 Увеличить |
Бой на штыках
Я всю
ночь не сомкнул глаз; я не боялся, но неотвратимая необходимость испытать
завтра же нечто совсем особенное, непохожее на лежанье в окопах и стрельбу в
невидимого врага – волновала меня. Я старался предугадать будущие свои
ощущения… Вот я, тяжело дыша, бегу с выставленным вперед штыком на врага,
бегущего ко мне с таким же острым штыком… мы сталкиваемся…
На этом
моя бедная фантазия останавливалась, а сердце сжималось.
Рассвело,
обычная боевая возня пришла к концу, и рожки заиграли выступление. Мы совершили
порядочный переход, вступили в перестрелку с врагом, окопались, и наконец после
артиллерийской подготовки был отдан приказ идти штыковой атакой на
неприятельские окопы.
Мы
поднялись, крикнули нестройно – «ура!» и, растянувшись по неровному полю прыгающими
зигзагами человеческих линий, побежали вперед. Навстречу дул сильный ветер; в
его ровном гуле вспыхивали свистки пуль, летевших навстречу. Я молча ожидал
смерти, спеша изо всех сил к немецкой траншее.
Нервность
моего состояния была так велика, что я весь дрожал. В это время произошло нечто
весьма странное…
Мне
показалось, что я остановился на мгновение, против воли, а затем, получив
какую-то необъяснимую легкость во всем теле, побежал дальше. Впереди меня
двигался солдат, к которому я сразу почувствовал болезненный интерес. Все в
этом солдате – его фуражка, спина, сапоги, манера бежать – казались мне давно,
давно знакомыми, виденными; нагнав солдата, я посмотрел на его лицо; это было
мое лицо; да, я силой сверхъестественного нервного напряжения видел самого
себя; я как бы раздвоился, хотя сознавал, что очень тесная связь существует
между мной просто и между мной – солдатом. То, что было во мне солдатом, бежало
отдельно от меня, механически. Этот психологический миг давал полную иллюзию
двойственности. Итак, я видел себя и – что скрывать! – опасался за себя,
вступившего в эту минуту в рукопашную схватку с бледным немецким солдатом,
весьма проворным и ловким малым.
Я хорошо
видел все несовершенство приемов, употребленных моим двойником Фаниковым без
моего участия – без участия меня – разумного, волевого существа; в то время,
как я-первый представлял собою лишь механически двигающееся тело,
Фаников-второй два раза был чуть-чуть не пробит немецким штыком, и я понял, что
оба мы – я-первый и я-второй – погибнем, если я не соединюсь с Фаниковым-вторым
и не сделаю его удары сознательными. Я достиг этого страшным напряжением воли,
но как – не смогу объяснить. И тотчас же мои руки стали тверже, движения
быстрее, я сразу подметил слабые стороны противника, обманул его ложным
выпадом, упав на колено, и проткнул ему штыком ногу. От боли и неожиданности он
открыл на секунду грудь; этого было вполне достаточно, и я поразил немца. Наша
пара дралась дольше всех; я догнал ушедших далеко вперед своих и подумал:
«Теперь я знаю смысл выражения – „выйти из себя“… Это опасно!»
Тайна лунной ночи
Николай
Селиверстов, рядовой пехотного батальона, в одну из светлых лунных ночей стоял
на одиноком посту, на вершине гранитной скалы, вблизи Карпатских перевалов.
Главной
задачей того ответственного пункта, на котором оказался в эту ночь Селиверстов,
было – заметить возможное обходное движение неприятельской колонны;
относительно этого имелись сведения, указывающие на возможность данной
опасности.
Скала
вышиной футов пятьдесят господствовала над местностью. Со стороны гор скала
примыкала к узкой, глубокой пропасти, со стороны равнины открывался ясный
лунный пейзаж, ограниченный на горизонте дымной рекой и черной полосой леса. За
пропастью, по ту сторону ее, возвышался ряд более высоких скал, поросших
кустарником и представляющих отличные места для засады.
Селиверстов
стоял на небольшой каменной площадке, вполне сознавая, что яркий свет луны ясно
показывает его фигуру по ту сторону пропасти. С той стороны часовой был виден,
как яичко на бархате.
Любой
шатун гуцул, среди которых осталось еще немало приверженцев неприятеля, мог
выследить этот пост и донести по адресу или же сам подстрелить солдата.
Селиверстов знал, что этот пост, таким образом, очень опасен, и думал о смерти.
Смерть представлялась ему похожей на мрачный, глубокий колодец, в котором на
дне лежит темная синяя вода с отраженным в ней месяцем. Мысли о смерти,
конечно, вполне естественные в боевой обстановке и в уединенном месте, –
как это ни странно, развлекали Селиверстова. Он беспрестанно возвращался к ним,
находя какое-то странное удовлетворение в попытках представить момент смерти,
предвосхитить его.
На
площадке скалы, где стоял Селиверстов, лежал крупный камень в форме наковальни,
и лунная тень от острого конца камня, сообразно ходу ночного светила, медленно
передвигалась слева направо. Вскоре она должна была коснуться края площадки.
Усталый Селиверстов присел на камень, наблюдая за странными очертаниями тени,
напоминающей меч. Неожиданно за пропастью раздался слабый шум щебня,
сыплющегося с тропинки, такой шум производит человеческая нога, раскатившаяся
на крутом спуске. Селиверстов насторожился, и в этот момент за скалами грянул
выстрел, прозвучавший одиноко и жалобно; эхо его, скакнув в пустыне слабыми
отражениями стука, затихло. Селиверстову показалось, что он слышал свист пули.
Он
переживал весьма странное состояние. Вместо обычного, казалось бы, в таких
случаях – если не испуга, то, хотя бы, некоторого волнения, Селиверстов
переживал некую апатию и полное равнодушие к выстрелу. Сознание опасности как
бы скользнуло по его душе рикошетом. Он продолжал сидеть, безучастный к только
что прогремевшему выстрелу, и смотрел на тень, почти коснувшуюся уже края
площадки. Наконец он поймал себя на том, что пытается определить время, в
которое тень камня успеет коснуться края. Непосредственно за этим произошло в
нем таинственное смешение, возбуждение чувств, и он понял, что не сидит на
камне, а стоит на краю площадки и смотрит. Очень ясно, как в зеркале, увидел он
себя лежащим ничком возле камня. Его руки, или руки его двойника, были широко
раскинуты, из простреленной в сердце груди текла черная при луне кровь. Тогда
он понял, что он убит и видит самого себя лежащим бездыханно. Но в этом не было
ничего страшного.
Тень
камня, имеющая форму меча, коснулась края площадки. Сознание исчезло, и похолодевший
труп Селиверстова остался лежать до утра на маленькой, узкой площадке горной
скалы.
|
