостным тоном, каким произнес,
должно быть, Цезарь за восемнадцать веков перед этим: «И ты, Брут!»
– Государь, –
проговорил де Сент-Эньян, – я не покидаю короля, но я занят сейчас переселением.
– Каким
переселением? Я думал, что ты перебрался уже три дня назад.
– Да,
государь. Но здесь мне неудобно, и я переезжаю в здание напротив.
– Значит,
я был прав, ты тоже бросаешь меня! – вскричал король. – Но это
переходит всякие границы! Стоило мне только увлечься женщиной, и вся моя семья
сплотилась, чтобы вырвать ее у меня. У меня был друг, которому я поверял мои
печали и который помогал мне переносить их, – и вот этот друг устал от
моих жалоб и покидает меня, даже не подумав спросить у меня позволения!
Де
Сент-Эньян рассмеялся.
Король
догадался, что за этой непочтительностью скрывается какая-то тайна.
– В
чем дело? – с надеждой спросил король.
– Государь,
друг, на которого король клевещет, хочет попытаться вернуть своему королю
утраченное счастье.
– Ты
дашь мне возможность видеть Лавальер? – с живостью проговорил Людовик XIV.
– Государь,
я еще не могу сказать наверное, но…
– Но?..
– Но
я надеюсь.
– Каким
образом? Как? Скажи мне, де Сент-Эньян. Я хочу знать твой план. Я хочу помочь
себе всей своей властью.
– Государь, –
отвечал де Сент-Эньян, – я еще и сам хорошенько не знаю, как я буду действовать,
но имею основания думать, что завтра…
– Завтра,
говоришь ты?
– Да,
государь.
– Какое
счастье! Но почему ты переезжаешь?
– Чтобы
лучше послужить вашему величеству.
– Каким
же образом, переехав, ты сможешь лучше служить мне?
– Знаете
ли вы, где помещаются комнаты, отведенные для графа де Гиша?
– Да.
– В
таком случае вам известно, куда я переселяюсь.
– Известно;
но все же я ровно ничего не понимаю.
– Как,
государь! Вы не знаете, что над этим помещением расположены две комнаты?
– Какие?
– В
одной живет де Монтале, а в другой…
– А
в другой де Лавальер, не правда ли, де Сент-Эньян?
– Вот
именно, государь.
– Теперь
я понял, понял! Это счастливая мысль, де Сент-Эньян. Мысль друга, мысль поэта;
приближая меня к ней, когда весь мир меня с ней разлучает, ты делаешь для меня
больше, чем Пилад для Ореста, чем Патрокл для Ахилла.
– Государь, –
с улыбкой сказал де Сент-Эньян, – сомневаюсь, чтобы, выслушав мой план до
конца, ваше величество продолжали награждать меня такими пышными сравнениями.
Ах, государь, я уверен, что многие придворные пуритане, не задумываясь,
выскажутся по моему адресу далеко не столь лестно, когда узнают, что я
собираюсь сделать для вашего величества.
– Де
Сент-Эньян, я умираю от нетерпения; де Сент-Эньян, я томлюсь; де Сент-Эньян, я
не выдержу до завтра… Завтра! Ведь до завтра – целая вечность.
– Государь,
если вам угодно, развлекитесь прогулкой.
– С
тобой, пожалуй; мы поговорим о твоих планах, договорим о ней.
– Нет,
государь, я остаюсь.
– С
кем же я поеду?
– С
дамами.
– Нет,
ни в каком случае!
– Государь,
так нужно.
– Нет,
нет! Тысячу раз нет! Нет, я не хочу этих страданий: быть в двух шагах от нее,
видеть ее, касаться ее платья и не говорить с ней ни слова. Нет, я отказываюсь
от этой пытки, которую ты считаешь счастьем, но которая на самом деле является
мучением, сжигающим мне глаза и разбивающим сердце; видеть ее в присутствии
посторонних и не иметь возможности сказать, что я ее люблю, когда все мое
существо дышит любовью и выдает эту любовь перед всеми. Нет, я дал себе клятву
никогда больше этого не делать, и я сдержу свое слово.
