В Италию
I
Измученный
и полузадохшийся, дрожа всем телом от страшного возбуждения, Геник торопливо
раздвинул упругие ветви кустов и ступил на дорожку сада. Сердце неистово
билось, шумно ударяя в грудь, и гнало в голову волны горячей крови. Вздохнув
несколько раз жадно и глубоко, он почувствовал сильную слабость во всем теле.
Ноги дрожали, и легкий звон стоял в ушах. Геник сделал несколько шагов по аллее
и тяжело опустился на первую попавшуюся скамейку.
Те, кто
охотились за ним, без сомнения, потеряли его из виду. Быть может – это было и
не так, но так ему хотелось думать. Или, вернее – совсем не хотелось думать.
Странная апатия и усталость овладевали им. Несколько секунд Геник сидел, как
загипнотизированный, устремив глаза на то место в кустах, откуда только что
вылез.
В саду,
куда он попал, перескочив с энергией отчаяния высокий каменный забор, было пусто
и тихо. Это был небольшой, но густой и тенистый оазис, заботливо выращенный
несколькими поколениями среди каменных громад шумного города.
Прямо
перед Геником, за стволами деревьев на лужайке красовалась цветочная клумба и
небольшой фонтан. Шум уличной жизни проникал сюда лишь едва слышным
дребезжанием экипажей.
Надо
было что-нибудь придумать. Огненный клубок прыгал в голове Геника, развертываясь
и снова сжимаясь в ослепительно блестящую точку, которая плыла перед его
глазами по аллее и зеленым кустам. Напряженная, почти инстинктивная работа
мысли подсказала ему, что идти теперь же через ворота, рискуя, вдобавок,
запутаться на незнакомом дворе, – немыслимо. Сыщики гнались за ним по
пятам и только после двух его выстрелов убавили шагу. Он вбежал в первый
попавшийся двор, перепрыгнул стену и очутился в пустом, незнакомом саду. Он не
знал даже, выходят ли ворота этого двора на ту улицу, где он оставил погоню,
или же на противоположную. Но даже и в этом случае его положение было
сомнительным. Квартал, наверное, был уже оцеплен.
Геник
вынул револьвер и сосчитал патроны. Было семь – осталось три. Двумя он очень
убедительно поговорил с городовым, побежавшим за ним. Служака растянулся лицом
книзу на пыльной, горячей мостовой. Две прожужжали мимо ушей сыщика. Осталось
три… Трех было очень мало…
Беспокойные
мухи назойливо гудели вокруг, садились на лицо и глаза, раздражая своим
прикосновением пылающую кожу. Откуда-то донесся стук ножей, запах кухни и
звонкая перебранка. Нервно кусая губы и машинально рассматривая носки сапог,
Геник пришел к заключению, что, пожалуй, самое лучшее для него теперь – это
забраться куда-нибудь в дровяной сарай или конюшню, предоставив дальнейшее
случаю…
II
Когда он
поднял, наконец, глаза, маленькая девочка, стоявшая против него, рассмеялась
тихим смехом. Ее руки кокетливо прятались за спиной, и светлые карие глазки в
упор смотрели на незнакомца.
Есть в
человеческой психике что-то, что иногда в самые важные моменты нашей жизни
вдруг неожиданно направляет мысли очень далеко от текущего мгновения. Особа,
стоявшая на дорожке, вдруг напомнила Генику что-то, несомненно, виденное им… Он
прогнал муху, приютившуюся над его бровью, и разом поймал ускользавшее
воспоминание…
…Маленькая
лужайка в густом парке, окруженная сплошной стеной малинника, бузины и высоких,
шумящих деревьев. Снопы света падают почти вертикально из голубой вышины. Густая
трава пестреет яркими головками лесных цветов…
Это было
доисторическое время, когда земля кипела нарядными бабочками, стрекозами с
прозрачными крыльями, невыносимо серьезными жуками, царевичами и трубочистами.
Жить было недурно, только прелесть жизни часто отравляла особая порода,
именуемая «взрослыми». «Взрослые» носили брюки навыпуск, ничего не знали (или
очень мало) о существовании разрыв-травы и важнейшим делом жизни считали уменье
есть суп «с хлебом»…
Все это –
лужайка, мотыльки и взрослые – сверкнуло и исчезло. Жгучая, острая тоска затравленного
зверя сдавила Генику грудь, и он гневно скрипнул зубами.
