Рождение грома
I
В
Страсбургском гарнизоне был молодой инженерный офицер, по имени Руже де Лиль.
Он родился в Лон-ле-Сонье, среди гор Юры, страны мечтаний и энергии, каковы
всегда бывают гористые места. Этот молодой офицер любил войну как солдат,
революцию – как мыслитель; стихами и музыкой он пленял офицеров своего
гарнизона. Благодаря двойному таланту – музыкальному и поэтическому – молодого
офицера все охотно принимали у себя, – он посещал по-дружески дом барона
Дитриха, благородного эльзасца конституционной партии, друга Лафайэта и
Страсбургского мэра.
Жена
барона Дитриха, ее молодые приятельницы разделяли энтузиазм к патриотизму и к
революции, в особенности проявлявшийся на границах, – подобно тому, как
корчи одержимого болезнью бывают более чувствительны в конечностях. Эти женщины
любили молодого офицера, вдохновляли его сердце, поэзию и музыку. Они первые
выполняли мысли, только что зародившиеся, были доверенными первого лепета его
гения.
II
Это было
зимою 1792 года. В Страсбурге господствовал голод. Дом Дитриха, богатый в
начале революции, но истощенный пожертвованиями, которые вынуждались невзгодами
того времени, обеднел. Скромный стол в этом семействе был открыт для Руже де
Лиля. Молодой человек проводил там вечер и утро, как сын или брат семейства.
Однажды,
когда на столе были солдатский хлеб и несколько ломтей ветчины, Дитрих,
взглянув на Лиля своим печальным ясным взором, сказал ему: «Изобилие покидает
наш стол, но что из этого, если нет недостатка в энтузиазме для наших
гражданских празднеств и в мужестве для сердец наших солдат! В моем погребе
осталась еще одна, последняя бутылка рейнвейна. Пусть ее принесут, и мы
разопьем ее за свободу и за отечество! В Страсбурге должна происходить вскоре
патриотическая церемония; надобно, чтобы в последних каплях де Лиль почерпнул
один из тех гимнов, которые вносят в сердце народа восторг, породивший их
самих».
Молодые
женщины одобрили эти слова, принесли вино, наполнили стаканы Дитриха и молодого
офицера до тех пор, пока вино не было осушено. Было уже поздно. Стояла холодная
ночь. Де Лиль принадлежал к числу мечтателей; его сердце было взволновано,
голова разгорячена. Холод охватил молодого человека. Он пошел колеблющимся
шагом в свою комнату и стал медленно искать вдохновения то в трепете своей души,
души гражданина, то на клавишах своего артистического инструмента, слагая то
песню, то слова, и складывал их в своих мыслях таким образом, что сам не мог
различить, которое зародилось прежде, – ноты или стихи, и наконец ему сделалось
невозможно отделить поэзию от музыки и чувство от выражения. Он пел, но не
писал ничего.
III
Обремененный
этим высоким вдохновением, де Лиль заснул, положив голову на свой инструмент, и
проснулся только днем. Ночные песни с трудом припомнились ему, как бы во сне.
Он их записал, положил на ноты и побежал к Дитриху. Последнего он нашел в саду,
копающего собственными руками зимний латук. Жена мэра-патриота еще не вставала.
Дитрих разбудил ее; он созвал несколько друзей, подобно себе страстных
любителей музыки, способных выполнить композиции де Лиля. Одна из молодых
девушек аккомпанировала. Руже пел. При первой строфе лица присутствующих
побледнели, при второй потекли слезы, при последних – раздался бешеный
энтузиазм. Дитрих, жена его, молодой офицер со слезами бросились друг другу в
объятия. Гимн отечества был найден, но – увы – ему предстояло также сделаться
гимном ужаса. Немного месяцев спустя несчастный Дитрих пошел на эшафот при этих
же звуках, зародившихся у его очага, на сердце его друга, в голосе его жены.
Новая
песня, исполненная через несколько дней в Страсбурге, перелетела из города в
город по всем народным оркестрам. Марсель решил петь ее при начале и при конце
заседаний своих клубов. Марсельцы распространили ее по всей Франции, распевая
по дороге. Отсюда самая песня получила имя «Марсельезы». Старая мать де Лиля,
религиозная женщина и роялистка, испуганная подобным отзвуком голоса своего
сына, писала ему: «Какой это революционный гимн распевает орда разбойников,
проходящих по Франции, и соединяет с ним наше имя». Сам де Лиль, изгнанный в
качестве федералиста, с трепетом слышал свой гимн как угрозу смерти во время
своего бегства на лощины Юры. «Как называется этот гимн?» – спросил он у своего
проводника. «Марсельеза», – ответил ему крестьянин.
Вот
каким образом он узнал название своего произведения. Его преследовал тот
энтузиазм, который, сам же он рассеял за собою. Руже де Лиль избежал смертной
казни. Оружие обратилось против той самой руки, которая его сковала.
Шедевр
В 2222
году я, по совету помощника заведующего XV-M районом эстетических эмоций,
отправился на выставку общества Дерби-Натуралистов. Мало знакомый с
социалистическим искусством, я рассчитывал умопомрачиться от восторга и не
ошибся в расчете.
У входа
продавали сайки, семечки, резиновые набойки и прочее такое полезное. Над входом
виднелась надпись пробковой инкрустацией:
«Печной горшок (да-с!) мне дороже:
Я пищу в нем себе варю».
Первый
зал представлял пейзажистов. Вот картина, – что она? Посмотрим ближе.
Подпись гласит: «Вид на Петрушку» с бол. бук.
Мы увидели
восхитительно написанную грядку, засеянную петрушкой «Крик сердца». Вторая
картина изображала трудолюбивого муравья под тенью гигантской брюквы.
И
т. д. И т. д. Нам нечего распространяться о колорите, свете и
решительности контура. Последний превосходил все мыслимое. В некоторых местах
черта, проведенная шпандырем, выглядела блистательно.
Во
втором зале прелестные миниатюры натюр-морт. Здесь – чайки, солдатские
пуговицы, сверла, гвоздики большие и малые и болты от домкратов. Мы заплакали.
Наш восторг переходил в истерику. Мы встали на одной ноге посреди залы и запели
торжественно:
Вонзите штопор в упругость пробки!
Пуль Ван-Дейку! Где взять полкнопки?
Тогда
нас почтительно, под ручки перетащили к жанру. А тут?! Я вижу огромную машину в
ходу. Из нее рвется электричество. Страх и трепет! Что же она делает? О –
только всего, – таблетки от расстройства желудка. Далее: текстильное
производство в четырнадцатом столетии. N. В. фигура бургомистра тщательно
замазана белой краской, и по ней надпись: «По сведениям наблюдательного
комитета означенный бургомистр был женат на незаконной дочери австрийского
короля».
Восхищенные
всем виденным, мы приобрели картину, изображающую полировку дымовых труб, за
400 000 талонов на парную редиску, а автору ее поднесли хоругвь с изображением
Гималайских гор, утыканных перочинными ножичками. Дома, поскоблив картину, мы
определенно увидели под слоем отставшей краски старое полотно.
Расширив
наши завоевания, мы нашли более, чем ожидали. Там, под грунтовкой, сверкнуло
лицо молодой женщины с ниткой жемчуга в бронзовых волосах, – лицо,
написанное Корреджио.
За это
меня сегодня казнят – казнят радиоактивно и поносно – особливо за жемчуг.
|
