 Увеличить |
Путь
I
Замечательно,
что при всей своей откровенности Эли Стар ни разу не проболтался мне о своем
странном открытии; это-то, конечно, и погубило его. Признайся он мне в самом
начале, я приложил бы все усилия, чтобы исправить дело. Но он был скрытен;
может быть, он думал, что ему не поверят.
Все
объяснилось в тот день, когда взволнованный Генникер, не снимая шляпы, появился
в моем кабинете, нервно размахивая хлыстом, готовый, кажется, ударить меня,
если я помешаю ему выражать свои ощущения. Он сел (нет – он с силой плюхнулся в
кресло), и мы несколько секунд бодали друг друга взглядами.
– Кестер, –
сказал он наконец, – думаете ли вы, что Эли порядочный человек?
Я встал,
снова сел и вытаращил на него глаза.
– Вы
выпили немного, Генникер, – сказал я. – Улыбнитесь сейчас же, тогда я
поверю, что вы шутите.
– Вчера, –
сказал он таким голосом, как будто читал по книге завещание одного из персонажей
романа, – вчера Эли Стар пришел к нам. У него был подавленный, удрученный
вид, он просидел с нами, как истукан, почти не разговаривая, до вечера.
После
чая явился один из клиентов с просьбой перестроить фасад дома. Я уединился с
ним, но сквозь неплотно притворенную дверь кабинета слышал, как моя сестра
Синтия предложила Эли прогуляться в саду. Приблизительно через полчаса после
этого, когда клиент удалился, Синтия с заплаканным лицом подошла ко мне. На ее
голове был шерстяной платок, она только что вернулась из сада.
– Ну,
что? – немного встревоженный спросил я. – Вы поссорились?
– Нет, –
сказала она, подходя к окну, так что мне были видны только ее вздрагивающие
плечи, – но между нами все кончено. Я не буду его женой.
Пораженный,
я встал; первой моей мыслью было отыскать Эли. Синтия угадала мое движение. –
Он ушел, – сказала она, – ушел так поспешно, что я даже не разобрала,
в чем дело. Он говорил, кажется, что должен уехать. – Она рассмеялась злым
смехом; действительно, Кестер, что может быть оскорбительнее для женщины?
Я
засыпал ее вопросами, но мне не удалось ничего добиться. Эли ушел, отказался от
своего слова, не объясняя причины. Попробуй защитить его, Кестер.
Я
внимательно посмотрел на Генникера, его трясло от негодования, кончик хлыста
бешено извивался на полу. Для меня это было еще большей неожиданностью.
– Может
быть, он скажет тебе в чем дело, – продолжал Генникер. – До сих пор
его прямые глаза служили мне отдыхом.
Я взял
шляпу и трость.
– Посиди
здесь, Генникер. Я прохожу недолго. Кстати, когда ты видел его последний раз? Раньше
вчерашнего?
– В
прошлое воскресенье, за городом. Он шел от парка к молочной ферме.
– Да, –
подхватил я, – постой, вы встретились.
– Да.
– Ты
поклонился?
– Да.
– И
у него был такой вид, как будто он не замечает твоего существования.
– Да, –
сказал изумленный Генникер. – Но тебя ведь с ним не было?
– Это
не трудно угадать, милый; в то же самое воскресенье я встретился с ним лицом к
лицу; но он смотрел сквозь меня и прошел меня. Он стал рассеян. Я ухожу,
Генникер, к нему; я умею расспрашивать.
II
В серой
полутьме комнаты я рассмотрел Эли. Он лежал на диване ничком, без сюртука и
штиблет. Шторы были опущены, последний румянец заката слабо окрашивал их
плотные складки.
– Это
ты, Кестер? – спросил Стар. – Прости, здесь темно. Нажми кнопку.
В
электрическом свете тонкое юношеское лицо Эли показалось мне детски-суровым –
он смотрел на меня в упор, сдвинув брови, упираясь руками в диван, словно
собирался встать, но раздумал. Я подошел ближе.
– Эли! –
громко произнес я, стремясь бодростью голоса стряхнуть гнетущее
настроение. – Я видел Генникера. Он взбешен. Поставь себя на его место. Он
вправе требовать объяснения. Наверное, и меня это также немного интересует,
ведь ты мне друг. Что случилось?