– Выслушайте
меня, государь.
– Ничего
не хочу слушать, де Сент-Эньян.
– В
таком случае продолжаю. Необходимо, государь, – поймите, совершенно
необходимо, чтобы принцесса и фрейлины отлучились на два часа из дворца.
– Ты
ставишь меня в тупик, де Сент-Эньян.
– Мне
тяжело приказывать моему королю, но в данных обстоятельствах я приказываю, государь.
Мне нужно, чтобы состоялась охота или прогулка.
– Но
такая прогулка или охота покажутся всем странной причудой! Проявляя подобное нетерпение,
я покажу всему двору, что мое сердце больше не принадлежит мне. Ведь и теперь
уже говорят, что я мечтаю покорить весь мир, но прежде мне следовало бы
покорить самого себя!
– Люди,
говорящие так, государь, дерзкие крамольники. Но кто бы они ни были, я не произнесу
больше ни слова, если ваше величество предпочитаете прислушиваться к их мнению.
Тогда завтрашний день отдалится на неопределенное время.
– Де
Сент-Эньян, я поеду сегодня вечером… Я поеду ночевать в Сен-Жермен с факелами;
завтра я там позавтракаю и вернусь в Париж к трем часам. Это тебя устраивает?
– Вполне.
– Так
я еду сегодня в восемь часов.
– Ваше
величество угадали минута в минуту.
– И
ты мне ничего не хочешь сказать?
– Не
не хочу, а не могу. Изобретательность великая вещь, государь; но случай играет
в мире столь большую роль, что обыкновенно я стараюсь отвести ему как можно
меньше места, в уверенности, что и без моей помощи ни позаботится о себе.
– Хорошо,
я доверяюсь тебе.
– И
поступаете очень разумно.
Ободренный
таким образом, король пошел прямо к принцессе и объявил ей о предполагаемой
поездке.
Принцесса
тотчас же усмотрела в этой импровизации замысел короля поговорить с Лавальер
или по дороге под прикрытием темноты, или где-нибудь в другом месте; но она не
обмолвилась ни словом о своих подозрениях и с улыбкой приняла приглашение. Она
громко приказала фрейлинам собираться, решив сделать вечером все возможное,
чтобы помешать любовным интригам его величества.
Когда
бедный влюбленный, отдавший это приказание, ушел, думая, что мадемуазель де Лавальер
будет участвовать в поездке, принцесса, оставшись одна, немедленно
распорядилась.
– Сегодня
мне достаточно будет двух фрейлин: мадемуазель де Тонне-Шарант и мадемуазель
Монтале.
Лавальер
предвидела удар и приготовилась к нему; преследования закалили ее характер. Она
не доставила принцессе удовольствия увидеть на своем лице печаль и
растерянность.
Напротив,
с самой ангельской улыбкой она сказала:
– Значит,
принцесса, я сегодня свободна?
– Да,
конечно.
– Я
воспользуюсь этим, чтобы заняться вышивкой, на которую ваше высочество изволили
обратить внимание и которую я имела честь заранее подарить вашему высочеству.
И,
сделав почтительный реверанс, Лавальер удалилась. Вслед за ней ушли де Монтале
и де Тонне-Шарант.
Слух о
прогулке немедленно распространился по всему дворцу. Через десять минут Маликорн
уже знал решение принцессы; тотчас же он сунул Монтале под дверь записку, в
которой содержалось следующее:
«Нужно,
чтобы Л. провела ночь в комнате принцессы».
Согласно
уговору, Монтале прежде всего сожгла бумажку, затем задумалась. Она была очень
изобретательна и скоро составила план.
Когда
настало время отправиться к принцессе, то есть в пять часов, она пустилась
бегом через лужайку, но в десяти шагах от группы офицеров вдруг вскрикнула,
грациозно упала на колено, поднялась и пошла дальше, прихрамывая. Молодые люди
подбежали, чтобы поддержать ее. Монтале вывихнула ногу. Тем не менее верная
своему долгу, она решила продолжать путь к принцессе.