Сделав
два шага по направлению к скамейке, на которой сидел Геник, девочка устремила
на него улыбающиеся глаза и произнесла полузастенчивым, полурадостным голосом:
– Здравствуй,
дядя Сережа!
– Здравствуй, –
ответил Геник, машинально поворачивая в кармане барабан револьвера.
– А
ты почему не приехал завтра? – продолжал ребенок, испытующе посматривая на
дядю. – Мама тебя очень бранила. Она говорит, что ты какой-то деревянный!
– Мама
пошутила, – медленно и внушительно сказал Геник. – Она думала, что ты
умная. А ты – глупенькая!
– Это
уж ты глупенький-то! – Девочка надулась. – Не буду тебя любить!
– Вот
как! Это почему?
– А
ты… ты, ведь, хотел привезти железную доро-о-огу! И еще зайчика… Разве ты обманщик?
– Я
был сердит на твою маму, – вывернулся Геник. – Я хотел, чтобы тебя
назвали Варей, а она меня не послушала.
– Варя
– это у кухарки, – заявила девочка, подступая ближе. – Она рыжая. А я
Оля!
– Ну,
вот. Но теперь я уже перестал сердиться. И знаешь, что я придумал?
– Нет!
Какую-нибудь дрянь? – осведомилась девочка.
– Ай,
какой стыд! Кто тебя научил так говорить? Вот скажу маме непременно, что
учишься у Вари…
– Я
не учусь! Это папа так говорит, – хладнокровно возразила племянница.
– Ай-яй-яй!
Ай-яй-яй! – продолжал укоризненно покачивать головой Геник.
– Ну
– я не буду! Ну – скажи, что? – приставала девочка.
– А
ты любить меня будешь?
– Да-а! –
Оля утвердительно кивнула головой и, подойдя к Генику, сложила свои розовые
пальчики на его большой сильной руке. – Ну, скажи же, скажи!
– Мы, –
торжественно заявил Геник, – поедем с тобой на настоящей железной дороге!
– В
Италию, – с восторгом подхватила Оля, и глаза ее мечтательно расширились.
– В
Италию! Мы возьмем с собой маму м… м…
– Мы
еще возьмем… возьмем вот кого! – Оля задумалась. – Мы возьмем всех,
правда? И маму, и Варьку, и Ганьку, и француженку… Нет, француженку не нужно!
Она злая! Она все жалуется, а пайка ее очень любит за это!..
– Вот
как! Ну, мы ее тогда… оставим без обеда!..
– Во-от.
Так ей и надо! – Девочка с нетерпением смотрела на Геника. – Мы едем
в Италию!
– Нет! –
печально вздохнул Геник. – Я и забыл, что мне нельзя ехать.
– Ну-у?! –
Оля недоверчиво и огорченно раскрыла рот. – А почему нельзя? а?
Ее
подвижное личико надулось, и губы обиженно задрожали, приготовляясь плакать. Геник
погладил ее по щеке и сказал:
– Я
пошутил, Оля. Ехать можно, только надо купить летнюю шляпу.
– Вот
такую, как у папы, – озабоченно заметила девочка. – Белую. А ты был в
Италии?
– Был.
Только там шляпы лучше папиной!
– Да-а,
как же! У папы всегда лучше, – заявила племянница и вдруг даже подпрыгнула
от радости.
– Сережа,
едем! – закричала она, хлопая в ладоши. – Скорее! Я дам тебе папину
шляпу – вот!
Геник
привлек девочку к себе и поцеловал ее в сияющие глаза.
– Не
надо, Оля, – сказал он печально. – Мама узнает, будет бранить Олю!
– Мамы
нет, Сережа! Она у художника – знаешь? Плешивый!..
III
Геник не
успел открыть рот для ответа, как белое платье девочки уже замелькало по
направлению к дому. Через несколько мгновений топот ножек затих.
Тогда он
достал из бокового кармана нумер вчерашней газеты и развернул ее, смоченную
потом. Сразу как-то назойливо бросилось в глаза объявление табачной фабрики с
массой восклицательных знаков.