– Ничего, –
процедил он сквозь зубы, в то время как глаза его силились улыбнуться. – Я
попрошу прощения и напишу Синтии письмо, из которого для всех будет ясно, что
я, например, негодяй. Тогда меня оставят в покое.
– Конечно, –
сказал я мирным тоном, – ты или подделал вексель, или убил тетку. Это ведь
так на тебя похоже. Элион Стар, я тебя спрашиваю – отбросим шутки в
сторону, – почему ты обидел эту прекрасную девушку?
Эли
беспомощно развел руками и стал смотреть вниз. Кажется, он сильно страдал. Я не
торопил его; мы молчали.
– Расскажешь, –
подозрительно сказал он, испытующе взглянув на меня. – Я не хочу этого,
потому что мне нельзя верить, Кестер, – конечно, я отбрасываю прежнюю
жизнь в сторону, но я не в силах поступить иначе. Если я расскажу тебе в чем
дело, то погублю все. Вы – то есть ты и Генникер – отправите меня с доктором и
будете уверять Синтию, что все обстоит прекрасно.
– Эли,
я даю слово.
Не знаю
почему, – эти мои вялые, неуверенные слова ободрили его. Может быть, он и
сам искал случая поделиться с кем-нибудь тем странным и величественным миром,
который стал близок его душе.
Он как
будто повеселел. «В самом деле», – говорили его глаза. Но он все еще
колебался; казалось, желание быть в роли вынужденного рассказчика превышало его
собственную потребность в откровенности. Я продолжал уговаривать его, понукать,
он сдавался. Излишне приводить здесь те скомканные полуотрывочные фразы,
которые обыкновенно предшествуют рассказу всякого потрясенного человека. Эли
высыпал их достаточно, пока коснулся сущности дела, и вот что он рассказал мне:
«Две
недели назад утром я проснулся в тоскливом настроении духа и тела. К этому обычному
для меня в последнее время состоянию примешивалось непонятное, тревожное
ожидание. Вместе с тем я испытывал ощущение глубокого, торжественного простора,
который, так сказать, проникал в меня неизвестно откуда; я был в четырех
стенах.
Я вышел
на улицу, погруженный в молчаливое созерцание солнечных улиц и движущейся
толпы. У первого перекрестка меня поразил маленький цветущий холм, пересекавший
дорогу как раз в середине каменного тротуара. С глубоким удивлением (потому что
это центральная часть города) рассматривал я степную ромашку, маргаритки и
зеленую невысокую траву. Тогда господин, шедший впереди меня по тому же самому
тротуару, прошел сквозь холм, да, он погрузился в него по пояс и удалился, как
будто это была не земля, а легкий ночной туман.
Я
оглянулся, Кестер; город принимал странный вид: дома, улицы, вывески, трубы –
все было как бы сделано из кисеи, в прозрачности которой лежали странные
пейзажи, мешаясь своими очертаниями с угловатостью городских линий; совершенно
новая, невиданная мною местность лежала на том же месте, где город. Случалось
ли тебе испытывать мгновенный дефект зрения, когда все окружающее двоится в
глазах? Это может дать тебе некоторое представление о моих впечатлениях, с той
разницей, что для меня предметы стали как бы прозрачными, и я видел
одновременно сливающимися, пронизывающими друг друга – два мира, из которых
один был наш город, а другой представлял цветущую, холмистую степь, с далекими
на горизонте голубыми горами.
Я был бы
идиотом, если бы захотел дать тебе уразуметь степень потрясения, уничтожившего
меня до полного паралича мысли; пестрая вереница красок сверкала перед моими
глазами, небо стало почти темным от густой синевы, в то время как яркий поток
света обнимал землю. Ошеломленный, я поспешил назад. Я пришел домой по
каменному настилу мостовой и восхитительно густой траве изумрудного блеска.
Поднимаясь по лестнице, я видел внизу, в комнате привратника, продолжение все
той же, имевшей полную реальность картины – дикие кусты, ручей, пересекавший
улицу.
С
наступлением вечера двойственность стала тускнеть; еще некоторое время я
различал линию таинственного горизонта, но и она угасла, как солнце на западе,
когда мрак ночи охватил город.