– Что
с вами? Почему вы хромаете? – спросила ее принцесса. – Я вас приняла
за Лавальер.
Монтале
рассказала, как из-за своего усердия она повредила ногу.
Принцесса
выразила сожаление и хотела немедленно послать за хирургом. Но Монтале стала
уверять, что ее вывих не серьезен.
– Ваше
высочество, меня огорчает лишь, что я не могу исполнять сегодня своих обязанностей.
Я очень хотела попросить мадемуазель де Лавальер заменить меня подле вашего
высочества.
Принцесса
нахмурила брови.
– Но
я но попросила, – продолжала Монтале.
– Почему? –
спросила принцесса.
– Бедняжка
Лавальер, по-видимому, очень обрадовалась, что всю ночь и весь вечер она будет
свободна. У меня не хватило мужества предложить ей заменить меня.
– Как?!
Она обрадовалась? – спросила принцесса, пораженная словами Монтале.
– Безумно
обрадовалась: у нее прошла вся грусть, и она даже запела.
Ведь
вашему высочеству известно, что Лавальер ненавидит свет и что в пей осталось
что-то дикое.
«Нет, –
подумала принцесса, – эта веселость мне кажется ненатуральной!»
– Она
уже все приготовила в своей комнате, – продолжала Монтале, чтобы пообедать
и насладиться одной из своих любимых книг. У вашего высочества есть еще шесть
фрейлин, каждая из которых сочтет счастьем сопровождать ваше высочество.
Поэтому я не обратилась с просьбой к мадемуазель де Лавальер.
Принцесса
промолчала.
– Согласитесь,
что я была права? – продолжала Монтале, несколько обескураженная малым
успехом этой военной хитрости, на которую она так рассчитывала, что не
заготовила ничего про запас. – Принцесса одобряет меня?
У
принцессы мелькнула мысль, что ночью король может покинуть Сен-Жермен, и так
как от Парижа до Сен-Жермена было всего четыре с половиною лье, то в течение
какого-нибудь часа он вернется в Париж.
– Но
Лавальер, по крайней мере, предложила вам свои услуги, узнав о вашем ушибе?
– Она
еще не знает о моем несчастье, но если даже она и узнает, я не буду просить у
нее ничего, что могло бы расстроить ее планы. Мне кажется, сегодня вечером она
хочет доставить себе развлечение по рецепту покойного короля, который говаривал
господину де Сен-Мару: «Поскучаем, господин де Сен-Мар, хорошенько поскучаем».
Принцесса
была убеждена, что под жаждой одиночества Лавальер скрывается какая-то любовная
тайна, скорее всего ночное возвращение Людовика.
Не
осталось больше никаких сомнений: Лавальер была предупреждена об этом
возвращении, отсюда ее радость. Конечно, весь план был составлен заранее.
«Я не
позволю им дурачить себя», – сказала себе принцесса. И приняла решение.
– Мадемуазель
де Монтале, – проговорила она, – благоволите передать вашей подруге,
мадемуазель де Лавальер, что я в отчаянии от мысли, что мне приходится
расстраивать ее планы; но вместо того, чтобы скучать в одиночестве, как ей
хотелось, она отправится в Сен-Жермен скучать вместе с нами.
– Бедная
Лавальер! – сказала Монтале с печальным видом, но с радостью в
сердце. – А разве ваше высочество не может…
– Довольно, –
остановила принцесса, – я так хочу. Я предпочитаю общество мадемуазель
Лавальер обществу всех других фрейлин. Ступайте, пришлите ее мне и полечите вашу
ногу.
Монтале
не заставила принцессу повторять приказание. Она вернулась, написала ответ Маликорну
и сунула ею под ковер. Записка состояла из одного только слова: «Поедет». Даже
спартанка не могла бы написать лаконичнее.