«Вызвали
наряд городовых, – думал он, чувствуя, как им овладевает мелкая нервная
дрожь, сменившая возбуждение. – По улицам расставили шпионов. По углам
сторожат конные жандармы. Телефон работает…»
Где-то,
вероятно на соседнем дворе, шарманка заиграла хрипящий, жалобный вальс. Солнце
поднялось над соседней крышей и заглянуло в глаза Генику. Маленькая, вертлявая
птичка запрыгала по аллее и вдруг испуганно вспорхнула, увидев человека,
одетого в черное, с бледным лицом. Геник проводил ее глазами и насильно
усмехнулся, вспомнив Олю. Затем встал, провел рукой по пыльному лицу и
огляделся.
Стена
имела не менее сажени в вышину. Она охватывала сад, находившийся в задней части
двора, с трех сторон. Было странно, как мог он перескочить ее без посторонней
помощи. Это произошло мгновенно; как будто какой-то вихрь поднял его тело и
перебросил по эту сторону. Во всяком случае, нечего было и думать повторить
снова эту штуку. Всматриваясь пристальнее в глубину сада, он заметил в
отдалении легкие просветы, сквозь которые можно было видеть маленькие кусочки
мощеного двора и угол каменного, многоэтажного дома.
Он снова
сел и только тут заметил, что его одежда носила явные и свежие следы кирпича и
извести. Схватив горсть влажной травы, он начал поспешно приводить себя в
порядок, затем развернул газету и напряженно, до боли в глазах, стал вглядываться
поверх ее страниц в темную глубину сада.
IV
Кровь
постепенно отхлынула от сердца, но пульс бился по-прежнему неровно и часто.
Странный, колющий озноб пробегал по его ногам, несмотря на июльскую жару.
Цветочная
клумба пришла в движение. Немилосердно комкая дорогие цветы, белое платье Оли
пронеслось вихрем и остановилось перед Геником. Лицо девочки сияло восторгом
блестяще выполненной задачи: большая отцовская шляпа широким грибом покрывала
ее густые русые волосы.
– Вот
папина шляпа, Сережа! – заявила она, шумно переводя дыхание. –
Надевай!
Она
привстала на цыпочки и, прежде чем Геник успел нагнуться, торопливые детские
руки сорвали его помятую, черную шляпу и нахлобучили взамен ее желтую новенькую
панаму.
– Ах! –
она отступила на шаг и, сложив руки, прижала их к груди, с явным восхищением
посматривая на дядю. Незаметным ударом ноги Геник подбросил под скамейку свой
отслуживший головной убор.
– Ну,
вставай же, поедем!
– Погоди,
детка, – улыбнулся Геник. – Еще поезд не пришел. Он придет скоро,
скоро… и тогда… Мне еще нужно съездить по делу на часок. Потом я вернусь, и мы
отправимся.
– Ну,
пойдем ко мне! Я покажу тебе Зизи. Она сейчас завтракает, а потом будет
кувыркаться… У нее глаза болят!..
– Видишь
ли, очень жарко. А в комнате еще теплее. Я даже хочу снять пальто.
Геник
стащил с себя летнее черное пальто, опустил его за скамейку и остался в
широком, сером пиджаке, делавшем его гораздо полнее, чем он был на самом деле и
казался в своем узком пальто.
– А
я сяду к тебе? – она заглянула ему в глаза. – Можно? Только ты меня
усами не трогай. Папа меня всегда усами щекочет.
Болтая,
она вскарабкалась к нему на колени и прижалась щекой к его боковому карману,
где лежал револьвер.
– А
ты хочешь какао, Сережа? Мама мне всегда велит пить какао. Оно такое противное,
как лекарство!
V
Но уже
кто-то, чужой и враждебный, шел из глубины сада… Мерно хрустел песок, слышалось
сдержанное покашливание… Геник затаил дыхание и сунул руку за пазуху…
Два
городовых, с револьверами наготове, показались в изгибе аллеи. Они шли медленно
и осторожно. Впереди шел дворник, плотный, невысокий мужик, широколицый, с
маленькими, часто мигающими глазами.
Увидев
их, Оля вырвалась из рук Геника и стремительно кинулась к дворнику. Ухватившись
за его грязный передник, она запрыгала и заторопилась, путаясь и захлебываясь.
– Степан!