На
следующий день я проснулся, продолжая разглядывать второй мир земли с чувством
непостижимого сладкого ужаса. Не было более оснований сомневаться; тот же
странный, великолепный пейзаж сверкал сквозь очертания города; я мог изучать
его, не поднимаясь с постели. Широкая, туманная от голубой пыли, дорога вилась
поперек степи, уходя к горам, теряясь в их величавой громаде, полной лиловых
теней. Неизвестные, полуголые люди двигались непрерывной толпой по этой дороге;
то был настоящий живой поток; скрипели обозы, караваны верблюдов, нагруженных неизвестной
кладью, двигались, мотая головами, к таинственному амфитеатру гор; смуглые
дети, женщины нездешней красоты, воины в странном вооружении, с золотыми
украшениями в ушах и на груди стремились неудержимо, перегоняя друг друга. Это
походило на огромное переселение. Сверкающая цветная лента толпы, звуки
музыкальных инструментов, скрип колес, крик верблюдов и мулов, смешанный
разговор на непонятном наречии – все это действовало на меня так же, как
солнечный свет на прозревшего слепца.
Толпы
эти проходили сквозь город, дома, и странно было видеть, Кестер, как чистенько
одетые горожане, трамваи, экипажи скрещиваются с этим потоком, сливаются и
расходятся, не оставляя друг на друге следов малейшего прикосновения. Тогда я
заметил, что лица смуглых людей, мужчин и женщин – ясны, как весенний поток.
Снова с
наступлением темноты я перестал видеть виденное и проходил всю ночь, не раздеваясь,
по комнатам. Куда идут эти люди? – спрашивал я себя. Движение не
прекращалось вплоть до сегодняшнего дня. Кестер, я вижу изо дня в день эту
стремительную массу людей, проходящих через великую степь. Несомненно, их
привлекает страна, лежащая за горами. Я пойду с ними. Я твердо решил это, я
завидую глубокой уверенности их лиц. Там, куда направляются эти люди,
непременно должны быть чудесные, немыслимые для нас вещи. Я буду идти, придерживаясь
направления степной дороги».
Он
смолк. Лицо его было необыкновенно в этот момент, я действительно верил тогда,
что Эли видит что-то непостижимое для обыкновенного человека. Он не мистифицировал.
Глубокое волнение, с которым он закончил свой рассказ, производило потрясающее
впечатление. Вместе с тем я чувствовал потребность немедленно идти к Генникеру
и обсудить качества одной хорошей лечебницы.
Я ушел,
оставив Эли в глубокой задумчивости. Мне нечего было сказать ему, расспросы же
могли вызвать только новый приступ экзальтации. Генникера я не застал, он ушел,
соскучившись ждать. Но на другой же день родственникам Эли пришлось поместить
газетную публикацию:
«Разыскивается
молодой человек, Элион Стар, среднего роста, блондин, с хорошими манерами,
маленькие руки и ноги, тихий голос; вышел из дома с небольшим ручным саквояжем
в 11 ч. утра. Указавшему местопребывание Стара будет выдано хорошее
вознаграждение».
В
солидной, купеческой гостиной сидели пожилые люди, коммерсанты, две барышни, их
мамаша и я. Хозяин дома, выйдя из кабинета, сказал мне:
– Кестер,
помните нашумевшую десять лет назад историю с загадочным исчезновением юноши
Элиона Стар? Он был ваш друг.
– Да,
помню, – сказал я.
– Он
умер. Родственники его получили на днях полицейское официальное уведомление об
этом из Рио-Жанейро. При нем нашли документы, указывающие его имя и звание.
Я встал.
– Да…
бедняга, – продолжал хозяин, – он умер в отрепьях, с наружностью
закоренелого бродяги, если судить по фотографической карточке, снятой
полицейским врачом. Умер он в какой-то харчевне. Отец Эли за большие деньги
выписал сюда этого врача, чтобы расспросить самому, как выглядел его сын.
– Он
лежал совершенно спокойно, – сказал отцу Эли врач, – казалось, что он
спит. В лице его было непонятно одно – улыбка. Мертвый, он улыбался.
Я
наклонил голову, отдавая этим последнюю дань моему молодому другу. «Он
улыбался». Неужели он нашел перед смертью страну, лежащую за горами?
|