«По
дороге я буду наблюдать за нею, – думала принцесса. – Ночью она ляжет
в моей комнате. Очень уж ловок будет король, если ему удастся обменяться хотя
бы одним словом с мадемуазель де Лавальер».
Лавальер
с той же кроткой покорностью выслушала распоряжение ехать, с какой приняла
приказание остаться. Но в душе она очень обрадовалась и посмотрела на перемену
решения принцессы как на утешение, посланное ей свыше. Менее проницательная,
чем Монтале, она все приписывала случаю.
Когда
все придворные, за исключением опальных, больных и вывихнувших ноги, направились
в Сен-Жермен, Маликорн привез своего плотника в карете г-на де Сент-Эньяна и
ввел его в комнату, расположенную под комнатой Лавальер. Плотник тотчас же
принялся за работу, соблазнившись обещанной ему щедрой платой.
У
придворных механиков были взяты самые лучшие инструменты, между прочим пила с такими
сокрушительными зубьями, что они резали в воде твердые, как железо, дубовые
бревна. Поэтому работа шла быстро, и четырехугольный кусок потолка, выбранный
между двумя балками, скоро упал, подхваченный де Сент-Эньяном, Маликорном,
плотником и одним доверенным лакеем, который родился на свет, чтобы все видеть,
все слышать и ничего не говорить.
Согласно
вновь составленному Маликорном плану, отверстие было сделано в углу. И вот
почему. Так как в комнате Лавальер не было туалетной, то Луиза в это самое утро
попросила большие ширмы, которые заменяли бы перегородку, и ее желание было
исполнено. Ширмы отлично закрывали отверстие в полу, которое к тому же было
искусно замаскировано плотником.
Когда дыра
была проделана, плотник забрался в комнату Лавальер и смастерил из кусочков
паркета люк, которого не мог бы заметить даже самый опытный взгляд.
Маликорн
все предусмотрел. К люку была приделана ручка и два шарнира.
Заботливый
Маликорн купил также за две тысячи ливров небольшую винтовую лестницу. Лестница
оказалась длиннее, чем было нужно, но плотник отпилил в ней несколько ступенек,
и она пришлась как раз впору. Несмотря на то, что этой лестнице предстояло
держать царственный груз, она была прикреплена к стене только двумя болтами.
Точно так же она была прикреплена к полу.
Молотки
били по подушечкам; зубья пилы были обильно смазаны, а рукоятка завернута в
куски шерстяной материи. Кроме того, самая шумная часть работы была произведена
ночью и рано утром, то есть во время отсутствия Лавальер и принцессы. Когда
около двух часов дня двор вернулся в Пале-Рояль и Лавальер поднялась в свою
комнату, все было на месте; ни одна щепочка, ни одна соринка не уличали
заговорщиков.
Один де
Сент-Эньян так усердствовал, что поранил себе пальцы, изорвал рубашку и пролил
много пота во славу своего короля. Его ладони покрылись волдырями: он все время
поддерживал лестницу во время работы. Кроме того, он собственноручно принес
одну за другой пять отдельных частей лестницы, каждую из двух ступенек. Словом,
если бы король мог видеть пыл графа, он навеки остался бы ему благодарен.
Как и
предвидел Маликорн, отличавшийся большой точностью, плотник закончил свою работу
в двадцать четыре часа. Он получил восемьдесят луидоров и был в восторге; такие
деньги он обыкновенно зарабатывал в полгода.
Никто и
не догадался о том, что произошло в комнате мадемуазель де Лавальер. Но на другой
день вечером, когда Лавальер только что вернулась к себе, она услышала в углу
шорох. Она с изумлением посмотрела на то место, откуда доносился звук. Шорох
повторился.
– Кто
там? – спросила она с испугом.
– Я! –
отвечал знакомый голос короля.
– Вы!..
Вы!.. – вскричала Луиза, вообразившая, что она видит сон. Но где вы?.. Где
вы, государь?
– Здесь, –
отвечал король, отодвигая ширмы и являясь, как призрак, в глубине комнаты.
Лавальер
вскрикнула и, трепеща, упала в кресло.
|