Он приехал! Дядя Сережа! Вот он! Он меня повезет в Италию!
Наступило
короткое молчание. Полицейские осматривались кругом, нерешительно порываясь
двинуться дальше.
Был
момент, когда, как показалось Генику, сердце совсем перестало биться у него в
груди, и земля завертелась перед глазами…
– С
приездом осмелюсь вас поздравить, барин, – сдержанно сказал Степан,
приподнимая фуражку. – Позвольте, барышня, как бы не зашибить вас случаем!
Он
бережно отстранил девочку и опустил руки по швам.
– Мы,
ваше степенство, можно сказать, двор осматриваем… С Михайловской улицы из
пивной видели, как тут человек к бельгийцу во двор заскочил… А окромя как через
наш двор ему выскочить негде…
– Какой
человек? – отрывисто спросил Геник.
– Из
тюрьмы сбежал, барин, бунтарь. Вся полиция на ногах. В городового стрелял,
прямо в живот угодил…
Геник
поднялся во весь рост, строгий и величественный.
– Степан! –
начал он медленно и внушительно, смотря дворнику прямо в глаза, – стоит
мне сказать одно слово – и ты будешь немедленно уволен! Помогать охране порядка
– твоя прямая обязанность! В то время, как вот они, – он указал взглядом
на городовых, – не жалея жизни исполняют свой долг – ты сидишь в пивной и,
разинув рот, ловишь мух! Очень хорошо!
– Господи!
Ужли ж я… ведь на один секунд! Ежели в этакую-то жару выпьешь единую кружку,
так уж и не знаю что… Эх, барин!
Степан
обиженно вздохнул и умолк.
– Иди,
я не держу тебя. Впрочем – погоди. Позови извозчика – ряди в дворянское собрание…
– Хорошо-с, –
сказал угрюмо Степан, надевая картуз.
Он
немного потоптался на месте, и все трое удалились, переговариваясь вполголоса.
Оля робко подошла к Генику и тихо сказала:
– Какой
ты сердитый! А ты на меня будешь кричать?
– Нет…
– Они
кого ищут? Мазурика? Да?
– Да…
– Он
какой – голый?
– Да…
Геник
стоял во весь рост, затаив дыхание, сжав кулаки и, как окаменелый, глядя в
сторону ушедших. Когда шум шагов затих, он в изнеможении почти упал на скамью и
разразился нервным, рыдающим смехом…
Испуганная
девочка кинулась к нему и, напрягая все силы, сама готовая заплакать, старалась
поднять его голову, опущенную на вздрагивающие руки.
– Сережа,
не плачь! Сережа – я обманула тебя! Я буду тебя любить…
Громадным
усилием воли Геник поднял голову и взглянул на девочку. Ее испуганные глазки
беспомощно смотрели на него, пальчики трясли изо всех сил большую, загорелую
руку. Вдруг Геник скорчил потешную гримасу, и Оля звонко расхохоталась.
– Ты
– смешной! – заявила она. – Как клоун!
На
другом конце двора послышалось дребезжание извозчичьего экипажа. Геник встал.
– Прощай,
Оля! – сказал он, поправляя галстук. – Я приеду к обеду и привезу
тебе железную дорогу.
– И
лошадку?
– Да,
и лошадку. А потом мы поедем в Италию!..
– Вот
как хорошо! – засмеялась девочка, идя рядом с ним. – Ты, ведь,
до-о-бренький! Я с тобой всегда буду ездить!
Аллея
кончалась, и перед ними блеснул чисто выметенный, мощеный двор. У роскошного
крыльца ожидал извозчичий фаэтон. Подойдя к экипажу, Геник нагнулся и поцеловал
пушистую, русую головку.
– До
свидания! Будешь умница?
– Да-а!..
Он
вскочил на сиденье, и экипаж с грохотом выехал на улицу.
Оглянувшись
назад, Геник увидел Олю. Она стояла у железной решетки ворот, освещенная
солнцем, золотившим ее густые кудри, и усиленно кивала головкой уезжавшему…
Когда
экипаж поворачивал за угол, Геник оглянулся еще раз. Мгновенно мелькнуло и
скрылось белое пятнышко, а ветер встрепенулся и донес слабый отголосок детского
крика:
– Ведь
ты приедешь, Сережа?
|
